Текст книги "Записка Анке (сборник)"

Николай Шпанов
Записка Анке

© Шпанов Н.Н., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Сайт издательства www.veche.ru

Лед и фраки

I. «Наутилус»

1. По рецепту Бэрда

Капитан Билькинс откинулся в кресле. Под напором крупного, крепко сколоченного тела скрипнула спинка. Такие же крепкие руки с красными кистями упирались в край стола. Тонкое, длинное лицо с гладко выбритыми щеками, тяжелым подбородком и слегка выпяченной нижней губой было подчеркнуто спокойно. Две жесткие складки около рта выделяли крепко сжатые тонкие губы.

Билькинс снял трубку переговорного аппарата и повернул рычажок на надпись: «Радиорубка».

– Мистер Вебстер?.. Мне нужно передать несколько слов капитану Бэрду… Что?.. Говорите громче, здесь очень шумят машины. Машинная буря?.. Ну ладно, все-таки попробуйте. Зайдите ко мне за текстом.

Повесив трубку, Билькинс еще раз пробежал только что составленную радиограмму:

Южный полюс, капитану Ричарду Бэрду.

Дорогой друг, вчера получил ваше радио – поздравляю от всей души, вы всегда знали, как искренне я восхищаюсь вашей отвагой и знаниями. Сегодня я покидаю Шпицберген. Мой план вы знаете. Несмотря на ваше осуждение «утопии», я решил привести ее в исполнение. Глубоко убежден, что «Наутилус» без труда преодолеет путь Кингсбей – Аляска. Вспомните, что говорили нам достопочтенные соотечественники перед нашими попытками форсировать Арктику на самолетах. А ведь мы с вами показали этим тугодумам хороший номер! Если удастся, я немного задержусь в секторе недоступности. Когда будете покидать Антарктику, сообщите мне. Шлю привет и желаю дальнейшего успеха.

Всегда ваш капитан Билькинс.

В стальную дверь капитанской каюты постучали. Вошел Вебстер.

– Вебстер, дружище, постарайтесь передать. Не нужно, чтобы капитан Бэрд подумал, будто мы не хотим замечать его успеха.

– Есть, сэр.

Билькинс вышел на палубу лодки. Было светло, как днем, несмотря на второй час ночи. Прозрачные хлопья тумана ползли по голым горам, отделяя их верблюжьи подошвы от сахарных вершин. Тесной грядой сошлись эти вершины вокруг темного зеркала воды, образуя гигантскую сверкающую корону над заливом Кингсбей. Острые, как зубья пилы, беспредельной чередой уходили горы в том направлении, откуда навстречу им сбегала белая река Лисьего ледника. Поднимаясь своими истоками далеко в глубь Западного Шпицбергена, этот мощный ледник устьем ниспадает в гладкую поверхность Кингсбейского залива. Огромные заледеневшие в своей голубизне струи убегают под воду, в глубину залива. Только когда подточенные волнами края глетчера с грохотом низвергаются, отщепляя от ледяной стены слой в несколько метров толщиной, только тогда оживает этот, точно нарисованный на каменном фоне берега, ледопад.

Билькинс любил в долгие бледные ночи, когда мучили сомнения, когда роились в голове все новые и новые варианты плана похода, не отрываясь, смотреть на мощную стену ледника. Терпеливо ждал он, когда, наполняя ущелье ужасающим грохотом сокрушительных глыб, низринется очередной ледопад.

Это было куда интереснее, чем скучный серый поселок Нью-Олесунд. Его домики казались такими ничтожно-маленькими, вплюснутыми в голую почву неприветливой каменистой долины. Мороз продирал по спине при мысли о тех, кому суждено провести здесь долгую полярную ночь. В особенности если эта ночь была третьей – последней – ночью, предусмотренной контрактом с угольной компанией.

Поселок никогда не спал. Круглые сутки шла работа в шахтах. Круглые сутки работала столовая. День и ночь хлопала дверь рудокопской лавчонки. И все-таки люди были здесь всегда сонными, вялыми – через силу двигали ногами в резиновых сапогах. На них было тоскливо смотреть, и Билькинс избегал глядеть в сторону Шпицбергенской резиденции губернатора.

Когда Лисий ледник обрушивался на глазах Билькинса и нельзя было надеяться, что в ту же ночь увидишь повторение этой ледяной феерии, американец поворачивался к островерхим Шпицбергенским горам. Вдали исчезали вершины Митры, Магдалины, Трех Корон, а совсем рядом, над самой головой, на бледно-сером небе четко проектировалось нагромождение черных бревен угольной эстакады. Бессонные паровозики то и дело подтаскивали к самому ее концу вереницы вагонеток, и уголь с грохотом низвергался черной лавиной в стоящий под эстакадой пароход-угольщик.

Билькинс знал наперечет все бревна этой эстакады. Вторую неделю его «Наутилус» стоял пришвартованный к бревенчатому дебаркадеру. Ни на один час не было покоя от громыхания угольных вагончиков и сыплющегося угля. Большая часть экипажа избегала ночевать на лодке и уходила на квартиры, отведенные ей в домах администрации кингсбейских копей. Но Билькинс предпочитал всегда оставаться в лодке. Билькинс не любил любопытных, а стоило ему уйти, как, вернувшись, он обязательно заставал вахтенного в приятной беседе с местным техником Тисс – шпицбергенским корреспондентом «Нью-Йорк Хералда». Билькинс боялся шума. Он боялся газетных предсказаний.

Сегодня Билькинсу не спалось. Через несколько часов придут его спутники. Начнется суета. Пойдут последние приготовления перед отходом. Некогда будет раздумывать. А поразмыслить было о чем. Билькинсу не везло. Каждый раз, когда он задумывал какое-нибудь смелое предприятие, на его пути вставала бездна всяких препятствий. Почти всегда не хватало денег на проведение плана в исполнение. То ли дело Бэрд – этот парень родился в рубашке. Стоит ему только заикнуться о своих намерениях, как кругом уже открываются кошельки…

– Сэр, – послышалось за спиной Билькинса. Из люка выглядывал Вебстер. – Сэр, я передал.

– Спасибо, мистер Вебстер. Идите-ка спать. Работы сегодня будет по уши.

– Значит, пойдем, сэр?

– Да, пойдем.

Над головой прогромыхал угольный поезд. Паровозик отрывисто свистнул и побежал обратно по эстакаде. Билькинс осмотрел горизонт и спустился к себе. На маленьком рундуке, заменявшем письменный стол, Билькинс разложил дневник.

Бэрд говорит, что 13 – самое счастливое число. Хочу воспользоваться его рецептом. Авось хоть под водой-то я преодолею первым…

2. «Наутилус» американский

Коренастый сухой старик среднего роста медленно шел по краю помоста, настланного под эстакадой. Старик шел медленно, уверенно ступая ногами, обутыми в тяжелые сапоги. Иногда он останавливался, с видом хозяина оглядывал ту или иную деталь сооружения. Если ему что-нибудь не нравилось, он бурчал себе под нос несколько слов и неодобрительно качал головой, задумчиво почесывая короткую седую бородку.

Над головой старика прогрохотали вагончики. Несколько маслянистых черных кусков застучали по доскам настила. Старик остановился, поднял один из кусков, взвесил его на ладони, понюхал, поцарапал ногтем. Разломил его короткими сильными пальцами. Внимательно разглядывая излом сквозь толстые стекла очков, покачал головой:

– Я говорю еще раз с полной определенностью, что Норвегия должна искать другие месторождения угля, если она не хочет ввозить его из-за границы… Шпицбергенский уголь слишком плох… да, слишком плох. Какая ирония судьбы: я, глава угольной компании и министр по делам Шпицбергена, я, первый из первых бросивший лозунг об использовании ископаемых богатств этого острова, должен теперь первым же поднять вопрос о том, что наша страна обязана отыскать другие месторождения…

Вблизи старика послышались медленные шаги. Навстречу ему шел Билькинс. Увидев старика, он приветственно махнул рукой:

– А, доцент Зуль, доброе утро. С кем это вы беседуете?

– Увы, пока только с самим собой, капитан.

– И, наверно, все о том же?

– Конечно, как всегда, – геология. Ну, а как с нашим отходом, капитан?

– Все благополучно. Часа через два милости прошу на борт.

– А сейчас вы заняты?

– Ничем, кроме собственных мыслей.

– Вы не уделили бы мне часок на объяснение вашего судна?

– Отчего же!

Стуча сапогами, доцент Зуль и капитан Билькинс пошли к ошвартованной у конца эстакады подводной лодке. Над ее корпусом вился черный дымок, и из глушителя неслись частые хлопки дизеля. Шла зарядка аккумуляторов. Привычным движением капитан Билькинс скользнул по поручням в открытый люк рубки. Не спеша и соразмеряя каждое движение, Зуль последовал за ним.

– Предупреждаю: все, что вы увидите, ничего общего не имеет с Жюлем Верном, это все – мое. Вот это командирская рубка, – сказал Билькинс, обращаясь к спутнику, – здесь помещается так называемый центральный пост. У командира сосредоточено все управление лодкой. Видите, вот этими маховичками я управляю движением перископов. Любой из них я могу выдвинуть вверх на восемнадцать метров. Хотя я и не собираюсь идти в погруженном состоянии, если будет малейшая возможность идти на поверхности, но в случае непосредственного соседства со льдами перископы могут сослужить мне большую службу и избавить от многих сюрпризов.

Вот эти циферблаты говорят мне о скорости движения судна относительно среды. Это, конечно, не решает задачи о счислении, так как течения делают путевую скорость далеко не всегда равной технической скорости судна. Но, зная скорость и направление течений, я в большинстве случаев могу внести необходимые поправки в показания лага. Впрочем, такого опытного морехода, как вы, мне учить не приходится.

Здесь вы видите глубомер. У нас он рассчитан на сто пятьдесят метров. Едва ли нам придется погружаться на большие глубины. Разве только для того, чтобы произвести какие-нибудь работы на дне.

Тут целая батарея переговорных аппаратов, соединяющих меня со всеми членами экипажа, обслуживающими ответственные механизмы. На случай порчи этих аппаратов имеется и простой машинный телеграф с набором наиболее употребительных команд. Этот красный рычаг? Это включатель резкого звонка, проведенного во все уголки лодки. Звонок означает команду: «К погружению!» Когда раздается этот звонок, немедленно задраиваются все люки, все отдушины, вообще все отверстия, сообщающие внутренность лодки с атмосферой. Одновременно команда становится на свои места, к аппаратам, регулирующим погружение судна.

Наконец, вот здесь, на особой доске, размещены приборы, которых вы не можете видеть больше ни на одной лодке в мире, – это, так сказать, органы чувств моего «Наутилуса», когда он идет в погруженном состоянии без перископа. Вот два циферблата буферных зондов – носового и палубного. Как только один из этих зондов коснется чего-либо, а под водой этот посторонний предмет может быть только препятствием, то здесь у меня загорятся красная или синяя лампочки и автоматически включится механизм, переводящий реверсивную муфту двигателей на задний ход. Получая таким образом интенсивное торможение, мы обеспечиваем себя от столкновения. Но этого мало, в том случае, если преграда представляет собой какую-либо скалу, отмель, террасу морского дна, вообще почву, непосредственно сообщающуюся с земной корой, я узнаю об их присутствии на пути лодки задолго до того, как произойдет столкновение; для этого служат чувствительные магнитные приборы, установленные на конце буферов. Только в том случае, если препятствие представляет собой ледяное образование, выставленные далеко вперед щупальца моей лодки не почувствуют их заранее.

Чтобы иметь представление о том, что делается под нами, как далеко от нас отстоит морское дно, и быть застрахованным от возможных сюрпризов с этой стороны, мы постоянно будем иметь под собой вытравленный на глубину ста метров чувствительный лот.

Но и это все нас не удовлетворяет– мы хотим иметь возможность видеть простым глазом пространство впереди себя, даже когда мы погружены ниже перископа. Для этого я включаю вот этот рубильник. Сноп света силой около ста миллионов свечей будет сопровождать мой перископ, и я буду видеть все, что делается вокруг меня на расстоянии, по крайней мере, ста метров. Вы думаете, может быть, что по миллиону свечей на метр пространства это несколько роскошно? Но я предпочитаю такой расход энергии слепоте. Право, Сперри не так плохо сделал для нас этот самый миниатюрный прожектор в мире.

Теперь перейдите сюда, доцент. Вот то, что в свое время послужит, может быть, дыхательным горлом для всех нас. Отсюда может подняться на высоту десяти метров над верхней палубой телескопическая труба, имеющая на своем конце бур достаточной силы и прочности, чтобы просверлить поверхность самого твердого льда на протяжении, по крайней мере, трех-четырех метров. Если бы такая ледяная корка заперла нас под водой на больший срок, чем мы можем обойтись своим запасом воздуха и зарядом наших аккумуляторов для электромоторов, то мы подойдем к нижней поверхности морского льда и, сделав в нем вот этим буром отверстие диаметром почти в двадцать сантиметров, засосем столько свежего воздуха, сколько нужно нашим двигателям, чтобы возобновить энергию аккумуляторов. Что будет в том случае, если почему-либо мы не сможем пробуравить лед этим буравом? Да, право, ничего страшного – вместо бура мы пронзим ледяную корку раскаленной платиновой проволокой и вырежем изо льда кусок такой величины, какой нам захочется, – хотя бы для того, чтобы выпустить вас наверх, для прогулки на лыжах. Что? Вас смущает возможность встречи и нашего бура, и платиновой проволоки с айсбергом таких размеров, что они окажутся перед ним бессильными? Во-первых, доцент, вы лучше меня знаете, сколько шансов встретить такие айсберги вкрапленными в ледяные поля на нашем пути. Во-вторых, уж если этакая неприятность случится, то я не придам ей большого значения – айсберг задержит нас на лишний час, не больше. Вот подойдите сюда. Вы видите этот массивный колокол, как бы прилепившийся к палубе лодки? Это камера для выпуска водолаза. После того как водолаз войдет в колокол, давление в кессоне поднимается до такого, какое имеет место в данный момент за бортами лодки. Таким образом, забортная вода не может устремиться в кессон, когда в нем откроется люк для выхода водолаза наружу. Этим ходом наш водолаз выйдет наружу для того, чтобы минировать айсберг. Отойдя на километр от минированного айсберга, мы вот этой радиоподрывной машинкой Сименс-Телефункен взорвем заряд, и ваш айсберг разлетится на мелкие куски.

Теперь последний вопрос, могущий вас интересовать. Мои противники почему-то придавали особенное значение трудности подводной навигации и счисления пути. Я уверен, что все их опасения мы самым лучшим образом опровергнем на практике. Я уже не говорю о том, что жироскопические компасы дадут нам возможность всегда проверить показания магнитных компасов, но мне кажется, что все наблюдения, произведенные над работой обыкновенных магнитных компасов в крайних северных широтах, не дают оснований опасаться за их показания. Помните, доцент, как ваш славный соотечественник Амундсен боялся за магнитные компасы, отправляясь в свою первую воздушную атаку на полюс, и как он ошибся в своих опасениях? Я думаю, что благодаря целому ряду остроумных приборов, сконструированных для нас крупнейшими американскими и европейскими фирмами, и непреложности выводов нашей матери-математики мы не встретим и здесь никаких затруднений. Во всяком случае, таких, которые бы заставили меня опасаться, что мы можем заблудиться. Я скажу вам больше, из-под воды я дам вам возможность снестись по радио с любой европейской и американской радиостанцией. В этом порукой наш милейший Вебстер. А вот, кстати, и он сам. Как дела, мистер Вебстер? – повернулся Билькинс в сторону вошедшего в главную рубку радиста.

– Как всегда, сэр.

– То есть отлично?

– Ну, само собой разумеется, сэр.

– Видите, доцент, у нас иначе не бывает. А вот, Вебстер, познакомьтесь – доцент Зуль, норвежский геолог. Он идет с нами для того, чтобы в зоне недоступности поставить норвежскую угольную заявку. Ведь правда неплохо задумано, Вебстер, – начинать с угольной заявки?

Вебстер усмехнулся, протягивая руку Зулю.

– А еще говорят, что мы, янки, самый практичный народ.

Билькинс рассмеялся, наполняя раскатистым хохотом лодку. Из-за переборок выглянуло несколько измазанных маслом физиономий. Глядя на капитана, они тоже стали улыбаться.

Оборвав смех так же резко, как он начал хохотать, Билькинс деловито бросил Зулю:

– Однако, доцент, пожалуй, пора и собираться. Сколько времени вам нужно, чтобы закончить свои дела в Кингсбее?

– Не больше часа.

– Олл райт! Через час вы будете здесь.

3. Углеискатели

Доцент Зуль поспешно разбирал бумаги, лежащие перед ним на большом письменном столе. Ни этот стол, ни вся уютная, почти роскошная обстановка кабинета нисколько не напоминали о том, что дом, в котором сидел Зуль, находится в городе Нью-Олесунд, в норвежском угольном поселке на берегу бухты Кингсбей. Ни внешне – по своим размерам и стилю, ни внутренним убранством и комфортом этот дом не был похож на обступившие его скромные дома администрации, ни тем более на расположенные на другом конце поселка приземистые, обшитые со всех сторон толем бараки рабочих. Это был директорский дом.

Директор рудника, плотный седой мужчина большого роста, сидел рядом с Зулем и внимательно выслушивал его последние распоряжения.

– Итак, милейший Андерсен, инструкции коротки и просты. Вы немедля отправляетесь в Осло и там ждете моих известий. Если окажется, что путь к предполагаемым островам неисследованной зоны действительно доступен и я сумею поставить там норвежские заявки, вы немедленно ведете дело условленным образом, и в стортинге делается запрос о правах Советской России на недра еще не открытых ею земель. Здесь нужна величайшая настойчивость. Если надежды на успех будет мало, трактуйте мои заявки как заявки англо-норвежские. Это менее выгодно, но, пожалуй, более верно. А уж там дело английской стороны – настаивать на своих правах. Им это легче.

На минуту задумавшись, Зуль продолжал:

– О ваших сомнениях в практическом смысле этих заявок мы поговорим позже. Я совершенно убежден, что, коль скоро на островах найдется приманка, мы научимся до нее добираться. Разве не казался прежде и весь наш Свальбард таким же неприступным? А, как видите, не только мы, но все, кому не лень и у кого руки подлиннее, добрались сюда за нашим углем. Давайте, дорогой Андерсен, постараемся, по крайней мере, хотя бы на новых-то местах избегать таких неприятностей, как советские углепромышленники.

Директор Андерсен пыхнул сигарой и сомнительно покачал головой:

– Я целиком с вами, дорогой доцент, но не мне вас учить тому, что эти господа не уступят ни пяди земли в своем секторе.

– Андерсен, мы прежде всего не должны ждать никаких уступок: здравый смысл и сила – вот единственные аргументы, на которые следует полагаться. Распределение аргументов простое: наш здравый смысл, английская сила.

– Ну что же… – Андерсен пустил кольцо дыма.

Зуль протянул руку:

– Мне пора. У вас тоже времени не так много?

– Да, завтра уходит угольщик.

– Привет нашей дорогой Норвегии.

Андерсен кряхтя встал и молча потряс руку Зуля. В широко распахнувшуюся дверь вошла горничная с подносом. На нем стояли две маленькие рюмки с прозрачной жидкостью.

– Последнюю рюмку норвежской аквавит, доцент.

Зуль поднял рюмку:

– Скооль!

– Скооль! – ответил Андерсен и вздохнул.

Вдруг, не допив своей рюмки, Зуль спохватился:

– Чуть не забыл, Андерсен, – он порылся в бумажнике, – я заготовил здесь сообщение для прессы. Пошлите его сегодня же в наше телеграфное агентство.

Зуль передал Андерсену листок. Аккуратным старческим почерком там было написано:

Норвегия принимает участие в экспедиции капитана Билькинса. Известно, что Норвегия всегда шла впереди всех на пути научного исследования ледяных просторов Арктики, и всякий знает, что в этой исследовательской деятельности Норвегия была всегда самым бескорыстным из пионеров. Она дала самых смелых и испытанных полярных путешественников: плодами их работ пользуются ученые всего мира.

Из авторитетных источников нам сообщают о том, что и на этот раз стремление пополнения научных сведений о полярном бассейне толкнуло норвежского ученого отправиться с рискованной экспедицией в неисследованную область, известную под названием «сектора недоступности». Доцент Зуль из Осло отправляется на подводной лодке капитана Билькинса. Как нам сообщили в Институте изучения Севера, которым руководит доцент Зуль, последний отправляется на север с чисто научными целями. Это двадцать седьмое полярное путешествие нашего уважаемого доцента.

4. Подо льдом

Маленькая кают-компания «Наутилуса» не могла вместить всего экипажа, и поэтому ели посменно. Зуль и Билькинс обедали в третьей смене. Стальные переборки тесного помещения гулко отбрасывали голоса обедающих, и все-таки слова терялись в непрерывном мощном дыхании моторов, наполнявших всю лодку плотным, почти вещественным гудением. Фокстротные выкрики граммофона тонули в этом гудении так же, как и человеческие голоса.

Окончив еду, Билькинс поднялся на верхнюю палубу. Здесь уже грелись под косыми лучами солнца несколько человек экипажа.

Следом за Билькинсом вышел и Зуль. Путешествие на подводной лодке было для него полно всяческих неожиданностей. Теперь он с интересом наблюдал за быстрым ходом судна, рассекавшего острым носом темную гладь Баренцева моря. Пена вздымаемых форштевнем волн лизала палубу, почти касаясь ног Зуля. Казалось, стоит воде сделать малейшее усилие, и она покроет всю палубу, захлестнет невысокую рубку и с грохотом ворвется в широко открытые люки судна. Зуль даже попятился от воды, такой сокрушительной показалась ему мощь темных пологих волн по сравнению с плескавшейся в них маленькой серой сигарой.

Но члены экипажа держались так уверенно на низкой тесной палубе, что и Зуль стал мало-помалу осваиваться. Билькинс непринужденно сидел на краю командирского мостика, свесив ноги за борт. Он набивал трубку черным пахучим табаком, когда над его головой раздался крик вахтенного:

– На горизонте лед!

Билькинс вскочил и взялся за бинокль.

– Где вы видите лед, Скрипе?

– Начинается на два румба влево от курса, сэр.

– Ага, вижу… Мистер Зуль, как вы думаете, насколько серьезно это препятствие?

Зуль поднял на лоб толстые стекла очков и уставился вдаль своим большим цейсом. Медленно обвел горизонт:

– Мне кажется, что поле тянется очень далеко. Нам, видимо, придется обходить его к югу. Хотя, впрочем, постойте-ка, капитан… Скажите нашу широту.

– Примерно 82 градуса тридцать.

– А курс?

– Норд-норд-ост.

– Так ведь тогда следует считать просто чудом, что мы до сих пор еще идем чистой водой. Вероятнее всего, мы видим перед собой уже не случайное поле битого плавучего льда, а прочные паки. Ведь мы, как-никак, имеем на траверсе Землю Рудольфа или Землю Джерсона.

– Да, приблизительно.

– То есть находимся уже в зоне устойчивых льдов.

– Сказавши правду, доцент, я уже так разочаровался в правдивости всех этих зон и границ, нанесенных на наши карты, что не был бы удивлен, если бы мы еще сутки шли чистой водой, хотя, по всем наблюдениям прежних лет, и должны уже давно быть во льдах.

– Имейте больше уважения к тем, кто производил эти наблюдения, капитан. Большинство из исследователей заплатили своей жизнью за право нанести на карты вот эти тоненькие пунктиры вероятных границ льдов и стрелки течений… Возьмем хотя бы то место, где мы сейчас находимся. Если мне не изменяет память, в 1827 году оно явилось крайней точкой похода Парри. А вот немного к весту от нас остался путь наших с вами соотечественников, моего – Амундсена (велика его память!..) и вашего – Эльсворта. Помните, чего только они не пережили в мае 1925 года, чтобы иметь возможность полюбоваться с высоты птичьего полета красотой тех самых льдов, к которым мы с вами теперь подходим… А смотрите, еще немного, и мы с вами пересечем линию, которую в течение трех лет прочерчивал на карте мой славный соотечественник Хансен. Ведь где-то здесь, совсем недалеко от нас, пролегает конец его знаменитого дрейфа на «Фраме».

– Да, исторические места, доцент, – задумчиво сказал Билькинс. – Какие имена, какое мужество, сколько знаний! И все-таки, доцент, ни мужество, ни знания не позволили ни одному из обладателей этих имен, перед памятью которых я преклоняю голову, проникнуть в то белое пятно, к которому теперь идет мой «Наутилус»… А ведь «Наутилус» пройдет, доцент. Должен пройти! Мы, янки, верим только в здравый смысл и математику. Мой «Наутилус» – это только вещественное оформление нескольких уравнений, то есть продукт той же математики. А математика никогда не ошибается… если, конечно, люди не путают знаков в уравнениях. Если мы с вами не перепутаем при разрешении своего уравнения ни одного знака, мы будем там, куда упирается моя курсовая черта. И, пройдя неисследованную зону, выйдем прямо к Берингову проливу.

– А если знаки будут перепутаны?

– Тогда прошу не взыскать. Все, что представляется вам в данный момент величинами положительными, в том числе и вы сами, по всей вероятности, превратится в нечто иррациональное, в мнимость, в фикцию, доцент!

– Это хорошо, что вы отдаете себе во всем отчет, капитан.

– Янки, доцент, всегда и во всем отдают себе отчет… Впрочем, на этот раз, кажется, и янки заболтался. Мы идем на сближение со льдом, и просветов не видно. Вероятно, настало время погружаться.

У Зуля невольно пробежали по спине мурашки.

– А вы не думаете переждать немного?

– Что переждать?

– Ну, пока лед, может быть, отойдет.

– Лишнее. Давайте-ка собираться вниз.

Двадцать семь лет прошло с тех пор, как Зуль впервые вошел на своем судне в лед. С тех пор он перестал бояться льда и смело входил в него на утлых деревянных шхунах и на больших железных пароходах. Он безбоязненно колесил по белым просторам на лыжах. А русские большевики научили его даже тому, как следует ломать лед носом корабля и пробираться там, где раньше Зуль умел только пережидать. Но Зуль никогда еще не вдумывался в то, что будет он испытывать, спускаясь под лед.

Только теперь, когда люди, гревшиеся на палубе, поспешно убегали вниз, Зуль понял, что спуститься под лед – это не то же самое, что ходить по нему на лыжах. Беспредельная белая крышка толщиною в несколько метров, которая должна будет непроницаемо отделить его от привычного белого сияния снега, от бледного солнца, пугала. Зуль нехотя согнулся, чтобы влезть в рубку. Над головой громыхнул сталью тяжелый люк, и матрос стал его быстро задраивать. Под ногами Зуля зловеще звенели ступеньки трапа. Дизеля прекратили работу, и в лодке воцарилась тишина, как в пустой бочке.

Спустившись в центральный пост, Зуль застал уже всех на своих местах. Тишину дробно разорвал резкий звонок. Билькинс приник к окуляру. Ему было видно, как на перископ быстро надвигается белая полоса льдов. Ее края разорваны черными пятнами редких и узких разводьев. Не могло быть и речи о том, чтобы воспользоваться ими для прохода лодки.

Когда до льдов оставалось не больше полутора миль, Билькинс отдал распоряжение:

– К погружению!

Одновременно по лодке разнесся новый резкий звонок. Люди экипажа застыли на своих местах с руками, лежавшими на рычагах механизмов. Снова прозвучал голос капитана:

– Заполнить балластные!

Зазвенела вода, устремившаяся в главные цистерны. Глубомер едва заметно дрогнул. Зуль, не отрывая глаз, следил за его показаниями.

И опять Билькинс крикнул:

– Заполнить носовую!

Матрос поспешно открыл клапан носовой дифферентной цистерны и повернул рычаг манипулятора. Лодка едва заметно качнулась на нос.

Рулевые на горизонтальных рулях неподвижно сидели на своих низеньких железных табуретах, внимательно следя за каждым движением старшего офицера, передающего им команды Билькинса.

Лодка медленно погружалась. Она шла теперь на глубине перископа. Билькинс, впившись в скользящие навстречу льдины, оттягивал полное погружение. Только когда казалось, что вот-вот перископ должен разбиться о сверкающие прозрачной голубизной изломанные бока льдин, Билькинс оторвался от окулятора и скомандовал полное погружение.

Рулевые налегли на горизонтальные рули. Лодка дала еще больший дифферент на нос, и глубомер стал быстро менять свои показания.

Билькинс повернулся к несколько ошеломленному Зулю.

– Итак, доцент, только тогда, когда этот прибор скажет нам, что у нас над головой нет больше льда, мы сможем снова увидеть свет так надоевшего нам незаходящего солнца.

– Я очень хотел бы, чтобы это было раньше, чем солнце закончит свой летний путь.

– Ну, в этом-то мы можем быть уверены.

Уходя, Билькинс сделал приветственный жест.

Зуль посидел еще немного в тесной коробке центрального поста, с интересом наблюдая за работой вахтенного начальника, следившего за ходом судна под водой, и тоже пошел в отведенный ему угол кормового кубрика. Здесь было так же тесно, как и во всех остальных помещениях лодки. Зуль попробовал сосредоточиться на чтении, но ничего не вышло. В голове звенело от непрерывного мощного гула электромоторов, сменивших остановленные с момента погружения дизеля. В их ровный гул тонким певучим голосом вонзалось пение динамо. Прямо над головой широким звеном шипела вентиляционная магистраль. Не выпуская книжки, Зуль устроился на рундуках и незаметно для себя заснул.

Тем временем Билькинс вместе со старшим штурманским офицером сидел в радиорубке Вебстера. В отличие от всех остальных помещений лодки, здесь царила полная тишина. Ни гул мотора, ни пение динамо не проникали сюда сквозь толстую пробковую обшивку переборок. С сосредоточенным видом Вебстер медленно поворачивал лимб гониометра, стараясь найти правильное положение контура для сигналов, непрерывно подаваемых ему норвежской радиостанцией со Свальбарда и советской станцией с Земли Франца Иосифа. Но сигналы все время оставались недостаточно четкими, и Вебстер никак не мог сделать засечек. А засечки были нужны Билькинсу. Нужно было проверить свое местоположение, исчисленное по приборам и показаниям лага.

Ожидая результатов возни Вебстера, Билькинс вполголоса разговаривал со штурманом. Штурман высказывал сомнение в правильности курса, избранного Билькинсом:

– Стоит ли нам так сильно уклоняться к зюйд-осту, сэр?

– Да, я считаю это наиболее правильным. Этим курсом мы примерно до траверса Северной земли и Таймыра будем идти навстречу холодным течениям, идущим со стороны Берингова пролива и устремляющимся в проход между Шпицбергеном и Гренландией. Таким образом, мы меньше всего рискуем деривацией. Зная по наблюдениям Норденшельда и Нансена скорость этих течений, мы с известным приближением можем внести поправку в показания лага. Кроме того, здесь мы постоянно находимся вблизи пути, пройденного при дрейфе «Фрама», а это вместе с наблюдением Каньи 99-го года дает нам возможность хоть сколько-нибудь судить о склонении наших магнитных компасов. И если мы затем приблизительно на координатах 110 в.д. и 83 с.ш. изменим курс под прямым углом к первоначальному, то есть примерно на норд-ост, то пойдем почти перпендикулярно течениям и войдем в неисследованную зону с самой интересной в геологическом отношении стороны.