Текст книги "Яичко фюрера"

Однако возможность прикоснуться к технике, морали, культуре и этикету тхэквондо, мог далеко не каждый, и это стоило для новобранцев еще и денег, причем, немалых. Этот финансовый поток, оформляли как вступительные и ежемесячные добровольные взносы. Правда, в приходных ведомостях спортобщества этот поток сужался до размеров жалкого ручейка, но разве деньги когда-нибудь просто так пропадали? Тем не менее, желающих попасть в полусекретную секцию было немало, хотя, с другой стороны, и не просто – все равно, что негру из Зимбабве в какой-нибудь Сицилийский семейный мафиозный клан – отбор был жестким, через систему строжайших рекомендаций.

По слухам, на базе даже проводили некие подпольные бои, но поскольку никаких трупов не было выявлено – не было и дела, которое могли бы завести правоохранительные органы, которые предпочитали ничего о лодочной базе не знать.

Несмотря на все эти благие дела, Роме, как и в прежние времена, опять не повезло – соперников для него не находилось, кроме как самого сенсея, с коим Рома и тренировался и спарринги проводил. Естественно, учитывая все эти обстоятельства, почему бы Роме было не считать себя крутым малым и пупом всей земли?

– Да хоть бы и я! – напыжился Рома, и попытался придать своему лицу выражение непреходящей значительности.

Николай, в целом, глубоко безразлично относился к Роману, однако сейчас ему было бы гораздо приятнее слышать, как стекло царапает по железу, нежели лицезреть его декадентскую рожу. И он раздраженно сказал:

– Знаешь что, Рома, давай-ка забирай косметичку и вали отсюда подобру-поздорову! Не знаю, что там тебе Нелька наплела, но мне глубоко плевать на брехню твоей сучки!

– Сучки, ты сказал!? Ты назвал Нинель сучкой, говнюк? И ты не хочешь после этого перед ней извиниться? Да я из тебя сейчас отбивную сделаю, мудак ты драный! – И Роман решительно надвинулся своей медвежьей тушей на Николая. – Это не Нинель, это Ксюха твоя – сучка срана…

Договорить Роман не успел – оглушенный ударом кулака в лицо, он стал оседать вниз по стенке, тряся головой, словно зверь, выскочивший из воды, и разбрызгивая по стенам капли крови, полившейся из его носа. Его спесь моментально прошла, он как-то сразу весь сдулся и безоговорочно принял из рук Николая полотенце, прижав его к расквашенному носу.

– А у тебя крепкий кулак, – прохрипел Роман, – ничего себе! Ты, кажись, мне сломал нос …

– В следующий раз я сломаю тебе голову! А нос твой целый, я не сильно ударил, – внимательно посмотрев на лицо Ромы и не обнаружив на нем характерных «очков» вокруг глаз, которые мгновенно образуются при переломе носа, добавил Николай.

– Какого черта ты взъерепенился? – поднял на Николая Роман, вмиг покрывшиеся сеточкой красных сосудиков, глаза.

– Никогда не оскорбляй мою жену! Никогда не говори про нее гадости! Она порядочная женщина! – чеканным слогом, словно вбивая гвозди, проговорил Николай.

– Не знаю, какая там порядочная, – вжимая голову в плечи, начал Рома, – но только вчера, когда тебя не было дома, ей звонил какой-то мужик…

Николай усмехнулся:

– Ну и что? Это, наверное, из Союза художников кто-то…

– Нет, не из Союза – извини-подвинься! Это уж точно. Я слышал на выставках, как тамошние ребята к ней почтительно так обращались: «Ксения Анатольевна, Ксения Анатольевна!» – будто к академику, куда тебе с добром! Ну, иногда, кто постарше – просто «Ксения». А мужик вчера называл ее «Сенюрой».

Рассказывая свою историю, Роман, казалось, упивался тем, что мог подцепить Николая – хотя бы так он мог отыграться за свое унижение.

Николай встрепенулся, по сердцу его пробежал холодный ветерок.

– А откуда ты-то все это знаешь?

– Да мы вчера тут были с Нелькой, я и слышал самолично. Нелька как раз в это время в туалете была, а тут телефон звонит, вот я и взял трубку…

Николай подал руку Роману и помог тому подняться. Роман скрылся в ванной, и оттуда послышалось журчание воды. Потом, умытый, он вышел из ванны, достал из холодильника кусочек льда и, завернув его в носовой платок, приложил к носу. Николай все это время в раздумье мерил кухню шагами – действительно, «Сенюрой» Ксения позволяла себя называть только близким ей людям, ему, сестре, ну и Володе Васильеву, как лучшему другу Николая. И он никогда не слышал, чтобы кто-то, помимо них, называл его жену таким вот образом.

– Рома, ну-ка повтори мне еще раз поточнее, что там сказал по телефону тот мужик?

– Да всего-то три слова и сказал: «Можно Сенюру к телефону?»

– И все?

– Все…

– А когда это было?

– Ну, что-то около двух часов дня или чуть раньше.

– Спасибо.

Роман, подождав некоторое время новых вопросов и так и не дождавшись, забрал косметичку и направился к выходу. У порога он повернулся и сказал негромко, но без злобы:

– Ты не думай себе, мы еще поквитаемся. Вот только, еще потренируюсь маленько…

– Ладно, Рома, остынь, – ответил Николай, запирая за ним дверь.

В целом, несмотря на свой устрашающий вид, Роман был незлобивым малым, хотя и очень вспыльчивым. А вот мотом и бестолковым прожигателем собственной жизни – да. Николаю иногда даже было жаль его – такая силища и так бездарно пропадает. Занялся бы тяжелой атлетикой – точно бы чемпионом стал, Николай даже не раз советовал ему в этот спорт двинуть, да и другим безопасно было бы – железу ведь шею не свернешь, руки-ноги не переломаешь. Но борьба с одними железками, почему-то, не устраивала самого Рому.

Николай подошел к окну. Солнце уже скрылось, и огненно-багровый запад стремительно, на глазах, темнел, превращая своим отблеском окна многоэтажек в бессчетное количество подслеповатых и несуразных бойниц.

Внизу «жук» Романа отчалил от парковки, и Николай увидел, как его место заняла, подкатившая тут же, черная «Волга» Васильева Володи.

Николай отпил прямо из бутылки изрядный глоток рома и пошел вместе с ней в очередной раз открывать двери.

Слегка прихрамывая, зашел Васильев – старая травма ноги навсегда отложила отпечаток на его походку. Он был Николаю по плечо ростом, а сытая должность директора кафе приладила к его фигуре небольшое брюшко, которое со временем грозило перерасти в приличное пузо.

– Ну, что стряслось-то, что за срочность такая? – пожав руку и слегка приобняв Николая, спросил вошедший.

Николай пригласил гостя в комнату, а сам принес из кухни два чистых бокала и бутерброды с семгой на фарфоровой китайской тарелочке. Эту семгу недавно презентовал ему все тот же Володя – в магазинах такого товара не выбрасывали даже к праздникам. Сам Николай отпил полбокала, а Володя только пригубил – он был за рулем. Затем Николай все рассказал другу, не забыв упомянуть о звонке незнакомца, приглашавшего «Сенюру» к разговору.

Васильев стал накручивать вокруг указательного пальца клок жестких, вьющихся волос надо лбом – явный признак его задумчивости – потом, помолчав, спросил:

– Значит, свидетель утверждает, что, кроме самого звука выстрела, слышал еще и, как Федотов во время ссоры с неизвестной называл имя «Ксения»? Больше ничего такого он не слышал?

– Ну, да. Только он утверждает, что подумал, будто дело кончилось мировой, и стрельнула бутылка шампанского.

– И все?

– Все.

– Точно все?

– Ну да. По крайней мере, со слов следака. Потом он футбол по телевизору стал смотреть. Может, там какой и был еще шум, но, вроде, все прошло мимо его ушей.

Володя прекратил крутить волосы и усиленно стал растирать лоб.

– Знаешь, Колян, я тоже не верю в виновность Ксении, – сказал он после некоторого раздумья. – Но… мы не знаем всех обстоятельств происшедшего. Возможно, это была самооборона…

– Не думаю. Если бы это было так, то она могла использовать нож, скалку, ножницы – не знаю, – возразил Николай. – Короче, все, что могло там попасть под руку. Но ведь она принесла специально пистолет из дома! Тут что-то не так – она мухи не тронет.

– А, может, его подкинули позже, чтобы подставить ее?

– Кто? И потом, Вова, если она никого не убивала, то зачем ей скрываться?

– А кто еще знал про пистолет, кроме Ксении?

– Да, кроме моей сестры, Натальи, – никто! Даже ты не знал.

– А не могла Наталья…

– Да ну, глупости! – резко прервал собеседника Николай. – Во-первых, как бы она попала в квартиру? Во-вторых, она понятия не имела, где он был спрятан, и, в-третьих, к цинку, где «Вальтер» хранился, еще надо было бы иметь ключ, который находился тоже в потайном месте. Но ведь дома ничего не перерыто, к тому же, милиция проверила алиби сестры.

Володя похлопал своими небольшими поросячьими глазками, вздохнул, потом сказал:

– Тогда сам подумай: именно то, что дома ничего не перерыто, как раз и указывает на Ксению.

– Нет, я уверен – она не могла никого убить. Да, у нее жесткий характер, и когда надо, может постоять за себя. Но какого черта ей было делать в каком-то непонятном месте с непонятно кем? Нет, тут что-то другое.

– Да ладно, не бери в голову, у меня есть хороший знакомый адвокат. Если что – вытащим Ксению.

– Неужели и ты так про нее думаешь? – разозлился Николай.

Володя принялся вздыхать и глотать слюни.

– Коля, мы должны предусмотреть все случаи, даже крайние. А что предлагаешь ты? У тебя есть план? – спросил он.

Николай снова хлебнул рома.

– А у тебя есть связи в милиции?

– Да не проблема. И не только милиции, бери выше.

– В КГБ?

Васильев важно кивнул.

Николай пододвинул к своему визави конверт с именем свидетеля.

– Мне надо знать об этом человеке все: адрес, кто он, что он. И как можно скорее. Я хочу наведаться к нему и сам обо всем расспросить по горячим следам. Конечно, адрес его я мог бы взять и в «Горсправке», но все остальное…

Володя взял конверт и отошел к телефону, стоящему на старинном, резном бюро – единственной вещи, которую Ксения перевезла сюда из своей прежней квартиры – и с кем-то стал разговаривать. Николай слышал лишь первые слова: «Здравствуй, Петр Ильич! Я не поздно?». Потом Володя приглушил голос, и Николай больше ничего не сумел разобрать.

Вернувшись назад, Васильев сказал:

– Завтра в девять утра у меня на руках будут все сведения о Дагбаеве.

– Лады! Привези их мне, я в институт не пойду, позвоню и отпрошусь на несколько дней.

– Ну, тогда где-то в полдесятого – десять жди.

– Хорошо.

Володя поднялся и пошел к двери. Перед тем, как выйти, он спросил:

– А ты завтра к Кире на день рождения придешь? Она спрашивала…

– Если Ксения найдется, то обязательно, погуляем! А если… Придти-то приду, чтобы не огорчать. Но совсем ненадолго, ты же понимаешь. И причину ей не объяснишь.

– Да уж, если она узнает про Ксению…

– Но ведь все равно рано или поздно узнает.

Володя пожал на прощание руку и, слегка припадая на одну ногу, ушел.

Николай почувствовал себя пьяным. Редкий случай, когда он выпивал столько – обычно, так, рюмку другую по праздникам или по случаю.

Из гостиной раздался бой напольных часов – пробило одиннадцать вечера.

Николай отхлебнул еще рома и, отодвинув бархатную штору с золотыми кистями и позументами, вышел на балкон.

На город опустилась безветренная ночь, воздух стал уже прохладен, но удушлив от напитавшего его смога.

Николай долго стоял неподвижно, напрягая слух и надеясь услышать стук каблуков Ксении по асфальту, шаги которой он бы ни с какими другими не спутал.

На щеках он вдруг ощутил горячую влагу…

ГЛАВА 5
МЕСТО УБИЙСТВА

Ночь Николай почти не спал, не помогли забыться даже полбутыли выпитого им накануне рома. Утром он поднялся совершенно разбитый и уже совершенно точно уверенный, что с Ксенией произошла серьезная неприятность. Хуже того, он полагал, что ей угрожает чудовищная опасность, и ее надо срочно спасать, если уже не поздно. Впрочем, последнюю мысль он упорно от себя гнал.

Николай принял холодный душ, заварил крепкий кофе и плотно позавтракал, предполагая, что за сегодняшней суматохой обед ему может выпасть не скоро. В половине девятого он позвонил в институт и отпросился у директора на три дня «по семейным обстоятельствам», тем более что, ввиду летних каникул, лекций у него не было, а текущую работу на кафедре могли сделать и без него. Потом сел в гостиной на диван и стал ждать Васильева.

В квартире ощущалась непривычная, гнетущая пустота. Казалось, потолки в ней стали ниже, окна сумрачней, а темная мебель превратилась в полированные надгробия. Несмотря на то, что Ксения была художником, в доме не было ее картин, поскольку она полагала, что надо разделять дом и работу, к которой она относила и собственное творчество. Краски, холсты, наброски картин, этюды, специфические запахи – все это она оставляла в мастерской, а в дом несла любовь к семье и устроенный быт.

Впрочем, одна картина в доме все же была, ее Ксения считала мистической, и, вообще, благодаря именно ей и произошла первая встреча Ксении и Николая, положившая начало их союзу и любви. Она висела на стене напротив Николая, и сейчас он, в который раз, и все так же внимательно, рассматривал ее.

Не раз Николай с ужасом думал, какова была бы его судьба, если бы время и место их точки пересечения с Ксенией не совпали. И сейчас, любуясь полотном, он в подробностях вспомнил, как произошла та памятная встреча, которую ему, несомненно, ниспослал сам Господь.

Тогда, после краха одной своей мучительной любовной истории, длившейся не один год, Николай подумал, что уже не сможет полюбить никого и никогда. Он стал легко относиться к женщинам, легко сближался с ними и, не раздумывая, расставался. Одно время у него в очередных подружках пребывала Лена Лещева – вальяжная брюнетка с томным взором и увесистым задом – доцент его кафедры и дочь ректора его же института, а заодно и художник-любитель. И однажды она завела его в картинную галерею на выставку молодых художников.

Они неторопко прохаживались среди редких посетителей и многочисленной братии живописцев, вдоль развешанных по стенам картин, а Лена, со знанием дела, объясняла ему достоинства и недостатки выставленных полотен. Николай, позевывая, слушал ее, размышляя – сумеет ли он тут незаметно глотнуть коньяка из фляжки, уютно лежащей в его внутреннем кармане пиджака, чтобы пребывание здесь не казалось ему столь скучным и занудным, как вдруг вздрогнул, отчетливо услышав призывный крик чайки, и он повернул голову на этот тревожащий его звук.

И тут он увидел на противоположенной стене картину с сюжетом до боли ему знакомым. Там, на окропленном кровью белом канвасе ринга, был распростерт могучий атлет, а на его груди сидела белоснежная чайка, приникшая клювиком к его губам. Казалось, что она вдыхает в его грудь свою душу, и было ясно, что боксер вот-вот оживет и встанет, чтобы сокрушить волосатого монстра в боксерских перчатках, который в своем углу ринга, казалось, уже вовсе и не ждал возвращения поверженного.

Сердце Николая запрыгало в груди, как птица под черной шалью, его словно кто-то толкнул в спину, и он направился к этой картине, оставив Лену с неким неухоженным бородачом, похожим на привокзального бомжа, обсуждать очередной шедевр последнего – какую-то мазню типа «Круглого квадрата».

Безусловно, на картине он узнал и себя, и тогдашнего чемпиона Спартакиады народов СССР Юрия Балуева по кличке Бигфут, прицепившейся к нему из-за его неимоверных габаритов и чудовищной силы. И здесь был изображен эпизод его боя с Бигфутом за звание чемпиона СССР среди юниоров. Но не это удивило Николая – цепкий взгляд хорошего художника, конечно, мог запросто запечатлеть этот миг на полотне. Его взволновало другое: откуда художник мог знать про чайку, ведь в реальности ее не было, она существовала лишь в видении Николая, когда он, беспомощный, в полубессознательном состоянии, был распростерт под канатами ринга в тяжелом нокдауне.

В крайнем удивлении Николай рассматривал эту картину, как вдруг услышал голос нежнейшего тембра, который, как ему показалось, изошел с небес:

– Вам нравится моя работа?

Справа от него стояла девушка и именно та, которую он, наряду с чайкой, видел в том своем памятном видении в битве с Бигфутом. Она не была пленительной красавицей, но лицо ее, чистых северных кровей, обрамленное льняными волнами густых волос, было милым и симпатичным, серые, бархатные глаза лучились естественным обаянием, а подтянутая фигура делала ее похожей на легкоатлетку высокого класса.

Глянув на эту девушку, Николай понял – пред ним предстала его Судьба. И все. Коротко и ясно. И ничего тут не попишешь.

– Вы видели тот бой? – неизвестно отчего сконфузившись страшнейшим образом, спросил Николай незнакомку.

– Вовсе нет, это просто нечаянный плод моего воображения, но очень дорогой мне, – без тени пафоса ответила девушка, пристально всматриваясь в собеседника и, вдруг, всплеснув ладонями, воскликнула сломанным голосом: – О, боже! Я не верю своим глазам – я писала там вас!

Николай зачарованно уставился на девушку. Не отрывала своих глаз от него и она.

– Ксения, – после некоторого замешательства, несмело, лодочкой, протянула она Николаю руку. – Можно просто Сеня.

– Николай, – взял он ее ладонь в обе свои.

Так они простояли некоторое время, словно давешние влюбленные после долгого расставания. И с тех пор стали неразлучны, а вскоре и обвенчались в одной дальней деревенской церквушке. Конечно, тайно, дабы не навлечь праведного гнева партийного начальства и небезызвестных карательных органов. А свадьбу сыграли уже через месяц…

Вспомнив эти подробности, Николай почувствовал жжение в глазах и понял, что Ксения – его последняя любовь навсегда, без которой он тихо угаснет.

Он очнулся от звонка в дверь. Вошел Володя.

– Все в порядке, – с порога сказал тот, протягивая Николаю записку с адресом. – Остальное – на словах.

– Поехали! Дорогой расскажешь, – прочитав адрес, ответил Николай. – Улица Беловежская… Где это?

Николай был давно уже собран, ему оставалось только обуться и запереть за собой дверь.

– Мне показали дом на карте, это в Кировском районе. Отсюда километров пять или шесть, – отвечал Володя, когда они ехали на лифте вниз. – Спустимся, я тебе нарисую на бумажке.

– Нет, ты уж меня довези до места, Вован, я сегодня с похмелья за руль не сяду.

Володя поморщился:

– Вообще-то, мне на планерку в управление надо… – начал, было, он, но, поймав взгляд Николая, только вздохнул: – Однако что не сделаешь для лучшего друга? Но только в квартиру к этому Дагбаеву я не пойду, сам с ним поговоришь – и так опаздываю.

Они сели в машину, и дорогой Васильев стал рассказывать все, что ему удалось нарыть у своего знакомого из органов:

– У меня тут все записано, но если говорить без бумажки, то наш герой, Дагбаев Степан, – бурят, родом из Улан-Удэ, шестидесяти лет, пенсионер. У себя на родине закончил пединститут. Еще учась, женился на студентке того же института, нашей с тобой землячке из Новосибирска. С женой приехал в Новосибирск по распределению, работал в школе учителем, потом завучем, а последние годы – в Областном управлении культуры. Знаток истории буддизма в России, пописывал на эту тему брошюры и статьи в серьезные журналы, типа «Наука и религия». Что интересно, приходится сыном, в свое время довольно известного среди бурятских буддистов, ширетуя Амгалантуйского дацана – Дагбаева Юмжапа.

– Что это за понятия – «ширетуй», «дацан»? – спросил Николай, с мрачным видом сидящий на сиденье рядом с другом и курящий в открытую форточку сигарету.

– А, ну «дацан» – это такая буддийская церковь, а «шеритуй» – что-то вроде настоятеля в нем.

– Не слышал.

– Где уж! Все дацаны были закрыты еще в тридцатые годы, а из лам, тех, кто не успел удрапать за границу, – кого посадили, кого расстреляли. Юмжапа Дагбаева закрыли в Улан-Удинской тюрьме, там он и помер в тюремной больнице еще до войны. Кстати, в тюрьме он сидел с самим Агваном Доржиевым – Верховным ламой России и основателем Санкт-Петербургского дацана!

– Ну, это мне все до лампочки.

– Я так сказал – для сведения.

– А что еще известно о самом Степане?

– Хорошего мало – вроде, он спился, его из-за этого хотели с работы выгнать, но из уважения к прошлым заслугам попросту отправили на пенсию на пару лет раньше. Семью потерял – лет десять тому назад от него к своему начальнику, вместе с их пятнадцатилетним сыном, ушла жена. А еще через несколько лет все вместе они уехала на пээмжэ в Израиль. Вот, вроде, и все.

– Понятно. А когда пить стал – до того, как жена ушла или из-за этого?

– Не знаю, да и какая нам разница?

– У тебя в машине есть что-нибудь из выпивки?

– А-а, понял – тоже правильно! Там в бардачке водка. Возьми.

Машина, тем временем, выехала на окраинную булыжную и пыльную дорогу и, трясясь, покатила вдоль какого-то заводского забора. С другой стороны этой дороги в одну линию выстроились бараки, с обшарпанной штукатуркой, видимо, еще довоенной постройки. Затем машина въехали в какой-то небольшой квартал, замызганный и неопрятный, вмещавший в себя четыре или пять двух– и одноэтажных шлакоблочных и деревянных домов. Здесь, обогнув с правой стороны встретившийся им на пути сад, они остановились у самого отдаленного из строений.

Этот запущенный сад, за которым прятался искомый дом так, что при въезде в квартал был совершенно не виден, состоял из старых тополей, лип, сирени и уже закрасневшей рябины и был огорожен низеньким, по колено, заборчиком. Из глубины сада раздавался стук костяшек домино, скрытых за зеленью любителей самой советской игры в мире.

Николай вышел из машины и огляделся. Деревянный одноэтажный дом из почернелого бруса был слегка скошен набок, словно его кто-то ненароком толкнул, но упасть ему не дали завалинки, а стекла окон местами были заделаны фанерой. Дом этот имел два крыльца по одному с каждого торца строения, и крыльцо, перед которым они остановились, зарылось основанием в землю, и было ниже ее уровня. Здесь валялся, кем-то забытый или выброшенный за непригодностью, проколотый резиновый мяч. Метрах в десяти от крыльца дома, располагался, несвежей побелки, деревянный мусорный ящик. Крышка, от переполнявшего его мусора, была откинута, и в нем копалось несколько грязных голубей. У подножия ящика поедала объедки какая-то толстая серая собака, похожая на свинью-копилку. От всего этого веяло чумным унынием и запустением.

– Захолустье какое-то, словно рядом не современный город, а окраина рабочего поселения из прошлого века, – сказал Николай, вылезая из машины.

– А здесь и есть рабочая окраина, – отозвался в открытое окошко Володя, провожая свои слова рукой. – Вон за той лесополосой, что за бараком, – дорога. Она огибает квартал и дальше ведет в пригородные сады, а за ними уже и нет ничего. Поля да колки.

Николай глянул в направлении руки друга – действительно, лесополоса сворачивала под прямым углом сразу же за мусорным ящиком, огибая квартал снаружи и сливаясь там с придомовым садом.

– Ладно, я пошел, – махнул другу рукой Николай и двинулся к подъезду. – Какой номер квартиры Дагбаева?

– Первая. Не забудешь вечерком зайти поздравить Киру? – неуверенно бросил ему вслед Володя, заводя машину.

– Обязательно… Если только не случится чего-то чрезвычайного.

«Волга» развернулась и, постукивая клапанами неотрегулированного мотора, скрылась за садом.

Николай вошел в дом. В подъезде пахло сыростью и паутиной, а в углах потолков поселилась серая плесень. Квартир в подъезде было всего две и первая была слева, а из другой квартиры, расположенной напротив Дагбаевской, во второй половине дома, слышался плачь ребенка.

Звонка у искомой двери не было, и Николай негромко постучал. Не получив ответа, Николай повторил стук уже громче. Откуда-то из глубины квартиры, словно из глухого подвала раздался тонкий, с хрипотцой голос:

– Кто там?

– Степан Юмжапович? Откройте, следователь из милиции, – соврал Николай.

Тяжелая, добротного, толстого дерева, дверь, не в пример нынешним из деревоплиты в хрущевках, открылась, и Николай увидел перед собой невысокого, худощавого мужчину во фланелевой, клетчатой рубахе навыпуск и мятых сатиновых шароварах. Лицо его, азиатской внешности, было покрыто сеточкой мелких морщин, а почти что лысая голова была прикрыта пучком грязноватой седины, еще немного волос вразнобой торчали над ушами наподобие вибрисс.

– Позвольте, ммм… – показал пару желтых зубов на верхней челюсти хозяин, делавшими его похожим на старого косоглазого суслика.

– Николай. Зовите меня просто Николай.

– Хм, Николай – как-то не очень официально. Да вы ни из какой ни милиции! – вдруг обозлился Дагбаев, загородив собой проход. – Что вам надо?

По припухшим глазам и застарелому перегару, разносившемуся от хозяина квартиры за версту, было понятно, что ему не до разговоров с кем ни попадя, и все мысли его, видимо, были направлены в одно русло.

Николай достал из-за спины бутылку, и хозяин сразу подобрел, даже седенький хохолок его жидких волос, легким облачком спящий на голове, взвился вверх веселым дымком.

– Что же вы, товарищ, сразу-то не сказали, что пришли по душам поговорить. Милости просим!

Николай прошел мимо вешалки с верхней одеждой и старого, кованого сундука, стоящего в коридоре под ней, в комнату, куда его пригласили – дверь в соседнюю была опечатана какой-то бумажкой с синим штампом. Николай понял, что убийство произошло именно там.

Хозяин усадил Николая за хромоногий стол, под одной из ножек которого находилась свернутая в кубик бумажка, и куда-то исчез. Через минуту он явился с тарелкой, в которой скучало несколько несвежих, видимо сваренных вчера, магазинных пельменей, четвертушкой серого хлеба и двумя, блещущих каплями воды, гранеными стаканами – видимо, только что вымытых.

– За что выпьем? – разливая водку по стаканам, взбудораженный предстоящим возлиянием, спросил Дагбаев.

Николай тыльной стороной ладони брезгливо отодвинул от себя стакан, пахнущий рыбой.

– Не похмеляюсь, нет привычки, – отозвался он. – Дайте лучше пепельницу.

– Вон, на подоконнике, – отозвался Дагбаев и опрокинул в рот водку.

Николай поднялся и подошел к зашторенному ситцевым полотном на кольцах окну. В комнате стоял прокисший и прокуренный воздух городского туалета, и Николай, отодвинув, захватанный руками ситец, распахнул окно. Дохнуло свежим воздухом. Николай взял с широкого подоконника, покрытого облупленной, непонятного цвета, краской, тяжелую, синего стекла, пепельницу и посмотрел наружу. За самим домом, всего в нескольких метрах от него, пролегала густая лесополоса, засаженная в два ряда осиной, а также часто наросшими между ними самопальными кленами.

Николай удивился, как низко располагалось окно над землей – снаружи человеку, проходящему мимо, подоконник был бы по пояс.

– Окна специально закрытыми держите – боитесь, что обворуют? – спросил он.

– А что у меня воровать-то? Телевизор – и тот старый-престарый.

Действительно, кроме допотопного «Рекорда», с экраном в ладошку, больше ничего подходящего для воришек тут бы не нашлось – неубранная кровать, закинутая лоскутным, замусоленным одеялом, шкаф, пара стульев и этажерка. Единственной ценностью здесь были, пожалуй, книги в добротных переплетах, которыми была забита вся этажерка сверху донизу и завален верх шкафа, однако ими советское ворье, как правило, увлекались в меньшей степени, чем, например, цацками или богемским хрусталем.

Дагбаев налил себе еще полстакана, выпил, доел оставшиеся пельмени и попросил у Николая сигарету «БТ», пачку которых тот оставил на столе после того, как закурил сам.

Николай разрешил и, заметив, как по лицу Дагбаева расплывается водочная благость, подумал, что его визави к беседе готов.

– Степан Юмжапович, расскажите мне про убийство, которое произошло у вас позавчера, – попросил он.

– Ах, вот оно что, – поморщился Дагбаев. – Так вы не приезжий. А я-то, было, подумал, что вы хотите у меня комнату снять. А еще я подумал – такой видный товарищ и в такой дыре… извините, и на самом на краю города комнату снять собрался. А каков ваш тут интерес?

– Видите ли, Степан Юмжап…

– Не ломайте себе язык, Николай, мы же интеллигентные люди! – перебил его Дагбаев. – Я ведь тоже не лыком шитый, тоже с высшим образованием, тем более что в отделе культуры облисполкома начальником подотдела был. Это меня сейчас так жизнь опустила. Зовите меня просто Степаном. Кстати, откуда вы знаете мое имя, и вообще?

После некоторого раздумья – стоит ли открывать карты? – Николай ответил:

– В убийстве подозревается моя жена…

– Ах, вот оно в чем дело! Сочувствую… – театрально развел руки Дагбаев.

Он некоторое время пристально смотрел на Николая, потирая мочку уха и что-то там себе в уме прикидывая. Потом сказал:

– Но вы же понимаете – тайна следствия. И я могу повторить только то, что уже сказал милиции.

Николай достал кошелек из заднего кармана брюк и выложил на стол червонец. У Дагбаева блеснуло в глазах, но ничем другим какой либо заинтересованности к купюре внешне он себя не выдал, только налил себе в стакан водки и снова выпил. Потом крякнул, зажевал хлебом и, сделав пару глубоких затяжек, заговорил:

– Хорошо, я расскажу, что знаю, но не для протокола – для следствия я буду придерживаться старой версии, иначе меня обвинят в лжесвидетельстве. Сами понимаете, ведь, я вижу, вы грамотный товарищ. Партийный?

Николай покачал головой.

– Ну и правильно! Меня тоже выперли из партии ни за хрен собачий. Ну ладно, черт с ней этой партией драной, она мне, верующему человеку, вот где была! – провел Дагбаев рукой по горлу. – Я же буддист с рождения, а эта партия…

– Давайте, Степан, по существу, – нетерпеливо перебил собеседника Николай.

– Значит, было так: я после обеда спал, поскольку, знаете, в обед слегка полечился бормотухой. Фугас «Рубина» за рупь восемьдесят две опрокинул – неплохое, скажу вам, в общем, вино. Не пробовали? Обязательно советую попробовать, потом западете на него, как на смазливую шмару, мне же еще и спасибо скажете. Ну, вот, спал я себе, спал, да от шума проснулся, слышу – ругается мой квартирант, этот Харитон Иринеевич, с какой-то женщиной, однако с бодуна не мог понять, о чем сыр-бор, только слышал, что он ее Сенюрой зовет.

– Именно Сенюрой, не иначе? – встрепенулся Николай и даже привстал со стула.

– Ну да, Сенюрой! Но это же Ксения, только уменьшительно-ласкательное. Ведь так?

– Так, – скрипнув зубами, ответил Николай. – А следователю вы как имя женщины назвали?

– Ксения. Зачем ему были эти муси-пуси? Так Ксения и сказал.

– А она тоже называла вашего постояльца по имени?

– Да, раза два или три – Харитон Иринеевич.

– А по фамилии?

– Не припомню.

– Хорошо, дальше.

– Ну, дальше слышу, там, вроде, стрельнуло что-то, и все стихло. Я подумал, всё – помирились, шампанское пьют. И снова спать завалился. Откуда я знал, что из пистолета пальнули?

– А почему вы решили, что стрельнуло шампанским?

– А Харитон Иринеевич только шампанское за выпивку признавал, ничего иного не употреблял, да и меня им угощал, а то и целую бутылку давал как презент. Вон у меня в углу две пустые стоят, – Дагбаев показал пальцем за шифоньер, где среди водочных и винных бутылок, действительно, выделялись две пустые бутылки из-под шампанского.