Текст книги "Граф Грей"

– Ну, это негуманно! – улыбнулся доктор Чжен. – Зачем на другого человека переводить «порчу»? Ее можно перевести, например, на свинью. Вы жалеть ее не будете?

Петр Васильевич почувствовал, как к голове прилил жар, и затылок мгновенно стал мокрым: такое случалось с ним только в минуты сильного волнения. Он понял, что доктор Чжен предлагает ему шанс – фантастичный, может быть, даже шарлатанский, невиданный и неслыханный. Возможно, это всего лишь идея-фикс ученого, что-то вроде «заскока» мозга, разгоряченного экзотическими исследованиями. Но, с другой стороны, даже самые безумные идеи, над которыми издевались маститые теоретики, в конце концов иногда оказывались истинными, и в честь безумцев слагались поэмы и ставились памятники. А потом являлись новые безумцы, опровергающие устоявшиеся истины, и кумиры свергались с пьедесталов, и место их занимали новые пророки, перевернувшие представления о законах мирозданья.

Петр Васильевич, будучи человеком осторожным, всегда старался просчитать развитие ситуации на несколько ходов вперед, обдумать свои действия и предусмотреть все возможные плюсы и минусы, в первую очередь, конечно, минусы: он боялся любых поражений, пусть даже и самых незначительных – это все-таки удар по авторитету, снижение имиджа разумного, тонко мыслящего человека. Он слишком долго создавал этот образ, и потому старательно следил, чтобы поддерживать его значительность.

Из задумчивости его вывел вопрос доктора Чженя.

– Ну, что? – спросил он. – Попробуем? От вас, конечно, потребуются деньги – чтоб поросеночка купить.

– Вы это серьёзно предлагаете?

– Более чем…

– А! Попытка – не пытка, – Петр Васильевич решительно поднялся и протянул доктору Чжену руку. – Я согласен!

10.

Александр, изрядно поплутав по лесу, притомился и, решив отдохнуть, присел на свежеспиленный пень, живописно задрапированный изумрудным велюром мха с вкраплениями серебристых пятен лишайников. Вокруг него были разбросаны желтые листья клёна, до того красивые, что казались нарисованными искусной кистью художника.

«Откуда они тут взялись? – подумал Александр. – Рядом нет ни одного клена. Значит, кто-то нарочно принес листья сюда. Зачем? Чтобы украсить дикий, никому не нужный уголок? А может, это запустение на самом деле искусственно создано?»

Ему пришла на память старинная японская притча. О том, как один человек, желая достойно встретить известного мудреца, тщательно подмел все дорожки в саду. И когда он вел по ним гостя к пагоде, то вдруг спросил: «У вас, наверное, нет садовника? Дорожки не подметены…» Хозяин удивился и сказал, что сам лично привел сад в порядок. Гость усмехнулся, взял охапку листьев и разронял их на плиты, которыми были вымощены дорожки сада. «Теперь они убраны», – сказал он, скромно улыбнувшись.

Кленовые листья лежали вокруг пня в слишком непринужденной живописности, что убедило Александра: кто-то специально старался украсить эту полянку. Покрытая короткой травой, она казалась чересчур чистенькой – такой бывает растительность на декоративных лужайках скверов и парков. И даже жучков-паучков, как, впрочем, ни бабочек, ни стрекоз, ни птиц нигде не наблюдалось – стояла оглушительная, звенящая тишина.

«Странно, – подумал он. – Сижу будто в декорациях какого-то спектакля…»

И только он об этом подумал, как рядом, всего в нескольких шагах, звонко рассмеялась женщина:

– Ах, ты такой невыносимый!

– Ну, почему же? – ответил мужской голос. – Вполне переносимый…

Женщина слишком уж как-то глупо хихикнула и спросила:

– Ты не из болтливых?

– Болтун – находка для шпионов, а я со шпионами не дружу…

– Я девушка честная, – предупредил женский голос. И снова раздалось глупое хихиканье.

– Все женщины, даже самые честные, всё равно делают это, – успокоил ее мужчина.

Заинтригованный Александр встал с пня и, стараясь ступать как можно осторожнее, пошел на звук голосов.

– Обещай мне, что ты сразу забудешь меня, – попросила женщина. – И бегать за мной не станешь…

– Да я как-то больше привык бегать по футбольному полю, – рассмеялся мужчина. – За мячом!

– Потому и ноги – колесом, – хихикнула женщина. – У вас, футболёров, даже походка особенная…

– Мы много разговариваем и мало делаем, – сказал мужчина. – Ну же, начинай…

Александр, отогнув ветку лещины, увидел премиленькую картину. На стволе поваленного ветром тополя сидела, откинувшись назад, Маркиза, а перед ней стоял совершенно обнажённый Мистер 20 см.

– Ну же! – Мистер 20 см. сверкнул белозубой улыбкой. – Ты обещала мне показать класс…

– А выдержишь? – Маркиза встряхнула головой и волосы, взмахнув крыльями рыжей птицы, рассыпались по плечам.

– Переживай за себя, за меня – не надо…

Александр, вслушиваясь в этот диалог, отказывался верить собственным глазам: Маркиза считалась порядочной, неискушенной девушкой, никто ничего дурного про неё сказать не мог, а тут – пожалуйста, такой цинизм! И с кем связалась? С этим выродком Мистером 20 см, у которого на уме один секс: трахает всё, что шевелится!

– У тебя меньше, чем ты в своем нике обозначил, – капризно скривила губки Маркиза. – Обманщик!

– Не в размере дело, главное: вводить умело, – нахально прищурился Мистер 20 см. – Начнем?

Он подошел к Маркизе вплотную, и Александр с восторгом и сладким ужасом увидел, как просто, без особых ласк, объятий и поцелуев, стало совершаться ритмичное, однообразное, похабное действие, напоминающее сцены из низкопробного порнушного фильма.

Александр и не хотел бы смотреть на то, чем занималась эта парочка, но не мог оторвать глаз. Ему стало стыдно оттого, что он невольно подсматривает самые интимные моменты чужой жизни, однако ничего поделать с собой он не мог.

Внимательно, с бешено колотящимся сердцем, он следил за совокупляющейся парочкой, стараясь не пропустить ни одного движения. То, что они делали, показалось ему отвратительным и даже мерзким, особенно этот жадный рот Маркизы: пена, скапливаясь в уголках ее губ, текла по подбородку и шее. Лоснящиеся от пота ягодицы Мистера 20 см, покрытые рыжеватым пушком, одним своим видом вызывали тошноту: они напоминали рыхлый корейский пирожок пян-се, который весь день пролежал на солнце и протух – на нем выступили капельки жира, да еще вдобавок ко всему торговка уронила его в придорожную пыль, и этот пян-се стал никому не нужен.

Тишину леса взорвало пронзительное стрекотанье сорокопута. В ту же минуту подул свежий ветерок, и легкие тополиные пушинки, возникнув ниоткуда, закружили над поляной. Маркиза и Мистер 20 см, занятые друг другом, никакого внимания не обратили на эту перемену, и навряд ли заметили, что рядом с ними возникла пульсирующая чёрная дыра. В ее аспидной сердцевине мерцала яркая красная точка. Она ослепительно вспыхивала, мгновенно бледнела, почти исчезая, и снова зловеще наливалась алой кровью.

– Не делай мне больно, – вдруг сказала Маркиза.

– Любовь – это всегда больно, – ответил ей Мистер 20 см. – Во всех смыслах – больно…

– Ты немножко садюга, – восхищенно шепнула Маркиза. – Но мне это не всегда нравится…

Александр видел, как она, запрокинув голову, откинулась туловищем назад. Глаза ее были закрыты, ресницы подрагивали, а губы чуть болезненно кривились.

– Тебе это нравится, – прохрипел Мистер 20 см. – Все шлюхам это нравится…

– Я не шлюха!

– Нет, ты моя шлюха. Повтори: «Я – твоя шлюха…»

– Я твоя шлюха…

Маркиза не видела, как из нутра черной дыры появилась когтистая лапа и ухватила ее кавалера за шею. В мгновенье ока Мистер 20 см исчез в зеве дыры, а его место в той же самой позе занял совсем другой человек.

– Ах, – прошептала Маркиза, – ты необыкновенен. Ты угадываешь мои желания. Сейчас ты такой, каким я тебя и хотела…

Мужчина, оказавшийся на месте Мистера 20 см, похоже, растерялся.

Александр видел его напряженную спину, и видел неловкое движение руки, будто отгоняющей муху. Маркиза, смеживая ресницы еще крепче, обхватила спину мужчины, но что-то показалось ей не так, и она открыла глаза.

– О Боже! – воскликнула Маркиза. – Я сплю? И всё это – сон, и вы – тоже…

– Я не хотел, – ответил партнер. – Не знаю, как это получилось. Извините, мадмуазель…

– Я всеми фибрами души ощущаю, как вы не хотите, – засмеялась Маркиза. – Вы по-прежнему невыносимый, но такой желанный…

Александр, слушая этот странный диалог, напоминавший пародию, с удивлением наблюдал, как новоиспеченный партнер Маркизы, казавшийся скромником, с нарастающим энтузиазмом входит в роль пылкого любовника. И его совсем не смущает, что только что, минуту-другую назад, на его месте был Мистер 20 см. Похоже, что брезгливостью очередной партнер Маркизы не отличался.

– Брезгливость – враг секса, – вдруг сказал любовник Маркизы.

– Что за сентенции вы изрекаете, мой друг? – томно откликнулась Маркиза. – Надеюсь, вы не станете прямо сейчас искать отличия между трансцендентальным и трансцендентным? С вас станет…

– Когда у меня стоит, всё остальное подождет, – грубо ответил он.

– О, вы настоящий дьяволенок! – Маркиза восторженно хлопнула его по ягодицам, и он, как жеребец, взбодренный плеткой, принялся скакать еще резвее.

Александр, наблюдая происходящее, почувствовал стремительно нараставшее возбуждение. Его даже в жар бросило. Ничего подобного он никогда за собой не замечал. Скабрезные картинки, порнографические журналы, эротические тексты он если и просматривал, то из простого любопытства, а не из желания вызвать у себя искусственное возбуждение. Но любовная игра, впервые наблюдаемая им в живую, разбудила в нем нечто темное и дикое, что заставило его жадно пожирать глазами горячие сцены и невольно воображать себя на месте партнера Маркиза.

– Любопытство – первый друг похоти, – произнес партнер Маркизы. – С него начинается падение человека…

– А может, возвышение? – улыбнулась Маркиза. – Любопытство заставляет человека раздвигать горизонты…

– Фу, Маркиза! – скривился ее партнер. – Это так банально! Если уж и говорить о возвышении человека, то применительно к той позе, которую он выбирает для секса…

– Увы, вы циник, – слабым голосом шепнула Маркиза и, подобно героине знойной мелодрамы, закатив глаза, вздохнула. – Но именно этим вы мне и нравитесь, противный…

Не смотря на то, что всё происходящее длилось уже довольно долго, Александру так и не удалось увидеть лица маркизиного партнера. Его разбирало любопытство: кто же это?

Словно почувствовав эти мысли, мужчина полуобернулся, и Александр даже оторопел. Это был Дьяволёнок!

Дьяволёнок глядел прямо в глаза Александру, но его лицо ничего не выражало: ни один мускул не дрогнул, и не мелькнуло даже малейшего смущения.

– Показалось, что кто-то рядом ходит, – сказал Дьяволёнок.

– И у меня тоже возникло ощущение: кто-то на нас смотрит, – отозвалась Маркиза. – С чего бы это?

– А может, вон там, в кустах, сидит невидимый божок любви и дергает нас за ниточки – как марионеток, – предположил Дьяволенок. – Это он нас свел, и он же нас разведёт. Это он задает темп, и он же его прерывает. И это он, а не я входит в вас сейчас. Вот так, и так, и так!

– Ах! – вскрикнула Маркиза. – Какая разница – кто, лишь бы это продолжалось подольше…

Александр понял, что он остаётся для этой парочки невидимым. Это его обрадовало. Наконец-то можно было встать из своего укрытия, распрямить порядком затекшие ноги и потянуться.

Но как только он это сделал, как пульсирующая дыра мгновенно увеличилась до размеров поляны и поглотила её вместе с Маркизой, Дьяволенком, всеми травами, цветами и листьями.

Александр видел, как нечто бесформенное, похожее на гигантскую амебу, поднялось в воздух и тут же рухнуло вниз. Черная, рыхлая масса покрыла поляну и, взрываясь гейзерами, расползлась вокруг. Крепкий запах сероводорода ударил в нос и, не в силах перетерпеть его, Александр уже хотел броситься прочь, как вдруг случилась новая метаморфоза. Откуда ни возьмись налетело серебристое легкое облачко. Внутри него слабо засветилось нечто розовое, и в ту же минуту брызнул теплый ливень.

Вода удивительно быстро смыла черную слизь. Воздух наполнился свежестью и благоуханием лесных трав. На том месте, над которым висела черная дыра, забил родник. Прилетела какая-то птичка, похожая на трясогузку. Франтовато повертевшись на камушках, она осторожно опустила клюв в воду и, набрав ее, запрокинула голову, и снова опустила клюв…

Птичка не испугалась человека, который внезапно появился рядом с нею. Видимо, это был непростой прохожий. В отдалении его ждал паланкин, и толпа слуг в ярких халатах чутко следила за каждым движением своего господина. А он, легким манием руки велев им скрыться с его глаз, наклонился к роднику, зачерпнул в ладонь воды и протянул ее трясогузке.

– Ну, здравствуй, моя пернатая подружка, – сказал человек. – Узнала своего приятеля Лао Цзы?

Трясогузка прыгнула ему на ладонь и покачала хвостиком. Пить воду она, однако, не стала.

– Люди считают, что говорить легче всего у бьющего из земли ключа: его музыка якобы приводит мысли в порядок, а невидимая глубина добавляет мудрости, – сказал Лао Цзы. – Но мало кто догадывается, что не всякий ключ – истинный ключ. Нравится ли тебе, птичка, вода из этого ключа?

Трясогузка взлетела с ладони Лао Цзы и перелетела к грязной лужице на обочине полянки.

– Здесь есть ключ, – Лао Цзы прищурился, стряхнул с ладони капли влаги и печально посмотрел на источник. – И здесь нет ключа! Разве так бывает? Говорят, что чистота души – это как чистота ключевой воды. Но из каких глубин бьют порой ключи – это человеку неведомо. И если он захочет испить мысль чьей-то души, то будет ли она на самом деле чиста и прохладна? Родниковый ключ – не всегда истинный ключ. Хотя, впрочем, что есть истинного на этом свете? Нам слишком многое кажется настоящим, и, может быть, самым настоящим кажемся себе мы сами.

Лао Цзы замолчал и некоторое время сидел неподвижно. Веселая трясогузка, напившись воды из лужи, снова подлетела к нему и опустилась у его ног, но старец не удостоил ее вниманием. Он сосредоточенно глядел прямо перед собой.

Проследив направление его взгляда, Александр понял, что Лао Цзы глядит в пространство, и если что его и занимало, то это были легкие облака, время от времени пересекавшие небо в той точке, куда устремил свой взор мудрец. Он недовольно морщился, и что-то тихонько бормотал себе под нос.

От толпы слуг отделилась девушка. Высокая, стройная, одетая в скромный черный халат, тускло мерцавший на солнце, она держала перед собой что-то вроде зонта, похожего на пышный балдахин.

Девушка осторожно приблизилась к старцу и, поклонившись, с вежливой улыбкой шепнула:

– Господин, вас ждет император…

– Меня ждёт вечность, – сказал Лао Цзы. – Император всего-навсего желает видеть меня.

– Не угодно ли вам избрать местом своих размышлений паланкин? – девушка снова поклонилась и подняла зонт над головой мудреца. – Полуденное солнце разжижает кровь и вредит здоровью. В паланкине прохладно, для вас приготовлен шелковый веер императора, расписанный стихами Цао Цао. Вас ждут слуги с опахалами из перьев павлинов…

– Нет, я пойду пешком, – Лао Цзы встал и, отряхнув с халата налипшие травинки, решительно двинулся вперед.

– Император накажет всех нас за то, что вам не оказана подобающая честь, – огорчилась девушка.

– Но я попрошу императора наказать и меня за то, что своими недостойными ногами посмел топтать прекрасные травы, ступать в золотую пыль дорог, ощущать россыпи гальки, в которой, быть может, скрываются драгоценные агаты…

– Господин, позвольте хотя бы укрыть вашу голову в тени этого зонта, – девушка в отчаянии чуть не заплакала. – Я чувствую себя бесполезным созданием. Вы не нуждаетесь в моих услугах. Император прикажет отправить меня на скотный двор. Пожалейте меня!

– Скотный двор – это не так плохо, как вам кажется, – усмехнулся Лао Цзы. – Находясь рядом с домашними животными, вы задумаетесь о всех созданиях, больших и малых, – и, быть может, кое-что поймете о природе человека…

– Прекрасны ваши загадки, господин! Но иногда мне кажется, что вы говорите на каком-то другом языке, который я никогда не пойму…

– Дитя моё, – вздохнул Лао Цзы, – если бы вы знали, как близко приблизились к истине. Но она вечно ускользает от нас, а слова – это всего лишь слова, не отражающие подлинную мысль или чувство. Молчание – вот язык истины! А сама истина, быть может, – пустота: всё – ничто и ничто – всё…

– О, снова эти ваши загадки, – пробормотала девушка и, решив переменить тему разговора, подчеркнуто робко спросила: Вы не устали? Не хотите ли, чтобы я распорядилась приготовить вам холодный напиток из лепестков лотоса?

– Делайте что хотите, – Лао Цзы досадливо поморщился. – Я говорю с вами о вечном, а вы даже слушать не желаете, – и, взглянув на паланкин, он нараспев прочитал стихи какого-то древнего китайского поэта:

 
Ждет паланкин у дома, в стороне,
Увязаны все вещи понемногу,
И вот уж крик кукушки слышен мне,
Зовущий отправляться в путь-дорогу.
Фынь Цин садится в паланкин одна,
Прощается со мною долгим взглядом…
А впереди дорога так длина,
И сколько раз ей оглянуться надо!
Где шелест платья
Слышал я всегда,
Где для меня
Она когда-то пела, —
Остался только аромат гнезда,
А ласточка надолго улетела.
Не надо думать: «Если седина,
То уж какие там воспоминанья!..»
Нет, память для того нам и дана,
Чтобы навек запомнить расставанья.
 

– Господин снова тоскует о Фынь Цин? – девушка скромно опустила голову. – Неужели ей невозможно найти замену? Любая девушка с радостью бы заняла её место…

– Вот именно: заняла! – Лао Цзы усмехнулся. – Я в заменителях не нуждаюсь. Всякий заменитель лишь усиливает тоску по тому, что он подменяет…

Александр видел, как Лао Цзы степенно прошествовал по тропинке, вышел на пыльную дорогу и скрылся за поворотом. За ним следовал паланкин, который несли четверо мускулистых молодцов, за ними важно семенила стайка слуг, разодетых в пестрые халаты. А всю эту процессию замыкала повозка, которую тащила маленькая лошадка.

На повозке сидела обезьяна и смотрела на Александра круглыми глупыми глазами. На ее шее, как ожерелье, висела связка бледно-желтых бананов.

– Ух, ты! – присвистнул Александр. – Дай один бананчик. Пожалуйста! С утра маковой росинки во рту не было…

– Ишь ты! – огрызнулась обезьяна. – Если я каждому встречному буду давать по банану, то меня через неделю хоть на конкурс красоты отправляй – так похудею…

– Ё-моё! Ты говорящая? Вот чудеса-то!

– Надоело в молчанку играть, – обезьяна поковырялась в зубах и выплюнула кусочек банановой кожуры. – Тьфу!

– Жадная ты…

– Я не жадная, я голодная, – простодушно ответила обезьяна. – И не проси! Самой мало…

Возница, правивший лошадью, оглянулся на обезьяну и цыкнул:

– Чего разверещалась? Уймись!

Обезьяна, недовольная его грубостью, состроила злобную гримасу и огрызнулась:

– А ты, извозчик, молчи! Твое дело – везти. Тем более, что в отличии от этого господина ты всё равно не понимаешь моего языка…

– Разве он не знает, о чём мы говорим? – удивился Александр.

– Конечно, – обезьяна фыркнула. – Более того, он тебя не видит. Ты для него не существуешь.

– Как это так? – Александр потрогал себя. – Вот он я, живой и настоящий!

– Это ты сам для себя живой и настоящий, а для него – нет, – осклабилась обезьяна и, вздохнув, погладила себя по животу. – Кажется, я переела бананов. Пучит меня…

– Всё от жадности, – ехидно заметил Александр.

– Да нет, не от жадности, – вздохнула обезьяна. – Это от усердия. В бананах есть особое вещество, которое вырабатывает гормон радости. И он нужен Лао Цзы…

Возница снова обернулся и угрожающе замахнулся на обезьяну кнутом:

– Да замолчишь ты наконец, дьявольское отродье?

Обезьяна присмирела и, нарочито глупо хлопая круглыми глазками, принялась очищать следующий банан.

– Но при чем тут Лао Цзы? – не понял Александр. – Бананы-то ешь ты…

– А Лао Цзы съест меня, – обезьяна вздохнула. – Такова уж моя участь. Но я ни о чем не жалею. Я просто счастлива, что принесу радость такого достойному господину…

– Постой – постой! Как это – съест?

– Обыкновенно, – обезьяна осклабилась в улыбке. – Меня посадят в специальный ящик, из которого будет торчать только моя драгоценная голова. Повар принесет специальный нож…

Александр вспомнил, что где-то читал об одном из самых экзотических блюд Востока: живой обезьяне вскрывали черепную коробку, и пирующие гурманы наслаждались мозгом животного, который ели особыми серебряными ложечками.

– Но это ж варварство! – воскликнул Александр. – Просвещенный философ не может быть варваром.

– А он и не варвар, – сказала обезьяна. – В этом мире все кого-то едят: я ем банан, философ ест меня, а философа потом съедят черви, которые удобрят собой землю, на которой снова вырастет банан…

– Глупая обезьяна! Да замолчи же наконец! – закричал возница. – От твоего вереска уши опухли!

Он замахнулся кнутом. Обезьяна испуганно вскрикнула и вжала голову в шею, недоеденный банан выпал из ее лапок в серую пудру дорожной пыли. И надо же было такому случиться, что он угодил как раз меж двух камешков – получилась весьма непристойная мини-скульптура.

А кнут на глазах изумленного Александра превратился в метлу, которую в мгновенье ока оседлала невесть откуда взявшаяся дама неопределенных лет – ей можно было дать и тридцать, и сорок, и даже сорок пять. Одетая по-домашнему – простой халатик из синей материи, покрытой аляповатыми красными маками, китайские шлепанцы, блёклый передник, женщина держала в руке деревянную лопатку, которой со сковороды обычно берут котлеты или глазунью.

Эта лопатка в руке нехрупкой дамы выглядела как королевский скипетр или волшебный жезл – она держала его с горделивым достоинством. Налипший на деревяшку жир тускло поблескивал на солнце, и при некотором усилии воображения лопатку можно было даже принять за изделие из янтаря.

Не обращая ни на кого внимания, женщина самозабвенно взмахивала лопаткой, как дирижер – палочкой, и с каждым взмахом поднималась на метле все выше и выше. Нижняя пуговица на ее халате расстегнулась, и ноги обнажились почти до бедер. Рыжеватые волосы, крашеные, видимо, хной, разметались по плечам, спутались, и эта косматость придавала облику женщины нечто особенное – может быть, именно так выглядели мирные обывательницы, которых нечистая сила отрывала от домашних очагов и несла на шабаш.

Александру показалось, что эта странная наездница ему знакома. Вот только он никак не мог вспомнить, где её видел.

Женщина поднималась плавно. Она явно не торопилась попасть в губительные выси, которые прельщали лучезарностью, безбрежной свободой и легкостью бытия. Но летчица, наверное, хорошо уяснила практическую сторону вечной истины: чем выше взлетаешь, тем больнее падать. И не потому ли она, достигнув нужной ей высоты, полетела по выбранной прямой, не отклоняясь ни влево – ни вправо, ни вверх, ни вниз?

– Где-то я тебя видел, – сказал Александр.

Навряд ли женщина, оторвавшаяся от земли слишком высоко, расслышала его. Но в лицо ей вдруг подул ветер и, отворачиваясь от него, она полуобернулась, и Александр увидел улыбку, блеснувшую в синеве неба, как рыбка в холодной осенней воде. И в то же мгновенье его тело потянулось к ней, и он с восторгом и веселым ужасом почувствовал, как вытягивается и преломляется подобно персонажам картин Модильяни, и что-то происходит с его ногами, руками, лицом, сердцем – не только телесная оболочка, но и её внутренности наполнились беззаботной легкостью и нежным сиянием. Воздух вокруг него ощутимо сгущался, как будто в стакан минеральной воды вливали темный и вязкий рижский бальзам.

– Я хочу к тебе, – сказал Александр. – Я тоже хочу летать!

Женщина, поправляя растрепанные ветром волосы, оглянулась, и Александр, сам не зная, почему, вдруг выдохнул:

– Любаша!

Она перестала размахивать лопаткой, притормозила метлу и кинула на него быстрый удивленный взгляд:

– Ты кто?

– Любаша, – бестолково повторил он. – Это я…

– Я тебя не знаю, – женщина покачала головой и поправила халатик. – Но ты мне кого-то напоминаешь…

– Я тоже тебя не знаю, но мы знакомы много-много лет. Неужели ты не чувствуешь, как наши тела потянулись друг к другу? Они знакомы…

– Бред и наваждение! – перебила его Любаша. – Этого не может быть. Мы не знакомы, потому что ты меня не знаешь. Но откуда я знаю тебя, если мы не знакомы?

– Не надо вопросов! – воскликнул он. – И слов не надо! И думать ни о чем не надо! Это всё пустое. Можно, я поднимусь я к тебе?

– Фантазер! – Любаша засмеялась. – Это невозможно. У тебя нет крыльев. И даже метлы нет. Правда, ты умеешь вытягиваться как макаронина. Но таким ты мне не нужен, Петечка…

Я не Петечка, – обиделся Александр. – Меня зовут по-другому.

– А я вижу в тебе своего Петечку, – женщина снова взмахнула деревянной лопаткой и поднялась еще выше. – Если ты на самом деле не Петр, то должен обидеться. Все мужчины обижаются, когда в них видят других мужчин.

– Ты бесконечно права, но я не Петечка, – упрямо, как расшалившийся малыш, повторил Александр. – Возьми меня к себе. Я не хочу больше тут оставаться!

Женщина пожала плечами, засмеялась и, не оглядываясь, умчалась на своей метле вдаль. Вскоре о ней напоминала только маленькая черная точка на горизонте.

– Куда же ты?

Точка мельтешила на ясном горизонте, как мошка, попавшая на стекло автомобиля.

– Вернись, – попросил Александр.

Точка изменила свою форму: у нее появился маленький отросточек – теперь она напоминала головастика, а может, запятую.

Александр почему-то очень хотел, чтобы женщина, имя которой он случайно угадал, вернулась на землю. И случилось нечто странное: запятая замерла на месте, задрожала начала увеличиваться в размерах. Но она не приближалась к нему – напротив, оставалась на месте. Что-то в ней сверкнуло, и секундой спустя Александр увидел, как от неё отделилась чёрная частичка и плавно, как осенний лист, спланировала на траву рядом с ним.

Он подбежал к тому месту, куда это что-то упало. На темно-зеленой розетке подорожника, припудренной пылью, лежала карнавальная маска с узкими прорезями для глаз.

11.

– Придумывать судьбы или фрагменты судьбы – это счастье, данное каждому из нас, – сказала Кисуля. – Великое множество историй создано людьми, но все же истинных человеческих жизней гораздо больше. Я не хочу ничего придумывать, я хочу прожить свою собственную жизнь как самую увлекательную повесть…

– Ну, зачем же повесть? – Дьяволенок покачал головой и лукаво подмигнул. – Уж лучше – роман! По крайней мере, он долго не кончается…

– Не всё хорошо, что долго не кончается, – возразила Кисуля. – Не знаю, как ты, а я бросаю читать книгу, если она кажется мне неинтересной. Разве ты поступаешь по-другому?

– У меня правило: взялся читать – прочитай до конца или хотя бы перелистай страницы, – ответил Дьяволёнок. – Просто меня с детства приучили всё завершать. Недочитанная книга, как и несделанное дело, постоянно напоминает о себе…

– О, Боже! – жалостливо вскрикнула Кисуля. – Ты, оказывается, педант!

– Может быть, – Дьяволенок флегматично полуприкрыл глаза. – Порой мне трудно что-либо начать, если предчувствую: это надолго, а я хотел бы побыстрее…

– Загадочны твои слова: что они значат – сразу и не поймешь, но я – девушка догадливая! – хихикнула Кисуля. – Говори прямо. Ну, хочешь, я стану задавать тебе наводящие вопросы?

– Рубрика: «Спрашивайте – отвечаем»! – рассмеялся Дьяволёнок. – Ну, давай, я внимательно слушаю…

– Зачем ты послал мне тот букет роз?

– Просто так…

– Ничего не бывает просто так, – Кисуля нарочито нахмурилась. – Зачем ты вешаешь бедной девушке лапшу на уши? Точно знаю: ты чего-то от меня хотел…

– Я? – Дьяволенок недоуменно оттопырил нижнюю губу. – Ну и ну! Чего это такого я мог хотеть от тебя?

– Меня! – выпалила Кисуля и, удивившись собственной смелости, тут же зарделась и потупилась. – Разве не так?

– Не выдумывай!

– А что? Разве нормальный мужчина, а ты, надеюсь, нормальный, не хочет, чтобы ему отдалась девушка? Или я такая страхолюдина, что соблазниться мною можно лишь после третьей бутылки водки?

– Я бы так не сказал…

– Вот я и спрашиваю: что значил твой букет?

– Ничего он не значил, – Дьяволёнок упрямо держался своей версии. – Просто захотелось сделать кому-нибудь приятное. Ну, я тебя и вспомнил…

– Спасибо, – саркастически улыбнулась Кисуля. – Вспомнить больше некого было, да? Называется: сделал одолжение!

– Послушай, я чувствую себя как на допросе…

Кисуля поняла, что она, в самом деле, перегнула палку, задавая слишком прямолинейные вопросы. Дьяволёнку не нравилось, когда его вынуждают дать однозначный ответ. Тем более, что, выбирая между «да» и «нет», он частенько застревал где-то посередине, и ему милее были все эти полутона, неопределенность, зыбкость, размытость: контрасту классицизма он предпочитал веселый флёр экспрессионизма – что в живописи, что в жизни. Недосказанность и намек вызывали любопытство, заставляли искать и находить разгадки, которые, в свою очередь, вызывали новые вопросы – и так до бесконечности. Определенность и ясность навевали на него скуку, но Кисуля об этом не догадывалась.

Оказавшись в «Подвальчике», она постаралась попасть на глаза Дьяволенку и, более того, специально расплескала стакан с коктейлем ему на брюки.

Кисуля совершенно верно рассчитала, что в этом случае незамеченной не останется, и Дьяволенку придется смириться с тем, что она, конфузясь, примется оттирать пятно, и посыпать его солью, и поглаживать коленку парня особенными движениями, что непременно должно его взволновать.

Всё так и было, за исключением последнего: Дьяволёнок снял ее руку со своего колена, достал из кармана изящно сложенный носовой платок и положил его на мокрое пятно.

– Не стоит так стараться, – сказал он Кисуле.

И неизвестно было, что он имеет в виду: то ли ее попытки обратить внимание на себя, то ли ее желание побыстрее исправить последствия своей оплошности. А может, он имел в виду и то, и другое.

Получив щелчок по поводу «допроса», Кисуля расстроилась, но никакого вида, естественно, не подала: еще чего не хватало, чтобы этот задавака чувствовал себя хозяином положения! А чтобы хоть как-то поколебать его душевное равновесие, она решила, не выходя из образа искренней и наивной девицы, задать один из тех бесцеремонных вопросов, которые обычно приводили в замешательство даже видавших виды парней.

– Ты когда-нибудь хотел, чтобы незнакомая женщина отдалась тебе сразу, без лишних слов и вопросов? Ты захотел ее – и взял…

Дьяволёнок, вопреки ожиданиям Кисули, довольно спокойно выслушал вопрос, и даже глаз не опустил.

– Только что, по пути в «Подвальчик», меня соблазнила одна нимфоманка, – сказал он. – Самое интересное, что я был не против. И все, что случилось, мне понравилось…