Текст книги "Гвардеец"

Николай Романов
ГВАРДЕЕЦ

Когда незнающий избранник

Свой путь во мгле пустой найдет,

Дотоле незабвенный странник

В страну забвения уйдет.

О. Приданников

Гвардеец дает присягу на верность Отчизне.

Он остается верен данной присяге до конца.

Из морального кодекса РОСОГБАК

Пролог

– Какое сегодня удивительное небо! – сказала мама. – Жалко, папа не смог с нами выбраться!

Миркин оторвал взгляд от песчаной дорожки, по которой они двигались (в песке оставались круглые ямки – следы маминых каблуков), поднял голову и посмотрел – сначала на маму, а потом еще выше. Ничего удивительного там не было. Голубое и белое, небо и облака, и точки летящих куда-то птиц…

А мама продолжала говорить: о том, что когда папа вернется вечером со службы, они пойдут купаться на речку Широкую; о том, что всего через два года Миркин пойдет в школу и как хорошо, что у соседа, старшего лейтенанта Спиридонова дяди Толи, Женечка, дочка – Миркинова ровесница, и раз их будет двое, первоклашек, то школьному глайдеру поневоле придется залетать на нашу улицу; о том, что завтра суббота и не папина очередь нести по графику боевое дежурство и можно будет слетать в город Сосновоборск в детский парк культуры и отдыха…

Миркин вспомнил, что еще совсем недавно он иначе представлял себе, как именно папа несет по графику боевое дежурство. График был очень похож на замощенный плиткой уличный тротуар, а боевое дежурство – на черный чемоданчик, с которым папа ходил на службу, и нес он это боевое дежурство в вытянутой правой руке, печатая строевой шаг, а когда надо было поздороваться с кем-то из встречных друзей, то перекладывал в левую…

Теперь, правда, Миркин знал, что боевое дежурство – вовсе не чемоданчик, и несут его не в руке. Нести боевое дежурство означает сидеть наготове возле огромных пушек, которые защищают всю планету от врага, чтобы успеть в него выстрелить, потому что если не сидеть возле них, то надо будет к ним бежать, а пока бежишь, враг может сделать свое черное дело. Он очень быстрый и коварный, враг этот… Потому офицеры и солдаты и сидят на боевом дежурстве. Как на диване в гостиной… А называются они сложным словом артиллеристы!

– Там, помимо карусели, есть качели и разные другие аттракционы, – сказала мама. – Мы покачаемся, покатаемся, постреляем в тире. Помнишь, как в прошлый раз катались на карусели?

Миркин помнил. Такое трудно забыть. Как про боевое дежурство… Под ним была настоящая лошадь – правда, не живая, – и мимо проносились и мама, и папа, и другие люди, и их дети, боящиеся сесть на каруселю. А когда катание закончилось, и он спустился на землю, папа улыбнулся и сказал: «У тебя хороший вестибулярный аппарат, Миркин»…

– У меня холосый вестибулялный аппалат, плавда, мама? – проговорил Миркин.

– Да, – мама погладила его по голове. – У тебя очень хороший вестибулярный аппарат.

Миркин снова посмотрел на нее. Мама у него была красивая, не то что тетя Валя Спиридонова, про которую сам дядя Толя, пьяный, как-то сказал: «Мой любимый крокодил»… Хотя на крокодила тетя Валя совсем была не похожа – она была не зеленая, у нее были человеческие зубы и не было хвоста…

– А что такое вестибулялный аппалат, мама?

– Это… – Мама подняла правую руку, пошевелила пальцами. Будто на карусели лошадка ножками. – Это у человека есть такое свойство… – Она опять пошевелила пальцами-ножками.

И тут за спиной завыла сирена. Мама резко остановилась и повернулась в сторону городка. Сирена продолжала выть, голос ее становился все громче и пронзительнее. Миркину сделалось страшно, и он схватился за мамину юбку.

– Внимание! – сказал кто-то. – Внимание, боевая тревога!

Миркин не сразу сообразил, что это проснулся браслет на маминой левой руке. Когда придет время идти в школу, такая штучка появится и у него, Миркина…

– Личному составу прибыть на места согласно боевого расписания, – продолжал браслет. – Населению военного городка – немедленно в укрытия!

Мама схватила Миркина на руки.

– Дьявольщина! – крикнула она. – Слишком далеко бежать! Неужели проспали, сволочи?

Покрутившись на месте, она все-таки побежала, а Миркин, подпрыгивая у нее на руках, снова смотрел в небо.

Небо было все то же – голубое с белым, и по нему летали точки-птицы, – но Миркину казалось, что там, в голубой глубине, за белыми облаками, что-то есть, там скрывается коварный враг, которого Миркин представлял себе в виде плохого дядьки, безусого, нестриженого и в нательном белье, потому что дядька, одетый в мундир или китель, никак не мог быть плохим. Тем более если у него усы, как у папы или дяди Толи Спиридонова…

Вдали что-то грозно и громко загудело, и это гудение заставило маму ускорить шаги. Теперь они бежали не по дорожке, а прямо по траве. Шея у мамы стала мокрая-мокрая, а платье – сырое, и Миркин понял, что ей тяжело, и хотел уже сказать: «Мама, давай я сам побегу» – но тут гудение оборвалось, и что-то тяжело-тяжело ухнуло, и земля содрогнулась под ними, и мама споткнулась, каким-то образом умудрившись упасть так, что Миркину ничуть не было больно. Хотя, ему и не могло быть больно, потому что под ним была мамина грудь, а она никогда не делала больно. Потом мама сняла его с себя, положила на землю рядом и легла сверху, но так, чтобы не придавить.

И снова ухнуло, и снова содрогнулась земля.

И так несколько раз. Миркин умел считать до пяти, но ухало больше.

Потом все затихло.

– Ты лежи, – сказала мама, освобождая Миркина. – Хоть ударная волна и мимо идет, но лучше лежать.

И он послушался, только перевернулся на спину.

В небе сверкали серебряные звездочки, они были красивые, и звездочек было так много, что их бы не пересчитал и папа…

– Класивые, – сказал Миркин.

– Что? – ответила мама не своим голосом. Она сидела рядом с Миркиным и смотрела на браслет.

– Звездочки класивые. В небе.

Мама подняла голову. Лицо ее стало грустным-грустным.

– Это защитное поле врага. Боже, как близко…

– И папина пушка не может попасть в него?

– Да!.. Черт, что же делать?

– А ты позвони папе, – посоветовал Миркин.

– Не могу. Боевая тревога. Доступ со штатских говорильников к военным заблокирован. Что же делать?

Снова тяжело ухнуло, так что содрогнулась земля, и опять в небе засверкали серебряные звездочки.

– Надо бежать домой, – сказала мама. – Туфли прочь! Вставай, Остромир! Тут мы больше все равно ничего не вылежим.

Мама поднялась на ноги, скинула туфли, отряхнула платье и протянула к Миркину руку, но тут на месте звездочек зажегся яркий огонь, и устремился к Миркину, и он зажмурился. А потом бабахнуло, и земля содрогнулась так, что мама упала прямо на Миркина, больно прижав его к траве.

– Лежи, не шевелись!

– Ты же меня задавишь, – пропыхтел Миркин.

– Не задавлю.

И снова бабахнуло. И опять, и опять, и вот уже над Миркиным и мамой пронесся порыв горячего ветра…

– Остронаведенным бьют, – сказала мама, таким голосом, что Миркину захотелось заплакать. – Не по площадям…

И Миркин заплакал.

Потом он помнил только отдельные картины.

Мама бежит куда-то, держа его на руках… Снова бабахает, и проносится над их головами горячий ветер… И Миркин понимает, что на карусели завтра они уже не покатаются… Уже давно бабахать перестало, но они продолжают бежать… «Мы домой?» – спрашивает Миркин… «Нет, – говорит мама. – Там теперь опасно»… Вот мама снова несет его на руках, и снова они падают, и опять Миркину не больно… «Черт, нога! – кричит мама не своим голосом, и Миркин вдруг вспоминает, что говорить таким голосом называется „стонать“… Мама ковыляет, держась за палку, а Миркин идет рядом с нею, и ему хочется только одного – лечь и заснуть, потому что вокруг уже темнеет… Они спят, и Миркин просыпается и слышит, что мама стонет… Он снова просыпается, теперь уже вместе с мамой, потому что откуда-то доносится свист… Вокруг светло.

– Черт, – стонет мама. – Глайдер.

– Это папа нас нашел, – говорит Миркин.

– Нет, это не папа. Это враги.

– Тогда давай сплячемся. Папа говолил, когда влаги надо замас… замасликоваться.

– Бесполезно, – стонет мама. – У них есть сканеры… Ладно, другого выхода уже нет. Сейчас замаскируемся!

Она достает из сумочки маленькую серебристую штучку, ковыляет к большому толстому дереву и кладет штучку на траву возле него.

– Иди сюда, – стонет мама.

Миркин подбегает к ней.

– Встань рядом с этой коробочкой.

Миркин послушно делает то, что она говорит.

Мама наклоняется к нему и целует.

– Прости меня, Остромир! Это все, что я могу для тебя сделать. – Она наклоняется и касается пальцем коробочки. – Прости! И прощай! – Она ковыляет прочь.

Миркин не понимает, почему она прощается с ним, и хочет кинуться следом, но что-то невидимое отталкивает его, и ему остается только кричать: «Мама, подожди!» Но она не оборачивается, она ковыляет прочь, босая, опираясь на поднятую с земли ветку. А потом сверху падает тень, и прямо перед мамой на землю опускается глайдер. Из него выскакивают люди, держа в руках оружие. Миркин знает, что это оружие, которое папа и его друзья называют гасильником. У людей на лице маски, как на новогоднем маскараде, и люди эти плохие, потому что они наставляют гасильники на маму.

– Эй, вы! – кричит Миркин. – Сколо плилетит мой папа и убьет вас!

Но они не слышат. Они берут маму в кольцо.

– А вот и госпожа Приданникова, собственной персоной!

– Вы ошиблись, господа, – говорит мама спокойным голосом, но Миркин чувствует, как ей сейчас больно. Просто она не хочет, чтобы эти люди знали об ее боли.

– Нет, мадамочка, мы не ошиблись. – К маме подходит дядька без гасильника, в руках его какой-то приборчик, похожий на артиллерийский тестер-наводчик, который Миркину показывал папа. – Сканер совершенно определенно говорит, что это вы. Его не проведешь… А где щенок?

– Я тут одна.

– Неправда! – Дядька размахивается и бьет маму по лицу.

Мама падает на землю.

– Сколо плилетит мой папа и убьет вас! – кричит Миркин, но его не слышат.

– Сканер с корабля показывал, что здесь было два человека, и не говорите мне, что с вами тут находился любовник.

– У меня нет любовника, – говорит мама, поднимаясь, – я офицерская жена.

– Вы теперь офицерская вдова, сударыня. Останки господина Приданникова, те, что не сгорели, вплавлены в развалины укрепленной огневой точки.

– Все равно, – мама выпрямляется, и теперь становится видно, как ей больно. Ее надо не расспрашивать, а немедленно везти в лазарет, к врачу.

Хотя, это ведь называется иначе. Враги не расспрашивают – враги допрашивают. Так говорит папа.

– Все равно я одна.

– Она наверняка спрятала его в бокс-обезьянник, – говорит второй дядька. – Наш сканер его не распознаёт.

– Мадамочка, вы знаете, что такое пытки? Я вот сейчас возьму гасильник и поджарю вашу левую ручку. И станет она, такая красивая, обугленной культей.

– Бесполезно, – говорит мама. – Я вырублюсь от болевого шока, и вы ничего не узнаете.

Подходит третий дядька:

– Срочное сообщение от первого. Немедленная эвакуация, нас уже ждут. В системе Сверкающей только что нарисовался росский корабль, большой крейсер. А с ним транспорт с «росомахами».

Главный дядька смотрит на маму:

– Ну и черт с тобой! Все равно ублюдок сдохнет, запертый в обезьяннике. Выпустить его будет некому, потому что ты полетишь с нами.

– Не полечу, – говорит мама. – Здесь мой муж, здесь мой сын. И я останусь здесь.

– Полетишь, бл…дища! Еще как полетишь! – Дядька вытаскивает из кобуры на поясе странного вида пистолет, совсем не похожий на тот, что носит папа.

Миркин вдруг понимает, что сейчас произойдет, и снова начинает кричать.

Его никто не слышит. Из дула дядькиного пистолета вылетает молния, и мама, странно выгнув спину, валится на траву. Голые грязные пятки неподвижны…

Миркин заходится в крике.

А когда замолкает, мамино тело грузят в люк глайдера.

– Хоть что-то заработаем, – говорит главный дядька. – Эх, было бы хоть немного времени… Прочесали бы окрестности. На обезьянник можно наткнуться ощупью.

– Времени – только ноги унести. «Росомахи» же наверняка за ними идут. Лучше уж без денег остаться, чем без головы. Все равно щенок сдохнет.

– Да, но без трупа нам не заплатят ничего, только за нее… Впрочем, ты прав. Грузимся!

Дядьки бегут к люку, а потом глайдер взлетает, накрыв поляну своей тенью. Тень тут же исчезает, но на Миркина падает темнота, и он даже не успевает понять, что это мрак беспамятства.

Часть первая.
«СУВОРОВСКАЯ КУПЕЛЬ»

Глава первая

Девушка вошла, едва отбили вторые склянки к приему пищи. Она была очень и очень миленькая.

Не красавица, конечно, как принцесса Яна, единственная дочь Великого князя Владимира, но очень даже вполне себе: вьющиеся каштановые волосы, густые брови – наверняка не обошлось без биокосметических средств, – чуть раскосые глаза, выдающие даже сквозь десятки поколений, что в роду не обошлось без малой толики азиатской крови; острый подбородок, с маленькой ямочкой; изящный носик; узкая талия; высокая грудь, к которой так и липли мужские взгляды… Да, весьма миленькая девчоночка. И определенно не старше Осетра, ну разве на год-два. К тому же, когда он глянул на нее во второй раз, появилось ощущение, что где-то он ее уже видел…

Почему она выбрала именно его столик, Осетр понятия не имел – в кают-компании, когда девушка вошла, было полным-полно свободных мест. «Дорадо» же не военный корабль, где весь свободный от вахты экипаж «приступает к приему пищи» секунда в секунду и в одном помещении… Впрочем, нет, имел Осетр понятие, еще как имел – широкие плечи, затянутые в иссиня-черный форменный китель «росомах», даже без звездочек на погонах, производят на женщин сексуально-притягательное впечатление. Об этом десятки фильмов сняты и далеко не все они врут!

На незнакомке было голубое обтягивающее платье, открывающее до середины бедра стройные ножки, и перед Осетром тут же промелькнули несколько весьма смелых картинок, в которых эти ножки были оголены несколько больше, но прежде девушки к столу подошла мегера лет сорока, одарившая смельчака таким взглядом, что картинки тут же попрятались в окопчик полного роста.

Мегера была совсем не похожа на девушку: толстая клуша, рыжеволосая, с круглым лицом, на котором выделялся нос картошкой.

– У вас свободно? – спросила девушка. Голос у нее оказался глубокий и звучный, скорее он подошел бы, на взгляд Осетра, мегере, если бы той мог подойти хоть какой-нибудь голос женских тембров.

– Да, конечно! – Осетр встал и дернул вниз-вверх головой в уставном приветствии, предназначаемом штатским. – Разрешите представиться, кадет Остромир Приданников. Следую на Дивноморье в краткосрочный отпуск по окончании учебы.

– Яна! – Девушка сделала книксен, и Осетр сразу понял, что она не из простонародья. – А это, – Яна сделала изящное движение рукой в сторону мегеры, – няня Аня. Мы тоже летим отдыхать на Дивноморье. На Ривьеру… Вы не будете против, если мы присядем тут с вами?

Будет ли он против? Ну и вопрос!

– Разумеется, разумеется… – Осетр попытался вспомнить, дозволяют ли правила хорошего тона помочь незнакомой женщине сесть, отодвинув для нее стул, но пока он копался в кладовых своей памяти, стряхивая пыль с подходящих моменту знаний, девушка уже угнездилась за столом самостоятельно.

Мегера немедленно последовала ее примеру, и, как ни удивительно, ее движения оказались не менее ловкими. Но вот изящными он бы их не назвал.

– Очень приятно! – запоздало сказал Осетр.

Девушка прыснула в кулачок, и мегера посмотрела на нее с плохо скрытым неудовольствием.

– У вас имя как у дочери Великого князя Владимира. – Осетр не нашел другого начала разговора и почувствовал себя кретин кретином. – Как у принцессы Яны.

Девушка снова прыснула:

– Ну я-то до принцессы не доросла… Интересный витраж! – Она смотрела на огромную картину, украшавшую стену кают-компании, прямо напротив входа. – Почему на нем изображена золотая рыбка?

– Дорадо – латинское название созвездия Золотая Рыба, – пояснил Осетр. – Наверное, у экипажа нашего судна это – нечто вроде тотемного знака.

– Смешно, – сказала девушка, но смеяться на сей раз не стала. – А вам дозволяется рассказывать незнакомым людям, куда именно вы следуете?

Рыжая мегера снова посмотрела на подопечную с откровенным неудовольствием, но промолчала.

– Если в отпуск, то дозволяется, – сказал Осетр. – К тому же, вполне может статься, что, с целью неукоснительного соблюдения режима секретности, я ввел вас в заблуждение. – Он подмигнул, и Яна снова засмеялась.

– Душа моя, – подала наконец голос мегера Аня, – ты же в обществе находишься. Девушке твоего уровня не пристало вести себя словно какой-то официантке.

Голос у рыжей оказался на удивление звонким.

Осетру пришло в голову, что этим дамам стоило бы поменяться тембрами. От такой перемены они бы только выиграли: Яне прибавилось бы прелести, а мегере – внушительности.

– Ай брось, няня! Мы же, в конце концов, не на великосветском приеме! Правда? – Девушка повернулась к Осетру, в глазах ее плясали чертики. Они были настолько заразительны, что и Осетр позволил себе некоторую вольность.

– А вы не замечали, какие у вас с няней интересные имена?

– И чем же они интересны? – спросила девушка с простодушным видом.

– Они – перевертыши… – Осетр четырежды рубанул указательным пальцем воздух, обозначая ритм: – А-ня!.. Я-на!..

Девушка снова рассмеялась:

– Это называется «палиндром»… Но на самом деле я – Татьяна. Просто папа меня с самого детства прозвал Яной… А за что вам дали отпуск, если не секрет?

Осетр немедленно задрал нос:

– За успехи в учебе и боевой подготовке. Все выпускные экзамены и зачеты на отлично сдал.

– И «суворовскую купель»?

– Нет, она мне еще предстоит – после возвращения из отпуска. А откуда вам известно о «суворовской купели»?

– А у меня папа школу «росомах» заканчивал. Он и рассказывал.

Осетр подумал, что болтушка немедленно примется расписывать незабвенные подвиги папиной молодости, но тут Яна поймала взгляд мегеры и немедленно прикусила язычок.

К столу подошел лощеный официант, сияющий приветливой улыбкой, принес меню, отпечатанные на бежевом папире. Выглядели меню весьма внушительно. Как и все вокруг.

Нет, Осетру на «Дорадо» все больше и больше нравилось. С транспортом, по крайней мере, повезло, а дальше видно будет…

Транссистемник отвалил от центрального орбитального вокзала Нового Санкт-Петербурга всего два часа назад. А уже через четыре, убравшись подальше от оживленных окрестностей звезды, носящей по Общему галактическому каталогу номер 335748 (среди обычных людей более известной под именем Чудотворная; а в просторечье и вовсе Чудо), туда, где начало прыжка не сорвет с околозвездной орбиты ничего крупнее мелкого астероида, должен был, как раньше говорили, лечь на курс к Дивноморью. Правда, на пути к модному в пределах всей страны курорту транссистемник должен был заскочить в какую-то дыру (Осетр даже не запомнил названия тамошней звезды, да оно его не очень-то и занимало), но крюк, как следовало из объяснений агента турфирмы, был небольшой, а в дыры тоже иногда требуется залетать – во-первых, и там люди живут. А во-вторых, технология нынешних космических путешествий такова, что иной крюк короче прямой траектории.

– После обеда обещали показать новый фильм, – сказала Яна, быстро просматривая меню. – Вы не собираетесь на него?

– Душа моя, – вновь подала голос мегера Аня, – мне кажется, вы надоедаете офицеру.

Наверное, ее беспокоило, что чересчур оживленный разговор воспитанницы с молодым человеком может скомпрометировать подопечную…

Дура рыжая! Как будто разговоры за обеденным столом могут скомпрометировать того, кто летит на модный курорт! Да ведь там люди друг перед другом в купальных костюмах гоголем ходят!

«Офицер» принялся в свою очередь знакомиться с меню, бросая исподтишка короткие взгляды на девушку. Та перелистывала странички легко и непринужденно, было видно, что ей не раз доводилось общаться с официантами. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что Осетр в такой ситуации едва ли не впервые? В школьной столовой официанты те же, что и дневальные в казарме. То есть ты сам и твои школьные товарищи, по очереди, как положено, сегодня ты в наряде, завтра – Беляй Капустин…

– Хочу блинов с икрой и сливочным маслом, – сказала Яна. – Почему в меню нет блинов?

Лоб девушки пересекла капризная морщинка.

Няня Аня растерянно посмотрела на официанта, но лощеный лишь развел руками.

– Душа моя, я же тебе говорила еще дома, что на этом корабле кавказская кухня. Давай возьмем лобио. И не морщись так, я тебя умоляю!

– Я не хочу фасоли. – Голос Яны прозвучал еще более капризно. – Я хочу блинов с икрой и маслом.

На Осетра вдруг накатило раздражение.

Все они такие, эти маменькино-папенькины детки. Коли в голову что вошло, разбейся, но выполни. Пусть даже для этого надо заказать сверхскоростной курьер, который только и способен догнать транссистемник на маршруте! И совсем не важно, что сверхскоростные курьеры перевозят лишь почту государя-императора, которую не доверишь хи-волнам, распространяющимся в гиперпространстве!.. Вынь да положь! Да, вот уж достанется кому-то женушка!

– А я бы, пожалуй, съел лобио, – сказал он, не столько потому что действительно испытывал священный кулинарный трепет перед фасолью и блюдами из нее, сколько решив пойти наперекор этой смазливой пустышке.

– Вот видишь, душа моя, – сказала няня Аня. – Офицер не станет кушать невкусное. Давай, и мы возьмем лобио.

Вот ей-то точно надо было есть не блины, а овощи. Глядишь, весу сбавится… И вообще, сейчас начнется: ложечку – за папу, ложечку – за маму, ложечку – за соседа-офицера…

Девушка испытывающе посмотрела на няню – будто пыталась понять, в чем ее хотят обмануть, – потом перевела взгляд на Осетра. И вдруг снова улыбнулась:

– Ладно, давайте ваше лобио.

От этой улыбки все раздражение с души «офицера» словно ветром сдуло. И в самом деле, чего это ему в голову взбрело! Не такая уж она и капризуля!.. И не пустышка совсем! И вообще «росомахи» не раздражаются, даже на врага! Тем более – на симпатичных женщин! Мы – гвардейцы, и этим все сказано!

К лобио дамы заказали лепешки-лаваши и кувшинчик, наполненный розового цвета жидкостью – шербетом, как тут же выяснилось. А Осетр попросил обыкновенного ржаного хлеба и, в придачу, блюдо под названием «долма», потому что понятия не имел, что это за штука – в школьной столовой такое не готовили. Сейчас его могла остановить только цена, но ту, что стояла в меню, отпускные, выданные школьным казначеем, вполне могли выдержать. Правда, сделав заказ, он тут же подумал, что погорячился, что не стоило бы производить эксперименты над собственным желудком, но поворачивать оглобли назад было уже поздно. Зачем демонстрировать Яне свое незнание? В конце концов, вряд ли ему принесут что-либо совсем уж несъедобное. Не во Фрагербритском Союзе находимся, где, как известно, кушают лягушек.

Долма и в самом деле оказалась вполне съедобной. И даже вкусной. Она отдаленно напоминала голубцы, вот только завернут был фарш вовсе не в капустные листья. Спросить, что это за растение, Осетр постеснялся. Позже справимся через информаторий…

Яна уписывала лобио так, что за ушами трещало. О блинах она, похоже, давно и думать забыла.

– Вы мне так и не ответили, – сказала она, покончив с обедом, – пойдете фильм смотреть?

– А что нам покажут?

– «Брань и свет». Знаете?

Осетр кивнул.

В «Брани» рассказывалось о гипотетической войне, начавшейся с вероломного нападения Фрагербритского Союза на родную Империю и направленной на аннексию центрального куска Третьего галактического рукава с парой сотен обитаемых миров. Описание битв между армадами рейдеров императора Наполеона XXV и росскими линкорами захватывало читательское внимание в цепкие лапы безудержного интереса, а если учесть, что в «Брани» была еще и прекрасно выписанная любовная линия между звездным пехотинцем Никитой Болконским и «графинечкой» Людмилой Ростовой, то роман имел обширный успех не только у мужской части Росской Империи. И неудивительно, что киношники пожелали создать собственную версию модного произведения современной литературы.

В школе «Брань и свет» показали в первую же неделю после премьеры, но Осетр был не прочь посмотреть картину еще раз. Тем более что Людмилин брат Андрей Ростов, героически отдавший жизнь за освобождение звездной системы ОГК 336564, был «росомахой»…

– Душа моя, я полагаю, что офицер вряд ли склонен смотреть такие глупости. – Мегера вновь поедала Яну недовольным взглядом.

– Отчего же? С удовольствием бы посмотрел!

– Вот! – Похоже было, что Яна с трудом удержалась от того, чтобы не показать няне язык. – Так присоединяйтесь к нам, Остромир…

«А почему бы и нет? – подумал Осетр. – Почему бы и не провести отпуск в компании молодой симпатичной девушки. Тем более что, находясь рядом с няней, она никак не будет скомпрометирована присутствием будущего „росомахи“. Даже если мы будем ходить гоголем друг перед другом. В купальных костюмах.…»

– С удовольствием присоединюсь!