Текст книги "«В минуты музыки печальной…»"

Куда полетим?

– Мы будем свободны, как птицы, —

Ты шепчешь. И смотришь с тоской,

Как тянутся птиц вереницы

Над морем, над бурей морской!

И стало мне жаль отчего-то,

Что сам я люблю и любим…

Ты – птица иного полета, —

Куда ж мы с тобой полетим?

Прощальное

Печальная Вологда

              дремлет

На темной печальной земле,

И люди окраины древней

Тревожно проходят во мгле.

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

Замолкли веселые трубы

И танцы на всем этаже,

И дверь опустевшего клуба

Печально закрылась уже.

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

И сдержанный говор печален

На темном печальном крыльце.

Все было веселым вначале,

Все стало печальным в конце.

На темном разъезде разлуки

И в темном прощальном авто

Я слышу печальные звуки,

Которых не слышит никто…

Скачет ли свадьба…

Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,

Или, как ласка, в минуты ненастной погоды

Где-то послышится пение детского хора, —

Так – вспоминаю – бывало и в прежние годы!

Вспыхнут ли звезды – я вспомню, что прежде блистали

Эти же звезды. И выйду случайно к парому, —

Прежде – подумаю – эти же весла плескали…

Будто о жизни и думать нельзя по-другому!

Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной

Снег освещенный летел вороному под ноги,

Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный,

В поле открытое мчался ты вниз по дороге!

Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,

Слушал о счастье младенческий говор природы, —

Что ж, говори! Но не думай, что если заплачу,

Значит и сам я жалею такие же годы.

Грустные мысли наводит порывистый ветер.

Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло

Прежде не думал: «Такое, мне помнится, было!»

Прежде храбрился: «Такое ли будет на свете!»

Вспыхнут ли звезды – такое ли будет на свете! —

Так говорил я. Я выйду случайно к парому, —

«Скоро, – я думал, – разбудят меня на рассвете,

Как далеко уплыву я из скучного дому!..»

О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,

С детскою верой в бессчетные вечные годы,

О, если б верить, что годы покажутся пухом, —

Как бы опять обманули меня пароходы!..

Березы

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез.

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

Все очнется в памяти невольно,

Отзовется в сердце и в крови.

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождем шумел, как улей,

Вот такой же поздний листопад…

Русь моя, люблю твои березы!

С первых лет я с ними жил и рос.

Потому и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез…

Зимовье на хуторе

Короткий день.

А вечер долгий.

И непременно перед сном

Весь ужас ночи за окном

Встает. Кладбищенские елки

Скрипят. Окно покрыто льдом.

Порой без мысли и без воли

Смотрю в оттаявший глазок

И вдруг очнусь – как дико в поле!

Как лес и грозен, и высок!

Зачем же, как сторожевые,

На эти грозные леса

В упор глядят глаза живые,

Мои полночные глаза?

Зачем? Не знаю. Сердце стынет

В такую ночь. Но все равно

Мне хорошо в моей пустыне,

Не страшно мне, когда темно.

Я не один во всей вселенной.

Со мною книги, и гармонь,

И друг поэзии нетленной —

В печи березовый огонь…

По дрова

Мимо изгороди шаткой,

Мимо разных мест

По дрова спешит лошадка

В Сиперово, в лес.

Дед Мороз идет навстречу.

– Здравствуй!

– Будь здоров!..

Я в стихах увековечу

Заготовку дров.

Пахнет елками и снегом,

Бодро дышит грудь,

И лошадка легким бегом

Продолжает путь.

Привезу я дочке Лене

Из лесных даров

Медвежонка на колене,

Кроме воза дров.

Мимо изгороди шаткой,

Мимо разных мест

Вот и въехала лошадка

В Сиперово, в лес.

Нагружу большие сани

Да махну кнутом

И как раз поспею к бане,

С веником притом!

«Давай, Земля…»

* * *

Давай, Земля,

Немножко отдохнем

От важных дел,

От шумных путешествий!

Трава звенит!

Волна лениво плещет,

Зенит пылает

Солнечным огнем!

Там, за морями,

Полными задора,

Земля моя,

Я был нетерпелив, —

И после дива

Нашего простора

Я повидал

Немало разных див!

Но все равно

Как самый лучший жребий,

Я твой покой

Любил издалека

И счастлив тем,

Что в чистом этом небе

Идут, идут,

Как мысли, облака…

И я клянусь

Любою клятвой мира,

Что буду славить

Эти небеса,

Когда моя

Медлительная лира

Легко свои поднимет паруса!

Вокруг любви моей

Непобедимой

К моим лугам,

Где травы я косил,

Вся жизнь моя

Вращается незримо,

Как ты, Земля,

Вокруг своей оси…

Осенние этюды

1

Огонь в печи не спит,

               перекликаясь

С глухим дождем, струящимся по крыше…

А возле ветхой сказочной часовни

Стоит береза старая, как Русь, —

И вся она как огненная буря,

Когда по ветру вытянутся ветви

И зашумят, охваченные дрожью,

И листья долго валятся с ветвей,

Вокруг ствола лужайку устилая…

Когда стихает яростная буря,

Сюда приходит девочка-малютка

И робко так садится на качели,

Закутываясь в бабушкину шаль.

Скрипят, скрипят под ветками качели,

И так шумит над девочкой береза,

И так вздыхает горестно и страстно,

Как будто человеческою речью

Она желает что-то рассказать.

Они друг другу так необходимы!

Но я нарушил их уединенье,

Когда однажды шлялся по деревне

И вдруг спросил играючи: «Шалунья!

О чем поешь?» Малютка отвернулась

И говорит: «Я не пою, я плачу…»

Вокруг меня все стало так уныло!

Но в наши годы плакать невозможно,

И каждый раз, себя превозмогая,

Мы говорим: «Все будет хорошо».

2

И вот среди осеннего безлюдья

Раздался бодрый голос человека:

– Как много нынче клюквы на болоте!

– Как много нынче клюквы на болоте! —

Во всех домах тотчас отозвалось…

От всех чудес Всемирного потопа

Досталось нам безбрежное болото,

На сотни верст усыпанное клюквой,

Овеянное сказками и былью

Прошедших здесь крестьянских поколений…

Зовешь, зовешь… Никто не отзовется…

И вдруг уснет могучее сознанье,

И вдруг уснут мучительные страсти,

Исчезнет даже память о тебе.

И в этом сне картины нашей жизни,

Одна другой туманнее, толпятся,

Покрытые миражной поволокой

Безбрежной тишины и забытья.

Лишь глухо стонет дерево сухое…

«Как хорошо! – я думал. – Как прекрасно!»

И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,

Услышав странный посторонний звук.

Змея! Да, да! Болотная гадюка

За мной все это время наблюдала

И все ждала, шипя и извиваясь…

Мираж пропал. Я весь похолодел.

И прочь пошел, дрожа от омерзенья,

Но в этот миг, как туча, над болотом

Взлетели с криком яростные птицы,

Они так низко начали кружиться

Над головой моею одинокой,

Что стало мне опять не по себе…

«С чего бы это птицы взбеленились? —

Подумал я, все больше беспокоясь. —

С чего бы змеи начали шипеть?»

И понял я, что это не случайно,

Что весь на свете ужас и отрава

Тебя тотчас открыто окружают,

Когда увидят вдруг, что ты один.

Я понял это как предупрежденье, —

Мол, хватит, хватит шляться по болоту!

Да, да, я понял их предупрежденье —

Один за клюквой больше не пойду…

3

Прошел октябрь. Пустынно за овином.

Звенит снежок в траве обледенелой,

И глохнет жизнь под небом оловянным,

И лишь почтовый трактор хлопотливо

Туда-сюда мотается чуть свет,

И только я с поникшей головою,

Как выраженье осени живое,

Проникнутый тоской ее и дружбой,

По косогорам родины брожу

И одного сильней всего желаю —

Чтоб в этот день осеннего распада

И в близкий день ревущей снежной бури

Всегда светила нам, не унывая,

Звезда труда, поэзии, покоя,

Чтоб и тогда она торжествовала,

Когда не будет памяти о нас…

Над вечным покоем

Рукой раздвинув темные кусты,

Я не нашел и запаха малины,

Но я нашел могильные кресты,

Когда ушел в малинник за овины…

Там фантастично тихо в темноте,

Там одиноко, боязно и сыро,

Там и ромашки будто бы не те —

Как существа уже иного мира.

И так в тумане омутной воды

Стояло тихо кладбище глухое,

Таким все было смертным и святым,

Что до конца не будет мне покоя.

И эту грусть, и святость прежних лет

Я так любил во мгле родного края,

Что я хотел упасть и умереть

И обнимать ромашки, умирая…

Пускай меня за тысячу земель

Уносит жизнь! Пускай меня проносит

По всей земле надежда и метель,

Какую кто-то больше не выносит!

Когда ж почую близость похорон,

Приду сюда, где белые ромашки,

Где каждый смертный свято погребен

В такой же белой горестной рубашке…

«Село стоит…»

* * *

Село стоит

На правом берегу,

А кладбище —

На левом берегу.

И самый грустный все же

И нелепый

Вот этот путь,

Венчающий борьбу,

И все на свете, —

С правого

На левый,

Среди цветов

В обыденном гробу…

Плыть, плыть…

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

– Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

Скучные мысли – прочь!

Думать и думать – лень!

Звезды на небе – ночь!

Солнце на небе – день!

Плыть, плыть, плыть

Мимо родной ветлы,

Мимо зовущих нас

Милых сиротских глаз…

Если умру – по мне

Не зажигай огня!

Весть передай родне

И посети меня.

Где я зарыт, спроси

Жителей дальних мест,

Каждому на Руси

Памятник – добрый крест!

Плыть, плыть, плыть…

Экспромт

Я уплыву на пароходе,

Потом поеду на подводе,

Потом еще на чем-то вроде,

Потом верхом, потом пешком

Пройду по волоку с мешком —

И буду жить в своем народе!

Тост

За Вологду, землю родную,

Я снова стакан подниму!

И снова тебя поцелую,

И снова отправлюсь во тьму,

И вновь будет дождичек литься…

Пусть все это длится и длится!

Вологодский пейзаж

Живу вблизи пустого храма,

На крутизне береговой,

И городская панорама

Открыта вся передо мной.

Пейзаж, меняющий обличье,

Мне виден весь со стороны

Во всем таинственном величье

Своей глубокой старины.

Там, за рекою, свалка бревен,

Подъемный кран, гора песка,

И торопливо – час не ровен! —

Полощут женщины с мостка

Свое белье – полны до края

Корзины этого добра,

А мимо, волны нагоняя,

Летят и воют катера.

Сады. Желтеющие зданья

Меж зеленеющих садов

И темный, будто из преданья,

Квартал дряхлеющих дворов,

Архитектурный чей-то опус,

Среди квартала… Дым густой…

И третий, кажется, автобус

Бежит по линии шестой.

Где строят мост, где роют яму,

Везде при этом крик ворон,

И обрывает панораму

Невозмутимый небосклон.

Кончаясь лишь на этом склоне,

Видны повсюду тополя,

И там, светясь, в тумане тонет

Глава безмолвного кремля…

О Московском Кремле

Бессмертное величие Кремля

Невыразимо смертными словами!

В твоей судьбе – о русская земля! —

В твоей глуши с лесами и холмами,

Где смутной грустью веет старина,

Где было все: смиренье и гордыня, —

Навек слышна, навек озарена,

Утверждена московская твердыня!

Мрачнее тучи грозный Иоанн

Под ледяными взглядами боярства

Здесь исцелял невзгоды государства,

Скрывая боль своих душевных ран.

И смутно мне далекий слышен звон:

То скорбный он, то гневный и державный!

Бежал отсюда сам Наполеон,

Покрылся снегом путь его бесславный…

Да! Он земной! От пушек и ножа

Здесь кровь лилась… Он грозной

                       был твердыней!

Пред ним склонялись мысли и душа,

Как перед славной воинской святыней.

Но как – взгляните – чуден этот вид!

Остановитесь тихо в день воскресный —

Ну не мираж ли сказочно-небесный

Возник пред вами, реет и горит?

И я молюсь – о русская земля! —

Не на твои забытые иконы,

Молюсь на лик священного Кремля

И на его таинственные звоны…

Привет, Россия…

Привет, Россия – родина моя!

Как под твоей мне радостно листвою!

И пенья нет, но ясно слышу я

Незримых певчих пенье хоровое…

Как будто ветер гнал меня по ней,

По всей земле – по селам и столицам!

Я сильный был, но ветер был сильней,

И я нигде не мог остановиться.

Привет, Россия – родина моя!

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем…

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце!

Как весь простор, небесный и земной,

Дышал в оконце счастьем и покоем,

И достославной веял стариной,

И ликовал под ливнями и зноем!..

Поэзия

Теперь она, как в дымке, островками

Глядит на нас, покорная судьбе, —

Мелькнет порой лугами, ветряками —

И вновь закрыта дымными веками…

Но тем сильней влечет она к себе!

Мелькнет покоя сельского страница,

И вместе с чувством древности земли

Такая радость на душе струится,

Как будто вновь поет на поле жница,

И дни рекой зеркальной потекли…

Снега, снега… За линией железной

Укромный, чистый вижу уголок.

Пусть век простит мне ропот бесполезный,

Но я молю, чтоб этот вид безвестный

Хотя б вокзальный дым не заволок!

Пусть шепчет бор, серебряно-янтарный,

Что это здесь при звоне бубенцов

Расцвел душою Пушкин легендарный,

И снова мир дивился благодарный:

Пришел отсюда сказочный Кольцов!

Железный путь зовет меня гудками,

И я бегу… Но мне не по себе,

Когда она за дымными веками

Избой в снегах, лугами, ветряками

Мелькнет порой, покорная судьбе…

Последний пароход

Памяти А. Яшина

…Мы сразу стали тише и взрослей.

Одно поют своим согласным хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над тем Бобришным дремлющим угором…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите мне, кто был тогда не рад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, большой, на борт облокотясь, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

Смотрел туда, где свет зари и грязь

Меж потонувших в зелени домишек.

И нас, пестрея, радовала вязь

Густых ветвей, заборов и домишек,

Но он, глазами грустными смеясь,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите, кто вернулся бы назад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, больной, скрывая свой недуг, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

На целый день расстраивался вдруг

Из-за каких-то мелких окунишек.

И мы, сосредоточась, чуть заря,

Из водных трав таскали окунишек,

Но он, всерьез о чем-то говоря,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, встречаемый народом…

Скажите мне, кто в этом виноват,

Что пароход, где смех царил и лад,

Стал для него последним пароходом?

Что вдруг мы стали тише и взрослей,

Что грустно так поют суровым хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над беспробудно дремлющим угором…

Тихая моя родина

В. Белову

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. —

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,

Сено гребут в сеновал:

Между речными изгибами

Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,

Тот же зеленый простор.

Словно ворона веселая,

Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная!..

Время придет уезжать —

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Русский огонек

Погружены в томительный мороз,

Вокруг меня снега оцепенели.

Оцепенели маленькие ели,

И было небо темное, без звезд.

Какая глушь! Я был один живой.

Один живой в бескрайнем мертвом поле!

Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?)

Мелькнул в пустыне, как сторожевой…

Я был совсем как снежный человек,

Входя в избу (последняя надежда!),

И услыхал, отряхивая снег:

– Вот печь для вас и теплая одежда… —

Потом хозяйка слушала меня,

Но в тусклом взгляде

Жизни было мало,

И, неподвижно сидя у огня,

Она совсем, казалось, задремала…

Как много желтых снимков на Руси

В такой простой и бережной оправе!

И вдруг открылся мне

И поразил

Сиротский смысл семейных фотографий:

Огнем, враждой

Земля полным-полна,

И близких всех душа не позабудет…

– Скажи, родимый,

Будет ли война? —

И я сказал: – Наверное, не будет.

– Дай Бог, дай Бог…

Ведь всем не угодишь,

А от раздора пользы не прибудет… —

И вдруг опять:

– Не будет, говоришь?

– Нет, – говорю, – наверное, не будет.

– Дай Бог, дай Бог…

И долго на меня

Она смотрела, как глухонемая,

И, головы седой не поднимая,

Опять сидела тихо у огня.

Что снилось ей?

Весь этот белый свет,

Быть может, встал пред нею в то мгновенье?

Но я глухим бренчанием монет

Прервал ее старинные виденья…

– Господь с тобой! Мы денег не берем!

– Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья!

За все добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью…

Спасибо, скромный русский огонек,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далек,

За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя

Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле – и нет тебе покоя…

Вечерние стихи

Когда в окно осенний ветер свищет

И вносит в жизнь смятенье и тоску, —

Не усидеть мне в собственном жилище,

Где в час такой меня никто не ищет, —

Я уплыву за Вологду-реку!

Перевезет меня дощатый катер

С таким родным на мачте огоньком!

Перевезет меня к блондинке Кате,

С которой я, пожалуй что некстати,

Там много лет – не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,

В котором дело так заведено,

Что на окне стоят цветы герани,

И редко здесь бывает голос брани,

И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,

Он на волнах качается чуть-чуть,

Пускай сосед поглядывает мутно

И задает вопросы поминутно, —

Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спину

Кого-то уходящего в плаще,

Хочу запеть про тонкую рябину,

Или про чью-то горькую чужбину,

Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изречений

О сложном смысле жизни на земле.

Я не боюсь осенних помрачений!

Я полюбил ненастный шум вечерний,

Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,

Но вот, явившись в светлой полосе,

Идут к столу, протягивают руки

Бог весть откуда взявшиеся други:

– Скучаешь?

– Нет! Присаживайтесь все.

Вдоль по мосткам несется листьев ворох —

Видать в окно, – и слышен ветра стон,

И слышен волн печальный шум и шорох,

И, как живые, в наших разговорах

Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

Когда опять на мокрый дикий ветер

Выходим мы, подняв воротники,

Каким-то грустным таинством на свете

У темных волн, в фонарном тусклом свете

Пройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,

О том, что ближе буду с ней знаком,

О том, что это будет очень кстати,

И вновь домой меня увозит катер

С таким родным на мачте огоньком…

Философские стихи

За годом год уносится навек,

Покоем веют старческие нравы, —

На смертном ложе гаснет человек

В лучах довольства полного и славы!

К тому и шел! Страстей своей души

Боялся он, как буйного похмелья.

– Мои дела ужасно хороши! —

Хвалился с видом гордого веселья.

Последний день уносится навек…

Он слезы льет, он требует участья,

Но поздно понял важный человек,

Что создал в жизни ложный облик счастья!

Значенье слез, которым поздно течь,

Не передать – близка его могила,

И тем острее мстительная речь,

Которою душа заговорила…

Когда над ним, угаснувшим навек,

Хвалы и скорби голос раздавался, —

«Он умирал, как жалкий человек!» —

Подумал я и вдруг заволновался:

«Мы по одной дороге ходим все. —

Так думал я. – Одно у нас начало,

Один конец. Одной земной красе

В нас поклоненье свято прозвучало!

Зачем же кто-то, ловок и остер, —

Простите мне, – как зверь в часы охоты,

Так устремлен в одни свои заботы,

Что он толкает братьев и сестер?!»

Пускай всю жизнь душа меня ведет!

– Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!

– Чтоб мы не стали холодны как лед,

Живой душе пускай рассудок служит!

В душе огонь – и воля, и любовь! —

И жалок тот, кто гонит эти страсти,

Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,

В лучах довольства полного и власти!

– Как в трех соснах блуждая и кружа,

Ты не сказал о разуме ни разу!

– Соединясь, рассудок и душа

Даруют нам – светильник жизни – разум!

Когда-нибудь ужасной будет ночь.

И мне навстречу злобно и обидно

Такой буран засвищет, что невмочь,

Что станет свету белого не видно!

Но я пойду! Я знаю наперед,

Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,

Кто все пройдет, когда душа ведет,

И выше счастья в жизни не бывает!

Чтоб снова силы чуждые, дрожа,

Все полегли и долго не очнулись,

Чтоб в смертный час рассудок и душа,

Как в этот раз, друг другу

                улыбнулись…

В гостях

Глебу Горбовскому

Трущобный двор. Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез…

Не может быть, чтоб это был не он!

Как без него представить эти тени,

И желтый свет, и грязные ступени,

И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред,

Когда в свое притонное жилище

По коридору в страшной темнотище,

Отдав поклон, ведет меня поэт…

Куда меня, беднягу, занесло!

Таких картин вы сроду не видали.

Такие сны над вами не витали,

И да минует вас такое зло!

…Поэт, как волк, напьется натощак.

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете

И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая

И суетясь, как все, по городам,

Сидит и курит женщина чужая…

– Ах, почему вы курите, мадам! —

Он говорит, что все уходит прочь

И всякий путь оплакивает ветер,

Что странный бред, похожий на медведя,

Его опять преследовал всю ночь,

Он говорит, что мы одних кровей,

И на меня указывает пальцем,

А мне неловко выглядеть страдальцем,

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

И думал я: «Какой же ты поэт,

Когда среди бессмысленного пира

Слышна все реже гаснущая лира

И странный шум ей слышится в ответ?..»

Но все они опутаны всерьез

Какой-то общей нервною системой:

Случайный крик, раздавшись над богемой,

Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит.

В дверях торчит сосед.

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Опять стекло оконное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом…

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».