Текст книги "Капитан Лопанчук. И другие морские истории"

Капитан Лопанчук
И другие морские истории
Николай Щербаков

© Николай Щербаков, 2016

ISBN 978-5-4483-2030-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ремза

Эта история стоит того, чтобы её рассказать. Она о том, как судьба однажды одаривает человека чистым, светлым чувством. И пусть короткое, мимолетное, и ушло далеко в прошлое, оно оставляет в сердце человека рану зажившую, но на изломах человеческой жизни напоминающую о себе, сладкой, ноющей болью.

Солнце и все цвета солнца вокруг. Весь мир состоит из всепроникающего солнца. Таков летний Крым. Знойное небо, редкие белые облачка. И те расположились далеко на горизонте над морем, по-видимому, выбрав для себя более прохладное место. Улицы поселка такие же знойные и пыльные. Горячая пыль рассыпавшихся песчаников жжет через подошвы. Пыль тонкой охристой корочкой на тротуарах, на домах и на листьях садов. Море изумрудное у берега и синее вдали, сливающееся с горизонтом. Голубизна морской глади уравновешивает земные, опаленные солнцем пейзажи. Общее впечатление от окружающей обстановки у Валерки праздничное. Как будто он не на работу приехал, а на отдых, на берег моря. Валерка, курсант ростовской мореходки приехал на годичную практику в Севастополь, в бухту Камышовую. Он только что приехал, получил направление в отделе кадров на временное расселение и должен ждать назначение на отходящее в море судно.

Расселяться он будет, как и приехавшие с ним однокашники, и прочий рабочий люд, приехавший поработать в море, в расставленных в определенном порядке палатках. Управление СУОР, севастопольское управление океанического рыболовства, новое, вновь организованное рыбной промышленностью СССР, еще не обзавелось общежитиями и домами межрейсового отдыха для моряков. И моряки, вновь прибывшие на работу, расселяются в палатки.

Это никого не раздражает. Лето. Приморские южные пейзажи располагают к легкомысленному отношению к быту. Народ ночует в палатках, а время, свободное от формальностей по устройству на отходящие суда, проводит на местных импровизированных пляжах.

Валерка находит свою палатку, наскоро знакомиться с проживающим в ней дядькой, бросает под кровать рюкзак, и идет к морю. Море тянет к себе Валерку. Южное, Черное море родное для него. Он, по рассказам родителей, родился на берегу этого моря. Отец воевал здесь, в этих краях, а мать приехала к нему и здесь родила Валерку. Потом они уехали к себе на родину, и детство мальчишки прошло в кубанских степях и садах. А для Валерки Родиной осталось море, Черное море. Осталось в детской необъяснимой памяти чем-то большим, красивым и понятным.

К морю идти долго не пришлось, оно оказалось рядом. Слева высились кранами вновь выстроенные причалы порта «Камышовая бухта», а справа, обустроило себе пляжи население поселка. В те времена для того, чтобы это считалось пляжем, не надо было иметь какие-то постройки и лежаки. Нужны были сами купающиеся.

Направляясь к берегу, Валерка шел к стоящей по щиколотку в прибрежном прибое девчонке. Издалека она показалась ему малолеткой, подростком. Он шел к ней с желанием узнать, где здесь лучше купаться. Что-то в её внешности привлекло внимание Валерки. Он остановился за спиной загорелой до темно коричневого цвета кожи девчонки-подростка, с абсолютно белоснежной вихрастой, коротко остриженной головой. Если её волосы и имели когда-то цвет, то теперь они выгорели на солнце до абсолютно белого цвета. Белые кольца волос, кудряшки, были естественными. И трудно было бы представить, чтобы их кто-нибудь, когда-нибудь завивал. Завивала их морская вода и солнце. На шоколадном, ровном загаре лица плавали голубые, большие глаза в обрамлении удивительно черных ресниц и светлых, выгоревших на солнце бровей. И в волосах, и в бровях, казалось, сверкала морская соль. Потрескавшиеся губы из-за множества белых трещинок выглядели бледно-розовыми. Черты лица девчонки казались несовместимыми, как будто собранными из нескольких разных лиц.

То, что было одето на ней, не могло носить определенного названия. Две полоски, которые впоследствии смелые европейцы назовут «бикини», тоже не имели определенного цвета и формы. Как они держались на её теле, по-видимому, было неразгаданной загадкой для окружающих. Тряпочки эти давно и окончательно выгорели на солнце и служили хозяйке, возможно не один сезон. Когда она уходила от берега моря в поселок, она одевала что-то среднее между платьем и майкой. И никому не приходило в голову обсуждать эту необычную для тех лет моду. Но об этом Валерка узнает позже.

Сейчас он застыл перед повернувшейся к нему девушкой. Девочка оказалась девушкой. Точеная, сформировавшаяся фигурка, девичья грудь и гордо сидящая головка заставили Валерку застыть на секунду. Он откровенно залюбовался ею. До этого он покорял девчонок. Но то, что перед ним не девочка, он понял. Девчонкой её делал только взгляд исподлобья, взгляд упрямого, обиженного ребенка.

– Привет, – буркнул Валерка.

– Откуда приехал? – не здороваясь, спросила девчонка. Несмотря ни на что, все равно, Валерка про себя назвал её девчонкой.

– Из Ростова.

– А-а. Ваши уже приехали. Вон там, за теми камнями лежат. Видишь?

– А ты откуда знаешь, что это наши?

– Я здесь всех знаю.

– А ты местная?

– Конечно. Мы здесь жили еще до того, как порт начали строить. Это вы тут понаехали.

– Я не навсегда. Я на год приехал, на практику. Потом уеду доучиваться.

– Да знаю я все про вас. Салаги. На чем в море пойдешь?

– Еще не сказали. А почему это я салага? Я в море уже не раз ходил. У нас две практики уже было. Я на паруснике в заполярье ходил. Поняла? Ты парусник когда-нибудь видела, морячка? Я, например, на баркентине ходил.

Девчонка хмыкнула, подбросила ногой несколько камешков, пытаясь попасть в Валерку, и сказала:

– Баркентина, вооружение смешанное, фор – прямое, грот и бизань – косое. Дальше рассказывать?

– Ого, – не удержался Валерка, – уважа-а-аю.

Подошел поближе.

– Да что же у тебя глаза такие голубые? Прямо не настоящие.

– Нравятся? – неожиданно спросила девчонка.

Валерка, пожав плечами от неожиданности, заявил:

– Почему только глаза? Ты вся какая-то – опять пожал плечами, – давай познакомимся?

– А чего знакомиться? Меня здесь все знают. Я Ремза. А ты сейчас со всеми перезнакомишься. И я скоро буду знать, как тебя зовут. Иди вон, к вашим. Там все. Я позже подойду.

– А чего ты меня гонишь? Меня Валеркой звать. И чего здесь-то стоять? Пошли вместе.

– Нет, я постою.

– А что, там нельзя постоять?

– Отсюда больше горизонта видно. А оттуда краны закрывают. Понял, любознательный ты наш?

– Ждешь кого-нибудь? Алые паруса?

– Хохмишь? Остроумный, да? Начитанный?

– А чего ты такая колючая? Не собирался я хохмить.

– Валерка, значит. Белобрысый. Тебя в детстве сметаной не звали?

– Звали, откуда знаешь?

– Потому, что меня так звали. А мы с тобой оба белобрысые. Блондины. Так?

Валерка опять пожал плечами. Он первый раз в общении с девчонкой терялся. Раньше за ним это не замечалось. Перед ним стояло странное существо, дерзкое, неожиданное. И при том завораживающее своей необычной привлекательностью. С загорелого, шоколадного лица в обрамлении белых кудряшек в него периодически стреляли изумительно голубые глаза, каких он в жизни не видел. И вдруг:

– Валерка! А ты ничего. Тоже будешь меня обхаживать? Клинья подбивать?

– Почему ты решила?

– А я привыкла. Многие за мной тут ходят. Только я не люблю, когда руками норовят…. Ваши вот, только подошли, сразу хватать начали, в воду потащили. Ты им скажи, еще раз полезут – утоплю. Я плаваю, как русалка. А они щенки.

– Ого. Может, ты на себя много берешь? Так уж и все за тобой ходят?

Ремза отвернулась от него и негромко сказала. Так тихо сказала, что Валерка едва услышал.

– А вот ты другой… хотел бы со мной ходить? Скажи честно.

Валерка помолчал. Ремза тоже молчала и не поворачивалась. Он снял неуместные здесь на пляже туфли, засучил штаны и зашел в воду. Обошел, заглянул ей в лицо. Девчонка хитро улыбалась.

– Смеёшься?

– Нет. Я тебя серьёзно спросила.

– Если серьёзно…, – кашлянул неуверенно, – если серьёзно… хотел бы.

Ушел Валерка в море на рефрижераторе «Ветер» через неделю. Быстро ушел. Другие по полмесяца своего направления ждали. И эта неделя у него пролетела, как один день. Ремза заполнила все время до минутки. Нет, он не видел её каждую минуту. Он думал о ней непрерывно.

Виделись они часто. И утром встречались, и днем, в обеденный перерыв, а вечером не расставались до гаснущих звезд. Она часто его встречала на территории управления. По-видимому, работала там? Или допуск у неё был на территорию? Когда он уже получил направление на пароход, она к нему и на пароход приходила. Но вот что замечательно, Валерка и по сей день ничего о ней не знает. Ни кто она, ни кто её родители. Где работала, где училась, где жила? Да. Даже где жила не знал. Ходили по поселку до глубокой ночи, ездили в Севастополь, как будто бы провожал, но сказать – вот, это её дом, не мог. И, что удивительно, его это не беспокоило. Как-то так складывались у них отношения. Как-то смогла она, однажды начавшиеся расспросы, увести на другую тему. И сама ничего о нем не расспрашивала. Они общались так, как будто знали друг друга всегда, и все друг о друге знали.

Вечера у них получались похожими один на другой. Но, по-видимому, это их устраивало. Они засветло уходили по побережью в места, где никого не было, и просиживали там допоздна. Купались, загорали, болтали. Обо всем разговаривали. Интересно им было. Валерка, чему он сам удивился, оказался прекрасным рассказчиком. Ему в училище нравилась астрономия, и теперь он знакомил Ремзу с тайнами звездного неба. С детства он любил Гоголя, и оказалось, что смог почти наизусть в лицах рассказывать девушке «Вечера на хуторе близ Диканьки». А она ему об увлечении подводным плаваньем, о мечте стать девушкой – Ихтиандром. Пересказывала одесские истории Бабеля. Получалось это у неё уморительно. Хохотали от души. В разговоре с ней терялось ощущение, что она девчонка. Настолько интересно было, что он забывал о том, что они парень и девушка. Болтали обо всем, не только о книгах. Больше о жизни. Оба были мечтателями. Вот и мечтали всласть.

А потом было у них ночное купание. Это фантастическое действо осталось в памяти Валерки на всю жизнь. Она в первый же день, когда они познакомились и вечером пошли купаться, открыла ему эту свою «тайну». Стемнело и они решили в очередной раз окунуться в море. Кто знает – вода ночью в море теплая, как молоко. И вот она заявляет: «отвернись». Он отворачивается, она сбрасывает с себя свои «полоски» и в море. А оттуда зовет его. Он, ничего не подозревая, кидается в воду и поплыл. Поплавали, поныряли, и стали забавляться, как это делали, делают и будут делать молодые. Валерка подхватывает под водой девчонку, а она голая. Он даже отскочил от неё.

– Ты что, – говорит, – потеряла?

А она смеётся.

– Валера, – хохочет, – я так уже давно, ночью, только голая могу купаться. Ты не представляешь, – говорит, – как это здорово и приятно. Море меня любит, я это чувствую.

Валерка молчал, как оглушенный. В руках осталось ощущение упругого девичьего тела, которое скользнуло сквозь его объятия какими-то ранее недоступными местами. Безумно хотелось все это повторить. А Ремза вдруг сама подплыла к нему и взяла за руки.

– А ты не обращай внимания. Только не хами. Ладно? Если сможешь не хамить, мы и дальше так же будем ночью купаться. Если хочешь знать, ты первый, с кем я так купаюсь. Никто этого не знает. Сможешь не болтать об этом?

– А можно, я тебя обниму?

Валерка, прожженный сердцеед с ростовской набережной просил разрешения у девчонки её обнять. Он всегда обнимал великодушно и снисходительно. А сейчас просил какую-то белобрысую незнакомку, о чем? Да, в тот раз с Валеркой происходили чудеса.

– А хочется?

Голенькая девчонка, пусть и под водой, стояла рядом. И Валерка, молча, в темноте кивнул. Кивнул так сильно, что брызги полетели. Ремза, так же молча, придвинулась к нему и сама обняла его. Под водой они сильно не прижимались друг к другу. Объятия под водой нежны лёгкими прикосновениями. Но не успел он еще до конца ощутить всю прелесть объятий, как Ремза выскользнула и отплыла от него.

И Валерка понял, что если он перейдет черту их игры, установленную Ремзой, он потеряет все. И в эту ночь и все последующие эта игра была для них пиком удовольствия, какое они могли доставить друг другу. Он делал вид, что ничего в ней нет необычного, а она периодически позволяла ему и, видимо, себе мгновения близости. Иногда он подныривал под неё, захватывал за ступни и, выныривая, подбрасывал свою русалку вверх. В воздухе мелькало серебряное при свете луны точеное тело и с шумом и плеском исчезало в воде. А Валерка долго стоял, протирая глаза, и перед его взглядом, как застывшая картинка сверкало красиво изогнутое тело женщины. Случалось, они стояли рядом, взявшись за руки и легонько подпрыгивая, чтобы удержаться на одном месте в набегающих волнах прибоя. И когда их тела касались друг друга, а её соски мягко кололи ему грудь, их взгляды встречались, замирали, а руки крепче сжимались. Как будто удерживали они себя от дальнейшего. Это доводило их до состояния, что выйдя на берег, они долго не разговаривали, но сидели, прижавшись друг к другу, и держались за руки. У обоих было ощущение, что невольно произнесенное слово разрушит что-то большое. Потом они шли в поселок и долго бродили по улицам, сидели на лавочках.

На второй день их знакомства, когда стемнело, на пляже, он поцеловал её. Поцеловал не смело, предполагая, что получит отпор. Но, на удивление, она, приложив руку к губам, и помолчав, сказала:

– Это то, что ты делаешь лучше меня. Научишь?

Она легла на спину, он наклонился над ней и в тот вечер они долго целовались. И все. Больше она ему не позволяла себя целовать. Пока сама вдруг не решала, что хочет этого. Где нибудь на неосвещенной улице или на лавочке вдруг сама обнимет и прижмется сухими, мягкими губами. И сама же оттолкнет, если Валерка увлечется. Никогда больше в жизни никакая девушка или женщина не могла себе позволить в общении с Валерой такого самовольства.

Да, неделя пролетела для Валерки, как один день. И день, когда «Ветер» уходил в рейс, настал. Буднично это было или торжественно – он не помнит. Народу провожающего было много. Он стоял на высоком борту базы и искал в толпе лицо. Лицо Ремзы. Хотя она его предупредила, что не придет. Прошлым вечером они попрощались. К 23.00 он должен был быть на борту. Так было сказано в приказе об отходе. Она с ним рассталась в поселке. Сели на свободную лавочку и не знали что сказать. На ней было незнакомое платье, которое ей совсем не шло. Оно было просто дурацкое. Описать его Валера не смог бы. Но помнит, что спросил её, зачем она одела его. Пытался еще найти слова, чтобы не обидеть. Она ответила: «чтобы ты меня такой уродиной запомнил». А Валерка посмеялся, мол, шутишь? Одним словом расстались так, как будто он на пару дней отлучается, и в разговорах только шутки.

И ушел Валерка в моря. Вернулся через три месяца. Кинулся искать девчонку, но оказалось, что он ничего о ней не знает. Где её искать? Так и не нашел. Ушел в следующий рейс. Но уже на промысловике. На полгода ушел. Но вот когда уходил, и на причале опять стояла толпа провожающих, увидел вдруг Валерка у ангара одинокую фигурку в плаще и беретике. Сначала мазнул взглядом как по незнакомой, а потом вцепился в поручни руками. Узнал. Ремза стояла. И на него смотрела. Только на него. Руками какую-то сумочку на груди сжимала и не двигалась. А далеко, кричать глупо. И концы уже отдают. Поздно братишки. Ой, поздно. Как больно Валерке было! По тому, как она стояла, как смотрела, все понятно было. Не хотела она встречи. Но посмотреть на Валерку пришла. Что её заставило? Эх вы, женщины!

Ну что? Каждый мужик должен в жизни переболеть такой болезнью. «Страдания» называется эта болезнь. Переболел и Валерка. Ремзу он потом так и не нашел. Уехал из Севастополя. Доучился. Получил распределение на Дальний Восток. Женился поздно. На пенсию ушел капитаном дальнего плаванья, с хорошей должности.

Одно время пытался понять – Ремза, это имя или кличка. Даже в словари заглядывал. Нашел объяснение слову «ремиз». Кроме карточных терминов нашел ещё один, « в фехтовании – предупреждающий удар». Или упреждающий? О чем же предупреждала, какой урок преподнесла ему эта девчонка в далекой юности?

Молодой

Второй день моросит дождь. С перерывами, которые все равно не дают надежды на то, что он прекратится. С Кольского залива ползут новые низкие, рваные тучи и всем надоевшая сырость продолжается. Мелкие капли дождя, больше напоминающего туман, временами сыпятся из туч привычно сверху вниз, временами начинают пляску в воздухе, завихряясь, и даже поднимаясь вверх. От этого еще больше придавая дождю сходство с туманом, и проникая во все, казалось закрытые места, в том числе и за воротник. Такое вот оно, заполярное лето.

Старпом СРТМ «Стриж», Пахомыч, стоит под козырьком у траловой лебедки и вполголоса матерится. Он одет так, чтобы идти в город, но его задерживают досадные обстоятельства. Его «Стриж» готов к отходу в очередной рейс, и дело двух трех дней для выполнения формальностей и получения «добро» на выход в море. А сегодня он сменился с суточной вахты и собирался уже до обеда быть дома. Перед отходом дома всегда дела найдутся.

А досадные обстоятельства заключались в том, что к нему вчера зашел молоденький третий штурман и, помявшись, попросил задержаться утром на вахте, потому, что он, Юра Носков, так звали штурмана, хочет проводить в аэропорт Килп-Ярве свою молодую жену, улетающую домой, в Ростов-на-Дону. Дело в том, что Юра должен был сменить сегодня Пахомыча на суточной вахте, а он хотел первым, ранним автобусом проводить жену до аэропорта. Штурман стоял в дверях каюты Пахомыча, а из-за спины его выглядывало молоденькое, девичьего пола, в беретике и каштановой челке глазастое создание и доверчиво смотрело в глаза Пахомыча. Братцы, ну кто бы смог отказать! Все мы были молодыми.

Юрка пообещал уже к одиннадцати часам быть на судне. Мол, он успеет. Он все рассчитал. Ладно, хмыкнул Пахомыч, прощайтесь, что с вами сделаешь. При этом он больше обращался к девушке, стоящей за спиной молодого штурмана. Молоды-ые.

А сейчас он стоял и, не смотря на нависший над ним козырек рубки, мок под моросящим дождем и, как уже было отмечено, матерился. Потому, что на часах было шестнадцать с копейками! А никакого Юрки не было. И Пахомыч, получается, стоял вторую вахту. Кому сказать! Он, старпом стоял вахту за салажонка! Мерзавец! Вокруг пальца обвел!

Мимо к трапу прошел капитан, уходящий на берег.

– Пошли? – глянул он на старпома, – что, так и не появился?

– Нет, – буркнул Пахомыч.

– Ну, стой, стой. А завтра сам с ним разбирайся, я вмешиваться не буду. И не жалей пацана! А то нюх потеряет. Правильно я говорю? – усмехнулся и ушел.

– Да я его…, – выматерился доведенный до отчаянья Пахомыч и ушел в каюту.

Третий появился, когда все, кроме вахты ушли с судна домой. В дверь старпома тихо постучали.

– Да, – не оглядываясь на дверь, отозвался Пахомыч.

Дверь почти бесшумно открылась и:

– Геннадий Пахомыч, это я.

– Что? – Пахомыч задохнулся от негодования, – явились, ваша светлость? На часы глянь, штурман, мать…!

– Геннадий Пахомыч, выслушайте. Я знаю, я виноват.

– Речь хорошо подготовил, брехун? Что, самолеты не летали? Или автобусы все поломались? Ну, давай…

– Геннадий Пахомыч. Я в Москву летал, Наташу провожал. И вот. Только вернулся.

Пахомыч застыл, хватанул несколько раз ртом воздух. И вдруг, по лицу парня он понял, что тот не врет. Он сел на стул и показал третьему, чтобы тот тоже сел. Помолчали. Это что же получается? Им времени не хватило попрощаться, и они полетели в Москву?

– Что ты сейчас сказал? Вы в Москву летали? А потом ты вернулся? А она?

Пахомыч говорил, а сам представлял себе этого пацана и его подружку в самолете, летящими в Москву. Что же это было? Продолжение счастья быть вместе? Или продление грусти расставания?

– Слышите, Геннадий Пахомыч, вы не сердитесь на меня. Я отработаю. Я за вас больше отдежурю…, а она…, она же в Ростов улетела. В Москве ведь пересадка. В Ростов прямого рейса нет.

Юра бубнил, а Пахомыч смотрел на него, и лицо его постепенно теряло зверский вид. Еще помолчали. Юрка явно мучился. Он, то заглядывал в глаза старпома, то опускал глаза в пол. По лицу было видно, что ему трудно даётся эта ситуация. Молодое самолюбие готово было выскочить наружу. И Пахомыч это понял. Он подвинул штурману журнал и сказал:

– Расписывайся. О приеме вахты.

В графе времени стояло восемь ноль-ноль. Юрка поднял глаза на старпома. Тот кивнул – расписывайся. Потом оделся, сунул ему судовой журнал и, подтолкнув к двери, буркнув «до завтра», ушел.

У трапа вахтенный матрос пожилого возраста, давно ходивший в моря с Пахомычем, с пониманием спросил:

– Ты там его не прибил, Пахомыч?

– А за что? – неожиданно для самого себя ответил старпом, – за то, что молодой?

На трапе остановился и повернулся к нахохлившемуся матросу.

– Как думаешь, в Москве сейчас погода хорошая? – и, не ожидая ответа, поднял воротник плаща и пошел вниз на причал, – а я думаю, что там солнышко греет и травка зеленеет.

1968г.