Текст книги "Сохатый"

11
Неожиданность

Когда Флахсман увидел себя на большой столбовой дороге, днем, без всякой опасности; когда перед ним засветлели волны Байкала и забелели стены Посольского монастыря, он не верил глазам своим, чувствам своим: все событие казалось ему тяжким сном. Товарищ его, от испуга, сделался болен жестокою горячкою и остался в селении на берегу Байкала. Флахсман отправился на казенном гальоте. Противный ветер задержал их на Байкале. Казалось, что судьба преследовала Флахсмана повсюду. Наконец, переезд благополучно был совершен.

Флахсман немедленно явился к барону фон-Шперлингу.

Трусость, робость изображались на высокобаронском лице, когда Флахсман стал перед ним.

– Поздравляю вас, господин Флахсман! – сказал барон, идя к нему навстречу.

– С чем? – спросил Флахсман.

– С оправданием.

– Разве известно уже, что клевета, взведенная на меня, есть нелепость ужасная и неимоверная?

– Все известно. Вчера получили мы известие из Селенгинска, что убийца сам пришел и объявил о своем злодействе. Мне должно еще вручить вам бумагу: вот ваша отставка.

– Благодарю вас.

– Вы, верно, думаете возвратиться в Россию?

– Нет!

– Как? – вскричал барон с изумлением.

– Нет! повторяю вам. Теперь можем мы объясниться с вами, господин барон! Я жил до сих пор только для того, чтобы предложить вам отплату, за все, что вы для меня сделали. Я думал, что счастие мое будет вашим счастием: вы не хотели, вы отвергли меня, вы забыли слово, данное умиравшей вашей сестре: сделать счастливою дочь ее; вы забыли священнейшие узы родства и дружбы, оскорбили благородного человека, не страшась замарать честь вашей племянницы, пятнали меня ужасным преступлением…

– Чего же вы хотите? – сказал барон разгорячаясь.

– А! вы не привыкли, видно, к таким разговорам! Я хочу стреляться с вами!..

– Не откажусь, – вскричал барон, – но и теперь скажу, что племяннице моей не бывать за вами: я клянусь…

Тут дверь в кабинет барона растворилась, и – вошла Амалия. Ни Флахсман, ни дядя не ожидали ее. Она была бледна, как смерть – изумление сковало уста барона.

– Дядюшка! – сказала Амалия тихим, но твердым голосом. – Я повиновалась вам, как отцу моему, пока вы поступали со мною, как отец. Когда вы нарушили обещание моей матери: быть отцом моим, я почитала себя вправе поступать, как мне угодно. Знайте и не клянитесь: я буду женою его – сердце мое избрало его – никакая власть не принудит меня переменить слово, мною ему данное.

– Вы, сударыня, забываете все приличия… – сказал барон.

Амалия прервала речь его.

– Приличия! – сказала она с горькою усмешкою. – Бедные приличия уступают, где говоришь что-нибудь другое. Перед вами я повторю слова мои: Флахсман или – никто! Вы не хотели меня выслушать доныне; вы терзали меня, терзали избранного мною. Знайте же, что я не могу уже возвратиться: я жена Флахсмана, и бесчестие мое может быть прикрыто только благословением священника!

Слезы полились из глаз ее. Она упала на стул. Флахсман изумился, побледнел.

– Амалия! что вы говорите! – вскричал он.

– Молчите, если вы меня любите, Флахсман! Молчите – пусть он решает…

В это время барон шагал по комнате; крупные капли холодного пота выступали на лбу его. Амалия плакала; Флахсман не понимал, что с ним делается.

Вдруг барон остановился.

– Ну! – сказал он. – Итак дело кончено, Флахсман! Мы будем стреляться, но не вы, а я вас вызываю: вы погубили все мои надежды! вы обесчестили знаменитую отрасль баронов Шперлингов. Женитесь ли вы на Амалии?

– Я отдал бы жизнь за нее; я готов бы был принять тысячу смертей за ее счастие… Вы позволите мне назвать ее моею супругою, при вас, в сию минуту?

– Да!

И Флахсман обнял со слезами Амалию, у которой щеки вспыхнули, как роза.

12
Каково любила она?

На другой день, без всякой пышности, Флахсман повел Амалию к алтарю. Когда священный обряд совершился и барон фон-Шперлинг поздравил Флахсмана и Амалию, она стала перед ним на колена и сказала ему: «Теперь, начните же наше счастие прощением всего, дядюшка! Я не встану, пока вы меня не простите!» Барон растрогался. Несмотря на пустоту души и сердца, он любил Амалию, обнял ее и сказал с чувством: «Дитя мое! Бог да простит тебя во всем!»

Амалия встала; лицо ее пылало, глаза ее горели. «Узнайте же, – сказала она, – что вы были обмануты: непорочную душу и чистое сердце получил в сию минуту перед алтарем божиим друг мой! Я не посрамила благородной крови моих предков».

– Как! – вскричал барон. – Следственно, слова твои, что ты погубила себя…

«Были ложь – клянусь вам памятью моей матери – ложь, и вы видите теперь: вам ли было разлучить сердца наши, когда я, девушка, не смевшая сказать вам единого слова, решилась для него покрыть себя стыдом и поношением в глазах ваших… И чего мне стоили немногие слова, которые вчера я сказала вам…» Амалия скрыла горящие свои щеки на груди Флахсмана.

– И вы, м. г. – сказал важно Барон, – согласились с нею?..

– Нет! – отвечал Флахсман. – Но мог ли я изменить Амалии? И если я виноват, то – смотрите (он стал на колена перед бароном) – я прошу у вас прощения. Дозвольте мне счастием Амалии, детскою к вам любовью загладить мою вину!

Барон обнял Флахсмана и Амалию, и – заплакал. «Мы все были виноваты: забудем прошедшее!» – сказал он.

Повесть моя кончилась, друзья мои! Вскоре Флахсман и Амалия уехали из Иркутска. Барон фон-Шперлинг последовал за ними. Счастие Амалии убедило наконец старика, что есть на свете нечто выше привязанности к родословным, и когда первый сын Флахсмана родился, когда барон выпросил позволение передать ему свое имя, он сказал: «Родословная дело важное; но если притом еще вмешается любовь, оно вдвое делается важно». Фраза была довольно несвязна, и, может быть, потому барон сопроводил ее густым облаком табачного дыма.

1830