Текст книги "Государев наместник"

– Великий государь помыслил об этом, – сказал Максим Палецкий. – Отписал нам своих дворцовых, кому десять дворов, кому восемь. Мы не пустыми едем, добро и пожитки имеются. Одна у нас дума, не налетят ли калмыки или башкиры? Обнадёжь нас подмогой, окольничий!

Хитрово задумался. Строго говоря, он не в ответе за Заволжье, куда испомещались шляхтичи, но и оставить их без присмотра было нельзя.

– Добро! – сказал он. – Пущу на лето сотню казаков за Волгу проведывать степь. Но вы и сами живите сторожко, не устраивайтесь вразброд, держитесь друг друга. А казаков я пошлю.

Будущие заволжские помещики поблагодарили окольничего, простились с ним и пошли со двора. Хитрово задумчиво смотрел им вслед, удивляясь бесстрашию этих людей, сменивших устроенный полоцкий край на Дикое поле. «Видимо, допекли их ксендзы и униатские попы, – подумал он. – Своя вера сильнее собственной земли».

Богдан Матвеевич вернулся в горницу, призвал к себе Герасима и долго внушал ему, что надлежит сделать по хозяйству. Надо было вступать во владение Царевым Сенчурском, пожалованным ему царём. С этим медлить было нельзя, крестьянишки, прослышав, что из дворцовых они попали в поместные, могли разбрестись кто куда. Нужно было немедленно подыскать им твёрдого приказчика, и Хитрово приказал перевести в новую деревню приказчика из Квашенки, откуда была подана на него челобитная государю, пусть на новом месте проявит свой нрав, даст почувствовать твёрдую руку нового хозяина.

Самому Герасиму Хитрово приказал побывать в родовом имении в Григоровке, его беспокоило, что доходы от него были за прошлый год меньше обычного, и он велел взыскать недоимки с задолжавших крестьянишек, если не уговорами, так батогами и отъёмом имущества, а будет приказчик виноват, то бить его нещадно и разжаловать в обычные холопы.

Сказав всё это, Богдан Матвеевич оглядел стены горницы, в которой он поучал ключника, и распорядился избу, где он жил, развалить и на её месте возвести каменный терем о двух этажах на подклети, как у Ртищева: окольничему подобало жить шире, чем стольнику. Кирпичи отпускал Дворцовый приказ по одному рублю за тысячу штук, в том же приказе имелись градодельные мастера, искусные в строительстве каменных хором.

После указа Герасиму, Богдан Матвеевич переоделся в домашнее платье и пошёл на половину жены, где пробыл весь вечер, играя с дочкой и беседуя с супругой. Никто их не беспокоил, это были редко выпадающие им часы семейного счастья, которые быстро проходят, но запоминаются на всю жизнь.

Глава вторая

1

Весна 1648 года в Поволжье выдалась ранней и дружной. Перед днём благовещенья пресвятой Богородицы с Дикого поля подули тёплые ветры, небо очистилось от тяжёлых хмурых туч, и по-летнему горячее солнце пролило на Карсун и его заснеженные окрестности долгочаемое людьми, зверями и птицами благодатное всеоживляющее тепло. Потемневшие сугробы скукоживались, прятались по тёмным местам, где до них не дотягивались солнечные лучи, из-под их снеговой корки начинали, пульсируя, пробиваться ручейки, к вечеру собирающиеся в большие потоки, которые с возвышенных мест устремлялись в низины и буераки.

По ночам ещё крепко подмораживало, к утру подтаявший снег покрывался стеклянной коркой хрупкого наста. В остроге среди казаков и стрельцов было немало охотников, и они стали поговаривать, что сейчас самая пора устраивать травлю на лосей, которых острый наст, ранящий ноги зверю, заставляет отстаиваться в укрытиях. С дозволения своего полусотника молодые казаки на лыжах обошли ближайшие места, но лосей не нашли. Но в тот же день с дальней сторожи, что находилась в пяти верстах от Карсуна, явился караульщик.

Хитрово и дьяк Кунаков стояли на крыльце съезжей избы, когда к ним в ноги ткнулся чумазый мужик в прожжённой во многих местах шубе.

– Кто таков? – спросил воевода.

– Еремейка Хренов! На дальней стороже зимую. Заприметил я следы лосиные нынче, побрёл следом. В полуверсте от сторожи, в леске стоят быки, коровы и телята.

Хитрово вопрошающе посмотрел на Кунакова, он не понял, к чему это известие.

– В здешних местах гоняют зверя по насту, пока он не изрежет до большой крови ноги и не рухнет, – объяснил бывалый дьяк.

– Что ж, – сказал Хитрово. – Если найдутся охотники на такую забаву, то пусть пробегутся, а то за зиму на лавках залежались. Васятка, кликни сотника Агапова!

Казачьего начальника воеводский посыльщик нашёл на конном дворе, где тот спал, завернувшись в тулуп, на соломе, подставив лицо молодому весеннему солнцу.

– Солому из бороды повытряхни, – сказал воевода, когда Агапов, помаргивая красноватыми глазами, предстал перед ним. – Караульщик с дальней сторожи прибёг, говорит недалече лосей приметил.

С сотника дрёму как рукой сняло, его взгляд приобрёл осмысленное выражение.

– Седни ввечеру надо выезжать, чтобы спозаранку обложить стадо. Они с утра задрёманные, не враз учуют. Скликать ловцов?

– Может, и мне с ними пойти? – спросил воевода Кунакова. – Как мыслишь?

– Стоит ли, Богдан Матвеевич? Не господская это забава бежать взапуски с лосем по талому снегу.

– Добро, – сказал Хитрово. – Раз дьяк мне воли не даёт, поезжай, Агапов, старшим, и чтоб там без баловства!

Говорили о гоньбе лося по ледяному насту многие, но дошло до дела, и желающих оказалось всего четверо – один алатырский стрелец и три казака, все молодые, здоровые парни, только Агапову было лет под тридцать. Он всем распоряжался, дал караульщику лошадь и отправил его на сторожу, высматривать, останутся лоси на месте или уйдут и как далеко. Еремейка должен был известить обо всём вечером, а пока занялись лыжами – снегоступами, которые в остроге имелись для караульных и охотничьих нужд. Сотник из них выбрал те, что пошире, с подбивкой по низу лосиной шкурой, проверил немудрящие крепления и, где они были негожи, указал подправить.

Сёмке Ротову надо было идти за парой гвоздей в кузню, с неохотой он пошёл и встретил того, кого больно было видеть – брата, которого вывели из ямы острожной тюрьмы. Федька Ротов, убийца своего товарища за игрой в «зернь», всё ещё не дождался думского приговора. Его открыли из тюрьмы, чтобы он убрал за собой, а то в яме стало жить невпродых, так она завоняла. Федька деревянной лопатой соскребал свои шевяки со дна ямы и выносил их наружу. Увидев Сёмку, он бросил лопату и кинулся к нему со всех ног.

– Сёмка, брат! – со слезами в голосе вскрикнул он. – Эх, брат! Сколько дней тебя не вижу, куда ты запропал?

– С обозом в Казань ходил, только вернулся.

– Эх, брат! Я столько всего передумал, – горько сказал Федька. – Скоро тепло, волей пахнет. Ты подойди ко мне, как стемнеет.

– Не могу, – Сёмка тряхнул лыжей. – На охоту иду.

– За лосями, – догадался Федька. – Ты смотри, не кидайся на него сразу, как он рухнет. Помнишь, дядю Прохора бык зашиб? В нём силы немерено. Вроде замертво рухнул, а потом как вспрыгнул и копытом дядю Прохора в грудь!.. Тогда завтра приходи!

– Добро, как вернусь, зайду, – пообещал Сёмка и пошёл дале. В кузне Захар откопал в ворохе старья две маленькие железные щепки, загнул и расплющил их на широком конце, и получились гвозди. Тут же Сёмка подбил к лыжне край отставшей от лыжи шкуры и поблагодарил кузнеца.

– Словами сыт не будешь, – сказал Захар. – Жду с добычей, хотя не верю, что такой малец, как ты, с быком совладает.

– Я не первый раз иду, дядя Захар, – обиделся Сёмка.

– А в какой?

– С отцом ходил.

– Тогда слов нет, сразу видно, что ты в этом деле знахарь!

Кузнец повернулся к наковальне и легонько стукнул по ней молотком, призывая к работе молотобойца, а Сёмка направился к избе, где жили казаки. Задумался над горькой братовой судьбой и чуть не выперся к съезжей избе, где на крыльце по-прежнему стоял воевода. Юркнул Сёмка в сторону и пошёл другим путем. Хоть и молод был, но понимал, что нечего начальнику на глаза лишний раз попадаться.

Богдана Матвеевича в избу не тянуло, душно там, сырым дымом пованивает. А на дворе свежо, дышится просторно, небо сине, белые тучи на нём поигрывают. Карсунское сидение изрядно надоело воеводе, прискучил почти медвежий уклад жизни, хотелось вольного движения, но пока за ограду и носа не высунешь, кругом снега, хотя уже изрядно изъеденные дневным солнцем и ночным морозом.

Последние дни Хитрово в основном был занят писаниной. Направлял грамоты в Казань, Нижегород о доставке работных людей не позже как к дню Святой Троицы, писал в Разрядный приказ, требуя пищалей и затинных орудий для Карсунского острога и Синбирской крепости, направил гонца в Темников, чтобы отобрали среди мордвы сотни три крепких лесорубов и, не глядя на распутицу, направили их в Карсун с топорами и трёхмесячным запасом сухарей, толокна и соли. Этих мужиков воевода мыслил отправить сразу же по прибытии на Синбирскую гору валить лес и разделывать на брёвна для возведения ограды и самонужнейших изб – воеводской, поварни и пороховой казны.

У ворот громко крикнул воротник, бревенчатые створы заскрипели, кто-то явился в Карсун. «Видать, чужой, – подумал воевода. – Может, вестник?» Недалече послышался шум, и караульщики вывели к крыльцу съезжей простолюдина в овчинной шубе. Приезжий в землю поклонился воеводе, затем вытащил из-за пазухи свиток грамоты.

– Кто таков будешь? – спросил Богдан Матвеевич.

– Прохор Першин, боярин, – ответствовал приезжий. – Остальное в грамоте прописано.

Хитрово сорвал со свитка печать и развернул её. Глянул в начало письма и удивленно воззрился на Першина.

– Ты моего брата Ивана Матвеевича знаешь?

– Неделю тому простились у него в приказе.

– Добро, – сказал Хитрово. – Заходи в избу!

Он прошёл в свою комнату, сел в кресло и, глядя мимо невзрачного Першина, который робко притулился у дверей, крикнул:

– Васятка, огня!

Денщик схватил кочергу, выкатил из печи несколько раскалённых углей и, дунув на них, зажёг лучину, от которой запалил толстую сальную свечу на воеводском столе.

– Надымил, увалень! – недовольно буркнул Богдан Матвеевич и, развернув свиток, прочитал письмо брата. Затем хмыкнул и с интересом посмотрел на Першина. Тот мял в руках свой овчинный треух и смотрел куда-то вкось от воеводы.

– Значит ты градоделец? Такой человек мне надобен. Брат пишет, что ты был на Тамбовской черте. Так?

– Поставил близ Шацка несколько острогов, – смиренно ответил Першин.

– Как на Москву попал?

– Я Ивану Матвеевичу всё поведал.

– Знаю, что поведал. А сам сказать можешь?

Першин опять уставился взглядом мимо воеводы и молчал.

– Брат сообщает, что ты вино горазд лопать. Так? – спросил Богдан Матвеевич и грозно глянул на градодельца.

– Накатывает иной раз на меня эта зараза, – скорбным голосом произнес Першин.

Хитрово думал над судьбой мастерового человека недолго.

– За пианство, если случится, буду нещадно бить батогами. Завтра начнешь обмерять и осматривать острог. Сможешь?

– Смогу, воевода.

– Жить будешь у казаков. Скажи сотнику Агапову, что я велел.

Прохор Першин шёл следом за Васяткой и был премного доволен. Воевода его не прогнал, дал дело, за ним закреплено денежное содержание в двенадцать рублей на год, которые велено получать семье, пока он будет на засечной черте. На последнем он настоял сам, когда давал поручную запись в Разрядном приказе, чем немало удивил Ивана Хитрово. Жена Першина взяла за мужа задаток и дала ему пятьдесят копеек на житьё. С этими деньгами Прохор и прибыл в Карсун.

Казаки толпились подле своей избы вокруг казана с толокном, каждый со своей миской. Васятка отозвал сотника в сторону.

– Воевода велел поместить градодельца к вам, – сказал он. – И ещё велел не забижать мастерового человека.

Агапов недовольно глянул на Першина, мол, что за птица залетела к ним в казачий стан, его казаки были несдержанны на язык, могла выйти свара.

– Где прикажешь его поместить? Ребята спят вповалку, шагнуть негде.

– Содвинитесь, и будет место. Недолго осталось тесниться, скоро весна.

– Пусть живёт, – сказал Агапов и подцепил из чашки, что держал в руке, полную ложку мучной болтанки.

– Вот и добро, – сказал Васятка. – Живи пока здесь. Скоро на Синбирскую гору пойдём, там всем места хватит. Доволен?

– Ты мне, парень, спроворь что-нибудь поесть. Со вчерашнего дня ни крошки во рту не было.

Васятка заглянул в казан с толокном, там уже было все вылизано дочиста.

– Проворно ложками работают! Ладно, пойдём в поварню.

В низкой, прокопченной насквозь избе повар толок в ступе горох, а его помощник чистил котёл.

– Чисти, Емелька, чисти! – наставлял его повар. – Чисти, чтоб блестел казан, как котовы яйца!

– Дядька Степан, – сказал Васятка. – Покормить бы надо приезжего человека. Он град Синбирск будет ставить.

Повар отставил работу и внимательно посмотрел на Першина.

– Чай, толокно он не станет есть?

– А лучше ничего нет? – спросил Васятка. – С первого раза, и толокно. Ещё натрескается его, за милу душу!

– Тады дай ему своего гороха, вон, чашу тебе с верхом наложил.

Васятка взял пустую миску и наложил в неё варёного гороха.

– Спасибо, парень! – поблагодарил его Першин и, отвязав от пояса деревянную ложку, начал есть.

Васятка достал свою ложку и присоединился к трапезе.

– А ты, Емелька, зачем на людей уставился! – напустился Степан на своего помощника. – Завидки берут?

– Дядька Степан, – сказал Васятка, облизывая ложку. – Кваску у тебя не найдётся?

– Баловник ты, Васятка! – усмехнулся повар. – Попей водички!

Было уже близко к вечеру. Васятка побежал в воеводскую избу, а Прохор Першин пошёл осматриваться по острогу. Всё, что было здесь, он уже многократно видел в других местах на засечной черте, где пробыл много лет. Приходилось ему ставить остроги, строить надолбы и тарасы на разных участках русской границы с крымским югом. В его роду мужики всегда занимались плотницкой работой, хотя и не прибыльной, но дававшей возможность прокормиться самому и содержать семью. Першин был посадским тяглым человеком, подати платил в государеву казну, но работал всегда в отдалении от своего дома, что находился в Земляном городе за Яузой, близ древесного рынка, где продавались лесные изделия и, между прочим, готовые дома, нужные московским жителям по причине частых пожаров в стольном граде.

К двадцати годам он стал умелым плотником, затем старшим артели, выполнявшей крупные плотницкие заказы. Его стали знать в разных приказах как человека, которому можно было доверить сложное строительное дело. Нужда в таких людях появилась, когда государству потребовалось построить на засечной черте десятки новых городов и острогов.

Пограничные воеводы всегда были довольны работой Першина, но имел он негожую привычку – впадал иной раз в пьяный загул. Обычно тихий и покладистый, Прохор становился шумным, дерзил начальным людям и расплачивался за это спиной. Своими привычками он стал известен на всей черте от Тамбова до Белгорода, и когда потребовался градоделец на Синбирскую черту, от него избавились, отослав в Разрядный приказ. Иван Хитрово, сделав Першину грозное внушение, направил его в Карсун.

Першин шёл вдоль ограды острога и всё примечал: колья из доброй сосны поставлены в двухсаженные закопанные тарасы, между собой подогнаны плотно, помосты – обломы на стенах, с которых ратники отражают приступы неприятелей, защищены от вражеских стрел дощатыми навесами. Отметил он и худую работу – слабо укреплённые ворота на одном выезде, над ними следовало бы срубить надвратную башню и поместить в ней затинную пищаль. Степняки при набеге в первую очередь пёрли в ворота, тут-то и нужно их встречать мощным зарядом свинцового дроба.

Решив, что основательным осмотром острога он займётся завтра, Першин пошёл к избе, где его определили на ночлег. Там было шумно. Приехал Еремейка Хренов с дальней сторожки и объявил, что лоси не ушли, а только передвинулись с одного края леска на другой, где были ещё необглоданные молодые деревья.

Сборы были недолгими, ловцы надели овчинные шубы и шапки, взяли длинные ножи, сели в запряжённые низкорослыми ногайскими лошадями двое саней, и, провожаемые любопытными, выехали за ворота острога.

Сёмка Ротов сидел на передке саней, держа в руках верёвочные вожжи, и вглядывался в наступившие сумерки. Мохнатая ногайская лошадка бодро мяла большими копытами ещё не замёрзший снег, пофыркивала и потряхивала длинной гривой. Сани глубоко взрывали крупичатый наст, редкие берёзы белыми привидениями выплывали из полумрака, а за ними стоял стеной непроглядно-чёрный хвойный лес. Из него доносился временами тревожный и загадочный шум, это верховой ветер шевелил верхушки сосен, и они, вздрагивая, начинали поскрипывать, потрескивать и бормотать на своём звучном древесном наречии.

Ветер разогнал тучи, и крупно вызвездило. Ночь обещала быть студёной. «Добрый наст будет!» – обрадовался Сёмка и снова загрустил. Судьба брата во многом была и его судьбой, он её переживал, как свою. Они были погодки, Федька на год старше, видно, бедовая доля ему на роду была написана, вырос беспокойным и азартным парнем, во всем искал край, вот и оступился с обрыва. Гадать, к чему его за душегубство приговорит дума, было не нужно, в любом случае кнута Федьке не избежать, а могут и на веску вздернуть, или решат утопить, как котёнка, в проруби.

Засечная сторожа возникла нечаянно, частоколом брёвен и собачьим брехом. Над низким, наполовину врытым в землю бревенчатым жильём из волокового оконца струился дым и прыскали белые искры. Охотники вошли в избу, и сразу в ней стало тесно. Второй караульщик, по виду чуваш, сидел возле печи и свежевал куницу. Собака сидела рядом с ним и, роняя с языка слюну, ждала, когда хозяин закончит работу и выбросит для неё тушку во двор.

– Укладывайтесь, ребята, – сказал Хренов. – Как забелеет на дворе, я вас шумну.

Все, кроме Агапова, последовали этому здравому совету, упали на земляной пол, завернулись в свои шубы и вскоре запохрапывали, заприсвистывали.

– И часто куница в руки идёт? – спросил Агапов у чуваша.

– Редко, совсем редко, – ответил тот, помещая шкурку на пяла, для просушки. – Те года охота была прибыльней. Распугали зверя, лес валят – гул идёт. Ушёл зверь из этих мест. Белый царь куницу берёт, зайца, белку ему не надо. А где куницу взять?

– Ты вот взял, – сказал Агапов.

– Э-э-э, – пренебрежительно процедил сквозь зубы чуваш. – Третья куница за зиму. А моему двору ясак нужно платить. Чем отдавать?

– Что веру православную не берёшь, тогда от ясака освободят?

Чуваш зло сверкнул на Агапова глазами.

– Освободят на пять лет, а потом дадут тягло вдвое больше ясачного. Эх!

К утру в избе стало душно и смрадно. Задохнувшись под шубой, Сёмка проснулся в испуге, ему показалось, что кто-то его душит. На ощупь, задевая спящих, он добрался до двери и вышел во двор. Хватил морозного воздуха, глянул на блёклые звезды и побрёл обратно. Дверь закрыл неплотно, оставил щель, для продуха. Завернулся в тулуп и закрыл глаза.

Только Сёмка впал в зыбкую дрёму, как рядом кто-то заворочался и, спотыкаясь, полез к дверям. Возле печи звякнула кочерга, Хренов достал уголёк, раздул и запалил сальную плошку.

– Будитесь, ребята, пора!

Собрались скоро, подтянули завязки на одежде и обуви, проверили ножи на поясах.

– Меркота! – бурчливо промолвил Агапов, оглядываясь вокруг. И действительно, было мглисто, морозный туман застилал всю округу.

– Скоро ветерком протянет, – сказал Хренов. – Идти не близко, версты с две.

Все встали на лыжи и пошли за вожатым следом.

За ночь наст крепко подмёрз и легко держал человека. Сёмка решил проверить его на прочность, подпрыгнул, что есть мочи, и обрушился на ледяную корку. Наст провалился, и Сёмка ушёл по колени в жёсткий зернистый снег.

– Не балуй! – зло одёрнул его сотник. – Звери рядом.

Они поднялись на увал и пошли по его гребню. В низине было мглисто, лишь иногда там угадывались верхи заиндевелых деревьев. Солнце медленно вставало над морозной землёй и было точно слепое, немощно-тусклое. Над его сизовато-красным диском восходил, сияя, розовый столб. Прошло ещё немного времени, и на увал и в низину под ним пролился золотисто-белый свет. Откуда-то издалека потянуло сквозняковым холодом, туман стал расслаиваться на тонкие белые пласты и улетучиваться.

Вожатый остановился и предупреждающе поднял руку. Когда все собрались вокруг него, он указал на реденький лесок в низине.

– Они там.

Агапов шёпотом распорядился:

– Шубы долой! Пройдём чуток и упадём на них сверху. Еремей! Бегом на сторожу, и на санях, с напарником, идите за нами следом. С Богом, ребята!

Охотники побросали шубы на снег и осторожно двинулись дальше. Пройдя саженей сто, они остановились и, повинуясь жесту сотника, устремились вниз.

Сёмка чуток замешкался, поворачивая лыжи, приотстал от товарищей и пошел вниз с небольшой разбежки. Присыпавший наст иней шуршал под лыжами, ледок чуть потрескивал, иногда расходясь трещинами следом за лыжником. Сёмка пристально вглядывался в лесок, где должны прятаться лоси, но ничего не видел, кроме заиндевелых осинок и кустарника. Внезапно раздался треск, а затем будто что-то рухнуло. Алатырский стрелец налетел на затаившуюся под снегом корягу, потерял лыжу и кубарем покатился вниз.

И в это мгновение Сёмка увидел, как в леске метнулись тени. Лоси резко поднялись с лёжки, но пока стояли, уясняя, откуда им грозит опасность. Сёмка вылетел на край леска, когда лоси вмах пошли прочь от ловцов, взбивая за собой клубы снежной пыли. Впереди громадными прыжками шёл огромный бык с тяжёлой кожаной сергой – наростом на груди, за ним две коровы и двухлетки – нетели и бычки.

– Отбивай молодняк в сторону! – крикнул Агапов.

Этот возглас был верный, но бесполезный: вожак, опамятовавшийся от первого испуга, сам выбирал, куда ему идти. И он свой путь направлял к лесу, который верстах в четырёх стоял тёмной стеной, за поймой заснеженной реки.

Сёмка не в первый раз участвовал в лосиной гоньбе и знал, что бежать придётся долго, поэтому утишил всколыхнувшееся дыхание и бежал расчётливым шагом. Его товарищи тоже умерили первоначальный пыл, погоня предстояла долгая. По Сёмкиной спине прокатилась первая капля пота, затем стало солоно во рту. Он на ходу подцепил рукавицей пригоршню снега и сунул в рот.

Ближе к реке снег стал глубже, здесь были заросли камыша, тростника, низкорослого ивового кустарника, и ветер, сметая сюда снега со всей округи, выстроил на берегу труднопроходимую для лосей преграду. Вожак с разбега ударил грудью в занос, прыгнул и чуть было не завис в снегу, не доставая ногами твёрдой опоры. Бык яростно захрапел, рванулся что было сил из стороны в сторону, обрёл копытами землю, снова прыгнул, опять чуть было не завис, но всё-таки прорвался через снежно-прутяную засеку.

Коровам, нетелям и бычкам повторить путь вожака было труднее. Бык уже пёр, круша сухими ногами ледяной наст, по реке, а они пробивались по его следу через опасный занос. Хотя лось своим телом умял наст, им пришлось нелегко, рассыпчатый снег был глубок, за ноги цеплялись ивовые и камышовые прутья.

Сёмка оглянулся по сторонам, он шёл впереди всех, ненамного отставал от него сотник, другие явно не торопились. Такое на охоте случается: вызовутся гнать зверя, а потом через пару сотен саженей скисают, жила оказывается тонка для этого дела. Но Сёмку это не огорчило, помощники ему не требовались, загонять лося вдвоём сподручно, когда ловцы идут по следу с равным умением.

Выбежав на берег реки, Сёмка увидел наискосок от себя растянувшееся стадо. Наст на льду Барыша был неглубок, но стеклян и остёр, звери этого пока не чувствовали, кожа на их ногах была толстой и прочной. Сёмка протер рукавицей глаза, ему показалось, что третий с конца лось идёт как-то не так. Вгляделся пристальней – нет, почудилось, и он побежал вдогонку.

Солнце поднялось уже высоко и начало светить в свою полную огненную силу. Но светило не только солнце, отражая его потоки, ослепительно сияла, покрывавшие снега ледяная корка наста. Сёмка надвинул пониже шапку на глаза и почувствовал, что ему по-настоящему становится жарко. Но это было только начало охоты, настоящая гоньба едва началась.

Какое-то время стадо бежало по реке, затем вожак неожиданного рванул к берегу и стал отчаянно пробиваться через заваленные снегом кусты. За ним эту преграду преодолевало всё стадо. Когда Сёмка побежал к этому месту, то понял, что вожак недаром пошёл таким путем: недалеко от берега дымилась промоина.

Выбравшись на берег, он в первый раз внимательно осмотрел тропу, пробитую лосями в снегу. Здесь его догнал сотник.

– Что видишь? – хрипло спросил он.

Сёмка наклонился, подцепил на рукавицу комок снега и поднёс его к лицу Агапова.

– Что это?

Сотник снял рукавицу, взял щепоть чёрного снега, положил в рот.

– Кровь! – сплюнув мокроту, закричал он. – Погнали, Сёмка, дальше! Хоть один да наш!

Лосиное стадо тоже остановилось и столпилось вокруг быка. Тот, вытянув шею, настороженно глядел в сторону ловцов. Заметив, что они побежали, лось кинулся от них в пойму к далёкому лесу, который проглядывался на окаёме едва различимой мутной полосой. Стадо двинулось за ним следом.

Снег в пойме был много глубже, чем на речном льду, и часто доходил даже рослому быку под самое брюхо. Наст здесь был твёрд и остро стеклян, и Сёмка слышал, как лоси, пробивая себе дорогу, с громким треском ломают копытами, ногами, а то и грудью жёсткую наледь. Теперь ловцы и стадо шли почти вровень, расстояние между ними не сокращалось, но и не возрастало.

Сёмка прибавил ходу, во рту стало сухо, в груди защемило, но он знал, что это скоро пройдёт, в прежние разы на гоньбе с ним такое бывало. Агапов отстал, он был силён, но выносливости ему недоставало, однако сдаваться не мыслил и, обливаясь потом, бежал дальше.

Лоси почувствовали, что Сёмка их настигает, усилили бег, но ненадолго, человек медленно, но упрямо их настигал. Они слышали скрип его лыж, потрескивание наста под его размашистыми шагами, иногда до них доходил чужой едкий запах преследователя.

Когда стадо и Сёмку стала разделять сотня саженей, лосей охватило ощутимое беспокойство, они стали чаще оглядываться назад, сталкиваясь друг с другом, спотыкаться. Бык оторвался от стада и шёл далеко впереди. Сёмка ждал этого часа и увидел: стадо распалось, лоси бросились врассыпную. Он подбежал к этому месту и начал обходить следы по кругу, отыскивая кровяные пятна. Скоро они нашлись, и Сёмка побежал по ним, чувствуя, что начинает ликовать от скорой и неизбежной удачи. «Долго она не выдюжит, – подумал Сёмка. – Ещё версты две-три и падёт… Хорошо, что не бык попался, а корова».

Через малое время он понял, что заблуждался, несмотря на рану, корова была еще сильна и побегуча. Она крушила один ледяной сугроб за другим и шла, не давая себя настичь. Остальные лоси разбежались в разные стороны, их никто не преследовал. Агапов неторопливо бежал следом за Сёмкой.

Солнце поднималось все выше, и наст слабел. Теперь ловец, хоть и не часто, стал проваливаться то одной, то другой лыжей, но это было не опасно, снег подо льдом был плотным и человека держал прочно. Корове приходилось хуже, она при каждом шаге проваливалась гораздо глубже и, высвобождая ноги, царапала их об острый лед. Вдруг она остановилась. Сёмка бросился к ней со всех ног, но лосиха опять рванула вперёд, ушла от преследователя саженей на сто и снова остановилась. Это рваный бег ловца и зверя продолжался долго.

Далёкий от реки лес стал уже ощутимо близок. Сёмка, смахнув рукой с лица струи пота, вдруг увидел вполне различимую тёмную зелень ёлок и за ними тесный строй высоченных сосен. Лосиха стояла чуть впереди него, её ноги подрагивали частой дрожью, а дыхание было кашляющим и хриплым.

Ослабевшими от многоверстного бега ногами Сёмка сделал несколько шагов вперед. Корова дёрнулась, пытаясь прыгнуть, и рухнула мордой на снег, который стал медленно окрашиваться в красный цвет. Сёмка вынул из-за пояса нож и, подойдя к корове, перерезал ей ножом горло. Ноги его не держали, он упал на снег рядом с добычей, и в его глазах померк белый свет.

Сотник Агапов так и не добежал до Сёмки, выбившись из сил, он сидел в сугробе, пока к нему не подъехал на санях караульщик Хренов. Еремейка накинул на Агапова шубу и поехал дальше.

– Добрую яловицу добыли! – вскричал он, увидев корову. – Сёмка! Ты что снег нюхаешь? Истомился?

– Легко тебе, старый, на санях разъезжать! – сказал, поднимаясь, удачливый ловец. Гордость за себя уже начинала его щекотать. – А где же мои други-сотоварищи?

– Сотник вон, под шубой сидит. А те двое на стороже, горячую печку обнимают, замёрзли. А тебе, я смотрю, горячо? Укройся, брат, шубой!

Сёмка надел шубу и подошёл к корове.

– Свежевать надо, – сказал он. – У тебя нож есть?

– Не забыл, не забыл, – засуетился Хренов. – Вот, вчера навострил!

На сторожу они вернулись, когда солнце начало клониться к земле.

– Я воду целый день кипячу, – сказал, встречая их, второй караульщик. – Ключом бьёт!

Он вырезал со спины туши большой кусок мяса, разрезал его на несколько частей и бросил в кипящую воду.

– Отрежь и кинь для меня еще один кусок побольше, – сказал Сёмка, вспомнив о брате.

Два казака, что бросили гоньбу, оправдывались перед сотником, который им выговаривал за их слабосильность.

– Не казаки вы, а бабы! Вот ужо приедем в острог, я вас наряжу в станичный разъезд дён на десять!

– Оставь их, Касьяныч! – сказал Сёмка. – Ребята в первый раз бегали, скоро притомились. Я сперва на второй версте задыхался.

Горячее сырым не бывает, мясо ели недоваренным, каждый со своей солью. Кусок лосятины для брата Сёмка завернул в тряпицу и сунул под свою шубу. Никто ему этого не заметил, добытчик имел право и на большую долю.

Над Карсунским острогом стояла простроченная звёздами непроглядная тьма, когда ловцы подъехали к его закрытым воротам. Их поджидали. Воротник распахнул створы и тихо предупредил:

– Воевода присылал о вас проведать. С добычей?

Сотник соскочил с саней и побежал к съезжей избе. Сёмка пошел за ним следом, но в другое место, к брату. Возле тюремной ямы перетаптывался на подмерзающем снегу караульщик.

– Куда прёшь! – загородил он дорогу Сёмке.

– Пусти на час! С братом проведоваться хочу.

– Не велено! – отталкивал Сёмку стрелец. – Проси воеводу!

Сёмка выхватил из-за пояса нож, караульщик от ужаса зажмурился и замолк. Казак тряхнул его за плечо и протянул на конце ножа кусок только что отрезанного мяса.

– Жри! Соль есть? А я с братом перемолвлюсь.

Федька уже был под дверью. Сёмка снял с неё засов, распахнул и вытащил брата наружу.

Караульщик жадно грыз кусок мяса.

– Что расчавкался, отойди подале! Не трусь, не сбегу!

Сёмка достал из-под шубы и дал брату кус лосятины. Федька схватил его трясущимися руками и поднёс к лицу.