Текст книги "Что создано под луной?"

Крайст не успел ответить, потому, что не спавший и внимательно слушавший их разговор Искариот, пробормотал из темноты, оттуда, куда не достигал свет костра:

– Потому, что, узнав, что оно из себя представляет, человечество не привыкло бы к себе никогда…

– Эх, Искариот, – вздохнул Крайст, – Ты не меняешь своих принципов.

Искариот, немного помолчав, видимо раздумывая, строить из себя спящего или нет, но, решив, что претворяться спящим теперь поздно, ответил:

– Я их не меняю, потому, что у меня их нет.

– Почему?

– Потому, что самые никчемные и скучные люди – это люди со своими принципами к месту и не к месту…

– Это твоя судьба, Искариот, – вновь вздохнул Крайст, – Только не ставь пределов Божьему терпению.

– Вера в судьбу, – тоже вздохнув, проговорил Искариот, – Вера в судьбу всего лишь примеряет с отсутствием ее понимания…

– Ты – не оптимист, Искариот. Поэтому будущее кажется тебе печальным.

– Оптимизм, это не оценка будущего, а отношение к настоящему…

Наступившее молчание алчно, как голодный волк, пожирало время. Но Риоль торопился. Он понимал, что такая ночь может не повториться, и заранее сожалел об этом.

Что поделаешь, умные люди постоянно испытывают необходимость в том, чтобы стать умнее, и потому – подвергают свой ум испытаниям.

– Хорошо хоть, что – только умные люди… – донеслось из темноты.

– Крайст, религия помогает решать проблемы?

– Ни одна религия, Риоль, не решила ни одной проблемы.

– Для чего же тогда существуют религии?

– Для того, чтобы правильно относиться к решению проблем…

– Но ведь на Земле столько религий. Наверное, какие-то из них лучше, а какие-то хуже?

– Риоль, все религии замечательные.

Плохи люди, превращающие их в орудия пыток…

– И все-таки, многие люди продолжают верить, – Риоль тщательно подбирал слова, – Продолжают верить, зачастую не задумываясь над тем, что самое недостоверное в любой вере – это то, на чем она базируется.

– Риоль, – улыбнулся Крайст. Может, в первый раз за все время их ночного разговора, – Люди куда охотнее верят в невозможное, чем в необходимость работать, для того, чтобы сделать возможное…

– Крайст, людям трудно представить Бога, – улыбка Крайста добавила откровенности в их разговор, и Риоль повторил слова, которые все время хотел произнести:

– Людям трудно представить Бога.

– Почему?

Вспомни, то, что вселенная бесконечна – не означает того, что бесконечно количество законов, управляющих вселенной.

В том числе – и нравственных законов.

Следовательно, все эти законы можно собрать вместе.

– Можно, – согласился Риоль.

– Вот ты и представил себе Всевышнего.

А дальше – дело вкуса – как назвать это собрание: Бог, устав, кодекс существования вселенной…

– Крайст, твои аргументы такие простые и очевидные, что все становится ясно.

Почему же в мире так много непонимания?

– У аргументов есть один весьма существенный недостаток.

– Какой?

– Они воздействуют только на умных людей…

Разговаривая, они меряли свою судьбу.

Одни меряют ее успехами, другие – провалами, третьи – шагами, четвертые годами.

А кто-то – вопросами и ответами, что иногда равно и годам, и шагам, и провалам, и успехам…

* * *

…Стволы деревьев появлялись из ночной мглы в тишине, как проявляется изображение на фотобумаге в руках опытного фотографа, делаясь все контрастней, объемней и реальней, оставляя все меньше места ирреальному воображению.

Превращаясь из загадки в произведение.

– …А сколько времени? – девушка, нарисованная акварелью, проснулась первой и произнесла эти слова, разводя руки в стороны, потягиваясь.

– Утро, – ответил ей Искариот. А потом прибавил:

– Более или менее.

– Тогда я еще сплю, – проговорила девушка, скачанная с интернета, – Кстати, как правильно ответить на вопрос: «Ты не спишь?» – «Да, не сплю» или «Нет, не сплю»?

– Этого никто не толком знает. Особенно утром, – проговорил Искариот и чихнул, видимо поддавшись росяной прохладе:

– Что-то я расчихался.

Наверное, стал говорить слишком много правды.

А это всегда – либо смешно, либо глупо…

– Искариот, а правда, что нужно всегда говорить правду? – окончательно проснувшись, спросила девушка, скачанная с интернета.

– Неправда, – отрезал Искариот.

Риоль и Крайст продолжали сидеть у костра, наблюдая за тем, как просыпаются остальные.

– Крайст, с тех пор, как мы встретились, я узнал многое из того, что раньше мне было не то, что чуждо или безразлично, скорее просто проходило мимо меня.

Теперь очень много мне становится понятно.

– Если мир становится тебе понятным – значит, до самого главного ты еще не дошел…

– Крайст, почему ты не придешь к людям открыто, официально, что ли? Со встречами с лидерами государств и представителями прессы?

– Как ты думаешь, что сделают люди, если это произойдет?

– Что? – пожал плечами Риоль, – Обрадуются.

– Нет. Снова распнут меня…

– А для чего ты водишь меня по этому миру?

– Знаешь, Риоль, мнение твоего времени о том, что люди становятся лучше или хуже не верно.

Все дело в том, что в твое время – они такие же, как и были…

– Так значит – можно было бы просто походить по моему времени?

– Да. Но для того, чтобы понять, что сделают люди, нужно знать – что они делали раньше…

– Раньше?

Но ведь мир начался не с меня, и даже не с тебя.

Крайст улыбнулся:

– Пока готовится завтрак, пойдем, пройдемся.

– Далеко?

– Далеко, но идти близко.

Они прошли по тропинке несколько шагов, обошли большой валун и вышли на песчаный берег.

По голубизне воды, Риоль понял, что это берег морской.

И в этом море было что-то, что наводило на мысль о том, что суда ходят по нему не по расписаниям, опубликованным в газетах, а по собственному доисторическому велению.

Голубизна моря была особенной голубизной, где глубина и отмели состояли из мириад собственных, отдельных голубизнин, каждая из которых играла с солнечными лучиками в свою, мельчайшую искорку света. И эта игра в блеск, соединяла голубизну глубокого моря с голубизной бездонного неба на равных в том месте, который называется горизонтом – связью между настоящим и будущим.

Видя, какими глазами смотрит Риоль на родившуюся панораму, Крайст, улыбнувшись, сказал:

– Хорошо, что у горизонта нет родины.

– Почему?

– Потому, что иначе нашелся бы кто-нибудь, кто его приватизировал бы…

У самой кромки, там, где пологие волны, теряя силу, лишь мочили песок, сидел на корточках полный человек, одетый в подобие простыни.

Услышав шаги, человек поднял свою большую, шишковатую голову, украшенную вьющейся бородой, и внимательно взглянул на подошедших.

Его, близко посаженные, маленькие глаза из под мохнатых бровей, смотрели оценивающе. Словно человек решал, стоит ли тратить время на разговор с незнакомыми людьми.

Потом, видимо придя к выводу, что эти люди смогут оценить значение его слов, выпрямился и выкрикнул:

– Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!

Крайст улыбнулся этому человеку и ответил:

– Дайте миру точку опоры, и его не нужно будет переворачивать…

– А ты – кто? – спросил, глядя на Крайста, человек, сидевший у воды. И Крайст ответил:

– Я тот, кого пока еще нет в этом мире.

– Понятно… Ты – здравый смысл…

– …Этот человек, Риоль, попытался охватить весь мир потому, что еще не зал, как мир сложен, многообразен и, кстати, хрупок. Мир постигается постепенно.

Давай зайдем еще в одно место, – Крайст взял Риоля под руку и увлек его в сторону какой-то каменной кладки, на которую Риоль раньше не обратил внимания.

Когда они пару раз завернули за углы этой кладки, оказавшейся совсем не длинной, то очутились на площади, заполненной народом.

Посреди площади возвышался помост, напоминающий Лобное место.

На помосте, окруженный монахами, одетыми в черные и белые с черными капюшонами рясы, стоял сгорбленный старик, читавший какую-то бумагу.

По тому, как подрагивали склоненные стариком плечи, было очевидно, что это – покаянная бумага.

Риоль и Крайст протолкались сквозь толпу людей в тот момент, когда старик кончил читать.

А на площадь опустилась тишина.

И в этой тишине, стоявшему у самого края бревенчатого настила Риолю, послышались слова старика, произнесенные шепотом:

– И все-таки – она вертится…

– Но только в одну сторону, – так же тихо ответил кающемуся, стоявший рядом монах.

При этом, его капюшон сдвинулся на одну сторону, и под ним, на мгновение, мелькнула шляпа коричневого цвета, надвинутая так низко, что закрывала лицо, оставляя на виду лишь акуратно подбритую испанскую бородку.

К своему лагерю они вернулись тем же путем, когда на костре уже закипал чай.

– Как видишь, Риоль, проблемы устройства мира люди начали решать очень давно.

Как только осознали, что эти проблемы существуют…

– Скажи, Крайст, все эти люди живы?

– Конечно.

Только живые молчат своими словами.

Мертвые – словами других.

– А я думал, что это просто легенды, записанные в летописях.

– Легенды – это реальные истории про выдуманных людей.

Летописи – выдуманные истории про людей реальных…

* * *

– Куда мы пойдем теперь, Крайст?

– Мы пойдем в тяжелое время. Такое тяжелое, что по сравнению с ним, остальные времена – просто тяжелые.

А это – проклятое.

– Мы пойдем туда все, – весело крикнула девушка, скачанная с интернета, – И оно перестанет быть проклятым.

Искариот, разливавший чай по кружкам, и думавший, прежде всего о том, как не попасть на руки кипятком, вскользь заметил:

– Если бы все зависело только от нашего появления – все было бы слишком просто…

– Даже если это очень страшное время, я пойду с вами, – у девушки, нарисованной акварелью, выражение лица было серьезным, но это не портило ее красоты.

Иногда, красота не зависит от обстоятельств.

Если это – настоящая красота.

– Почему? – спросил Искариот.

– Вы спасли меня от расстрела.

– Я тоже пойду с вами, – сказала девушка, нарисованная углем, – Вы спасли меня от рабства.

– И я пойду с вами, – рядом с первыми двумя девушками оказалась девушка, скачанная с интернета, – Вы спасли меня от идиотов…

– С тобой, – Крайст по-родственному положил руку на плечо девушке, скачанной с интернета, – С тобой могут возникнуть проблемы.

– Какие проблемы? – голос девушки звучал не только удивленно, но и обеспокоено, – Я не хочу оставаться и ждать вас здесь.

Выражение лица при этом у нее было такое, словно промозглый, слякотный ноябрь предложил ей выйти за него замуж.

– Дело в том, что мы идем в то время, где бумажный документ имел очень большое значение.

– Ну и что?

– А то, что в том времени еще не было твоего портрета для паспорта.

– А они? – девушка, скачанная с интернета, беспомощно развела руки и посмотрела на двух других девушек.

– С их портретами мы как-нибудь определимся, – сказал Искариот, доставая из внутреннего кармана своей дорогой французской тройки коробку акварельных красок и угольный карандаш.

Через несколько минут в его руках оказались листки бумаги, на которых он изобразил два женских портрета.

Один углем, другой акварелью.

– Вот вам фотографии на паспорт.

А что делать с тобой, я пока не знаю.

Риоль посмотрел на Крайста, но Крайст беспомощно развел руками:

– Искариот, придумай что-нибудь.

Тот задумался не надолго и исчез в кустах.

Когда Искариот вернулся, у него под мышкой была большая пачка глянцевых журналов, которую он положил к ногам Крайста. После этого, Искариот вытащил футляр с фотоаппаратом, заблокировал перемотку кадров и быстро переснял с разворотов журналов портреты фотомоделей.

Потом, подумав мгновенье, он сфотографировал девушек, нарисованных акварелью и углем.

Из под задней крышки фотоаппарата появилась фотография.

На ней была изображена девушка, очень похожая на девушку, скачанную с интернета.

И все-таки – это была фотография обобщенной красоты.

Красоты, которой не бывает на свете.

Может быть потому, что такая мутированная красота не нужна даже как идеал…

– Идеалы? – вздохнув, проговорил Искариот, – Это что-то вроде препятствий на скачках. И непонятно – для чего они существуют: для того, чтобы дух захватывало при встрече или для того, чтобы твоя кобыла ноги переломала…

Наблюдая за действиями Искариота, остальные не обратили внимания на то, что в то время, пока Искариот фотографировал развороты журналов, между ним и Крайстом произошел разговор:

– Все не было времени спросить, Искариот, как у тебя дела?

– Крайст, ты лучше меня знаешь все, что происходит со мной.

– Я знаю все, что происходит с тобой, но я не знаю, как твои дела?

– Знаешь, кто больше всего не любит клятвопреступников?

– Кто, Искариот?

– Тот, кто сам когда-нибудь в чем-то клялся.

– То есть – почти каждый человек.

Ну, а причем здесь твои дела?

– Я – напоминание людям о том, что из этого получается…

– Что здесь поделаешь, – вздохнул Крайст.

– Ничего не поделаешь, – ответил Искариот, продолжая фотографировать, – Вот, с твоими людскими делами – в подделке документов я уже соучаствую.

Так, не долго и фальшивомонетчиком заделаться…

– Теперь, – разглядывая свой паспорт, весело сказала девушка, скачанная с интернета, – Мы пойдем все вместе. И пусть у всех неприятностей на свете будут проблемы!

– Возможно, единственная проблема неприятностей, это мы, – совершенно серьезно проговорил Искариот, – Но, что мы будем делать, если это окажется не так?

– Тогда мы будем принимать жизнь такой, как она есть! – девушка продолжала улыбаться, а лицо Искариота осталось серьезным:

– Это самое нелепое из того, что можно делать с жизнью…

– Ну, так пусть с нами будет удача.

– Если удачу так часто призывают в помощники, у нее должно быть хорошее здоровье.

– Искариот, – девушка, скачанная с интернета передразнивая Искариота, надула губки, – Дай хоть пофантазировать.

– Фантазии, как, впрочем, и мечты – это тоже почти всегда нелепость, – спор между девушкой и Искариотом грозил затянуться, но Крайст прекратил его:

– Утешает, Искариот, то, что ошибаешься ты часто…

– Учиться нужно на чужих ошибках. Правда, Искариот? – улыбнулась девушка, скачанная с интернета.

– Правда.

Только этого пока никому не удавалось…

Девушки мыли посуду и упаковывали вещи, которыми все пользовались со вчерашнего вечера, Искариот, бормоча себе под нос: «В кустах положишь – в кустах и найдешь…» – относил свертки куда-то в лес, а Риоль и Крайст вновь остались одни:

– Крайст, можно – последний вопрос?

– Последний? – в глазах Крайста промелькнула искорка, – Последний вопрос задаст последний человек, а у тебя – это просто очередной.

Спрашивай.

– Знаешь, я немного смущен.

– Спрашивай. Я привык к тому, что многие вопросы вызывают смущение.

– Понимаешь, Крайст, все те чудеса, которые ты совершил, или, которые приписывают тебе, при определенных условиях могли произойти, как события, сами собой.

– Возможно. И, кстати, помни, что чудеса – это не доказательства правоты.

– Но есть же что-нибудь такое, что не встречается в природе само собой?

– Конечно, Риоль, например – фортепьянная музыка…

– А ты не мог бы совершить что-нибудь такое, что не могло бы произойти само собой, – Риоль говорил смущенно, и не поднимая глаз.

Крайст задумался на мгновение, потом улыбнулся:

– Хорошо. Смотри.

Через несколько секунд на поляне появились мальчишки-разносчики газет – единственные, никогда не проваливающие взаимоотношений со здравым смыслом представители прессы:

– Сенсация! – кричали они, размахивая разноцветными листами газет, – Сенсация!

Обанкротились все пивные заводы планеты!

Люди перестали пить пиво!..

– Так, – вздохнул Риоль, – Я все понял.

Ты меня убедил.

Можно идти дальше…

Он посмотрел на небо…

День взрослел на глазах, и постепенно затягивал небо разноцветными облаками. И это небо, как купол цирка, становилось красиворазукрашенным таким образом, что мыслей о том, что может быть, за его пределами не возникало, как не возникало мыслей о том, что все в его пределах – это цирк.

И все-таки, Искариот, внимательно наблюдавший за тем, как Риоль смотрит в небо, улыбнул одни глаза и, не подключая к этой улыбке почти не разжимаемые губы, проговорил:

– Иногда, фокусы, показываемые в цирке, это единственная правда.

– Это, когда? – спросил Риоль, уже не удивляясь тому, что иногда его мысли читаются то Крайстом, то Искариотом.

– Когда неправда – все остальное, показываемое людям…

– Ну, как? Все собрались? – спросил Крайст.

– Кажется все, – ответила девушка, нарисованная углем, оглядывая своих спутником взглядом опытной домохозяйки.

– Тогда пошли.

– А далеко мы пойдем в этот раз? – спросила девушка, нарисованная акварелью

– Все зависит от того, что считать близким, – немного подумав, ответил Крайст, – И от того, как быстро мы будем идти.

– Мы, – засмеялась девушка, скачанная с интернета, – Мы помчимся со скоростью света хорошо смазанного машинным маслом.

Только Риоль оставался серьезным.

– Ты чем-то взволнован? – спросил его Крайст.

– Нет.

– Тогда, в чем дело?

– Мне не по себе потому, что я предчувствую, что сейчас мы пойдем исследовать грехопадение мира.

– Не сразу, Риоль.

– Почему?

– Потому, чтобы описать грехопадение мира, его нужно, прежде всего, заметить…

Часть вторая

Дорога, извилистая, хлещущая путников ветками по лицам, из леса вывела их прямо на окраину огромного города.

Эта окраина обнимала город, как грязные тряпки тело младенца, не давая ему ни вырваться, ни освободиться от них.

И как младенец, город не понимал и не обращал внимания на свое одеяние.

Эта окраина была обманом. Она делала вид, что отделена от города некоей невидимой чертой, которая делает город неответственным за нее, а ее саму непричастной к городу.

Окраинность делала это место не честным.

Это место служило для того, чтобы не пускать в город.

Потому, что тот, кто увидит и город, и окраину – непременно задумается над тем – где же, все-таки, правда?

А все дело было в том, что и на город, и на пригород одновременно – всего не хватало.

Вернее, не хватало ничего.

И нормальное, процветающее прошлое этих мест, прошлое, следы которого угадывалось в виде некоей помеси развалин и забвения, делало убогую современность еще более убогой.

Окраина города была попросту нищей, но нищета эта была особого рода.

Это была не безработная бедность, а бедность людей понуждаемых работать без права выбора места работы и места жизни.

Сразу бросалось в глаза, что за корявыми заборами лепились жилища людей, имеющих маленькую зарплату и еще меньшую возможность тратить ее.

И еще – было очевидно, что здесь жили люди без мечты.

Люди, для которых, какой-то непонятный для них, социализм превратился из мечты в повинность.

А потом – и в приговор.

Что поделаешь, без хозяев производства, рабочие даже нормальными рабочими быть не могут.

…На веревке, натянутой между посеревших от старости столбов сушились застиранные и перештопанные простыни. По улице без тротуаров проходили, опустив головы, женщины в поношенной одежде и тощие кошки, как и женщины, смотревшие в землю. За дырявыми оградами, на коротких грядках, вперемешку с сорняками, росла картошка с огромной ботвой и мелкая капуста с нетвердыми, распушенными листами.

Такими бывают огороды, за которыми нет времени ухаживать.

– Запустение такое, что, похоже, эти люди давно живут без Божьей помощи, – тихо сказала девушка, нарисованная углем, а Искариот, мельком взглянув по сторонам, но, сразу уловив главное, ответил ей:

– Запустение такое, что, похоже, здесь давно не было не только Бога, но и обычного сантехника…

– О чем думаешь, когда видишь такие дома? – Крайст внимательно посмотрел в глаза Риоля.

– О Герострате…

– Как же вы так живете? – спросила девушка, нарисованная акварелью, у женщины, сидевшей на лавочке у калитки.

Женщина была одета в поношенное, хотя и чистое платье из дешевого сатина неопределенного цвета. Цвет сатина разнообразился когда-то белым, а теперь сероватым от времени горошком.

– Мы хорошо живем, – быстро и, как будто заучено, заговорила женщина, оглядывая девушку, – Очень хорошо живем. Мы всем довольны, – по выражению лица этой женщины было очевидно, что первое, что определяло ее жизнь, была нищета.

Второе – смирение.

– И, что, многие так живут?

– Мы так все живем.

Нам хорошо, и очень, – женщина не смогла сразу подобрать подходящего слова, – …приятно.

Услышав эти слова, девушка, нарисованная акварелью, склонилась к Риолю и тихо и грустно сказала:

– До какой же нищеты нужно довести людей, для того, чтобы нищета стала бы вызывать у них довольство и умиление…

Озадаченный Риоль уже хотел направиться дальше, но его остановила, взяв под локоть, девушка, нарисованная углем:

– Подожди, – она посмотрела на Крайста, и тот, кивнув головой, подошел к женщине и поднял над ее головой свою узловатую руку так, что ладонь оказалась прямо над седеющими волосами женщины.

– Бабушка, – девушка, нарисованная углем, присела на корточки перед женщиной, – Может, вы чего-нибудь хотите? Может, мы сможем вам чем-нибудь помочь?

Женщина подняла на разговаривающую с ней девушку, глаза, ставшие наполняться слезами:

– Кто теперь чего-нибудь хочет? Может Сталин, черт бы его побрал, нечестивца, чего-нибудь хочет? А может, нет.

А мы? Ничего мы не хотим и не знаем.

Вот в тринадцатом годе я хотела. По Волге хотела на пароходе проехать. Людей посмотреть хотела. Храмы, церкви посмотреть.

Жениха хотела радовать.

Детей хотела ростить.

– А сейчас у вас есть дети?

– Есть. На заводе работают.

– Может, они чего-нибудь хотят?

– Может, и хотят.

Только вряд ли. Мне они об этом ничего не говорили…

В этот момент Крайст убрал свою руку.

– Хотим, – заговорила женщина быстро-быстро, – Хотим коммунизм построить. Хотим, чтобы Сталин долго жил и здоров был. И чтобы все враги народа получили по заслугам смертную свою казнь…

– Где город? – спросил Риоль проходившего мимо мужика, одетого в телогрейку, под которой имелся незнакомый с таким явлением, как химчистка, пиджак, поверх майки с вырезом немереной величины на груди, не скрывавшим даже пупок мужика.

Мужик испуганно замер в неестественной и, в тоже время, глупой позе. Так замирают мастера слова – стукачи и сплетники – неожиданно теряющие дар речи.

– Где город-то? – переповторил вопрос Риоля опешивший и явно перепуганный и Риолем, и словом «город», мужик. В руках у него была пила, а на плече моток провода, – А там, где станция.

– А где станция?

– А там, где дорога.

– А где дорога? – Риоль не отставал от мужика, но мужик, видимо утомленный и испуганный беседой, пошел дальше.

И только отойдя от Риоля и его спутников, он боязливо оглянулся и, видя, что их разделяет приличное расстояние, сплюнул на землю.

– Куда это ты нас привел, Крайст? – притихшие, и даже немного встревожено спросила девушка, скачанная с интернета, – Мы-то думали, что ты приведешь нас в столицу – там ведь всегда происходят главные события – а это какая-то помесь каторги и лепрозория.

– Это не каторга.

– А что?

– Мытищи…

Риоль испытывал совершенно незнакомое ему чувство.

Этого он не знал даже на совсем незнакомых планетах: к первой растерянности, растерянности, с которой можно было справиться усилием воли и напряжением мысли, прибавилась, неизвестно откуда взявшаяся, стыдность.

– Что происходит? – спросил он Крайста.

– Ничего. Тебе придется к этому привыкнуть.

Мы попали в мир, в котором не у кого спросить дорогу вперед…

Больше они никого ни о чем не спрашивали.

Почему-то стало неловко это делать. Риоль хотел спросить Крайста, о том, откуда взялась эта неловкость, но вопрос как-то не складывался, не формировался.

Крайст посмотрел на Риоля и проговорил очень тихо, как всегда отвечал на вопросы, которые ему не задавали:

– Просто чувствуешь себя диагностом в сумасшедшем доме. И понимаешь, что ничем не можешь помочь болезни…

«Тебе, Крайст, удается отвечать даже на не заданные вопросы», – подумал Риоль.

– Нет ничего бессмысленнее, чем давать ответы до того, как тебя о них попросят, – проговорил Крайст.

– Есть, – толи улыбнувшись, толи поморщившись прореагировал на эти слова Искариот.

– Что?

– Давать ответы после…

* * *

…До столицы, купив твердые картонные прямоугольнички за деньги с напечатанным на них лицом хитроватого татаро-образного дядьки с чингизхановской бородкой и лысиной, занимавшей пол портрета, добирались на поезде, состоявшем из шести грязных вагонов для людей и двух чистых вагонов для почты.

Во главе этой пассивной механической хвостатости состоял маленький паровозик, сквозивший дымом паром и еще каким-то газом оранжевого цвета.

В ящике, изображавшем кабину, находилось три грязных машиниста, ругавшихся между собой и, в то же время, испуганно озиравшихся по сторонам.

И казалось, что эта запуганность отражалась на самом паровозике.

Тужившемся. Но делавшим это как-то робко.

Похоже было, что и машинисты и паровозик, дай им волю, разбежались бы кто куда, от греха подальше, в чем бы этот грех не заключался.

И еще, Риоль обратил внимание на то, что в поезде оказалось очень много людей в стоптанной обуви.

Как у Крайста.

Толькой крайстовы ботинки были стоптаны дальними дорогами, а у пассажиров в вагоне – долгой ноской.

– Вот ты уже и стал различать отличия разных половин того, что видишь, – прошептал Крайст.

Искариот, толи презрительно, толи огорченно глядел в окно:

– Остается только выяснить, какая из двух, увиденных половин является истиной…

За час езды до главного вокзала, картонные прямоугольнички у Крайста и его спутников проверяли три раза, каждый раз рассматривая эти картонки на свет, при этом, приглядывая за лицами пассажиров, словно ожидая крупного подвоха, вроде метания бомбы или плевка на пол.

В поезде было душно и пахло прогнившими овощами, а на вокзале стояла толпа людей.

Одновременно со своим стоянием, эта толпа неуловимо и суетливо перемещалась на одном месте. Кто-то кого-то встречал, кто-то кого-то провожал, кто-то уходил, кто-то появлялся, кто-то воровал, кто-то терял, кто-то находил – в общем-то, все были при своем деле.

И при своей суете.

Суета – это такая вещь, в которой каждому найдется дело по способностям.

Но это уже была столичная, а не пригородная толпа, и вливавшиеся в нее новоприбывшие поездами, так искусно растворялись в ней, что от их прибытия, людская масса не переставала быть столичной. И особую, специфическую столичность ей придавали носильщики в черных тужурках с бляхами, издали напоминавшими серебро, и милиционеры в белых тужурках с бляхами, издали напоминавшими золото.

Лица у большинства людей были румяные, краснощекие и улыбающиеся, глаза блестели почти у всех.

– Знаешь, Крайст, они такие румянощекие, что кажется – буд-то все эти люди живут на празднике, – немного удивленный Риоль смотрел по сторонам, но потом вспомнил людей в Мытищах и замолчал, услышав тихие слова Искариота:

– Или все они больны какой-то специфической чахоткой…

– Чему они все радуются? – грустно спросила девушка, нарисованная акварелью, – Разве они не знают о той нищете, что всего в нескольких километрах от них?

– Может, и не знают, – ответила ей девушка, скачанная с интернета.

– Наверное, я понимаю, почему они молчат, – едва разжимая губы, проговорила девушка, нарисованная углем, – И не осуждаю тех, кто молчит.

Но, я не верю тем, кто говорит, что не знает и не видит…

Помолчав, и видя, что с ней никто не спорит, девушка, нарисованная углем, сказала:

– Мы были князьевыми подневольными, но, по крайней мере, знали, что мы рабы.

Этим людям досталось быть рабами, даже не знающими этого…

– Сталинизм, – проговорил Крайст, поправляя девушку, нарисованную углем, – Рабовладельческий строй завершился много веков назад.

И тогда Риоль впервые услышал, как женщина, делает то, что она делает со времен прародительницы до наших дней – возражает создателю:

– Рабы-то остались…

Еще в вагонах все заметили портреты усатого кавказца с добрым лицом. Только, доброту этого лица попорчивала улыбка.

Хитроватая.

Так улыбаются скуповатые и в тоже время вороватые кладовщики, разговаривая с вороватыми членами ревизующих комиссий.

На вокзальной площади этих портретов было очень много. На плакатах, флагах и еще на чем-то, напоминающем афиши кинотеатров.

Только кавказец на этих портретах был не только добрым, а иногда – мужественным, волевым и решительным.

Хорошие портреты.

Только, почему-то эти портреты наталкивали на мысль о том, что надежды, мечты и желания остальных людей должны пылиться в самых дальних закоулках душевных подвалов, превращаясь со временем из сокровенного в забытый и никчемный хлам.

Риоль видел постоянные смены декораций, но не мог понять, кто – он: зритель или актер.

– Режиссер, – проговорил Крайст, – Только – своего собственного театра.

– Тогда, жизнь – это театр одного актера.

– Да. Только – каждого…

– Куда нам теперь? – спросил Риоль Крайста.

– Зайдем в один наркомат. А дальше – будет видно.

– Если в наркомат, то это без меня, – усмехнулся Искариот, растворяясь в толпе.

– Куда мы от тебя денемся, – вздохнул Крайст, – И куда ты денешься от нас…

До наркомата добирались в переполненном трамвае, который не столько ехал, сколько звонил спрятанным в его чреве звонком. Звонил, когда поворачивал, звонил, когда ехал прямо, звонил, когда стоял и звонил, когда начинал движение.

– Кстати, что такое – наркомат? – спросил Риоль

– Министерство, – ответил Крайст.

– А я подумал, что это место, где лечат съехавших головой наркоманов, – на эти слова Риоля, Крайст вначале не ответил, а потом, подумав немного, тихо проговорил:

– Ты бы попал в точку, если бы произнес слово: «Держат». – вместо: «Лечат»…

Потом Крайст еще немного подумал и добавил:

– А может быть ты попал в точку именно этим словом, даже не зная, что имел ввиду…

– Далеко нам ехать? – явно изнемогая в давке, спросила девушка, нарисованная акварелью.

– Думаю, не очень, – ответил ей Крайст, – Если трамвай идет в правильном направлении.

– Даже ты – не уверен в этом? – подивилась девушка нарисованная углем.

– Мы там, где очень многое идет не туда.

– Может нам спросить дорогу? Я зык до Киева доведет.

– Здесь, язык скорее доведет до Лубянки…

…Здание наркомата находилось на площади носившей название Старой. Одно стороной это здание выходило на площадь, не тесня ее, а как бы обрамляя. Другой стороной – на Китайскую стену. Две оставшиеся стороны прятались в каких-то заскорузлых переулках, искривляясь и зигзагируя вдоль них, меняя свою этажность и величину окон.

Входов в наркомат было много, но открытым оставался только один из них, на углу, между площадью и Китайской стеной. При этом, у каждого из закрытых входов, охраняя тайны, находившиеся за стенами дежурили милиционеры с пистолетами ТТ и еще какими-то субъектами не в форме, но одетыми одинаково.

Милиционеры стояли на месте, а субъекты прохаживались вдоль стены, но прохаживались так специфично, словно были прикованы к закрытым дверям невидимой цепью длиной шага в полтора-два.

Открытость угловых дверей сама по себе делала этот вход центральным, и как не странно, именно у этого входа ни милиционеров, ни субъектов в штатском не было.