Текст книги "Екатерина I"

Соперничество между Меншиковым и Толстым во влиянии на императрицу стало достоянием иностранных наблюдателей, в частности французских дипломатов Кампредона и Маньяна. В первые месяцы после вступления на престол Екатерины перевес, кажется, был на стороне Толстого. Приведем выдержки из донесений Кампредона.

17 февраля 1725 года: «Наиболее доверенным лицом и ее [Екатерины] министром является, по-видимому, Толстой. Это человек даровитый, скромный и опытный. Государыня каждую ночь советуется с ним»;

3 марта: Толстой «стал теперь правой рукой царицы. В последних событиях он служил ей с ловкостью и успехом изумительными. Это лучшая голова в России. Он прожил до старости среди государственных дел и ведет их так же искусно, как и осторожно»;

24 апреля: «Толстой самый доверенный и, бесспорно, самый искусный из министров царицы»;

29 мая: «Между министрами заметно сближение. Канцлер Головкин, как и Ягужинский, начинают придерживаться Толстого, влияние коего все возрастает»;

9 июня: «Все, что ей [императрицe] днем говорится и обсуждается, взвешивается и направляется ночью ею и Толстым, ловким дипломатом, который делает вид, будто отдаляется от дел и не вмешивается ни во что, кроме совещаний Сената».

Толстому, однако, недолго довелось выполнять роль самого близкого советника императрицы. Уже в апреле 1725 года его начинает оттеснять Меншиков. Обратимся к свидетельствам того же Кампредона:

7 апреля: «…чрезмерные милости к коему [Меншикову] возбуждают неудовольствие всех прочих сенаторов»;

14 апреля: «Если и происходит некоторое внутреннее волнение в умах министров, то лишь из-за стремления их поколебать влияние князя Меншикова».

21 апреля: «Милости к Меншикову все увеличиваются»;

3 мая: «Князь Меншиков пользуется величайшею властью, какая может выпасть на долю подданного»⁵⁸.

Укрепление позиций светлейшего сопровождалось падением влияния Толстого. Оно поубавилось даже в таких вопросах, где его компетентность не вызывала никаких сомнений и где он до этого считался хозяином положения. 6 апреля 1726 года Кампредон доносил о поведении императрицы, явно ущемлявшей престиж Толстого: в Верховном тайном совете «не постановлялось никакого решения без предварительного просмотра его Остерманом», который в то время являлся ставленником Меншикова. Чтобы избежать унизительной для себя процедуры согласования решения с Остерманом, Толстой предпочитал присутствовать лишь на тех заседаниях Верховного совета, на которых присутствовал барон: «…он [Толстой] никогда не потерпит, чтобы его мнение подчинено было мнению Остермана, чего можно избегнуть, высказываясь обоим одновременно»⁵⁹.

Чем слабее верховная власть, тем большее влияние на нее оказывают фавориты и временщики, использующие свое влияние либо в корыстных целях, либо в интересах государства. При Екатерине I временщиком стал Александр Данилович Меншиков, сочетавший в своем лице оба качества – выученик Петра, он умел действовать в интересах государства, не забывая при этом утолить ненасытную алчность и умножить и без того колоссальное богатство.

Неизвестный художник Портрет А.Д. Меншикова

1716–1720 гг. Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Все современники единодушны в оценке безграничного влияния Меншикова на императрицу. Колоссальная власть, обретенная им в ее царствование, вызывала раздражение и недовольство прочих вельмож. Еще не похоронили Петра, как между «птенцами гнезда Петрова» разразился скандал. 31 марта 1725 года во время всенощной в Петропавловском соборе Ягужинский в состоянии подпития, когда он становился неуправляемым, сказал, обращаясь к гробу с телом Петра: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу, чего я над собою никогда не видал». Генерал-прокурор Сената за эти слова, произнесенные публично, мог поплатиться опалой, отлучением от двора, и понадобились большие усилия министра герцога Голштинского, графа Бассевича и самой императрицы, чтобы утихомирить разгневанного князя, требовавшего сурового наказания обидчика.

В те недели и месяцы, когда Ягужинский не подвергал свой организм чрезмерному влиянию горячительных напитков, он слыл рассудительным человеком и пользовался доверием императрицы в качестве противовеса Меншикову. Такой эпизод отметил Кампредон в октябре 1726 года: «Ни благоразумнее, ни трезвее прежнего он не сделался, но его безотлучное влияние около царицы не оставляет более сомнения в том, что он сделался ее любимцем». И это несмотря на то, что в августе он совершил поступок, вызвавший раздражение Екатерины: «На днях Ягужинский напился при дворе и пьяный бросился на колени перед царицей, жалуясь ей на пренебрежение, с каким к нему, по его мнению, относятся теперь, и перемешивая эти жалобы с ругательствами против разных будто бы обидевших его лиц, в особенности против Меншикова. Говорят, царица ужасно оскорбилась этим поступком Ягужинского. Но у него подобные сцены дело обычное и, вероятно, и эта сойдет ему с рук, тем более что он уже после этого назначен послом в Польшу…»

Среди влиятельных персон, выдвинувшихся при Петре, ко времени его кончины осталось мало людей, способных противостоять Меншикову. Первый министр в правительстве канцлер Г. И. Головкин был стар и немощен настолько, что готов был доживать свой век в монастырском заточении. Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин также доживал последние годы. Да он и не обладал бойцовскими качествами даже в расцвете своих физических сил.

Никитин Иван Никитич Портрет графа Гавриила Ивановича Головкина

1720-е гг. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва.

В 1726 году Федору Матвеевичу исполнилось 65 лет – по тем временам возраст достаточно солидный, позволявший ему жаловаться на множество болячек. Но Меншиков, хотя и не считавший его своим сторонником, но знавший его покладистый характер, не отпускал его на покой. В конце апреля 1726 года французский дипломат описал своеобразный протест Апраксина: «Дня четыре тому назад адмирал Апраксин собрал у себя всех своих племянников и объявил им, что, на его взгляд, все начала покойного царя исчезли бесследно, что ему, адмиралу, не позволяют даже удалиться под конец дней своих на покой, между тем, прибавил он со слезами, у него уже слабеет память, и хотя он, подчиняясь требованию, вступит еще на корабль в этом году, но это будет уже последний раз»⁶⁰.

Любимец армии талантливый полководец М. М. Голицын уклонялся от политических интриг, считая, что надлежит вести с противниками честную, а не подковерную борьбу. Умный и проницательный Яков Виллимович Брюс предпочел уйти на покой, заняться научными разысканиями и поэтому запросил отставку.

В этих условиях честолюбие и алчность Меншикова проявлялись повсюду, и императрица опасалась сопротивляться желаниям светлейшего. Так, ему захотелось получить чин генералиссимуса и в придачу город Батурин на Украине, который он разорил в 1708 году. Еще в 1721 году по случаю заключения Ништадтского мира Меншиков обратился к царю с просьбой пожаловать ему бывшую столицу гетмана: «Всенижайше у вашего императорского величества прошу милости для нынешней всенародной о состоянии с короною Свейскою [Швецией] вечного мира радости и на воспоминание Полтавской баталии и Батуринского взятья пожаловать мне во владение город Батурин с предместьем и с уездом, что к нему преж сего принадлежало, и с хуторами, и с мельницами, и с землями, и с жителями, кто на той земле, поселясь, ныне живут. Я, ваше императорское величество, не хотел было сим прошением утруждать, но сего ради, что ваше императорское величество изволил повелеть во взятьи оный город разорить и дабы никто в нем не жил; а ныне в предместье того города и в уезде живут, поселясь, всякого чина люди, а именно Чечеля, который во время измены Мазепиной был наказным гетманом и хотел с меня, живого, кожу содрать, жена его, и дети, и другие бывшие в измене с Мазепою». Тогда царь не удовлетворил домогательства Меншикова, и через четыре года светлейший возобновил просьбу, обратившись на этот раз к Екатерине. В челобитной на ее имя есть и такие слова: «…прошу не для себя, но для самодержавной власти вашего величества»⁶¹.

У Екатерины, знавшей, сколь непопулярны у вельмож притязания Меншикова, хватило отваги удовлетворить лишь одну просьбу князя: она пожаловала ему Батурин и Гадяч, но отказала в чине генералиссимуса.

Беспредельное властолюбие князя превратило его в некоронованного государя – «полудержавного властелина», по выражению А. С. Пушкина, что отмечали все иностранные наблюдатели и особенно саксонский дипломат Лефорт, внимательно следивший за перипетиями дворцовых интриг и по горячим следам делившийся впечатлениями со своим двором. Приведем выдержки из его депеш.

17 марта 1725 года: «Меншиков всем ворочает… Меншиков старается лишить Репнина влияния, которым он пользуется, и обходится с ним так дурно, что клянется его погубить».

26 февраля 1726 года: «Важные перемены, сделанные в государственных учреждениях, служат верным доказательством влияния и полной власти князя Меншикова»;

14 мая 1726 года: «С другой стороны, князь Меншиков для того, чтобы уменьшить власть голштинского двора, захватывает себе, быть может, больше власти, чем бы следовало, чем навлекает на себя чрезмерную зависимость, хотя до сих пор держит всех в повиновении»;

11 июня 1726 года: «При дворе не пьют более ни за чье здоровье, как царицы и князя Меншикова… Ничего не может быть вернее того, что он управляет как самодержавный властелин, и все ему потворствуют»;

23 июля 1726 года: «Меншиков имеет верховную власть, никто ему не сопротивляется…»;

июль 1726 года: «Меншиков положительно неограниченный правитель всего государства, его самоуправство дошло до того, что голос царицы умолк… Незаконно приобретенная власть Меншикова на весьма шатких основаниях. У него несметное число врагов. Основой власти служат уверенное самохвальство и слепое счастье». В этой же депеше Лефорт сообщает о слухах о намерении князя жениться на Екатерине: «Достиг он до того, что русские полагают, будто это только возможно, что царица выйдет за него замуж и возведет его на царский престол: возносится он на высоту, чтобы с тем большей силой обрушиться»;

20 августа 1726 года: «Князь то и дело от имени царицы рассылает указ за указом, о которых она и не знает»;

17 декабря 1726 года: «Князь Меншиков держится крепко, даже думают, что если будет употреблено какое-нибудь насилие, князь Меншиков не поддастся. Он имеет опору, еще не ослабевшую»⁶².

Впрочем, осведомленность Лефорта оставляет желать лучшего. В действительности Меншикову иногда приходилось с напряжением всех сил отстаивать свое положение: за время царствования Екатерины можно насчитать по крайней мере два эпизода, когда почва под его ногами сильно колебалась и его могли постичь опала и даже катастрофа. Первый из них связан с попыткой Александра Даниловича овладеть короной герцога Курляндского. В Курляндии он встретил упорное сопротивление, которое, как он полагал, можно было преодолеть не тонкими дипломатическими ходами, а приемами, которыми он широко пользовался в России, – напором, грубой силой, угрозами.

Курляндский трон оказался вакантным при следующих обстоятельствах: в 1710 году Петр Великий выдал замуж свою племянницу Анну Иоанновну за курляндского герцога Фридриха-Вильгельма. После пышной свадьбы и двухмесячного застолья супружеская пара возвращалась в столицу Курляндии Митаву, но в дороге супруг занемог и скончался. В Митаве Анна Иоанновна в течение пятнадцати лет вела скучную вдовью жизнь в окружении чуждого ей курляндского дворянства, заносчивого и спесивого. И вдруг в 1726 году мелькнула надежда выйти замуж за внебрачного сына польского короля Августа II Морица Саксонского, которого, естественно, привлекала не столько мужеподобная Анна Иоанновна, сколько корона Курляндского герцогства. Граф Мориц Саксонский, прославившийся на всю Европу мотовством, скандальными поступками и амурными похождениями, вдоволь натешившись, предложил вдове руку и сердце.

Анна Иоанновна достигла того критического возраста, когда привередливость в выборе жениха становится рискованной. Она тут же дала согласие на брак. Остановка за малым – надобно было получить согласие петербургского двора. Но в Петербурге план решительно отклонили – брак должен был положить конец притязаниям России на присоединение к ней Курляндии, а провозглашение Морица Саксонского герцогом превращало Курляндию в провинцию Речи Посполитой. Тогда у Меншикова и возникла честолюбивая мечта дополнить свой пышный титул еще двумя словами: «герцог Курляндский». Заметим, идея стать герцогом Курляндским осенила голову князя с большим опозданием – в Митаве уже состоялся избирательный сейм, депутаты которого единодушно отдали голоса за Морица Саксонского.

Перед Меншиковым, отправившимся в Митаву за короной, стояли многотрудные и практически невыполнимые задачи. Прежде всего он должен был убедить Анну Иоанновну, что Мориц Саксонский – «б…дин сын» и не пара русской принцессе и герцогине. Анна Иоанновна использовала весь арсенал дамских аргументов – лесть, ссылку на свой возраст, обильные слезы, но своего не достигла; Александр Данилович твердо стоял на своем. Князь сообщал своей супруге явную ложь, когда писал ей: Анна Иоанновна, «кажется, с великою охотою паче всех желает, чтоб в Курляндии князем быть мне, и обещала на то всех курляндских управителей и депутатов склонить». В действительности все обстояло наоборот: Меншиков настолько грубо себя вел с герцогиней, что та, зная могущество князя, все же осмелилась отправиться в Петербург с жалобой на его поступки и угрозы.

Непривычный для себя афронт князь получил и от руководителей сейма: под разными предлогами они отклонили требование князя созвать новый сейм, который бы отменил постановление предыдущего об избрании Морица герцогом. Свое требование Меншиков подкрепил угрозой ввести в Курляндию двадцатитысячное войско, а непослушных депутатов отправить в Сибирь.

Грубые действия князя, превышавшие его полномочия, вызвали в Петербурге поначалу настороженное, а затем и резко отрицательное отношение, ибо могли спровоцировать войну с Речью Посполитой. Меншиков был срочно вызван в Петербург, над ним нависла угроза опалы. Волнение и озабоченность не покидали светлейшего с тех пор, как он получил вызов из Риги в Петербург, и до той минуты, пока за ним не закрылись двери покоев, в которых его принимала императрица. Не случайно Александр Данилович, прибыв в Петербург, отправился не к себе во дворец, в лоно семьи, а в императорский дворец, чтобы развеять сгустившиеся над собой тучи.

Содержание четырехчасовой беседы Меншикова с императрицей неизвестно, но, судя по всему, князю пришлось немало потрудиться, чтобы отвести угрозу падения⁶³.

В следующем году Меншикову пришлось выдержать еще одно испытание. На этот раз речь шла о его семейных делах: князь стремился подыскать двум своим дочерям – старшей Марии и младшей Александре – достойных женихов.

Для Марии жених нашелся довольно быстро – им оказался сын польского магната Сапеги. 13 марта 1726 года в роскошно убранном дворце Меншикова под гром артиллерийских залпов и звуки оркестра в присутствии всей столичной знати состоялась помолвка жениха и невесты. Исполнился год со времени похорон Петра, и Екатерина, участвовавшая в обмене перстнями, после траура разрешила забавиться танцами.

Милости на Сапег посыпались как из рога изобилия. Не подлежит сомнению, что о них хлопотал будущий тесть. Накануне помолвки графа Сапегу-отца Екатерина неведомо за какие заслуги пожаловала чином российского генералфельдмаршала, а в том же марте – орденом Святого Андрея Первозванного; будущий зять получил высокий чин придворного камергера. Меншиков всякий раз демонстрировал дружеское расположение к семье заезжего жениха. Отец и сын – желанные гости в роскошном дворце князя. Он тоже частенько навещал свата.

Не забыл светлейший и о своей младшей, более привлекательной дочери Александре. В том же 1726 году доверенный человек князя вступил в переговоры о заключении брачного контракта с ангальт-цербстским принцем. Посланник князя преднамеренно проехал через обширные владения принца и «подлинно известился: место, в котором он резидует, есть зело изрядное, крепость хорошая, одним словом сказать, по княжески, и, по-видимому, в воле в вашей княжеской светлости состоит светлейшую княжну, дочерь свою, зело щастливой учинить».

Однако ни тот ни другой план Меншикову осуществить так и не удалось. Брачный контракт с Сапегой расстроила сама императрица. На этот счет среди иностранных дипломатов носились исключающие друг друга слухи: одни сообщали своим дворам, что жених Марии Александровны приглянулся самой императрице и она использовала его в качестве фаворита (хотя действительным любовником Екатерины был Левенвольд); другие – что Екатерина намеревалась женить молодого Сапегу на своей племяннице. (И в самом деле, с соизволения императрицы Сапега женился на Софье Карловне Скавронской.)

Не дошло дело до свадьбы и у Александры Меншиковой. Переговоры затянулись до падения светлейшего князя, когда глава семьи и обе его дочери оказались в ссылке.

Впрочем, неудачу по поводу несостоявшегося брака с Сапегой Меншиков пережил без особого напряжения и горевал недолго. Александр Данилович исхлопотал у императрицы еще более выгодного жениха: в завещании, составленном не без участия Меншикова и его подручного Остермана, Екатерина объявляла своим преемником 12-летнего Петра Алексеевича, обязав его жениться на одной из дочерей светлейшего.

Глава пятая
Верховный тайный совет

Мысль о создании учреждения, стоявшего выше Сената, витала в воздухе еще при Петре Великом. Однако в жизнь она была претворена не им, а его супругой Екатериной I. При этом сама идея изменилась кардинально. Петр, как известно, правил страной сам, вникая во все детали правительственного механизма как во внутренней, так и во внешней политике. Екатерина же была лишена достоинств, которыми природа щедро наградила ее супруга.

Современники и историки по-разному оценивали скромные способности императрицы. Фельдмаршал русской армии Бурхард Христофор Миних не жалел хвалебных слов в адрес Екатерины: «Эта государыня была любима и обожаема всей нацией, благодаря своей врожденной доброте, которая проявлялась всякий раз, когда она могла принять участие в лицах, попавших в опалу и заслуживших немилость императора… Она была поистине посредницей между государем и его подданными»⁶⁴.

Восторженный отзыв Миниха не разделял историк второй половины XVIII века князь М. М. Щербатов: «Она была слаба, роскошна во всем пространстве сего названия, вельможи были честолюбивы и жадны, и из сего произошло: упражняясь в повседневных пиршествах и роскошах, оставила всю власть правительства вельможам, из которых вскоре взял верх князь Меншиков»⁶⁵.

Знаменитый историк XIX века С. М. Соловьев, изучавший время Екатерины I по неопубликованным источникам, дал Екатерине несколько иную оценку: «Екатерина сохранила знание лиц и отношений между ними, сохранила привычку пробираться между этими отношениями, но у нее не было ни должного внимания к делам, особенно внутренним, и их подробностям, ни способности почина и направления»⁶⁶.

Три несхожих мнения свидетельствуют о том, что их авторы в оценке императрицы руководствовались различными критериями: Миних – наличием личных добродетелей; Щербатов – такими нравственными свойствами, которые должны быть присущи в первую очередь государственному деятелю, монарху; Соловьев – способностью управлять государством, деловыми качествами. Но достоинств, перечисленных Минихом, явно недостаточно для того, чтобы управлять обширной империей, а тяга к роскоши и пиршествам, равно как и отсутствие должного внимания к делам и неспособность оценивать обстановку и определять пути преодоления возникших трудностей, вообще лишают Екатерину репутации государственного деятеля.

Не располагавшая ни знанием, ни опытом, Екатерина, разумеется, была заинтересована в создании учреждения, способного оказать ей помощь, тем более что ее угнетала зависимость от Меншикова. В существовании учреждения, способного противостоять натиску Меншикова и его безграничному влиянию на императрицу, были заинтересованы и вельможи, среди которых наиболее активным и влиятельным был граф П. А. Толстой, соперничавший с князем в борьбе за власть.

Заносчивость и пренебрежительное отношение Меншикова к прочим вельможам, заседавшим в Сенате, переходили все границы. Показателен эпизод, произошедший в Сенате в конце 1725 года, когда руководивший строительством Ладожского канала Миних попросил Сенат выделить 15 тысяч солдат для окончания работ. Просьбу Миниха поддержали П. А. Толстой и Ф. М. Апраксин. Их доводы о целесообразности закончить начатое Петром Великим предприятие нисколько не убедили князя, в запальчивости заявившего, что не дело солдат копать землю. Меншиков демонстративно покинул Сенат, тем самым оскорбив сенаторов. Однако и сам Меншиков не возражал против учреждения Тайного совета, полагая, что он без труда укротит своих соперников и, прикрываясь Тайным советом, будет по-прежнему верховодить в правительстве.

Идею создания нового учреждения предложил Толстой. Председательствовать на заседаниях Верховного тайного совета должна была императрица, а членам Совета предоставлялись равные голоса. Екатерина сразу же ухватилась за эту идею. Если не умом, то обостренным чувством самосохранения она понимала, что необузданный нрав Меншикова, его стремление командовать всем и вся могли вызвать распри и взрыв недовольства не только в среде родовой знати, но и у тех, кто возводил ее на престол.

Кампредон приводит высказывание императрицы, относящееся ко времени образования Верховного тайного совета. Она заявила, «что покажет всему свету, что умеет заставить повиноваться себе и поддержать славу своего правления». Учреждение Верховного тайного совета действительно позволяло Екатерине укрепить свою власть, заставить всех «повиноваться себе», но при определенных условиях: если она умела ловко плести интриги, если она умела сталкивать лбами противоборствующие силы и выступать посредницей между ними, если она имела четкое представление, куда и какими средствами должно вести страну высшее правительственное учреждение, если она, наконец, умела создавать полезные ей в нужный момент коалиции, временно объединяющие соперников. Ни одним из перечисленных качеств Екатерина не обладала, поэтому ее заявление, если его точно воспроизвел Кампредон, повисло в воздухе, оказалось чистейшей бравадой. С другой стороны, согласие Екатерины на создание Верховного совета косвенно свидетельствовало о признании ею неспособности самой, подобно супругу, править страной. Парадокс учреждения Верховного тайного совета состоял в том, что в нем сочетались противоречивые чаяния лиц, причастных к его возникновению. Толстой, как сказано выше, в Верховном тайном совете видел средство укрощения Меншикова. Эти ожидания разделяли Апраксин и Головкин. Меншиков же, поддержав идею создания Верховного тайного совета, видимо, руководствовался тремя соображениями. Во-первых, он попросту прозевал шаги, предпринятые Толстым, а обнаружив их, счел, что противодействовать им бесполезно. Во-вторых, из нового учреждения он тоже намеревался извлечь выгоду – подмять под себя пять членов Верховного тайного совета, считал он, легче, чем многочисленный состав в Сенате. И наконец, в-третьих, Александр Данилович связывал с Верховным советом осуществление своей давней мечты – лишить прежнего влияния своего злейшего врага генерал-прокурора Сената П. И. Ягужинского.

Верховный тайный совет был создан 8 февраля 1726 года именным указом императрицы. Однако слухи о возможности возникновения нового учреждения проникли в дипломатическую среду еще в мае 1725 года, когда саксонский посланник Лефорт доносил, что поговаривают об учреждении Тайного совета. Аналогичную информацию отправил французский посланник Кампредон, назвавший даже фамилии членов будущего учреждения.

Хотя законодатель располагал достаточным временем, чтобы составить фундаментальный нормативный акт, указ, зачитанный Г. И. Головкиным членам Верховного тайного совета 10 февраля, отличался поверхностным содержанием, создающим впечатление, что он сочинялся наспех. Создание нового учреждения обосновывалось тем, что необходимо предоставить возможность членам Верховного тайного совета сосредоточить свои усилия на решении важнейших дел, освободив их от мелочных забот, которые обременяли их как сенаторов. Однако в указе не определено место нового учреждения в действующем правительственном механизме, четко не обозначены права и обязанности нового учреждения. Указ назвал фамилии лиц, обязанных в нем присутствовать: генерал-фельдмаршал князь А. Д. Меншиков, генерал-адмирал граф Ф. М. Апраксин, канцлер граф Г. И. Головкин, граф П. А. Толстой, князь Д. М. Голицын и барон А. И. Остерман.

Состав Верховного тайного совета отражал соотношение сил «партий», соперничавших при возведении Екатерины на престол: пять из шести членов Верховного совета принадлежали к новой знати, а родовая аристократия была представлена одним Голицыным. Примечательно, однако, что в нем не оказалось любимца Петра Великого, персоны, значившейся в чиновном мире под номером один, – генерал-прокурора Сената П. И. Ягужинского. Павел Иванович являлся, как отмечалось выше, злейшим врагом Меншикова, и последний не возражал против создания Верховного тайного совета, в частности, в расчете на то, что должность генерал-прокурора Сената будет ликвидирована и посредническую роль между императрицей и Сенатом будет выполнять Верховный тайный совет.

Рис. Скино А.Т.; литография Каспар Эргот Портрет Павла Ивановича Ягужинского

1862 г. Иванов П. Опыт биографий генерал-прокуроров и министров юстиции. СПб., 1863.

За бортом Верховного тайного совета оказался еще один соратник Петра, тоже недруг Меншикова, – кабинет-секретарь А. В. Макаров. Не нашлось в нем места и для таких опытных дельцов, как П. П. Шафиров, И. А. Мусин-Пушкин и др. Все это дает основание считать, что при комплектовании Верховного тайного совета шел торг между Екатериной, Меншиковым и Толстым.

17 февраля кабинет-секретарь Макаров объявил в Верховном тайном совете указ императрицы, крайне озадачивший и настороживший Меншикова, – в состав учреждения назначалась еще одна персона – зять Екатерины герцог Карл Фридрих Голштинский. Князю не стоило большого труда разгадать цель назначения – он оценил его как стремление ослабить его влияние, создать ему противовес и более надежную, чем он, Меншиков, опору трону. Меншиков не поверил тому, что Екатерина могла осмелиться без его ведома совершить подобное, и переспросил Макарова: правильно ли он передал повеление императрицы? Получив утвердительный ответ, светлейший немедленно отправился к Екатерине за разъяснением. Содержание беседы и ее тональность остались неведомыми, но результат известен – Екатерина настояла на своем. Герцог на очередном заседании Верховного тайного совета заверил слушателей, что он «не инако яко за члена и прочим присутствующим господам министрам за коллегу и товарища будет»⁶⁷. Иными словами, супруг дочери императрицы Анны Петровны не претендовал на первенствующую роль в Верховном тайном совете, чем несколько успокоил Меншикова. Что касается остальных членов Тайного совета, то их вполне устраивало появление такой влиятельной фигуры, которая, опираясь на родство с императрицей, могла противостоять засилью Александра Даниловича.

Итак, состав нового учреждения был утвержден. Что касается его компетенции, то она определялась расплывчатой фразой: «Мы рассудили и повелели с нынешнего времени при дворе нашем как для внешних, так и для внутренних государственных важных дел учредить Верховный тайный совет, при котором мы сами будем присутствовать»⁶⁸.

Последующие указы, издававшиеся как от имени Верховного тайного совета, так и от имени императрицы, уточнили круг вопросов, подлежавших его решению, и его отношение к Сенату, Синоду, коллегиям и верховной власти.

Уже 10 февраля Верховный тайный совет велел всем центральным учреждениям обращаться к нему с доношениями. Впрочем, было сделано одно исключение: три «первейшие», по терминологии петровского времени, коллегии (Военная, Адмиралтейская и Иностранных дел) изымались из ведения Сената, сносились с ним, как равные, промемориями и становились подвластны только Верховному тайному совету.

В появлении этого указа был свой резон: президентами трех названных выше коллегий были Меншиков, Апраксин и Головкин; они же заседали в Верховном тайном совете, поэтому непрестижно было подчинять эти коллегии Сенату, который сам был зависим от Тайного совета.

Важную веху в истории Верховного тайного совета составляет так называемое Мнение не в указ о новом учрежденном Тайном совете (далее – Мнение), поданное императрице ее членами. Нет надобности излагать содержание всех тринадцати пунктов Мнения. Остановимся на важнейших из них, имеющих принципиальное значение, поскольку в них четче, чем в учредительном указе, определялись цель создания нового учреждения и его главная задача. Верховный тайный совет, гласило Мнение, «служит только к облегчению ее величества в тяжком бремени правления». Таким образом, формально Верховный тайный совет являлся совещательным органом, состоявшим из нескольких персон, что позволяло избегать поспешных и ошибочных решений. Однако следующий за этим пункт расширял полномочия Верховного тайного совета вручением ему законодательных функций: «Никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном совете совершенно не состоялись, протоколы не закреплены и ее величеству для всемилостивейшей апробации прочтены не будут, и потом могут они закреплены и разосланы действительным статским советником Степановым [секретарем совета]».

Мнение установило распорядок работы Верховного тайного совета: по средам он должен рассматривать внутренние дела, по пятницам – чужестранные; если появится нужда, то созывались чрезвычайные заседания. Мнение выразило надежду на активное участие в заседаниях Совета императрицы: «Так как ее величество в Тайном совете президентство сама имеет, и есть причина надеяться, что она персонально часто присутствовать будет».

Еще одна веха в истории Верховного тайного совета связана с указом от 1 января 1727 года. Он, как и указ от 17 февраля 1726 года о включении в состав Тайного совета герцога Голштинского, наносил очередной удар по всевластию Меншикова. В своем заявлении членам Совета от 23 февраля 1726 года герцог, как мы помним, обещал быть обычным, как и все остальные присутствующие, членом нового учреждения, призывал всех, чтобы «каждый мнение свое свободно и откровенно объявил». И действительно, Меншиков сохранил за собой роль первенствующего члена и продолжал навязывать свою волю остальным. Указом же от 1 января 1727 года Екатерина I решила официально закрепить эту роль за герцогом. «Мы, – говорилось в указе, – на его верное радение к нам и к интересам нашим совершенно положиться можем, того ради и его королевское высочество, яко наш любезнейший зять и по достоинству своему, не токмо над прочими членами первенство и во всех приключающихся делах первый голос, но и мы его королевскому высочеству позволяем требовать от всех учреждений необходимые ему ведомости»⁶⁹.