Текст книги "Избави нас от лукавого"

Поиски новых путей

1991–1992 годы

Когда в начале 91-го мы получили статус высшего профучилища (ВПУ), нас, учреждений нового типа в стране было чуть больше восьми десятков. Популярность их, однако, росла так быстро, что уже через год число ВПУ превысило две сотни. Кто-то наверху спохватился: слово «высшие» применительно к бывшим «фазанкам» показалось чересчур претенциозным. И решено было всех подровнять и переименовать в профессиональные лицеи и колледжи. Нас тоже преобразовали в профессиональный лицей, оставив, правда, прежний правовой статус без изменений.

Наши дела шли в гору, в московских кабинетах нас, провинциалов, принимали радушно, но мы чувствовали по малозаметным признакам, что под нас кто-то копает. Пока был могучий Госпрофобр, мы твердо знали, что профтеховцев сверху поддерживает сильная рука. Но когда после распада Советского Союза начали соединять Минвуз, Минпрос и Госпрофобр, стало понятно, что между бывшими образовательными монстрами начнется грызня. Прежде всего – грызня из-за денег, потому что на горизонте забрезжил мутный рассвет «рыночных отношений».

Мы, люди, выросшие при социализме, хорошо знали одно правило, которое помогало самосохранению в самых трудных условиях: чтобы выжить – надо объединяться. Объединяться со всеми, с кем можно.

Мы начали объединяться в ассоциации. Сначала я вступил в ассоциацию профлицеев и колледжей, которую возглавил некий чиновник из Минобразования. И сразу же попал на конференцию, проходившую в подмосковном поселке Мамонтовка.

Дело было зимой. Я с трудом разыскал занесенный метровыми снегами пансионат, в котором расселили участников конференции. Что-то у организаторов не заладилось с самого начала: в номерах температура не превышала плюс 12 градусов – холодновато. Плохо было и с питанием.

Мой сосед по номеру Окоемов, директор крупного металлургического лицея из-под Магнитогорска, краснощекий спортивный мужчина, достал из пузатого портфеля поллитровку зубровки и шмат сала. Я достал палку колбасы.

– Давайте за знакомство, – предложил он и разлил напиток по стаканам.

Мы выпили, заели салом и колбасой. Вроде стало немного теплее. Разговорились. Владимир Ильич Окоемов был не новичок: в нашей системе он работал два десятка лет, хотя было ему чуть за сорок. По рассказам коллеги я понял, что его «фазаны» мало отличаются от моих.

– Я надеюсь, что преобразование моего училища в лицей подстегнет всех – и учеников, и преподавателей. Ребятам мы откроем реальный путь для получения не только рабочих профессий, но и дипломов техников. Педагоги освоят новые программы. Дело стоящее.

Мы с соседом попили еще горячего чаю и спать легли уже за полночь. Но холод все же достал. Пришлось вставать, напяливать на себя все, что было. Сон все равно не шел.

На следующий день заседания не начались, и полуголодные участники бродили по безлюдному дачному поселку, пока не догадались на электричке поехать за провизией в ближайший городок Пушкино.

Странным было это сборище и по составу участников, и по обсуждаемым проблемам. Когда работник Минобразования чиновник Нырко, он же президент ассоциации, на третий день объявил начало работы конференции, сразу стало понятно, что разговор пойдет обо всем и ни о чем. Один из докладчиков, лысый и очень толстый мужчина, с трудом взгромоздился на трибуну и представился как директор профлицея с Урала. Он рассказал, что у его лицея имеется завод по выпуску ширпотреба, на заводе есть своя вагранка, литейный и штамповочный цеха, какие-то еще. Работает 300 рабочих.

– Но главное, – сказал толстяк, – это учащиеся. Наша задача – дать им повышенные разряды.

Так, с этим понятно. Другой выступающий был из Архангельска. Он рассказывал, что у его учебного заведения профиль – лесной:

– Мы готовим рабочих-лесорубов, но по особым программам и младших инженеров для отрасли.

Ни в тот момент, ни годы спустя никто так и не узнал, что это за квалификация такая – «младший инженер». Но мода на них почему-то держалась долго.

Следующий оратор был знатный директор из Забайкалья Бородин. Позднее мы с ним сошлись близко: Николай Семенович оказался компанейским человеком, очень мудрым педагогом и хозяйственником в одном лице – такое сочетание редко встречается. Он начал рассказ о том, что его агролицей владеет землями в несколько сотен гектаров, фермами, детскими садами, училищем и филиалом сельхозинститута. Агролицей готовит не только механизаторов и техников, но интегрируется с вузом для подготовки специалистов с высшим образованием: агрономов и инженеров. Бородина слушали плохо, потом почему-то и вовсе зашумели, захлопали, и он в расстроенных чувствах сошел с трибуны, так и не закончив своей речи.

Куда я попал? – думал я. Это же сумасшедший дом. Собрались одни богачи, и каждый поет о своем.

Неужели, размышлял я, у профлицеев может был такой широкий диапазон подготовки – от рабочих до младших инженеров и выше? Нет, что-то тут не так.

Потом началась какая-то свара, в которой я ничего не понял. Зал начал шуметь и раскололся на две группировки.

Кононец, известный директор речного лицея из Ростова-на-Дону, призвал своих сторонников уйти из зала вместе с ним. Не понимая, что к чему, я последовал за ним.

1992 год

Так я попал в ряды Ассоциации профессиональных лицеев России, президентом которой был Кононец, высокий осанистый, резкий в разговоре мужчина. Из донских казаков. На одной из следующих конференций, в Ставрополе, я ближе познакомился с Николаем Александровичем и был официально принят в состав новой Ассоциации, а год спустя избран ее вице-президентом. География лицеев, членов Ассоциации, была обширна: Ростов-на-Дону, Москва, Уфа, Ставрополь, Екатеринбург, Красный Чикой (Забайкалье), Калининград, Качканар, Красноярск, С.-Петербург, Старый Оскол, Шахты, Тирасполь (Приднестровье), Липецк, Хасавьюрт, Баку (Азербайджан), Челябинск, Тюмень и т. д.

Во многих из этих мест проходили научно-практические конференции нашей Ассоциации. Уровень конференций был высокий. На каждой присутствовали высокие чины из Москвы и кто-то из именитых ученых – наши профтеховские академики Беляева, Новиков, Ткаченко. В Москве мы группировались либо вокруг профлицея Мосэнерго, где директорствовал по-прежнему Темник, либо в нашей неофициальной штаб-квартире – Институте развития профобразования (ИРПО), где директором был профессор Смирнов, либо в секции профессионального образования в Российской академии образования у академика Новикова. Участие в работе Ассоциации было для меня хорошей школой.

Но главная беда, которая преследовала профлицеи, – при общей разбросанности интересов и учебных программ, – была в том, что у нас не было своего авторитетного научно-методологического центра (он так и не смог сформироваться в течение двух десятков лет), который определил бы четкие требования к содержанию разных ступеней образования – того, что позднее получило название образовательных стандартов. Для меня при составлении интегрированных учебных планов исходными документами были действующие государственные программы профобразования по рабочим профессиям и среднего специального образования по родственным специальностям. Отступления – шаг влево, шаг вправо – от этих программ, по моим понятиям, было недопустимо. Но не все мои коллеги считали так же.

В течение двух десятилетий профлицеи работали в режиме эксперимента (пока их, в конце концов, не прихлопнули в 2008 году), и все годы некоторые экспериментаторы, в зависимости от того, кто как понимал, сочиняли собственные учебные планы, временами допуская вольности: то обрезали количество часов на общеобразовательные или общетехнические дисциплины, то уменьшали периоды практики на производстве, то дипломное проектирование неоправданно заменяли госэкзаменами. Это привело к тому, что, несмотря на очевидные достоинства учреждений нового типа, уже в конце 90-х годов федеральным министерством образования был издан ряд циркуляров, ограничивающих их возможности, а в начале 2000-х предприняты настойчивые попытки запретить им реализацию программ ссузов.

Как-то в Ставрополе в очень продвинутом лицее я познакомился с симпатичной преподавательницей экономики. Она с восторгом рассказывала о своих третьекурсниках и интересных работах, которые они провели.

– Что это за работы? – поинтересовался я.

– Это курсовые работы? – ответила дама.

– Можно их посмотреть?

– Конечно. – Из шкафа были извлечены несколько десятков исписанных толстых общих тетрадей.

Я стал их просматривать. На титульных страницах были написаны имена и фамилии учащихся и ниже: «Курсовая работа». Приписка серьезная. Однако ни курсовых заданий, ни каких-либо расчетов обнаружить не удалось. Были только разделы: «Основные фонды и оборотные средства», «Себестоимость и стоимость ремонтных работ», «Цены» и прочее. И многостраничные записи.

В недоумении я спросил:

– Это что – конспекты ваших лекций?

– Нет, это самостоятельные работы ребят над источниками – учебниками и монографиями специалистов. Результат их творческого поиска за год.

Ого, мелькнуло в голове, даже «творческого поиска».

– А разве техникумовская программа по экономике не требует в курсовых работах выполнять расчет смет на возведение объектов, стоимости работ, расчет экономической эффективности внедрения новой техники?

Моя коллега немного замялась:

– Мы решили идти другим путем.

«Кто ж тебе это позволил?» – подумал я. Но вслух сказал:

– Советую вам еще раз внимательно просмотреть типовую программу ссузов по предмету. И не отступать от нее.

1992 год

Хуже было, когда таким же путем шли начальствующие особы. На семинаре в Ангарске один из директоров только что созданного профлицея начал рассуждать о том, что неплохо было бы на второй ступени (СПО) сократить объемы курсового проектирования, а дипломные проекты заменить на госэкзамены, – ученики не справляются с необычными видами работ. Его тут же поддержал наш областной начальник отдела начального профобразования Митрохин:

– Сокращайте ненужное проектирование и общий объем среднего специального образования – мы вас поддержим.

– А что нужно делать? – возник недоуменный вопрос.

– Усильте профилирующие дисциплины по подготовке рабочих повышенных разрядов, – объяснил Митрохин. – Откажитесь от подготовки техников.

– Рабочих высоких разрядов, – не выдержав, поднялся я с места, – можно готовить и в обычных ПТУ, если немного удлинить сроки обучения. Для этого не нужно иметь статус лицея. Профлицеи для того и создавались, чтобы готовить особых рабочих, имеющих квалификацию техников. Но полноценных техников, а не урезанных…

– Области нужны рабочие, а не техники…

– Нет, это не так: нужны и те, и другие, – горячился я. Однако дальнейшие споры были бессмысленны, так как мы вторгались в малоизвестную для нас область высокой политики, где хозяевами были недоступные для нас персоны.

1993 год

Вокруг профлицеев, как любого нового дела, возникало много споров. Даже по численности обучающихся были разногласия. На одной из конференций нашей Ассоциации выступало несколько иностранных специалистов. В девяностые годы их часто к нам приглашали. Представитель Великобритании, невысокий полноватый джентльмен, был представлен как директор городского колледжа, в котором обучалось более 30 тысяч учащихся в возрасте от 14 до 70 лет.

– Мы, – говорил англичанин, – осуществляем низшее и среднее профессиональное образование жителей города: от горничных, мойщиков окон, бензозаправщиков, официантов, сиделок, водителей автомобилей до техников по обслуживанию обрабатывающих центров, вычислительной техники и т. д.

Представитель же ФРГ – его звали Герхард Майер – в противовес англичанину рассказывал о небольших немецких ремесленных училищах численностью от 100 до 300 человек, в которых чаще всего по заказу фирм учили как простым, так и сложным профессиям.

Молодая женщина из приднестровского Тирасполя Виорика Пэдурару рассказывала, как в условиях почти не прекращающихся обстрелов со стороны Молдавии педагоги их небольшого (400 человек) училища готовят рабочих и техников для республики.

Вечером после конференции, зайдя в номер Кононца, я увидел там немца Герхарда Майера и коллегу Окоемова с Урала: они о чем-то спорили.

– У меня в лицее около полутора тысяч учеников, типовое 14-этажное общежитие на 920 мест, большие цеха мастерских, автошкола. Хозяйство большое. Но мы вполне со всем этим управляемся, – громко заверял уралец.

– Фазможьно, ви управляйс, – возражал немец. – Но ви забиль, что сказайт фаш Макаренкоф: учебный школа не должен бить балшой… Ми, немци, не лубим гиганто… как это? …гигантоманию…

Герхард Майер был не только руководителем учебного заведения, но еще и доктором философии и дело свое знал, как видно, неплохо.

– Садись с нами, – пригласил меня хозяин номера Николай Александрович, доставая из холодильника большую рыбину под названием «рыбец» и небольшой дубовый бочонок с цимлянским игристым.

Спор и обмен идеями и опытом продолжался, перемежаясь с тостами в честь международного профтеховского товарищества.

У меня именно тогда оформилось твердое убеждение, что контингент отдельно взятого профессионального учебного заведения российского типа не должен превышать 500 человек. Нужно руководствоваться принципом: каждый педагог должен хорошо знать каждого ученика, все мастера и преподаватели должны знать всех учащихся. Ведь мы не просто готовим кадры для предприятий, мы воспитываем молодых людей, – это весьма существенно! – и эти люди должны быть порядочными, добрыми, любящими.

Гигантские учебные комбинаты нам ни к чему. Однако все училища и техникумы небольшого города или района могут быть объединены в холдинг, называемый колледжем (как в Англии) или как-то по-другому.

«Веселие пити»

Руси есть веселие пити… Вино есть веселие для русских; не можем жить без него.

Великий князь Владимир

 
Я себе добыл покой и волю,
я живу в любви и всепрощении,
и весьма обязан алкоголю
за поддержку в этом ощущении.
 

Игорь Губерман

1987–1999 годы

В конце 80 – начале 90-х годов, на излете советской власти, среди педагогов, особенно педагогов-руководителей, было много разговоров о том, какими способами можно добиться высокой мотивации сотрудников, как сплотить коллектив, как избежать конфликтных ситуаций и вообще – как «сформировать благоприятный морально-психологический климат коллектива» (так это называлось). Вопреки рекомендациям специалистов-психологов утвердился официальный взгляд, который весьма ревностно тиражировали партийные органы. Считалось, что наиболее успешными могут быть только неконфликтные сотрудники. Партийные инструкторы постоянно поучали нас: нужно добиваться создания бесконфликтного психологического климата в коллективе. Как это делается, никто толком не знал, однако считалось бесспорным, что нужно «развивать критику и самокритику» среди коллег; руководитель обязан был периодически подавать пример: на открытых партсобраниях выступать с самокритикой недостатков собственной деятельности («по-ельцински»). Другим железобетонным направлением в кадровой работе было – гипертрофированное внимание к письмам и жалобам «трудящихся» (что давало возможность любым сексотам легко сводить счеты с неугодными товарищами, особенно, с крепкими руководителями). Третий источник мудрости гласил: пьянство – зло, и с ним надо бороться всеми возможными и невозможными средствами. (Как теперь стало известно, «сухой закон» 85 года на самом деле привел к уменьшению потребления алкоголя на душу советского населения, однако его негативные последствия – уничтожение тысяч гектаров элитных винных сортов винограда, снятие с работы многих талантливых специалистов якобы за злоупотребление алкоголем и многое другое – были неисчислимы.)

Все подобные установки невозможно было оспорить, но, к счастью, каждый из нас руководствовался еще и нажитым мозольным опытом, и простым здравым смыслом. И каждый работал по-своему.

1985 год. Ноябрь

В советские времена в годы активной борьбы с пьянством и алкоголизмом строжайше было запрещено проводить коллективные вечера со спиртными напитками. Нескольких моих знакомых руководителей сняли с работы за то, что они, идя «на поводу у профсоюзов», разрешали проведение таких вечеров. Всего-то-навсего…

В нашем коллективе – я тогда работал директором политехникума – к пьянству как таковому относились, конечно, отрицательно. Однако на протяжении многих лет по большим (достаточно редким) праздникам люди привыкли собираться вместе и, празднуя, конечно, понемногу «употребляли».

Однажды в самый разгар праздничного веселья (дело было 6 ноября), произошло событие, выходящее из ряда вон. Было около десяти часов вечера, когда с вахты прибежала одна из дежурных, баба Вера (обычно вечером и ночью дежурили двое), и, заикаясь от страха, сказала мне, что внизу ломятся в дверь какие-то люди: через стекло один показал красное удостоверение работника горкома партии. Дежурная притворилось простушкой и сказала, что ей велено никого не впускать, но, если надо, она сходит и спросит разрешения у начальства. И прибежала ко мне. На столах у нас стояли приборы, тарелки с закусками и чайники. Спиртное для конспирации было налито в чайники. Я приказал быстро убрать чайники и сам вместе с дежурной спустился к незваным гостям.

Вошли трое: один был знакомый мне работник горкома, двое других – милиционеры.

Партиец без обиняков объяснил:

– Из вашего техникума поступил звонок о том, что у вас повальная пьянка. Мы уполномочены проверить сигнал.

В старые времена в горкоме партии и горисполкоме всегда на телефоне дежурили ответственные сотрудники.

– Проверяйте, – сказал я. – У нас небольшое застолье, чаепитие. Танцы. Люди веселые, но пьяных нет.

Комиссия вместе со мной поднялась на второй этаж в столовую. Там все было чинно и достойно. Проверяющие не стали досконально обнюхивать каждого, а, удостоверившись, что следов спиртного и нарушений общественного порядка не наблюдается, отбыли восвояси.

Прощаясь, партиец пожал мне руку и сказал:

– Сигнал не подтвердился.

Он, как оказалось, был нормальным русским человеком.

Когда я рассказал коллегам о происшедшем, реакции были бурные:

– Надо же, какие сволочи водятся в нашем коллективе!

– Нужно узнать, кто стукнул в горком, и выгнать к чертовой матери!

– Дежурным за верную службу выдать медали и внеочередную премию!

На самом деле, конечно, если б не своевременное донесение дежурной, мне бы, наверное, пришлось плохо. Но мои недруги не знали, какие люди были специально посажены на вахту! Баба Вера была не просто старушка-пенсионерка, а высокочтимая мною бывшая заслуженная белорусская партизанка Вера Николаевна. Вторая дежурная, Степанида Неофитовна, или просто тетя Стеша, – бывшая фронтовая радистка, участвовавшая в боях за взятие Кенигсберга. Это были люди, которым я беспредельно доверял. Кохал их. И они никогда ни в чем не подводили.

1987–1999 годы

Позднее в ученых книжках по менеджменту мне приходилось читать наставления о пользе неформальных контактов и корпоративов, которые, по мнению знатоков, способствуют улучшению взаимоотношений между сослуживцами, то есть признаны пользительными. Но это сейчас признаны. А так было не всегда.

По пьянке, хотите вы или нет, обычно совершается немало глупостей. Поэтому я никогда не любил пьяные компании. Но хорошие застолья всегда и поддерживал, и инициировал.

По мне, хорошо тогда, когда все чуть-чуть на взводе. Мужчины немного влюблены в сидящих рядом женщин, а те флиртуют направо и налево, сохраняя достоинство королев.

Такие праздничные застолья нечасто – раза три в году – устраивались в нашем профлицее. К ним долго готовились.

Даже в совсем нищие девяностые годы мы умудрялись устраивать торжества и застолья, в которых участвовали почти все: от преподавателей, мастеров и начальства до уборщиц и сторожей. В назначенный час мы собирались в актовом зале, где вместе с учащимися проходили торжественная часть и концерт. Потом спускались в столовую к небогатым столам. И начиналась вакханалия.

Часа полтора шли импровизированные самодеятельные номера. Начинали свои хохмацкие штуки мастер Александр Семенович, между прочим, токарь высшей квалификации, со старшим мастером Василием Васильевичем. Их миниатюры были обычно из жизни нашего коллектива. Все мало-мальски достойное осмеяния не пропускалось этими артистами. Нередко под огонь их критики попадал и я. Зрители, узнавая того или иного героя, рыдали от смеха. А когда хиловатый с виду Александр Семенович, напыжившись, подражая голосу директора, фальцетом кричал: «Уво-о-о-о-лю!», а его партнер от страха залезал под стол, публика падала с табуреток. Хорош был цыганский хор под предводительством дородной преподавательницы Натальи Александровны. Под гитару девушки пели «Очи черные» и «Шумел камыш» и, взмахивая цветастыми шалями, вихрем носились между столами. Еще более забавными были выступления ряженых частушечниц. Это был наш МОП, младший обслуживающий персонал – уборщицы, гардеробщицы, дежурные, под предводительством коменданта Нины Ивановны и озорной красавицы технички Любови Алексеевны. Частушки были без похабщины, но с перцем. Потом наступало минорное настроение, и с гитарой и гусарскими романсами выходил физрук Юрий Юрьевич. В промежутках между номерами заместитель директора интеллигентный Валентин Васильевич читал шутейные гороскопы и эпиграммы.

С давних времен было заведено, что каждый малый коллектив – цикловые комиссии, библиотека, общежитие, мастерские, столовая и другие подразделения – выставлял два-три номера. Почти все становились артистами. Я тоже вместе с преподавателями иногда пел и читал какие-то относительно толерантные тексты.

Дальше шли тосты. Дружно выпивали, закусывали, и начинались общие танцы, песнопения, пляски и объяснения. Случалось, по пьянке мне объяснялись в любви. Иногда говорили нелицеприятные вещи, но все это было не зло, не сердито. Изредка кто-то перебирал (это были почему-то отставные офицеры-военруки), и тогда товарищи быстренько уводили человека на отдых куда-нибудь в тихое место.

Долго еще после, и месяц, и два, добром вспоминали последнее застолье и снова радовались тому, что было.

Удивительно, что до сих пор у русского народа так и не сложилась культура винопития, несмотря на то, что в нашем отечестве существуют на этот счет давние традиции.

С одной стороны, вроде бы на протяжении тысячелетия, прошедшего после христианизации, Русь многажды подтверждала приверженность словам своего крестителя, названного православной церковью равноапостольным, князя Владимира Красное Солнышко – о «веселии пити». Сторонников винопития всегда было больше, чем противников. Правда, хватало и идеологов, несгибаемых апостолов откровенного пьянства, ревностных поклонников рюмки, которые, подобно Игорю Губерману, радостно призывали «пить прозрачное вина – от жизни лучшее лекарство», уверяя, что «порой грехи прекрасны так, что их одобрил бы Создатель». Возможно, поэтому большинство соотечественников, ощущая себя наследниками вековых традиций, не прочь, как по случаю праздников, так и без, опрокинуть стаканчик.

Ну, скажите на милость, как в таких условиях можно отрицать пользу, в том числе терапевтическую, от умеренного пития хорошего вина?!

С другой стороны, каждый знает, к каким страшным последствиям может привести неумеренное употребление алкоголя.

С детства я был приучен к тому, что алкоголь вреден, и Бог особенно сурово наказывает пьяниц, лишая их разума и превращая в скотов. Однако то, что в детстве казалось бесспорной аксиомой, в юности неожиданно превратилось в гипотезу, требующую проверки и доказательств. Первые, почти случайные, пробы спиртного лет в шестнадцать удивили: ничего хорошего – ни вкуса, ни радости. И тянет на всякую дурь. Немного позже, в студенчестве, выяснилось, что выпивка хорошего вина в хорошей компании не только поднимает тонус, настроение, но и упрощает общение. Неожиданно я, замкнутый и сильно стеснявшийся юноша, приняв немного на грудь, смелел, начинал много и, как мне казалось, остроумно шутить. Появлялись кураж и веселая развязность. Девушкам это нравилось, а из меня фонтаном начинали истекать комплименты – я изо всех сил ухаживал. И проявлял в этом больше усердия, чем в трезвом состоянии. Детская зажатость с годами понемногу исчезала. Я понял, что винопитие – занятие иногда неплохое. Иногда. Если – в меру. А если не в меру, то радости мало. Особенно плохо, когда переберешь: обычно мне нужны были сутки, а то и двое, чтоб меня «не кантовали».

Как уроженец виноградной и винной страны Бессарабии, я всегда предпочитал вино любой самой чистой водке или самогонке. За всю жизнь так и не научился пить крепкие напитки. Хотя пил – куда деваться. Если в компании уважаемых вами товарищей пьют водку, а вы будете отказываться, что они подумают о вас? Вот то-то и оно: мало кто рискнет быть белой вороной? И я не рисковал.

Не могу не воздать хвалу вину еще и потому, что несколько раз в жизни оно вдохновляло меня на почти героические дела. Разве осмелел бы я, скромный, нецелованный монашек, если бы не несколько глотков грузинского вина, которые разожгли внутри огонь и позволили приблизиться к девушке, на которую я боялся дышать? Я обнаглел настолько, что поцеловал ее. Вскоре она стала моей возлюбленной. В конце концов, любимая девушка Люба стала моей женой.

А редкие ночные бдения с братом Ваней, когда я прибывал в родную Молдавию на побывку из Москвы или Казахстана?! Позднее мы приезжали в отпуск из Сибири уже с Любой.

В первые годы, когда братишка был еще неженатым, мы покупали у соседа дяди Миши Скоморохова домашнее вино и усаживались за шаткий стол под старым могучим орехом. Мама открывала двухведерный глечик с квашеными болгарскими перцами, фаршированными капустой, черносливом, яблоками, луком, кукурузной крупой и чем-то еще. Перчики готовились в конце лета по-особому, известному только маме рецепту. Сколько ни пробовали потом наши жены повторить этот рецепт – у них не получалось.

Вкопанный на треть в землю, глечик долго стоял во дворе под сливой в закупоренном состоянии. Никто не мог его касаться до тех пор, пока не приезжал из дальних странствий я и за стол не садились мы с братом. Мама варила большой чугунок мамалыги, опрокидывала его на белый рушник, и я, как старший мужчина, суровой ниткой разрезал нежную дымящуюся мамалычку на скибы. Мама накладывала перчики в большую миску и подавала на стол. Наливалось в стаканы душистое терпкое вино, и мы начинали наш ужин, который обычно продолжался до утра. Трехлитровой банки едва хватало. Вино было хорошее, мягкое и не сильно пьянящее. Только живот почему-то пучило, и каждые полтора-два часа надо было бегать до нужника в конце огорода.

Мы все говорили, говорили и не могли наговориться, попивая винцо и закусывая. Наша мама ела мало, а вина и вовсе не пила: как настоящая верующая христианка, она строго держалась запрета на винопитие. А мы с Ваней себе позволяли.

1998 год. Июль

Однако надо с сожалением признать, что советская власть, начавшая тотальную борьбу с пьянством, так и не добилась желаемых результатов, и после ее свержения алкоголизм и наркомания стали нашим национальным бедствием. Страна стала быстро деградировать, а отдельные граждане, почуяв ослабление вожжей, стали опускаться ниже самых низких уровней человеческого достоинства.

Как-то вечером после работы я зашел в магазин, потом на почту. Поворачивая к дому, у парикмахерской «Вероника» чуть не столкнулся с пожилым костлявым субъектом в кепке, который, бормоча что-то невнятное, на прямых циркульных ногах – вероятно, ноги у него были больные – неожиданно выскочил сбоку из-за дома, глядя мимо меня на дорогу. Шагал он очень перпендикулярно и был куда-то устремлен. Чего-то ждал. В это время нас догнала очень старая машина «жигули». Машина на секунду тормознула, и седок, сидевший справа от водителя, приспустил стекло и выбросил на дорогу небольшой целлофановый пакет. Колченогий с неожиданным проворством кинулся к пакету и схватил его. «Жигули» поехали дальше.

Колченогий зашагал почти рядом со мной, на ходу разворачивая пакет. Я увидел большой шприц с длинной иглой. Что там было еще, я не разглядел, думаю, «доза». И тут появился второй субъект, помоложе первого. Лет ему было, возможно, тридцать, а, может, и меньше. Между мужчинами начался спор о том, как они будут делить «дозу». Колченогий, похоже, не собирался делиться с молодым. Тот попытался выхватить пакет у колченогого, но, видимо, наткнулся на иглу и укололся. Мгновенно завязалась драка, в которой колченогий неожиданно продемонстрировал быстроту реакции и силу. Ногой он нанес несколько метких ударов молодому в пах. Тот упал, сжался в комок и по-собачьи заскулил. Но молодость все ж взяла верх. Молодой вскочил на ноги, повалил соперника и начал бить кулаком по голове. Потом остановился и пытался достать у колченогого что-то изо рта. Тот не давался. Прохрипев взаимные угрозы и ругательства, наркоманы разошлись.

Такое теперь происходило нередко.

24 июля

Немало проблем и с алкашами.

Безобразная сцена с пьяной женщиной произошла у нас во дворе…

Было так. Вечером я вывел во двор нашу собачку Сару. Погулять. На одной из скамеек вдали под тополем сидели трое пацанов и две совсем молоденькие девчушки. К ним прицепилась пьяная тетка лет сорока пяти. Пацаны с теткой о чем-то нехотя переругивались, то и дело употребляя нецензурные слова. Один из них гундосил что-то вроде: «Отстань! Я тебя трахать не хочу и не буду». Тетка, матерясь, что-то объясняла. Я особо не вслушивался, да и был далековато.

Когда их разговоры стали чересчур громкими, с соседней лавочки встал Сашка, сосед из четвертой квартиры, неженатый мужик, тоже в годах. Он подошел к пьяной тетке и попросил, чтоб она оставила пацанов в покое. В ответ та, распалясь, обложила Сашку матом. Тот понял, что баба невменяема, плюнул и ушел.

Со скамейки встал и Сашкин приятель, худой, небольшой ростом мужичонка, и пошел за Сашкой. Тетка и его облаяла. Тогда он, не торопясь приблизился к ней и сказал: «Заткнись!» Она, еще больше раздраконясь, закричала: «Попробуй только тронь, гондон гребаный!» Мужик на полшага двинулся вперед и спокойно стукнул бабу носком ботинка в левую коленную чашечку. А когда она рухнула, как мешок с картошкой, на колени, схватил ее за волосы и с силой ткнул лицом в землю, приговаривая: «Угомонись, скотина!»

Тетка, видать, настолько была ошарашена, что даже не пикнула. Но когда мужик отошел, она снова разразилась в его адрес непечатной бранью.

Из-за спиртного случались истории и похуже.