Текст книги "Что создано под луной?"

– Они называли разными богами – различные проявления одного Бога.

Дальше шло элементарное развитие представлений.

– От деталей – к целому?

– Пожалуй. Знаешь, что является главным из того, что Отец дал людям?

– Что?

– Диалектика…

– Крайст, но ведь очень многие известные и просвещенные люди выступали против религии и предлагали жить без нее.

– Жить без религии – это не самый плохой способ жить без религии.

– А какой же способ самый плохой?

– Самый плохой способ жить без религии – это воевать за нее с пулеметом в руках…

Риоль еще о многом хотел спросить Крайста, но в это время их нагнала телега, запряженная сытой и, видимо оттого ленивобредущей, лошадью.

На телеге, поверх сенной покладки, на брезенте сидела пожилая женщина в белом платке и поношенном шушуне.

И лошадь, и женщина, казалось, дремали, и если бы Искариот, задравший шляпу на затылок и упиревший кулаки в бока, не крикнул бы: «Тпру-у!» – они бы так и проехали мимо.

– Подвези, бабка!

– Садитесь.

– Бабка, а где здесь трактир?

– Трактир? – удивленно переспросила женщина, – Да, как везде – возле церкви…

* * *

Вскоре, вдоль дороги стали появляться первые дома окраины небольшого городка.

Эти дома были либо каменные, либо деревянные, на каменном фундаменте. Окруженные высокими заборами с широкими дубовыми воротами – они напоминали маленькие, семейные крепости.

И каждый из них различался между соседними ровно на столько, на сколько, по-видимому, различались семьи, жившие в них.

То есть, были очень похожи друг на друга.

Следом, ближе к центру городка, дома пошли трех и четырехэтажные. Теперь уже сплошь каменные.

Телега выехала на не большую площадь, посреди которой стояла круглая афишная будка, вокруг которой прогуливался полный человек в темно-синем галифе с красными лампасами и белом сюртуке с металлическими пуговицами.

На одном боку у этого человека висела сабля, на другом – кобура с наганом.

Этот человек, безусловно, был местной властью, хотя он, очевидно, не знал – чем бы ему заняться.

С властью, не только местной, это случается не редко…

– Вот: кому – церковь, кому – трактир, – проговорила женщина, останавливая лошадь.

– А это, что за дом на площади? – спросил Искариот.

– Синематограф.

– Тогда, начнем с трактира, – Искариот, сделал вид, что не заметил осуждающего взгляда Крайста, – Синематограф – потом.

В полуподвальное помещение трактира, вниз, вела довольно широкая лестница, и Крайст, Риоль, Искариот и их спутницы спустились по ней без толчейных проблем.

Зал трактира оказался, на удивление большим, и, не смотря на полуподземное положение, довольно светлым.

Ближе к входу стояли обыкновенные струганные столы, а дальше, в той стороне, где у стены на некотором возвышении находилось пианино, столы были покрыты почти белыми скатертями.

За одним из столов собралась группа бородатых людей в длинных сюртуках, от карманов которых тянулись на грудь массивные золотые часовые цепочки.

Люди во весь голос что-то обсуждали, склонив головы, друг к другу, но из-за того, что говорили они, собрав головы в пучок – разобрать слов, было почти невозможно.

Еще дальше, за столом возле пианино сидели два офицера в эполетах и аксельбантах. Они держали свои длинные сабли между ног, обутых в начищенные до блеска сапоги. Компанию офицерам составляли две женщины в светлых платьях. Плечи женщин покрывали накидки, у одной – белая, горностаевая, у второй – темно-коричневая с рыжеватыми подпалинами, соболиная.

Офицеры и дамы явно занимались только сами собой и не обращали ни на кого внимания.

Веселые, независимые и немешающие – самые лучшие сотрапезники.

У них была своя форма коллективной самодостаточности.

Под звон бокалов от их стола донеслось:

– …До Царя далеко, до Бога – еще дальше! – на что Искариот, подойдя к одному из офицеров, приподняв шляпу коричневого цвета, тихо сказал:

– К взаимному удовольствию и людей, и Бога, этого наверняка никто никогда не знает…

Искариот выбрал стол посреди зала, и к нему тут же подошел, вернее, подлетел, молодой человек в белой косоворотке. Его волосы были расчесаны на такой прямой пробор точно по середине головы, что могло показаться, что ими занимался не парикмахер, а математик-геометр.

– Что угодно господам? – на согнутой руке молодого человека откуда-то появилось полотенце, словно баня тоже входила в меню.

– Мяса, мяса и еще раз мяса! Вина, вина и еще раз вина! – сказал ему Искариот, и уже тише, на ухо Риолю: «Женщины с офицерами, на мой взгляд, черезчур худы».

Крайст услышал эти слова:

– Так бывает часто: хотим получить душу женщины, а оцениваем ее в сантиметрах и килограммах…

Риоль оглянулся на офицерских спутниц, и тут же ощутил три одновременных толчка по ногам под столом.

Один справа.

Один слева.

Один спереди, почти под колено.

Справа от Риоля сидела девушка, нарисованная углем.

Слева – девушка, скачанная с интернета.

Напротив него – девушка, нарисованная акварелью. И Риоль быстро оценил: «У своих женщин свои знаки внимания, на знаки внимания к несвоим женщинам…»

Когда перед ними появилось дымящееся мясо в глиняных горшочках, разварной картофель на блюде, соусник и несколько плошек с маринованными грибами, малосольными огурчиками и ломтиками ветчины, до Риоля донеслись слова из-за соседнего стола:

– Кабы не подвел бы ты нас, Порфирий Мефодьич?

– Да уж, дело начинаем большое, и без хлебных барж – все убыток понести можем, Порфирий Мефодьич, – видимо, эти слова услышал и Искариот, потому, что он сразу прислушался, а тот, кого называли Порфирием Мефодьичем, поднялся и, осеняя себя крестным знамением, громко сказал:

– Даю купеческое слово, что баржи будут в верховьях Камы не позднее, чем на Петра и Павла. В чем – Богом клянусь!

– Не упоминай Господа всуе, – громко, так, чтобы слышали все, проговорил Искариот.

– Ничего себе – суя, – ответил ему Порфирий Мефодьич, – семьсот тысяч золотом!

Искариот задумался на миг, почесал затылок и согласился:

– Да, семьсот тысяч золотом – это не суя…

Никто не обратил внимания на то, что через несколько минут в зале появился и сел за стол без скатерти у самого входа, молодой человек в студенческой тужурке, слегка помятой, как и сам молодой человек, и без половины положенных пуговиц.

Вид тужурки выдавал прошлость причастности к студенческому сообществу, а взгляд молодого человека – нынешность причастности к наркотикам или идеям социал-демократизма.

В этом салате всегда трудно отделить одно от другого, так, как явления это, хотя и разные по сути, но имеют очень много одинаковых проявлений.

Впрочем, если задуматься, то и по сути – они не такие уж разные…

Вновь пришедший судорожно сжимал и разжимал пальцы рук в подобие кулаков – такие руки довольно часто встречаются у людей, не знакомых с физическим трудом не в силу занятости умственным, а по причине неспособности ни к первому, ни ко второму.

Глаза молодого человека бегали.

Не как бегают лошади в табуне, вырвавшиеся из загона, а как тараканы по столу после включения света на кухне.

А его очевидная ничтожность в обществе заменялась решительностью самоубийцы, уже сделавшего последний шаг в пропасть, но еще не успевшего ужаснуться соделанному, для того, чтобы начать жалеть себя.

Таким, акт действия, заменяет его смысл.

Такие думают, что на них смотрит весь мир, не понимая и не желая знать, что мир, может быть не без последствий для себя, не обращает на них никакого внимания.

Все это Риоль отметил профессиональным взглядом наблюдателя, и первое впечатление не вызвало у него никакого напряжения.

Но, неожиданно, с криком: «Смерть начальнику контрразведки! Да здравствует свобода!» – бывший студент выхватил из-под одежды завернутый в грязную газету сверток, и запустил им в сторону офицеров.

– Бомба, – меланхолично отметил Искариот, в тот момент, когда Риоль, с реакцией опытного астролетчика на нештатную ситуацию, перегнулся через столешницу, уставленную тарелками, сгреб девушек в охапку и попытался затолкнуть их под дубовый стол, при этом, прикрывая собой Крайста.

Взрыв в замкнутом помещении – это всегда взрыв вдвойне.

Огонь, дым, штукатурка со стен, удушающая взрывная волна.

Потом крики и стоны людей.

Еще живых, и уже почти мертвых.

Риоль схватил Крайста за плечи, всем телом подталкивая девушек, потащил своих спутников к тому месту, где должен был находиться выход, теперь невидимый в дыму.

У самых дверей на полу лежал бывший студент, слегка оглушенный, но не потерявший сознания и не получивший ни одной царапины. Он размазывал сопли и слезы по своему испуганному лицу.

Проходивший мимо него Искариот, не удержавшись, изо всех сил пнул бомбиста в ребра, и, сплюнув так, что попал ему прямо в глаз, презрительно выдавил из себя:

– Недоносок. Начальник контрразведки – полковник, а это были штабс-капитаны.

И женщины с купчишками – тем более, не причем.

– Что это было? – спросил Риоль, когда они оказались за дверями, к которым уже подъезжали, звеня своими колоколами, пожарная конка и санитарная карета, бежали жандармы, – Нельзя же бомбу называть борьбой за свободу?

– Это терроризм, – ответил Крайст, и в его голосе вновь прозвучала грусть.

Отдающая горечью.

– Где же кончается борьба за свободу и начинается терроризм?

– Терроризм начинается там, где предметом нападения являются заведомо невинные люди…

– Скажи, Крайст, что, Бог простит этого студента, если кто-нибудь за него помолится? – спросил Риоль, и Крайст, тяжело вздохнув, ответил:

– У Бога есть более важные дела, чем прощать кого ни попадя…

* * *

Только оказавшись вдалеке от площади, среди мирных, уютных домов, глядящих на улицы окнами, местами прикрытыми дворовыми деревьями, они смогли, не то, чтобы упокоиться, скорее, установить некоторую дистанцию между собой и тревогой.

– Крайст, тебе не кажется, что мир сошел сума?

– Я могу отвечать только за себя и за своих спутников, – ответил Крайст, но, взглянув на зевнувшего Искариота, добавил:

– Впрочем, иногда я сомневаюсь даже в них…

– Интересно, – проговорил Искариот, – Нам не везет только с обедами, или это глобальность в моих пределах?

– Нас не расстреляли, не вздернули на дыбу, не раздавили в толпе, не подорвали бомбой – слегка призадумавшись, ответил Крайст, – Если, это называется: «Не везет…» – то, что же такое – удача?..

– Ладно, мы-то как-нибудь, а девчонок все равно кормить надо. Сделаем так: на ближайшем рынке купим мяса и всего остального.

И приготовим все это на костре, – сказал Риоль, глядя на девушек.

Это был один из первых выводов, который он сделал за время их путешествия: красотой мало восхищаться.

Ее необходимо хорошо кормить…

– Идея не плохая, – согласился Искариот, – Про вино нужно не забыть.

– Только давайте заберемся куда-нибудь в дикие места, туда, где нет людей.

– Дикие места там, где люди есть, – вздохнул Искариот, а потом добавил:

– Там, где людей нет, просто – нетронутые…

– Это было бы очень романтично, – улыбнулась девушка, скачанная с интернета.

– Романтика – это просто выдумка тех, кто не знает, что такое приступ радикулита.

Потому, что романтика связана не с отдыхом, а с работой.

– И, что же такое – романтика?

– Это интересная работа, норму выработки в которой определяет не начальство, а собственные человеческие интересы…

– Ну, а для души? – девушка, скачанная с интернета, не хотела мириться с утилитаризмом романтики.

– В любом случае, романтика – это экзотика, объединенная с мечтой.

Ее нельзя подменять просто экзотикой или просто мечтой…

– А мечты часто исполняются?

– Бывает. Только нельзя забывать, что мечты – это очень дорогой способ исполнения желаний…

…Рынок оказался на ближайшей улице, и они не без труда – слишком велик был выбор – набрали все, что им было нужно.

Лишь однажды Искариот слегка поторговался из-за стоимости квашеной капусты.

– Теперь – куда?

– Прямо по улице, – ответил Крайст без раздумий, – Те дороги, что не ведут в город – ведут из города.

– А мне кажется, – подискуссировал Искариот, – Это одни и те же дороги.

Все зависит только от направления пути…

Сразу за последними домами города, отступив от него не большим, ухоженным огородами полем, начинался лес.

Достаточно густой, чтобы называться лесом без кавычек.

Но не слишком темный, чтобы скрыть блеск воды озера или пруда, приблизительно в километре впереди. И через четверть часа все шестеро вышли на пологий травинисто-песчанный берег.

Ровный и сухой.

Окруженный кустарником, подступавшим к камышам у тихой воды, над которой, дружа и с водой, и с воздухом и устраняя между ними грань, ютился неплотный туман.

Как раз такой, что не мешал видеть, но способный сделать дальнюю перспективу расплывчатой, не уничтожая ее…

Существуют места для тех, кто устал от дороги – например разнозвездочные отели или кладбища. В таких местах все должно быть удобно, тихо, перспективно и, по-своему, уютно, даже если все это лицемерие.

А есть места для тех, кто просто хочет сделать привал в пути. Там обязательно, под легким ветерком, листья деревьев шелестом переговариваются между собой о нынешнем, не входя в спор, не требуя к себе внимания и не давая лживых обещаний.

Тем самым, делая себя правдивей самой честной газеты…

Крайст присел на поваленной бревно и вытянул худые ноги, обутые в стоптанные ботинки. Риоль и Искариот принялись подыскивать место для костра. Девушка, нарисованная акварелью и девушка, скачанная с интернета, стали разбирать поклажу, а девушка нарисованная углем, пошла к озеру.

Попробовав воду рукой, она крикнула:

– Какая чистая и теплая! Девчонки, пойдемте купаться!

– Все правильно, – вздохнул Искариот, – Готовить мясо – это занятие для мужчин.

– А в чем будем мясо готовить? – спросил Риоль, – Кастрюлю-то мы купить забыли.

Крайст зачерпнул своей ладонью прибрежную глину, но Искариот остановил его:

– Тут у меня в кустах кое-какая посуда припрятана, – проговорил он, ухмыляясь и вытаскивая из-под ближайшего куста узел, в котором оказались и кастрюля, и сковородка, и тарелки с вилками, и даже не большой тубус с салфетками.

– У тебя, что, по всему земному шару что-нибудь припрятано?

– Это, Крайст, дает мне возможность подтвердить еще одну непреложную истину, о которой люди часто забывают.

– Какую?

– Боги не для того, чтобы горшки обжигать…

На берегу, девушки стали раздеваться.

Купальников у них не было, и они просто обнажались.

Искариот, глядя на них, проговорил:

– Если женщина – это зло, то из двух зол, я бы выбрал самое красивое, – Риоль услышал эти слова и, улыбнувшись, спросил:

– Что же делать сразу с тремя такими красивыми злами? – на что Искариот, пожав плечами, как человек, получивший вопрос, ответ на который был ему очевиден, сказал:

– Радоваться их существованию…

– Что ты так на нас смотришь, Искариот? – спросила девушка, нарисованная акварелью, – Разве твое мировоззрение позволяет тебе смотреть на то, как женщина раздевается?

– Милое создание, передо мной раздеваются сразу три красавицы – куда же ты хочешь, чтобы я смотрел?

И потом, вы так прекрасны, что на вас можно смотреть и без всякого мировоззрения…

– Когда культурный человек видит обнаженную женщину, он отворачивается, – не очень уверенно, и, видимо оттого тихо, проговорил Крайст. Искариот ответил ему, тоже, впрочем, негромко, скорее размышляя про себя, чем утверждая:

– Это – не культурный.

Это просто – дурак…

Место, где они остановились, было очень красивым, той естественной красотой, которая легко, без усилий и необременительно входит в гармонию с человеком.

Если человек не загружен суетой, он ощущает красоту легко и естественно.

Красота – это гармония явления с человеческим опытом.

В мире вообще, очень много красоты.

Красивые рассветы и красивые дети, красивые жилища и красивая одежда, красивые женщины, в конце концов.

Или – начале начал.

Но красота – это единственное, чего не бывает слишком много.

– Крайст, красота спасет мир? – спросил Риоль, глядя на уходящих к воде девушек.

– Нет. Но красота может сделать мир стоящим спасения…

Крайст видел взгляд Риоля, обращенный на девушек, и улыбался так, как умел улыбаться только он – и грустно, и смущенно, одновременно. А над водой разносились голоса, веселые и такие тонкие, что находили себе путь по грани между водой и туманом.

Теперь, когда девушки отошли от берега на достаточно глубокое место, их тела скрылись в серебристой бирюзе озера, а над водой были видны только их головы.

– Пожалуй, я тоже искупаюсь, – Риоль произнес эти слова, ни на кого не глядя, и потому не заметил ухмылки Искариота. А Крайст повторил первое слово из фразы Риоля, только с иной интонацией:

– Пожалуй…

Пока на огне костра закипала вода в ведре, Крайст прилег на траву, вытянув свои худые ноги и прикрыв глаза. Искариот наблюдал за купающимися, без труда различая над водой головы: длинноволосую, черную как смола – девушки, нарисованной углем, белокурую, с волосами до плеч – девушки, нарисованной акварелью, и короткостриженную шатенку – девушку, скачанную с интернета.

Голова Риоля интересовала Искариота поскольку, тот находился рядом с девушками.

Туман отступал, и постепенно у кромки воды появились отблески лучей высоко стоявшего солнца.

На такой огонь на воде можно смотреть бесконечно.

Залюбовавшись отраженными водой солнечными лучами, Искариот не сразу заметил, что над поверхностью остались только две головы – девушки, нарисованной углем, и девушки, скачанной с интернета.

При этом, хотя может, ему только показалось, Искариот услышал смех девушек, который больше походил ехидные смешки.

Через некоторое время из камышей появился Риоль. Он осмотрелся по сторонам, потом протянул руку в сторону прибрежной зелени, и оттуда появилась, опираясь на руку Риоля, девушка, нарисованная акварелью.

И вновь в воде оказалось четыре головы, но не успел Искариот поиронизировать по этому поводу, как две головы вновь исчезли. Теперь остались девушка, нарисованная акварелью и девушка, скачанная с интернета, а Риоль и девушка, нарисованная углем, растворились в камышах.

– Жаль, что никто не додумался оставить на берегу стог сена. Впрочем – камыши – это тоже довольно поэтично, – усмехнулся Искариот.

Когда над водой в третий раз осталось только две головы: девушки, нарисованной углем и девушки, нарисованной акварелью, а Риоль скрылся на берегу, теперь с девушкой, скачанной с интернета, Искариот, посмотрев на дремавшего Крайста, подумал: «Интересно, что ты мог бы сказать по этому поводу?» – Крайст, не открывая глаз, проговорил:

– Что у астролетчиков отличная физическая подготовка…

– Наверное, что-то такое было и у Адама и Евы? – на эти слова Искариота, Крайст вздохнул:

– Да, только со временем процесс стал более разнообразным.

И люди всему учатся сами – без подсказок Змея…

– И все-таки, души они взяли от Адама и Евы, – сказал Крайст. Искариот не стал с ним спорить. Но отойдя в сторону. В раздумье, прошептал:

– Большой еще большой вопрос – кто сделал больше для формирования человеческой души: Адам и Ева или Авель и Каин?..

Девушки вернулись на берег, и мелкие капли воды заблестели на их телах, как росинки на траве. Эти капельки преломляли в себе лучи солнца, создавая некое подобие радуги.

Только, микроскопических размеров, таких, что глаз почти не видит, а лишь ощущает радужность.

Риоль появился у костра, когда вода в ведре закипела, и Искариот стал резать мясо большим широколезвенным ножом. Крайст тоже занимался провизией.

Риоль заметил, что Крайст не смотрит на него и, понимая, что тот мог все видеть, смущенно, перебарывая неловкость, проговорил:

– Я тебя попрошу… Ну, во общем… ты Эйле ничего не рассказывай.

– Не беспокойся. Эйла еще не родилась.

– А, что же, – в некоем замешательстве спросил Риоль, – Что же она сейчас?

– Искра надежды в глазах ее предков…

– Давай, – сказал Риоль, – Я помогу тебе. А-то как-то неловко – все заняты делом.

Наверное, только ангелы на небе отдыхают с утра до вечера…

– …Кем ты была до того, как окончила курсы в «Макдональдсе»? – спросил Крайст девушку, скачанную с интернета.

– Работала закройщицей на мебельной фабрике. Только там мало платили.

– Вот видишь, Риоль, иногда ангелы работают закройщицами.

– Ангелы? – переспросил Риоль, мгновенно ощутив, что означает слово: «Ошарашенный».

Его слова запнулись, словно наткнувшись на невидимую преграду, но услышав ответ Крайста:

– Да, – не пожелали отступить, как будто рассчитывали на то, что преграда окажется непрочной или временной:

– Так – это ангелы?!

– Да.

– Значит, я занимался «этим» с ангелами?!

– Да.

– Что же ты меня не предупредил?

– Зачем? Ведь это – не в первый раз.

– Как, не в первый раз?!

– Знай, что каждый раз, когда ты занимаешься «этим» – ты занимаешься этим с ангелом…

Разжигавший костер Искариот пробормотал себе под нос, тихо, так, что его никто не услышал:

– Ангелы иногда соответствуют своему времени даже больше, чем время соответствует самому себе.

Для женщин наши спутницы слишком оптимистично относятся к целомудрию. Для ангелов они слишком скептически относятся к величине мужских недостатков…

* * *

– Все обсуждаете что-то? – проговорил явно изголодавшийся Искариот.

– Что же может быть важнее стремления к истине? – ответил ему Крайст вопросом на вопрос.

– Терпимость к ней…

– Мы будем обедать или философствовать? – спросил Искариот, заправляя салфетку за воротник над галстуком.

– Мы будем обедать, – ответил Крайст, – Иногда, обед – это лучшая философия…

Нет ничего более бессмысленного для понимания природы, чем наблюдение животных в неволе и людей на свободе.

– Как приятно, – проговорил Искариот, собирая хлебом остатки подливы со дна тарелки и отправляя их в рот, – Как приятно на сытый желудок поговорить о чем-нибудь хорошем.

Почти так же приятно, как поговорить о чем-нибудь плохом – на голодный.

– И какие слова тебе приходят на ум? – улыбнувшись, спросил Крайст.

– Поешь хорошо – и, кажется, что денек выдался удачный, – проговорил Искариот, видимо предполагая, что такое утверждение не может быть подвергнуто сомнению.

– Нас попытались расстрелять, чуть не отправили на дыбу, едва не растерзали в толпе и чудом не подорвали бомбой. Если это удача, то, что же такое – неудача? – грустно улыбнулся Крайст.

– Крайст, – не удержался Риоль, – Совсем недавно ты называл сегодняшний день – удачным для нас. И это была правда.

– Для нас – да. Правда – удачный день.

Но, может, это неудачный день для правды, – вздохнул Крайст.

Услышав эти слова Крайста, Искариот, отойдя в сторону, тихо сказал:

– Как и всякий другой…

– Эх, – погладив живот, приятно вздохнул Искариот, видимо не желая больше касаться такой скользкой темы, как правда, – Спасибо, Господи, что ты нас создал!

– А если серьезно, – Риоль отложил тарелку на траву, – Бог создал людей по своему образу и подобию?

– Да. Только не забывай, что в своем творчестве, Всевышний просто вынужден был быть сюрреалистом…

– Значит, мы созданы по образу и подобию Бога? – словно размышляя над чем-то, повторил Риоль, но Крайст мягко перебил его:

– Да. Но не это важно.

– А что?

– То, что свою жизнь люди строят – по своему образу и подобию…

– Может, для Бога, люди – это что-то иллюзорное?

– Любой творец вынужден выбирать: что он считает иллюзией – жизнь, или свое творение…

– Почему же Творец задал людям вечные вопросы, но не дал вечных ответов?

– Потому, что вечные вопросы людям – это предпосылка их поиска своих ответов в каждое конкретное время…

– Крайст, скажу тебе откровенно: мне иногда кажется, что ты говоришь не с нами, а сам с собой.

– Риоль, говорить самому себе – это улыбаться девушке в темной комнате…

– Скажи, Крайст, а как же – главный вопрос философии?

– Тебя интересует – что первично: идея или материя?

– Этот вопрос интересует мыслителей всех времен.

– Ничто не первично, – Крайст увидел удивленный взгляд Риоля и пояснил, – Материя является носителем идеи, и, в тоже время, сама организуется под воздействием той идеи, носителем которой является.

– Крайст, а мысль – материальна?

– Слава Создателю – нет.

– Почему?

– Потому, что тогда люди разрушили бы вселенную, насоздавав пороков.

– Разве пороков мало сейчас?

– Не мало. Просто пороки сейчас величиной с человека.

А были бы величиной с его фантазию…

– Скажи, Крайст, каяться должны все?

– Знаешь, Риоль, исповедь – это, кроме всего прочего, профилактика души.

– Интересно, в чем должны каяться честные, безгрешные люди? – усмехнулся, до этого молча слушавший разговор Крайста и Риоля, Искариот. Мягко улыбнувшись и, ни на кого не глядя, Крайст ответил:

– У безгрешных просто плохая память…

Риоль давно заметил, что когда Искариот спорил, или делал вид, что спорит с Крайстом, в его лице появлялось что-то кошачье: ехидное, податливое, комнатное и, в то же время – мелкохищническое, способное охотиться и похищать, но не желающее лишаться миски с молоком.

Его зубы обнажались, но этот оскал больше походил на своеобразную улыбку.

При этом, Искариот никогда не спорил с самим Крайстом, а только с элементами того, о чем Крайст говорил.

Так спорят люди, связанные на век, и понимающие это…

– Исповедовавшийся человек уверен, что живет в правильнейшем из миров, – задумчиво и немного грустно, словно догадываясь о том, что скажет в ответ Искариот, продолжил свою мысль Крайст. И Искариот не удержался:

– А атеист ужасается тому, что это, может быть, так и есть.

И, что другие миры – еще хуже…

– Мне интересно слушать ваш разговор, и интересно задавать тебе вопросы, Крайст. Но ведь мы все время сталкиваемся с тем, что люди не понимают друг друга, – Риоль на мгновенье умолк, подыскивая слова.

– Я знаю, какой вопрос ты хочешь задать, но ты должен сформулировать его сам.

– Когда люди перестали понимать друг друга? – нашел слова Риоль. Крайст ответил, и тоска выправила его фразу:

– Как только изобрели речь…

– Крайст, а ты хотел бы переделать мир?

– Может быть, и захотел бы.

Если б это было возможно.

– Разве для тебя есть что-то невозможное?

– Меня могут ограничивать мои сомнения.

– А разве могут быть сомнения там, где людей наставляют на путь истинный?

– Путь истинный?.. А ты всегда понимаешь, что это означает?

– Не всегда, – честно признался Риоль.

– Вот и я – тоже…

– Риоль, – проговорил Крайст, и его глаза в этот момент были такими, как у близорукого человека только что снявшего очки, – Мне свойственно все, что свойственно людям: и сомнения, и боль, и разочарования.

Из всех людских черт, мне недоступна только ненависть.

– Ну, а как же, например, последний прокуратор Иудеи Понтий Пилат? Ведь он вынес тебе приговор. Даже к нему ты не испытываешь ненависти?

– Он сам – жертва, – глаза Крайста потускнели. Теперь он явно находился не у костра, а где-то в прошлом, в своих воспоминаниях.

– Жертва? – Риоль и не пытался скрыть своего удивления, – Жертва чего?

– Ты помнишь, что перед тем как сказать: «Я умываю руки», – он дважды отказывался утвердить приговор?

Но народ настаивал.

– Помню.

– Так, вот – Понтий Пилат – это первая жертва демократии…

– Выходит, демократия не такая уж хорошая вещь?

– У демократии есть всего один недостаток, Риоль.

– Какой?

– Если дураков больше – остальные вынуждены жить по законам, выбираемым дураками.

Даже если эти законы самим дуракам не нравятся…

Между тем, солнце, пройдя положенный ему путь, отчитавшись перед людьми в своем существовании, сначала просто коснулось горизонта, потом превратилось из круга в эллипс, словно подмигивая на прощанье, и, наконец, спряталось за окоемом, напоследок сверкнув краем и повеселив природу последним лучом.

Вслед за этим начало гаснуть небо, демонстрируя свою солидарность с главным светилом, делая каждый предмет ближе и значительней.

Искры костра возносились и гасли, не успев достигнуть земли.

Их жизнь была короткой, но завершали ее они в полете.

Не успевая что-нибудь осветить, но все-таки делая свое таинственное дело.

– Похоже на метеориты? – сдаваясь этой зачарованности, спросила девушка, скачанная с интернета.

– Нет, – ответил Риоль, – Метеориты холодные, а искры костра теплые.

Метеориты – что-то далекое, а искры – близкое, земное.

Это так, хотя я не знаю, чем именно метеориты отличаются от искр костра на вид.

В глазах Искариота на мгновенье блеснул отсвет костра, но тут же растворился в темноте:

– Тем же, чем отличается глянцевая обложка с портретом кинозвезды от встречи с любимой…

Видимо, такой уход в лирику привел Искариота в смущение – цинизм всегда обладает большей защищенностью – и он, постояв немного без дела, но, все-таки взглянув на зажигающиеся звезды, отправился к ближайшим кустам, и принес оттуда несколько спальных мешков:

– Кто – как, а я – спать.

Риоль, видя, что у костра они с Крайстом остались одни, спросил:

– Ты не устал?

– Нет, мне приходилось заниматься более тяжким трудом, чем ходить по земле.

– Тогда посидим еще немного.

– Конечно. Ведь у тебя накопилось много вопросов.

– Если бы это были только мои вопросы, я не стал бы отрывать тебя от сна.

– Поговорим, но помни, что правильные ответы получает только тот, кто умеет ставить правильные вопросы…

– Крайст, аргументируя свои собственные поступки, люди очень часто кого-то цитируют.

– Цитируют обычно те, у кого нет собственных аргументов.

– Но чаще всех цитируют тебя?

– Цитируют значительных – великим приписывают чужие мысли.

– Крайст, о тебе говорят постоянно.

Говорят и взрослым, и детям, – почувствовав, что Риоль возбуждается, Крайст мягко остановил его:

– Если меня ставят в пример детям, значит, думают, что я уже ни на что не годен.

– Ты легко даешь нам путешествовать во времени.

– Риоль, каким бы запутанным не был путь из настоящего в прошлое, помни – путь из прошлого в настоящее, еще запутаннее…

– Но ведь время и мир крепко связаны между собой, – проговорил Риоль, подбрасывая в начавший угасать костер, высушенные временем сучья – первые, еще доугольные, источники искусственной энергии на земле.

– Если мы заговорили о времени, то весь мир попросту состоит из того, чего не хватает…

– Если это не слишком больно тебе, скажи – почему ты не повел нас в то время, когда тебя распяли? – услышав этот вопрос Риоля, Крайст не надолго задумался, подкинул еще несколько сучьев в костер, отчего пламя стало ярче и осветило его грустное лицо:

– Знаешь, Риоль, это было ни к чему. Ведь обычные стрелки часов – это тоже распятие…

– И все же, история состоит из отдельных этапов, – Риоль торопился вести разговор, потому, что чувствовал, что эта ночь уходит.

И не знал – будут ли в его жизни такие ночи еще?

– Проблема в том, что эволюция на каждом очередном этапе ставит новые задачи. И потому, надежды любого поколения – это разочарования последующего…

– Но тогда, человечеству приходится привыкать к себе, так и не узнав, что оно из себя представляет? – сказал Риоль, не уверенный в том, нужно ли ставить знак вопроса в конце этих слов.