Текст книги "Северная ведьма. Книга вторая. Наследие"

– Нет, Евгений Леонидович, я решил воспользоваться гостеприимством этого дома. Я давно, еще после первой встречи с Виктором Павловичем мечтал снова с ним встретиться, поговорить о многом. Что же я, если представляется такая возможность, уеду?

– Охмурить хотите капитана? В веру свою его обратить? Вот, кстати, – стоявший уже в дверях Евгений Леонидович вернулся и сел на диван, – меня всегда интересовал этот вопрос. У вашего брата это в обязанность входит, или это личная инициатива?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду вашу миссионерскую деятельность. Уж кому-кому, а мне известно доподлинно, что число посетителей ваших церквей увеличивается. Чья это работа? Это уже на влияние загнивающего запада так просто не переложишь.

– А вы у этих людей, что храмы православные посещают, не пробовали спрашивать?

– Те времена, батюшка, когда преследовали церковных деятелей прошли. Да, да, не улыбайтесь. И уже, надеюсь, не вернутся. Так что никого мы допрашивать не собираемся. Тем более простых людей.

– А я разве сказал «допрашивать»? Я сказал – спросить.

– Не будем мы никого ничего спрашивать. А борьбу с предрассудками мы будем вести с помощью своих успехов. Видите разницу?

– Хорошо. Коль скоро имеются успехи, то зачем вообще борьба нужна? Разве церковь мешает вам добиваться этих успехов?

– Вот видишь, Витя, батюшка все время дистанцируется от жизни страны. «Мы не мешаем», «спросите у людей», они вообще не причем, они хотят у себя на колокольне сидеть и комментировать. Это так, это не так. Но слушайте нас, мы от имени Бога говорим.

– Церковь никогда и не брала на себя функции управления государством. Ей это не нужно. Люди сами должны строит свое будущее, и государство строить такое, которое будет отвечать их интересам. Строит народ коммунизм и дай ему Бог здоровья и успехов. Я внимательно читал манифест коммунистической партии. И, скажу вам определенно, что один пункт, седьмой, по моему, показался мне очень созвучным тому, что в Декалоге написано.

– А что такое декалог? – спросил Виктор, – я правильно произнес?

– Декалог, Витя, это десять заповедей Моисея, данных им еврейскому народу, – Женя хмыкнул и повернулся к отцу Вениамину, – а я, правильно говорю?

Отец Вениамин ни ответил, только улыбнулся. Женя, откинувшись на подушки дивана, по очереди, победно улыбаясь, поглядел на собеседников. Виктора, не участвовавшего в разговоре, все это явно не забавляло. Он сидел, скрестив на груди руки, на говоривших поглядывал хмуро. Видно было, что полушутливую перепалку гостей он воспринимал достаточно серьёзно.

– Вы вот, батюшка, взялись сравнивать десять заповедей с моральным кодексом. Да еще и беретесь что-то в нем одобрять. Ваша ли это забота? Вы лучше скажите, – голос Евгения Леонидовича набирал силу, – а что это ваш Христос сам нарушил их, десять заповедей?

Отец Вениамин продолжал молча улыбаться. Но Виктору показалось, что улыбка священника была неестественной. Будто хотел он что-то сказать, но не решался, и потому улыбался.

– А вы не улыбайтесь, вы ответьте, – настаивал Евгений Леонидович.

– Женя, ты бы оставил в покое отца Вениамина. Он с дороги, устал. Ему не до твоих теологических споров.

– Отчего же. Если Евгений Леонидович желает в чем-то разобраться, то я готов, – отец Вениамин продолжал улыбаться, – так вот. Вы, видимо, имеете в виду Нагорную проповедь Христа, где он разъяснял своим ученикам заповеди Пророков? Вы, как и многие, ошибаетесь, думая, что Он призывал в своей проповеди нарушать законы пророков. Но если вы претендуете на глубокое знание Старого и Нового Заветов, то вам бы следовало знать, что сказал Господь наш Иисус Христос иудеям. Он сказал: «не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков. Не нарушить пришел Я, но исполнить». Слышите, как Он ясно сказал? Я процитировал точно Его слова. С пониманием этого и следует читать и изучать Нагорную проповедь. Я не стану вдаваться в подробности, иначе у нас на этот разговор вся ночь уйдет. Хотя он был бы для меня очень интересен.

– Я в этом не сомневаюсь. Вы же книжник. Вам поговорить, цитировать – медом не корми. Вы, как вас там, отец Вениамин? Вы на меня не обижайтесь. Вы ведь понимаете, кто я? Вот. И мне случается в силу своих служебных обязанностей сталкиваться с вашим братом. Прямо скажу вам – тяжелое впечатление. Вот у вас вид образованного, умного человека, а мне приходится общаться с такими экземплярами, что после встречи с ними, будь моя воля, я бы все церкви закрыл. Все просят, а иногда и требуют, ноют, ноют, бубнят свои церковные каноны. И чуть что – все на Христа сносятся.

– Я понимаю, о чем вы говорите. И их, оппонентов ваших понимаю. Но не забывайте и вы, что не годы, а десятилетия уже у церкви все отбирали, её унижали, оскорбляли, да что уж там умалчивать – уничтожали. Попробуйте понять тех, кто в таких условиях остался служить церкви. Евгений Леонидович, я свое отсидел, мне уже бояться надоело, говорю то, что думаю. А вы, Виктор Павлович, простите меня за несдержанность.

– Друзья, угомонитесь. Женя, я думаю, что разговор у нас дружеский?

– Да. Пожалуй, и мне надо извиниться перед тобой. Что-то я разошелся. И вы меня извините, отец Вениамин. Я вам скажу больше. Я, вообще-то рад, что вот так, у Виктора мы познакомились. В другой ситуации я даже и не могу себе представить, чтобы мы могли встретиться и найти общий язык.

– Вы считаете, что мы нашли общий язык?

– Не ловите меня на слове. Общий язык? А вот я вам скажу сейчас возможно для вас неожиданную мысль. Свою, личную, – Женя помолчал, как будто не решаясь говорить, – я вот думаю, что времена наступают настолько новые, что мы их себе представить не можем. Да. Это я, партийный функционер вам говорю. Кроме всего, что я знаю, я еще и нюхом своим чувствую. Вот так.

– И что же нам ждать? – Виктор искренне удивился.

– Вот этого я вам не скажу. И никто этого вам не скажет. Но то, что нам всем придется искать общий язык – это точно.

– Ну чтож, я, например, не против общий язык искать. С кем бы ни было.

Это отец Вениамин сказал тихо, глядя на Виктора. Помолчали. Евгений Леонидович снова встал, протянул по очереди руку Виктору и Отцу Вениамину.

– Витя, я с тобой не прощаюсь. Завтра во второй половине дня еще загляну, я не все еще тебе передал из того, что Марго поручала. Самолет у меня вечером, успею и отдохнуть и дела все завершить. Я бы и с вами, отец Вениамин, не против окончательно не прощаться. Даст ваш Бог, еще встретимся.

– Господь Бог наверно знает, стоит нам встречаться, или нет. Но вы же в него не верите?

– Нет, отец Вениамин, не верю. Не верующий я.

– А какое ваше кредо, дядя Женя?

Мужчины обернулись. В дверях, в тени прихожей стоял, опершись на косяк Герман.

– Кредо? – Евгений Леонидович скорчил гримасу удивления на лице, – что это вы, мой милый юноша такими словами оперируете? Кредо? Хорошо, я отвечу. Мое кредо, чтобы в мире была справедливость. Мир, равенство, братство…

– «Верую» в латинском языке звучит, как «Credo». А вы говорите…, что не верующий.

Молчали не менее полминуты. Переглядывались, рассматривали Германа. Наконец Евгений Леонидович подошел нему и пожал руку.

– Я горжусь тобой, мой новый юный друг.

И не было понятно, шутит он или говорит серьёзно.

– А теперь пропусти меня, я пойду, попрощаюсь с женщинами. И жду вас всех на юге этим летом.

Виктор пошел провожать Женю до машины, которая должна была подъехать к подъезду. Отец Вениамин вошел в комнату Германа. Герман сидел за столом, что-то перебирая в книгах, обернулся.

– Я сейчас выйду.

– Нет-нет. Я, милый мой, и так себя неловко чувствую, тебя вот стеснил. Занимайся своими делами, я зашел кое-что в вещах взять.

– Вы меня нисколько не стеснили. Я рад, что вы согласились в моей комнате взять ночлег.

– Взять ночлег? Забавная штуковина речи у тебя получилась. Я даже мог бы подумать, что это сказал англичанин. Или, что твой родной язык – английский.

Герман молчал с застывшим лицом.

– Гм, – отец Вениамин кивнул сам себе.

Постояли, помолчали, глядя друг другу в глаза. Как поговорили. Заглянул Виктор, позвал отца Вениамина, и они ушли в комнату, где сидели раньше. В этот вечер им посидеть, поговорить долго не удалось. У Виктора придавило сердце, он извинился и ушел к себе. С ним ушла Наташа. Виктор, уходя, сказал, что завтра они обязательно посидят, поговорят. Дети посидели с отцом Вениамином часок, поговорили о Ленинграде, о блокаде, о белых ночах. И разошлись спать. Дети ушли в комнату Аленки, отец Вениамин – в комнату Германа.

Глава двенадцатая. Разговор

Отец Вениамин уехал рано, от завтрака отказался, на вопрос Виктора «когда ждать?», пожал плечами «Бог ведает, как обстоятельства сложатся». Виктор сразу, как проводил всех за дверь, собрался и поехал в авиакассы, купил на завтра билет до Мурманска. Когда вернулся и раздевался, раздался звонок. Звонил Женя. Посетовал, что звонит уже третий раз, что у него остался свободный час, и что он немедленно приедет. Приехал. Сначала не хотел раздеваться, мол, спешит. Потом разделся, прошел на кухню и попросил чашечку кофе. Еще в прихожей отдал Виктору еще один пакет. Забыл, говорит, Марго передала лично Наталье. Виктор заглянул в пакет. Там оказалась большая пачка зарубежных журналов мод и коробочка с духами.

– «Жеозе»? Жень, спасибо, конечно, от имени Наташи. Я тебя разочарую, если скажу, что у неё такие духи уже есть?

– Нисколько. Эта коробочка куплена в Париже, в фирменном бутике. Понял? Чувствуешь, чем она отличается от той, что у Наташи есть? Это настоящий Ги Ларош.

– Женя, я снимаю шляпу. Слушай, а ведь я, если посчитать, больше тебя заграницей находился. И по магазинам, я уверен, побольше твоего походил. Но я в таких вещах не разбираюсь.

– Тебе объяснить, или сам поймешь. Не обижайся. Мы с тобой по разным магазинам ходили, в разных городах. Так или нет? Согласен?

– Согласен. Тогда скажи мне, как это ты, крупный партийный работник, так, запросто Париж посещаешь?

– А что ты удивляешься? Причин, на самом деле, много. Ты думаешь, что мы на месте сидим? За железным занавесом? Последний раз я, например, ездил туда на крупную международную книжную выставку. Должны же мы быть в курсе, что в мире происходит, что люди читают, что пишут. Это моя, кстати, стезя в партийной работе. А ездили мы этот раз с Марго, что ты глаза удивленные строишь, никакого кумовства, она у меня редактор крупного периодического издания. Она вам не говорила?

– Нет, первый раз слышу. Молодцы вы, Женька. Интересным делом занимаетесь.

– Тебе ли завидовать. На тебя только глянешь, когда ты в форме…, – хлопнул по столу, – ладно, давай к делу. Я ведь не просто так, попрощаться приехал. Мог и по телефону. Поговорим?

– Давай. Что-то подходы у тебя уж больно серьезные. Давай.

– Я вчера вечером, поздно, и сегодня утром из гостиницы, несколько звонков сделал. В Ростов. И с Марго, тоже пообщались. Короче, я вам уже говорил, что помог бы вам в Ростове обосноваться. Ну, так, предварительно намекал. Теперь говорю на полном серьёзе. И Наташе, и главное, тебе обеспечена в Ростове хорошая должность. Тебе даже не одна. На выбор. Не буду говорить конкретно, но поверь мне – все достойные. Достойные тебя. Понял?

– Жень! Ну ты сказал! Я даже не готов к такому разговору. Понимаешь? Я еще не уволился из управления. Я еще капитан в их штате. Я вообще не знаю, что меня ждет. Завтра лечу в Мурманск, будем разбираться. Там ведь у меня все …, как тебе пояснить…, все мое, родное. Я еще не смирился с тем, что могу оттуда уйти. А ты говоришь…

– Да все я понимаю. Всё понимаю, не сомневайся. Я ведь тебя не провоцирую. Я даю тебе понять, что у тебя твердые тылы. У тебя есть я – друг, брат, как хочешь считай. Как наши отцы на фронте. Там в одиночку не выживешь. А сейчас? Тот же фронт, Витя. Тот же фронт.

Помолчали.

– У меня братьев не было, – Женя усмехнулся, – да и сестер тоже…, а тут ты появился. И батя мне сказал…, да я тебе уже говорил. Так что, давай на разговоре поставим точку, а вот здесь, – он постучал пальцем себе по лбу, – зарубку сделаем. Все, – глянул на часы, – мне надо ехать.

Уже одеваясь:

– Да! Чуть не забыл. Марго просила тебя. Напиши для её журнала что-то в виде эссе. Небольшой рассказик о море. Сможешь? Она все устроит. Отредактируют, все как надо. Сделаешь? Только она просила срочно. Мы с ней утром разговаривали.

– Жень! Да ты что? Я же никогда этого не делал.

– Да брось ты кокетничать, Витька. Ты так рассказываешь – заслушаешься. Вот и пиши, не думай, что ты пишешь, просто записывай мысли, – он засмеялся, – неуч неуча учит. Ты же знаешь, учит тот, кто сам не умеет. Давай. Отправишь почтой, на домашний адрес. Все, времени больше нет, я ушел.

Уже в дверях обернулся.

– Если получиться рядом жить, нам обоим легче будет. Времена приходят непростые. Имей это в виду.

Виктор ушел на кухню, поставил на плиту чайник и задумался. Улыбка, если бы он глянул на себя в зеркало, не сходила с лица. Надо же! Напиши. Как, что, почему? Напиши – и уехал. Но пил чай и думал, почему-то, не просто о том, что Женя сказал, а именно о море.

До прихода детей и Наташи было еще больше двух часов. Когда придет отец Вениамин – он не знал. Пошел к себе в комнату, порылся в чемодане, с которым пришел с последнего рейса, и достал тетрадь, которую он называл «неотправленные письма». Да, была такая тетрадь. Он даже глубоко в душе не осмеливался давать ей какое-то серьёзное определение. Так – письма, тетрадь для писем. Но, когда садился в море писать очередное письмо в эту тетрадь, отлично понимал, что письмо это никогда отправлено не будет. Сам себе он говорил: «когда-нибудь я дам эту тетрадь Наташе, чтобы она прочитала их все сразу». И писать от этого становилось легче. Снималась часть какой-то ответственности за текущие отношения и проблемы, появлялось желание писать не о самих событиях и чувствах, а писать о них красиво, убедительно, как бы со стороны. Увязывать тоску по ней, женщине, с криком чаек, свинцовой гладью моря и шуршащим над головой северным сиянием. Уже после двух трех написанных «писем» желание возвращаться к ним не пропадало. Была еще одна, до конца неосознанная им сторона в этих письмах женщине. Женщина, которой писал эти письма моряк, принимала в мыслях автора то черты Наташи, то вдруг – Вари, то юной Тамары. Было письмо к женщине матери, к женщине идеалу, имя которой – Женщина. Длилось это уже не один год. Толстая, в коричневом переплете тетрадь была заполнена на две трети. Сейчас он принес тетрадь на кухню, налил большую кружку чая и сел за стол. Открыл тетрадь посредине и стал читать. Незаметно пришло то самое состояние отрешенности от всего окружающего, какое приходило в море, когда садился писать эти письма. Над письмом, которое он открыл первым, он и стал работать. Решение пришло просто, без обдумывания, само собой. Два имени, два человека, и новая жизнь с его, Виктора чувствами, его мыслями и переживаниями. Не понадобились ни острый сюжет, ни надуманные события. Письмо осталось письмом Моряка своей Женщине. В этом письме был описан один, конкретный эпизод из морских будней, но в нем уместилось так много. В нем было море, живое, понятное моряку, как главный участник всех событий рейса, больших и малых, и промысловые будни людей в море, не пафосно, но живо описанные. А то, что письмо адресовалось Женщине, что в каждом слове, в интонациях слышалась тоска по ней, далекой, недосягаемой, чувствовалось в каждой строке и между строк, Виктор постарался сохранить. Потом он посчитал: вставлено было четыре абзаца и отредактировано частично половина письма. Получилось пять страниц от руки написанного текста. Заголовок придумывать не стал. Глянул на часы: работал он полтора часа. Перечитал и расстроился. Ну и чепуху ты, брат, написал. Ничего, никуда он отправлять не будет. Закрыл тетрадь и аккуратно поставил её в полку с книгами. Стоял и смотрел на корешок тетради. Раздался звонок в прихожей.

– Как сыро на улице! Виктор Павлович, угостите путника чаем, – отец Вениамин, быстро раздевался, потирал руки.

Виктор усмехнулся. Небось не только холодный, но еще и голодный. Пока отец Вениамин возился в комнате, Виктор сказал, что ставит чайник, а сам разогрел картошку, нарезал и обжарил большую луковицу, положил в блюдце горку маринованных грибов и, когда поставил большую кружку чая, позвал отца Вениамина. И не заметил, что тот давно, видимо, стоит, прислонившись к косяку двери. Скрестил на груди руки и улыбается. Оттолкнулся плечом и, мелко перекрестившись, сел быстро за стол.

– Пост постом, а голод не тетка. Эк вы, батенька, управляетесь. Моряк? Привычное дело?

– Не знаю, отразился ли на этом морской опыт, но скорее всего это с детства. Мы росли самостоятельными. Отец с матерью работали, а мне надо было самому дома управляться и сестре маленькой помогать. Была бабушка, но рано ушла.

– О как! Расскажите, Виктор Павлович.

Виктор не мог ошибиться, отец Вениамин, действительно, был голоден, но ел не спеша, и аккуратно. Можно даже сказать – красиво ел. Виктор налил и себе чаю и сел за стол. Священник ел, с ожиданием поглядывая на Виктора. И Виктор постепенно, все больше увлекаясь, все больше включая в рассказ подробности, рассказал о годах детства, о родителях, о сестре, о бабушке. Рассказал и о том, что поведали ему отец с матерью в последний его приезд к ним о предках Виктора по отцовской линии. Отец Вениамин уже давно не ел, уже отставил в сторону пустую чашку, из которой он пил чай.

– Так вот почему мне показалась знакома ваша фамилия – Мороз, – священник задумчиво потер лоб, – прошлым летом мне попали в руки документы о строительстве первой железной дороги на Кавказ. И там были любопытные сведения о покупки царем, по-моему, это был Николай I, земель у местных владельцев. Представляете? Он закупал земли у зажиточных кубанских казаков. И там была фамилия – Мороз. Имени отчества, конечно, не помню. Возможно, это был ваш прадед?

– Земли? А для чего, вы говорите, он скупал у них земли?

– По ним была проложена дорога на Кавказ.

– Интере-есно, – протянул Виктор, – надо будет чаще в окно вагона смотреть, когда эти места проезжаю. Я, ведь, примерно знаю, где были земли моих предков. Станица Старолеушковская, действительно, по пути Северокавказской железной дороги лежит. Интересно.

– Смотри ты, я вот ехал поговорить с вами, дорогой Виктор Павлович об одном, а чувствую, что разговор наш расширяется до безграничных просторов. Замечательно! Просто замечательно!

– О чем вы, отец Вениамин?

– Давайте по порядку начнем. Только порядок этот будет своеобразным. Потому, что можно было бы, конечно, начать с нашей с вами первой встречи и первой беседы. Да? А правильно будет начать, как это вам не покажется странным, с нынешнего разговора с вашим Евгением Леонидовичем. Я вот о чем. Помните, он не однажды в разговоре затрагивал тему грядущих изменений в ближайшем будущем? А ему стоит верить. Он знает, о чем говорит. Вот…, вы со мной согласны. А я скажу больше. То, о чем говорит высокий партийный работник, людьми, хорошо разбирающимися в развитии человеческого общества, уже достаточно подробно прогнозируется. Одни называют это геополитикой, а другие – законами жизни. Да. Просто законами жизни. Улыбаетесь? Нет, вы дослушайте меня до конца, потом возражать будете.

– Я не собираюсь возражать.

– Хорошо. Продолжим. Так вот. Я сказал – законы. Коль скоро есть закон, это значит, что есть и те, кто его установил. А когда законы касаются таких Божьих пространств, как время, как жизнь целых народов, малых и больших государств, то должны быть и те, кто несет их по этим пространствам времени, сохраняет и следит за их неукоснительным исполнением.

– Вы хотите сказать, что все предопределено?

– И даже не сомневайтесь в этом. Вы же образованный человек.

– А почему я не должен в этом сомневаться? Почему бы не предположить, что развитие человечества спонтанно, в силу развития …, ну, не знаю – тех же технологий? Например, появилось огнестрельное оружие, и войны стали более жестокими, передел мира ускорился, войны в свою очередь вновь подтолкнули новые прорывы в технологии. Вот вам и развитие. Почему не так?

– А вы не спешите с выводами, вы задумайтесь. Взаимное развитие технологий и войны – это клише. Навязанное человеку клише. А вы вот о чем подумайте: войны были и до появления разрушительных видов оружия. Согласитесь, что в войне есть еще один движущий фактор – жестокость. Историю помните? Столетние войны? Представляете, столетние? И учтите, что во время тех войн уничтожались поселения, города. Полностью! Жестокость во времена войн была дьявольская, безграничная. Убивали детей, женщин, стариков. Жажда безграничной власти и порождаемая этим жестокость. И что мешало людям взаимоуничтожиться? Что? А эпидемии помните? Какие страшные эпидемии прокатывались по странам и континентам. Чума, холера, оспа? – перекрестился, – прости, Господи. Что их останавливало? Не задумывались? Вакцины? Технологии? Правильно…, вы говорите, что их не было. Тогда что? Это я вам простейшие вопросы задаю. Что тогда?

– Сейчас вы мне скажете, что Бог все контролирует.

– Не буду я вам так говорить, – отец Вениамин улыбнулся, – вы ведь на слово не поверите, потребуете доказательств.

Виктор тоже усмехнулся, встал, прошелся по кухне, зажег газ под чайником.

– Зачем же тогда этот разговор со мной затеяли?

– Вы не сердитесь на меня, Виктор Павлович?

– Я не сержусь.

– Продолжим? Так вот. Я ехал к вам с одной навязчивой мыслью. В любые времена перемен, а я их предчувствую так же, как и партийный работник, нужны те, кто сохранит, пронесет сквозь эти лихие годы ценности, накопленные к этому времени людьми, общинами, социумами, как сейчас говорят. И не удивляйтесь тому, что я сейчас скажу – накопленные нынешним обществом.

– Удивляюсь. Мне казалось, что священники без симпатий относятся к советскому строю.

– Строй и люди…, понимаете? Я, например, готов согласиться с тем, что люди за эти годы впитали в себя потребность к справедливости, честности, благородству. Хотя, они и не замечали, что за декларациями и лозунгами, порой, сущность выхолащивалась.

– Отец Вениамин, а вам приходилось за границей бывать?

– Нет. Я невыездной.

– А вот я частенько там бывал. И у меня кое-какие свои наблюдения и выводы получились. Интересно?

– Еще бы!

– Я вам сейчас скажу то, что никому еще не говорил, – принес чайник к столу, – чайку еще налить?

Налил себе и собеседнику, устроился удобнее за столом напротив отца Вениамина.

– Хм. Даже страшно произносить. Вы знаете, а я ведь там, в Норвегии, например, больше справедливости видел. Капитализм? Да. Видел. Но не видел бедных людей. Не видел грязи, запущенности, беспорядка. Чистота, культура…

– Не спешите слово «культура» применять к тому, что вы видели.

– Почему?

– У русского слова «культура» не один смысл. Вы, по-видимому, имели в виду вежливое поведение людей в общественных местах. Так ведь?

– Это разве не культура?

– Культура поведения. Может быть культура приема пищи, культура поведения на воде. Да? Но у нас есть еще одно, безграничное понятие – культура. Его с большой буквы писать надо. А в театрах, кстати, вы там частенько бывали? Кого вы из известных музыкантов, писателей, артистов знаете? Норвежских, например.

– Ну…, Григ,…

– Григ, кстати, далеко не современный композитор. А современных? Молчите? А мы ведь об их культуре говорим. А что касается посещения театров, то вы мне можете ничего не говорить. Не посещали. Так? И даже не знаете, есть ли они в тех городах, или портах, где вы бывали. Я это вам наверно скажу. И везете вы оттуда не произведения искусства, а просто тряпки. Радиоприемники разные, пластинки с рокэндролами.

– Пластинки уже не возят. Кассетники.

– Я в этом, слава Богу, не разбираюсь.

– И что?

– А следует из этого вот что. Когда коммунистическая пропаганда пугает вас…, ладно, не морщитесь – нас, «обществом потребления», то эти идеологи и сами не знают до конца, какого они монстра скоро у себя, здесь увидят. Сами приведут его сюда, поместят его на наших русских просторах, и заставят вас на него молиться. Тьфу, прости Господи. Этот монстр к культуре никакого отношения иметь не будет. Это будет монстр антикультуры.

– Пугаете, отец Вениамин? Женька пугал непонятно какими-то грядущими изменениями, теперь вы пугаете. Я вот вам не договорил до конца о том, что я видел за границей и какие выводы для себя сделал, и разговор у нас не получился.

– Почему не получился?

– Да потому, что вы меня не дослушали.

– Внимательно слушаю.

– Да, – Виктор помолчал, – правильно вы сделали, что меня перебили. Мы ведь с вами, отец Вениамин, скорее всего об одном говорим. Только смотрим на это с разных сторон. Я не один год за границу хожу. И в портах одних и тех же бываю. Можно сказать, что наблюдаю жизнь. И имею право на свои выводы. Понимаете? Так вот. Я уже сказал, что меня сначала поразил этот порядок и видимое благополучие, потом со временем вызвал зависть и критическое отношение к своей стране. А потом пришло совсем другое отношение к тому укладу жизни, что я наблюдал в той же Норвегии. При всем их достатке и порядке, я бы там жить не смог. Не захотел бы! Не удивляет вас это?

Священник, молча, отрицательно покачал головой.

– И знаете почему?

– Знаю.

– Вот и хорошо. А то бы мне сейчас пришлось высокопарные речи говорить.

Помолчали.

– В природе очень много поучительных примеров можно подглядеть. Только внимательно глядеть надо. С верой. Потому, что верующий человек понимает, что весь, окружающий человека мир, создан одной рукой, одним промыслом. Например. В растительном мире есть особи, имеющие лёгкую корневую систему, неглубоко закрепленную в почву, ветер дунул, и понесло это растение по миру. Их и зовут «перекати поле». И несут они своё семя по миру, иной раз бескрайние пустыни преодолевая. А есть растения, у которых корень уходит в землю на расстояние большее, чем ствол над землей расположенный. Такое растение никаким ураганом из почвы не вырвешь. И семя его падает под кроной. Помните пословицу «Яблоко от яблони…», да? А если птица, или зверек полакомится семенем, то и живет оно здесь, в этом же саду или лесу. Понимаете, о чем я? Пословицу я, конечно, привел не совсем удачно, там другой смысл заложен, хотя…

– Да нет, все вы понятно сказали. И к чему вы это говорите, тоже понимаю. Возможно это и так.

– Вот и ваши, Виктор Павлович, корни глубоко в русской земле укрепились.

– Одним словом, мы с вами отец Вениамин, яблони из одного сада? – Виктор засмеялся, – так?

– Пусть будет так. Замечательный чай у вас, я бы не возражал еще чашечку выпить… Спасибо. Так вот. Я когда к вам летел, еще не знал, что у вас проблемы со здоровьем случились, и что у вас намечаются такие в жизни изменения, да еще и со сменой профессии. И хотел я с вами вот о чем поговорить. Как сказал бы сейчас Евгений Леонидович, с миссионерской целью к вам ехал. Только обстоятельства меняются. Я ведь думал, что вы продолжаете свои морские странствия осуществлять и тогда один бы разговор был, а все пошло совсем в другом направлении…

– Да что вы все вокруг да около, отец Вениамин? Говорите, наконец, прямо, о чем речь?

– Да, однако, вы правы, что это я, все вокруг да около. Я когда поговорил с вами в самолете, сам себе сказал, вот человек, живущий по закону. И закон этот, мы уже об этом законе говорили, внутри вас, стержень ваш. И профессия и образ жизни ваш говорят о том, что вас уже не столкнешь с выбранного направления. Твердо стоите. Этот стержень силен тем, что он не вчера в вас зародился, что передан он вам родителями, а им, в свою очередь, передавался прошлыми поколениями. Вот ведь мы с вами сейчас вспоминали ваших предков. Я думаю, у них тоже корни крепкие были и глубоко в земле располагались.

– Отец Вениамин, вы так убедительно и красочно подготовку провели, что, пожалуй, больше ничего и говорить не надо. Я сейчас за вас скажу все, что вы сказать мне хотите.

– Интересно. И что же?

– Вы сейчас посоветуете мне систематизировать свои жизненные наблюдения, свои убеждения и начать писательскую деятельность.

– Почему вы так решили?

– А вы еще в самолете об этом говорили. Забыли? Да и все последнее время мне предлагают этим заняться.

– Например?

– Ну, например, Женя. Только что, перед вашим приходом он приезжал. Уходя, от жены, Маргариты, просьбу передал. Знаете – какую? Не поверите. Кстати, она редактор одного из литературно-художественных журналов. Там, на юге. Так вот, Маргарита попросила, якобы, меня написать что-нибудь о море. На морскую тему, одним словом. Здорово, да?

– И что?

– Написал. Удивлены? И я удивлен. А-а, чего уж там.

Виктор встал и принес тетрадку. Полистал, открыл на той странице, где начиналось его «сочинение» и протянул отцу Вениамину.

– Когда же вы успели? – отец Вениамин уже не отрывал взгляда от тетради.

– Не сочтите…, прочитайте. Первый мой читатель. Не поверите, руки дрожат. Ведь я полчаса назад собирался это вырвать и выбросить.

Отец Вениамин уже читал. Виктор присел на табуретку, потом вскочил и заходил по кухне.

– Виктор Павлович, не волнуйтесь, – отец Вениамин поднял голову, – вы выбрали удачно первого читателя. Идите, пожалуй, в другую комнату, посмотрите телевизор.

По времени отец Вениамин должен был уже прочитать текст. Виктор зашел на кухню, отец Вениамин встретил его долгим взглядом, помолчал, положил тетрадь на стол и прикрыл её ладонью.

– Вы меня, Виктор Павлович, извините, я заглянул и на другие тексты. Это письма? Я только мельком взглянул.

– Неотправленные.

– Я так и подумал. А вы удивляетесь тому, что вам советуют писать люди, только послушавшие вас, только познакомившиеся с вами.

Помолчали.

– Ну, что я скажу? Я не литературный критик, я нормальный образованный человек. Книжник, можно сказать. Рискну сказать свое мнение.

– Я на это и рассчитывал.

– Я уверен, что вы не комплименты от меня ждете. Комплименты будут через несколько лет, если вы будете продолжать писать «письма», – священник улыбнулся, – а сегодня мое мнение такое, – помолчал, – вы такое понятие, как «графоман» знаете?

– Знаю, – Виктор криво улыбнулся.

– Ну что вы, так сразу расстроились? От этой оценки вы ушли. И достаточно далеко. То, что это пишет не профессиональный литератор – очевидно. С первых строк. Но видна…, как бы вам это необидно сказать…, жадность. Нет, не жадность. Я ошибся равно наоборот – щедрость. У вас очень много впечатлений от жизни. Вы наблюдательны и впечатлительны. Это свойственно художникам. Не знай вас и вашей профессии, я бы так и подумал. И жизненные впечатления вас переполняют. То, что вам хочется ими поделиться – тоже очевидно. Это, по-видимому, одна из причин, почему ваша проза чрезвычайно детализирована. Но, по этой же причине, синтаксические конструкции получаются достаточно тяжелыми. Хотя…, профессиональный литературный критик, я думаю, нашел бы у этого качества вашей прозы и положительные стороны. Он бы отметил наличие у вас индивидуального стиля писателя. Или, если совсем уж на их языке называть – идиостиль.