Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 6. Исход"

– Да, не было у нее родни.

– А тетка на Украине? – проявил свою осведомленность Суворов.

– Тетка? Может и тетка…

– Ну, слушаю тебя, Иван Андреевич, – строго произнес Григорий.

– Вот не знаю, товарищ начальник, как быстро ответить, чтобы не тратить зря ваше драгоценное время на мою никчемную особу, – произнес Сальников, глядя на него сквозь круглые стеклышки маленьких очков.

– А ты не иронизируй. И начни с самого начала. А за мое время не переживай, – ответил Суворов. – И, да. Сделай так, чтобы нас не беспокоили.

Мужчина согласно кивнул, наклонился под прилавок и достал красивую табличку с надписью «Учет».

***

Йоханан Авраамович Перельман еще в раннем возрасте остался без родителей. Ему едва исполнилось пять лет, когда в семье случилось несчастье. Их семья жила в Одессе. Отец занимался торговлей. Скупая у местных рыбаков улов прямо на берегу, он затем продавал его на местном рынке. Мать Йохана, как могла, помогала мужу. Стоя за прилавком, она, продавая привозимую мужем рыбу.

В тот день все шло, как обычно. Родители весь день занимались делами, а вечером, после ужина отправились погулять. Маленький Йохан идти категорически отказался и остался играть с соседскими ребятишками. Больше он родителей живыми не видел. Что именно случилось с ними поздним вечером на Одесской улочке, никто не знал. Обнаружили их с ножевыми ранами и без признаков жизни редкие прохожие, которые и сообщили об этом в полицию.

Дальнейшим воспитанием мальчишки уже занимался его дядька. Тот, узнав о гибели родственников, увез племянника к себе в Вологду. Моисей Перельман был бездетным вдовцом и работал воспитателем в местном приюте для детей. Там впоследствии Йоханан получил свое первое образование. Оттуда затем и в ремесленное училище попал, где выучился столярному делу. Когда началась первая мировая война, он работал при железнодорожных мастерских, занимаясь ремонтом подвижного состава. Несмотря на это, в августе того же года его призвали на фронт. Правда в декабре комиссовали по ранению.

Демобилизовавшись, Перельман вернулся на прежнее место работы. Через год его отправили на курсы железнодорожного дела, по окончании которых он работал в местном отделении железных дорог. Революцию Йоханан встретил уже в должности начальника вокзала, в коей и продолжал трудиться уже во благо трудового народа. При получении трудовой книжки по совету дяди взял фамилию матери, заодно сменив и свое имя на более патриотичное Иван Андреевич.

Спустя два года после революции его дядя умер, и Иван Сальников остался один в двухкомнатной квартире. Жениться он не торопился, хотя высокий кареглазый брюнет пользовался вниманием у женского пола. Не торопился, пока не встретил, как он позднее скажет: «Ту, которую долго ждал».

Швейная мастерская, в которой работала Мария, находилась поблизости от железнодорожного вокзала. Трактир, в котором она когда работала вместе с теткой, давно закрылся, и ничто теперь не напоминало о его существовании. Время от времени работницы бегали на вокзал купить что-нибудь у местных бабулек или перекусить в станционный буфет. Частенько бывала на вокзале и Мария. Здесь на нее и обратил внимание Сальников. Высокая, со светло-русыми, почти пепельными волосами и привлекательной родинкой на щеке девушка сразу привлекла его внимание. А когда та, ощутив на себе его взгляд, обернулась, он понял, что красавица с серо-зелеными глазами именно та, которую он искал.

Ему потребовалось достаточно много времени, чтобы его избранница обратила на него внимание. Даже на то, чтобы заставить ее улыбнуться, ему потребовалось приложить немало усилий. Да и первый совместный ужин в небольшом вологодском ресторанчике, случился уже после года его ухаживания за ней. А выйти за него замуж Мария согласилась вообще лишь после нескольких лет их знакомства. Иван все не мог понять, почему Мария всячески уходит от ответа на его предложение жить вместе. Но однажды, когда он уже потерял всякую надежду, она усадила его рядом с собой и сказала:

– Я должна рассказать о своем прошлом. И если ты не изменишь своего решения после этого, то я выйду за тебя замуж.

– Мария, какое бы оно не было твое прошлое, мое желание останется неизменным. Но, если ты желаешь, я выслушаю тебя, – искренне сказал Иван.

– Я так же, как и ты в раннем детстве стала сиротой. Мои родители погибли на пожаре, – начала Мария свой рассказ.

– Ты уже говорила об этом…

– Не перебивай. Мне очень тяжело вспоминать о прошлом, а еще тяжелее рассказывать об этом. Поэтому не перебивай, пожалуйста.

– Хорошо.

– Так вот. Воспитывала меня тетка. Фамилия у нее, насколько я помню, Селиверстова. Она работала в трактире при вокзале поварихой. Таисья Ивановна, так ее звали, забрала нас со старшей сестрой к себе. У нее самой было трое детей. Младшего ее сына помню, Степкой звали. Дочку старшую, кажется, Любой. А среднюю не помню, толи Тоня, толи Проня. Она мало и жила с нами. Сестра мужа Таисьи забрала ее к себе в деревню. С головой у нее неладно было. Ну, вот в деревне средняя длчка и жила. Муж у Таисьи работал извозчиком, но все заработанное пропивал. Сестра моя вскоре заболела и умерла.

Я с ранних лет помогала тетке в трактире. Там и познакомилась с парнем, который общался с сомнительными личностями. Я и сама не заметила, как тоже была втянута в их дела. Мы уехали в Симферополь. Потом в Архангельск. Там я в ограблении парохода, на котором золото перевозили, участвовала. У тетки брат в Архангельске жил. Моей матери братом тоже приходился. Дядька мой. Я его подговорила, чтобы он большую часть золота спрятал при ограблении. А часть мы с собой взяли, когда от погони уходили. Мы сделали так, чтобы полиция подумала, что все золото с нами. А на самом деле оно на пароходе осталось. Мы по реке Нижняя Тойга в ее верховья ушли. Там нас полиция и догнала. Всех кроме меня при перестрелке убили. Золото, которое с собой мы там спрятать успели. Его не нашли.

Мне срок дали, но в семнадцатом освободили досрочно. Тогда много народу выпустили из тюрем. При выписке документа об освобождении писарь ошибся и вместо моего имени вписал данные одной из политических. Так звали тех, кто против царя выступал. Я с ней там познакомилась. Ее тоже, как и меня, Марией звали. Панченко Мария Николаевна. Мы с ней с одного года и чем-то даже похожи были. Но это не ее фамилия настоящая. Она еврейка. Панченко – это ее псевдоним революционный. А меня на самом деле Марией Михайловной Ерахичевой зовут. И я русская, а не еврейка. Но сейчас числюсь из-за Панченко, как еврейка. Потому ты на русской собираешься жениться, а не на еврейке. А ты же еврей. Когда мне трудовую книжку оформляли, попросила, чтобы день рождения мое поставили настоящее. У Панченко оно первого мая, а у меня десятого. И как теперь поступишь?

Ну, ладно. Ты думай, а я пока закончу свой рассказ. Золота много было. Мы пуда три с собой взяли. А остальное… сотни две с половиной килограмм, так на пароходе и осталось. Его брат тетки Семен с дружками уже в Верхней Тойме должны были вынести. Я с ним о том договорилась. И никто об этом не знал. Даже женщина, которая все это придумала. Он потом должен был золото тоже на Нижнюю Тойгу привезти и там спрятать пока все не утихнет. А потом случилось так, что я оказалась в тюрьме, и что стало с золотом, не знаю. А мы свое спрятали в верховьях реки.

Иван выслушал ее рассказ, немного подумал и произнес:

– Прошлое оставим в прошлом. Ничего все одно в нем не изменишь. Будем вместе жить настоящим и будущим.

То, что Мария не еврейка они афишировать нигде не стали. Свадьбу справили дома и без гостей. Жених раздобыл у знакомого нэпмана бутылку грузинского вина, а из купленного на рынке судака приготовил своё любимое рыбное блюдо.

– А ты знаешь, как оно называется? – спросил Иван, дотрагиваясь вилкой до напичканного овощами судака?

Мария изобразила на лице задумчивый вид, словно пытаясь что-то припомнить, но тут же отрицательно покачала головой. Она, конечно же, знала это еврейское блюдо. Прошло уже достаточно много лет, с тех пор, как она работала в местном трактире. Но в памяти эта обычная для тогдашней забегаловки еда, осталась, казалось, навсегда. Но, сейчас ей захотелось, чтобы муж в эту минуту почувствовал себя главой семьи, и она хотя бы таким образом попыталась показать это.

– Нет, – слукавила она.

– гефилте фиш! – с гордостью произнес Иван.

И в дальнейшем на протяжении их совместной жизни она всегда старалась сделать так, чтобы последнее слово оставалось за ним. Так они и жили. Работали и мечтали о детях. Но с ними все никак не получалось. Пока, наконец, в тридцать четвертом не родилась дочка. Но отцовское счастье длилось недолго. В начале тридцать седьмого Сальникова арестовали. Обвинили во всех смертных грехах и присудили десять лет лагерей.

Наказание Иван Андреевич отбывал в Норильском ИТЛ. Пытался оттуда писать домой, но безрезультатно: ответов не было. В сорок седьмом в возрасте пятидесяти трех лет освободился и вернулся в Вологду. Надеялся узнать хоть что-нибудь о семье, но безуспешно. На работу устроился в местный драмтеатр реквизитором. Вскоре познакомился с актрисой одного из ленинградских театров, который был в Вологде на гастролях. Отец у девушки в свое время тоже был репрессирован и умер в лагере. В сорок девятом к его огромному удивлению Дина забеременела, а в ноябре у них родился сын. Сальников перебрался в Ленинград к новой возлюбленной. Дина Знатная, так звали девушку, воспользовавшись своими связями, устроила его реставратором в главный музей города, где он поднабрался знаний в области культурных ценностей. Там Сальников проработал несколько лет, после чего опять же по инициативе и протекции жены занял денежное место в комиссионном магазине.

Сальников замолчал, подошел к тумбочке и достал бутылку коньяка.

– Не желаете?

– Нет.

– А я промочу горло. Всегда нервничаю, когда о прошлом вспоминаю.

– И что больше о золоте Мария никогда не говорила? – спросил Суворов.

– Нет.

– А что тот Семен? Фамилию у него помнишь? Неужели они с Марией ни разу не встречались после того как она из тюрьмы вышла?

– Встречались, когда дочка еще не родилась. Но о чем говорили, не знаю. Мария сказала, что виделась с ним. И что золото он потерял. Да, я и не интересовался особо тогда.

– А сейчас?

– Что сейчас? – не понял Сальников.

– Сейчас не интересуешься? – Суворов внимательно посмотрел продавцу в глаза.

– А какой смысл? Мне на жизнь хватает.

– А сын?

– А что сын? – насторожился Иван Андреевич.

– Ну, ему бы, наверное, не помешала лишняя копейка? – продолжал настаивать Суворов.

– Мал он еще о копейке думать. А я не пойму, к чему вы это клоните?

– Сегодня мал. А завтра… Сколько ему сейчас?

– Володьке? – он на мгновение задумался. – Тринадцать в декабре исполнится. Вы будто и не знаете сами.

– А фамилию его помнишь?

– Кого, сына? – не понял Сальников. – Знатный Владимир. У него фамилия жены. А что? – заволновался он.

– Да, нет, не сына. Дядьки Марии.

– А-а-а дядьки. Нет, не помню, товарищ начальник. Давно было. Я же с ним лично знаком не был, и никогда не виделись. Мать у Марии, вроде, до замужества Кравцова была. Да, точно, Кравцова. Тогда он должен Кравцовым быть. Отчество… отчество, к сожалению, не помню. А вы у матери Марии узнайте, если так важно. Они же родные брат и сестра.

– Узнаем, если потребуется. А что он… где он сейчас?

– Не знаю. Он в деревне жил, когда в тридцать четвертом с Марией встречался. А после того cтолько времени прошло. Может, и в живых-то его нет.

– Может, он золото прикарманил?

– Да вряд ли. Разве бы в деревню жить подался после этого? А-а, вспомнил. Он тогда приезжал сестру свою навестить. Ну, тетку Марии. А она давно уж на Украину уехала. Это в тридцать четвертом, когда они виделись.

– И что?

– Нет, ничего. Вспомнилось вот.

– Ну, ты вспоминай, вспоминай. Я через какое-то время тебя снова навещу. Расскажешь, что вспомнишь.

Через две недели на столе Суворова лежала краткая справка. «Кравцов Семен Иванович, 1888 года рождения убит 3 марта 1937 года в деревне Хамово Архангельской области. Убийца не найден, – с сожалением прочитал он».

Часть третья

Ноябрь 1967 года

В этом году площадь Профсоюзов в Архангельске нарядили много раньше обычного. И праздничное убранство и количество его сейгот было не такое, как в предыдущие годы. К набившим оскомину транспарантам и растяжкам с банальными лозунгами и призывами, всю прилегающую к площади территорию заполонили декорации с изображением триумфального шествия Советской Власти за последние пятьдесят лет. Стену здания министерства обороны, непосредственно выходящую на площадь, закрыли огромным плакатом с революционной тематикой. Этого кому-то показалось мало и на крыше военного учреждения установили огромный постамент с надписью «Слава КПСС».

Еще летом, когда только начали готовиться к ноябрьским праздникам, старую трибуну для почетных гостей и руководства города и области разобрали. Новую же вскоре поставили чуть дальше от площади и ближе к Северной Двине. События тринадцатилетней давности, когда из толпы демонстрантов стреляли в руководство города, не прошли бесследно. Вот и в этот раз в целях повышения безопасности при проведении массовых мероприятий трибуна для начальства была отодвинута от самой площади. Ее сделали несколько ниже и короче прежней. Доски лавок были выструганы и окрашены в коричневый цвет. Были предложения покрасить в красный, но их отвергли: топтать ногами цвет революции сочли не уместным в данном случае.

Помимо этого на трибуне руководителей спереди сделали сплошное высокое ограждение. Теперь у высших чинов архангельской области стоящих там во время демонстрации будет видна значительно меньшая часть тела, чем раньше. Рядом с местом для выступления поставили небольшую скамеечку. Если выступающий оратор будет низенького роста, то он всегда сможет ею воспользоваться. Значительную часть площади перед трибунами отделили от остальной белой полосой, вдоль которой теперь будет выстраиваться праздничное оцепление.

Полковник Степан Сергеевич Гмырин совместно с представителем местных органов безопасности Михаилом Поповым приехали на площадь к началу генеральной репетиции парада творческих коллективов города. Они были в гражданской одежде и, стоя чуть в стороне от главной сцены, казалось, ничем не выделялись от стоящих рядом зевак. Или почти ничем. Любой, кто имел опыт общения с представителями их служб, вряд ли смогли спутать стройных мужчин в черных пальто с обычными советскими гражданами.

На улице было достаточно тепло для этого времени года и посмотреть на необычное зрелище собралось немало народу. Глядя на них, Гмырину в какой-то момент показалось, что на дворе не понедельник, а выходной день. По площади мимо трибун под аккомпанемент духового оркестра шла молодежь в спортивных костюмах. В руках они держали различные спортивные снаряды, которые то и дело синхронно поднимали над головой, крутили в руках или размахивали ими из стороны в сторону. За ними буквально в нескольких метрах ехали грузовики с макетами символов советской власти. Различных размеров фанерные серпы и молоты вперемешку с пятиконечными звездами выглядели внушительно, не позволяя усомниться в торжестве революционных ценностей. Следом двигались машины, в кузовах которых юноши и девушки составив из тел причудливые фигуры, приветливо улыбались пустой трибуне для руководства города.

За ними явно образовалась пустота. И только, когда последние машины поравнялись с трибунами, из-за каменного здания Минобороны появилась колонна молодых людей в ярких голубых костюмах с узкими высокими флагами на длинных древках. Было видно, что они торопятся, стараясь приблизиться к грузовикам. Их стройные ряды нарушились и растянулись по площади. Суетящийся с громкоговорителем в руке мужчина, вероятно руководивший репетицией, побежал к нарядным машинам навстречу что-то крича на ходу и яростно жестикулируя свободной рукой. Из-за особенностей рупора слова разобрать было трудно. Но все одно грузовики с непонятными Гмырину фигурами из человеческих тел резко затормозили, а отстающие в голубых костюмах еще больше прибавили шагу, стараясь как можно быстрее приблизиться к ним.

– Дистанцию не могут соблюсти, – чуть наклонившись к Гмырину, заметил Попов.

– А не перепутали ли устроители Октябрьские праздники с Первомаем? – в свою очередь усомнился Гмырин. – Такое ощущение, что весной я все это уже видел.

– Ну, да. Похоже. Но на Первомай цветов и шаров много было. Веселее, что ли.

– Просто погода сегодня такая. Солнце бы было, так тоже веселее все казалось, – возразил Гмырин. – Хотя праздник нынче серьезный и вот эта молодежь в голубых портках тут по моему ни к чему.

– Может. А сколько по времени все мероприятие? Не знаешь?

– Ты куда-то торопишься?

– Особо нет. На пять с женой договорились в кино сходить в «Севере». На «Кавказскую пленницу». Говорят, комедия очень забавная и поучительная, – ответил Попов, поглядывая на часы. – Не видел?

– Успеешь на свою комедиюю, – усмехнулся Гмырин. – До колонн с трудящимися пятнадцать минут всего.

– Вот смотрю на это действо и сравниваю с ощущениями от монумента «Родина-Мать», – произнес Попов. – Вот там масштаб! А тут что? Кустарщина. Как в селе в каком-нибудь.

– А ты видел монумент?

– Довелось побывать. К родителям жены ездили в Волгоград, а там как раз его открыли. Две недели назад. Так что в памяти еще свежо, – с гордостью проговорил Попов.

– Вот же служба у вас. И везде ты был и все то ты видел. А у нас! Вроде должность высокая, а сижу в этом городе на одном месте и ничего нового и свежего, кроме газет. Последний раз выезжал два года назад и то в деревню, – проговорил Гмырин, всматриваясь в лица собравшихся на площади людей. – Как говоришь, комедия-то называется?

– Кавказская пленница.

– Схожу, пожалуй, – согласился Гмырин, всматриваясь в счастливые лица бедующих демонстрантов.

Все-таки они пришли сюда не любопытства ради. За безопасность будущего мероприятия его министерство отвечало в большей степени, чем ведомство Попова. Конечно, мероприятия уже давно разработаны, действия и посты расписаны и доведены до исполнителей. Но после печальных событий пятьдесят четвертого, милицейское начальство города взяло за правило лично осматривать площадь и прилегающие к ней территории до проведения демонстрации. Степан Сергеевич невольно вспомнил об одном из виновников тех событий, и в этот момент среди собравшихся зевак его и увидел.

После того, как несколько лет назад он отправил в Шольский еще одного человека, необходимость в услугах Оманова отпала. За все время, что тот жил в Ачеме, Василий так ничего о золоте и не узнал. Теперь, когда в Шольском жил и работал преданный ему человек, нахождение Оманова в Ачеме стало не нужным и даже опасным. Прошло достаточно времени с тех пор, как он вытащил его из мест заключения. И, если раньше тот в знак благодарности, а в большей степени страха перед милицейским начальником занимался поисками золота, то теперь, при прошествии достаточного количества времени, кто знает, как он поведет себя, если найдет все-таки золото. А может, и не сообщит об этом? К тому же человек он сейчас семейный. И не дай бог о золоте узнает жена. Ситуация для Гмырина стала не безопасной, и он принял решение из Ачема Оманова убрать.

Долго думать над этим ему не пришлось. В начале прошлого года тот сам изъявил желание уехать из деревни. Бегать по лесам ему надоело. С золотом тоже ничего не получалось. Пробовал присматривать за Митькой Гавзовым, но и из этого ничего не вышло. Деревенский бригадир жил и работал в деревне, никак не проявляя хоть какую-то причастность к золоту. Ничего в его поведении необычного Оманов не замечал и вскоре вообще перестал что-то искать и узнавать. Он для себя твердо решил, что если снаряд в одну воронку дважды не попадает, то уж золото второй раз ему тоже вряд ли в руки попадет. «Если это золото в руках держал, а оно из рук ушло, – вспоминал он события довоенного сорокового года. – То, значит, не судьба им воспользоваться».

В жене Васька, как говориться, души не чаял. И когда та обмолвилась, что не плохо бы им в город перебраться, решил, что так нужно и сделать. Как никогда, кстати, оказалась для него командировка в Архангельск на курсы повышения квалификации. С работой лесничего он справлялся неплохо. Да и с лесопунктовским начальством отношения сложились хорошие. Особенно с главным специалистом по лесному хозяйству в Шольском лесопункте Иваном Стуговым. Тот много времени уделял проблемам с восстановление вырубленных лесов и частенько их рабочие пути пересекались. Он и ходатайствовал перед районным начальством Оманова, чтобы Ваську отправили на учебу.

– Подучиться тебе, Василий, не мешает. Практика практикой, но знания нужны. Съезди. Всего-то две недели, а узнаешь столько, что и сам удивишься, – уговаривал его Стугов. – Знания они лишними не будут. Мало ли как в жизни повернется. Можно деньги потерять или дом сгорит. А знания они всегда при тебе и кушать не просят.

А Васька и не думал отказываться. «Разыщу Гмырина. Поговорю с ним, чтобы из деревни уехать, – подумал он и согласился». В Архангельск Оманов приехал в конце января. Вернее, не приехал, а прилетел. Он впервые в жизни летел на самолете и такое путешествие ему очень понравилось. Не испугали его ни воздушные ямы, когда сердце в пятки уходило, ни огромная высота, с которой все происходящее на земле казалось каким-то кукольным и ненастоящим.

Разыскать Гмырина большого труда не составило. Освоившись на курсах при лесотехническом институте, в один из дней он из автомата позвонил в приемную полковника и, представившись секретарше, передал ранее оговоренную информацию. На следующий день в аудиторию, где проходили занятия, пришла сотрудница с деканата и позвала Оманова с собой.

– Вас у памятника Ломоносову ожидают, – проговорила она, и Васька понял, кто именно.

– Здравствуй, товарищ полковник, – сказал Оманов, подойдя к Гмырину.

– Привет. Ты что-то хотел сказать?

Честно говоря, он был рад, что Оманов объявился сам. Идя сюда, он уже решил, что скажет ему свое решение, что искать больше ничего не нужно. И будет хорошо, если Васька как можно быстрее уедет из Ачема. Он на всякий случай даже нашел ему работу в лесничестве под Архангельском.

– Тут говорить будем? – спросил Васька.

– А чем плохо? Каменный ученый, если что и услышит, то уж точно никому не расскажет, – заметил Гмырин. – Говори. Не на меняя же пришел посмотреть.

Оманов немного помолчал, поднял у полушубка воротник и, по привычке оглянувшись по сторонам, произнес:

– Я вряд ли чем вам смогу помочь,, товарищ полковник. Все мои попытки что-то узнать, так ни к чему хорошему не привели. По-моему, – Васька чуть понизил голос. – По-моему, оно исчезло. И вряд ли кто знает куда.

– Но, так же не бывает, – возразил Гмырин.

– Получается, что бывает.

– Значит все?

– Решение за вами, конечно. Но я думаю занятие бесперспективное, – последние слова Васька произнес, глядя полковнику в глаза.

Оманов замолчал. Молчал и Гмырин.

– Хорошо, – наконец произнес полковник. – Только у меня будет условие. Ты, точнее вы уезжаете из деревни и больше туда не возвращаетесь.

– Согласен, – спокойно проговорил Васька. – Уедем. Хоть завтра.

– Кстати, – Гмырин расстегнул шинель и вытащил из кармана сложенный лист бумаги. – Держи.

– Что это?

– Там адрес организации, в которую тебя примут на работу. Это здесь, почти в городе. Ты сегодня туда сходи обязательно.

– Завтра схожу.

– У них пятидневка. Так что лучше сегодня. И еще. Бумагу помнишь, которую писал?

– Да.

– Она пусть у меня еще полежит. Ну, и последнее. Если мне помощь понадобится, я к тебе обращусь.

Васька развел руками и согласно кивнул головой. Он не ожидал, что милиционер так быстро согласится с его предложением. Но раз уж согласился, то и он решил не перечить. Бумага пусть пока остается у него. Помощь? «Поживем-увидим, как говорится, – подумал Васька и снова кивнул».

***

Ларионовы приехали в Москву за три дня до празднования пятидесятилетия Октябрьской революции. Тольке, честно говоря, ехать не очень хотелось. Буквально два дня назад он вернулся из командировки по обмену опытом, в которой пробыл почти десять дней. До этого ездил в Ачем на похороны отца. В сентябре у Ивана Емельяновича случился сердечный приступ, и он, не приходя в сознание, умер. А потому хотелось Анатолию провести выходные с семьей. И если бы не настойчивость Суворова и большое желание Катерины, от поездки Ларионов, скорее всего, отказался.

– На свадьбу к ним не попали. Неудобно, Толя, отказываться. Они у нас уже два раза были, а у тебя все работа и работа. И у меня работа. У всех работа и как-то находят возможность встречаться и дружить, – проговорила Катерина после звонка Суворовых.

– На свадьбу-то я не отказывался. Мы же и подарок присмотрели. Мы же не виноваты, что у нас дети и Татьяна Ивановна болели, – возразил Ларионов.

– Толя, не вздумай отказаться.

Столица встретила их таким разнообразием оформительских идей, что оставленный накануне нарядный Ленинград сейчас казался им в этом плане городом заурядным и ничем не примечательным. Москва, казалось, была вся завешана красными флагами, плакатами и транспарантами. Огромные макеты символов мировой революции удивляли их на каждом шагу. Одних только серпов с молотами Катерина еще на вокзале насчитала добрых пятнадцать пар. Портреты нынешних руководителей государства и вождей революции наводнили город, заслоняя собой фасады столичных домов. Пролетарские лозунги пестрели на каждом шагу, славя дело Ленина и Великого Октября.

На вокзале их встретил Суворов с женой.

– Вы еще на Красной площади не были, – произнес Григорий, заметив на лице Катерины неподдельное восхищение украшенным городом. – Там вообще, как в сказке.

– И обязательно вечером на Арбат сходим. Там такая иллюминация! В окнах свет зажигают цифрой пятьдесят, – проговорила супруга Григория Татьяна.

Они поженились два года назад. Казалось, что Суворов так и проживет всю жизнь в холостяках. Но все-таки на сорок пятом году жизни не устоял перед чарами голубоглазой красавицы. Татьяна была на четырнадцать лет моложе Григория и какое-то время даже не замечала своего соседа по лестничной клетке. Но, как говорится, всему свое время.

И оно подошло, когда в квартире, где она проживала с матерью, сломался водопроводный кран. Вода брызгала по сторонам, наполняя подставляемые Татьяной тазики и кастрюли. Пока мать бегала в домоуправление и искала слесаря, возвращающийся с работы Григорий заметил приоткрытую соседскую дверь и спустя несколько минут перекрыл воду. С тех пор они стали видеться все чаще и чаще и, наконец, в один из дней Григорий сделал девушке предложение.

Сразу после свадьбы Суворов переехал, а вернее, перешел жить к Татьяне в их трехкомнатную квартиру. Нина Леонтьевна, как звали мать девушки, в свою очередь перебралась жить в однокомнатную Суворова.

– А впрочем, у вас же тоже к празднику готовятся. Мне коллега рассказывал, что от кумача уже глаза рябит, – усмехнулся Суворов.

– Что есть, то есть. Но Москва…, – протянул Ларионов. – Москва впереди планеты всей в этом плане.

– Как Павел? Тяжело мальчишке в военном училище? – поинтересовалась Татьяна.

– Говорит, что не тяжело. Привык. Да и что уж теперь. На третий курс перешел, – ответила Катерина. – Главное, что нравится ему.

– Молодец! Уже в который раз говорю и не перестану говорить, что молодец парень! Пошел по стопам отца и деда, – одобрительно проговорил Григорий.

– Да никто и не против. Конечно, молодец, – согласился Анатолий. – Как говорит моя теща: «Пашка – наше все».

– А чего Ваню с собой не взяли? Ему интересно было бы. Двенадцать лет. Тем более каникулы, – с искренним сожалением поинтересовалась Суворова.

– Теща не захотела. А Татьяна Ивановна у нас…, развел руками Ларионов.

– Знаю, знаю. Авторитет, – улыбнулся Суворов. – Все Татьяны такие, – многозначительно подметил он, обнимая жену.

– А вы-то чего с детишками тянете? – поинтересовался Анатолий. – Пора, пора.

– За нас можете не беспокоиться. Мы будем вас догонять. Вот проводим вас обратно, так и начнем. Да, Татьяна? – усмехнулся Григорий. – Работа и заботы нам помехой в этом деле не будут.

Прошло уже более десяти лет, как Суворов по распоряжению отца Катерины генерала Озолса стал заниматься поисками пропавшего золота. Однако, за все время практически так и не приблизился к разгадке его исчезновения. Несколько лет назад с этой целью он подготовил группу, которую намеревался отправить в окрестности Ачема на поиски золота. Однако до поры до времени ему не удавалось получить согласие руководства на начало работ. И вот месяц назад все документы были утверждены, а денежные средства выделены. Оставалось еще раз уточнить легенду для экспедиции и по возможности обеспечить группу хорошим проводником. Вот этот вопрос и хотел обсудить Григорий с Ларионовым, когда неделю назад позвонил и пригласил на праздники в Москву.

Суворовы жили на улице Кирова почти посредине между станциями метро Кировская и Дзержинская. С Ленинградского вокзала на служебной машине дорога заняла чуть больше пятнадцати минут и вскоре вся компания расположилась в большой просторной комнате.

– Во время войны у нас в Ачеме был бригадир, – произнес Ларионов, рассматривая изящные изгибы ножек стола. – Так он частенько вспоминал свой обеденный стол с кривыми ножками.

– Да, да, было такое. Старый поляк все мечтал вернуться к себе во Львов и посидеть в саду за столом с кривыми ножками, – подхватила Катерина.

– Да он не старый и был. Как его звали? Запамятовал чего-то.

– Сер Серыч? – неуверенно проговорила Катерина.

– Точно! Сергей Сергеевич! Ну, надо же что вспомнилось, – проговорил Ларионов и посмотрел на Григория. – А вы чем-то даже с ним похожи.

– А в мавзолей мы сможем сходить? – спросила Катя.

Воспоминания никогда не доставляли ей удовольствие, и она постаралась сменить тему.

– Завтра же и пойдем, – тут же поддержала разговор Татьяна. – Я же там работаю. Так что без очереди проскочим. Все сама покажу.

– Ну, предположим не там, а в службе, где бальзамированием занимаются, – поправил Суворов.

– Предположим, не предположим, а пропуск есть, – проговорила Татьяна и показала язык мужу.

Весь следующий день друзья провели все вместе, бродя по предпраздничной Москве. Женщины ни на минуту не оставляли мужей одних, и Григорий так и не смог обсудить с Ларионовым интересующий его вопрос. Наконец, к вечеру женщины подустали и запросились домой.

– Хорошо. Вы пока ужином занимаетесь, мы ко мне на работу заскочим ненадолго, – слукавил Суворов, пытаясь использовать представившуюся возможность остаться одним.