Электронная библиотека » Николай Удальцов » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Модель"


  • Текст добавлен: 25 июня 2014, 15:10


Автор книги: Николай Удальцов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Дарвинизм – это грамотный взгляд на жизнь.

– Почему это?

– Потому что в него вписывается все.

– Что, например?

– Например – учеба в университете.

– Это – как?

– Через учебу в университете человек становится миру адекватней. – Я мог бы говорить и дальше, но девушка заставила меня замолчать тем, что задала вопрос, на который у меня не было ответа:

– А православная церковь?..


…Во время нашего, в общем-то, бессмысленного разговора я, как парусник в тумане, иногда нарывался на рифы разума этой девочки.

Так, не зная на что рассчитывая, я спросил ее:

– В какой стране ты хотела бы жить: в стране монастырей или в стране университетов?

И наткнулся на ответ, которого я не ожидал не то что от девчонки, но и от себя самого:

– В стране детских садов.


Но потом все быстренько возвернулось на привычный блуждающий курс:

– В общем, я верю во всемирный разум, – соврала Злата, явно утомленная непрерывной правдой.

И я ответил ей молчащей улыбкой – не знаю, есть ли разум всемирный, а вот районного разума я как-то не встречал.

Может быть, потому, что всемирный разум – очень большой глупец и не понимает, что настоящий разум проявляется не во Вселенной, а во дворе.

А может, потому, что всемирный разум так умен, что решил махнуть рукой на людей, предоставив нам возможность самим решать людские проблемы.


Выходя во двор, я каждый раз вижу – был дворник или нет. А вот был ли во дворе высший разум, я как-то не обнаруживаю.

Впрочем, может, просто деятельность высшего разума – это что-то менее приметное, чем работа дворника?


– Во всяком случае, следов деятельности всемирного разума на земном шаре как-то не обнаруживается, – сказал я после некоторого молчания.

– А люди? Кто их создал?

– Люди – так далеки от совершенства, что могли быть созданы только эволюцией…


– … Вы верите в человеческий разум? – спросила Злата; и мне в очередной раз пришлось соврать ей – я ответил девочке таким тоном, словно с этим самым человеческим разумом я когда-нибудь сталкивался:

– Да…


…Нормальному человеку должно хватать ума хоть на что-нибудь.

Например, на то, чтобы говорить глупости; и я продемонстрировал свою нормальность в полном объеме.

При этом я отдавал себе отчет в том, что мне, скорее всего, придется демонстрировать не ум – то, что встречается в фантастических рассказах, а глупость – то, с чем мы сталкиваемся ежедневно.


Я решил поиграть с девочкой в игру, в которой я попеременно – то защищал всемирный разум, то – нападал на него.

И не ошибся – девчоночный дух противоречия заставил ее включиться в эту игру.

Причем первой:

– Так вы не верите в то, что высший разум существует? – уточнила она.

– Нет, – ответил я, но отыгрался:

– Впрочем, я не верю даже в то, что существует высший маразм.


После это пришла моя очередь порассуждать:

– Девочка, Божий разум не неприкасаемый заповедник.

Он должен эксплуатироваться в хозяйственных целях, – сказал я, сам не понимая – зачем. И получил в ответ то, что должно было быть сказано не девушкой, а мной самим:

– Нечего, Петр Александрович, валить на Бога наш собственный идиотизм.


Мы не менялись мыслями.

Просто наши мысли игрались в салочки.


Она постоянно что-то отчебучивала, вынуждая в ответ становиться отчебучивателем меня:

– Впрочем – у каждого свой бог, – добавил я, тут же продемонстрировав, что если мой разум может отправиться в самоволку, то моя глупость – всегда на посту.

– Это что же – богов столько же, сколько и людей? – усмехнулась Злата в ответ.

И я не успел ответить ей, что богов всегда больше, чем людей – на каждого человека богов приходится по нескольку.

Каждый раз каждый бог зависит от цели человека…


…Как-то я спросил своего друга художника Андрея Каверина:

– Я до сих пор не пойму: для чего Бог насоздавал столько богов? – И Андрей ответил мне вопросом на вопрос:

– А для чего Бог насоздавал столько людей – ты понимаешь?..


…Злата тут же перехватила инициативу утверждений:

– Бог говорит, что нужно любить всех людей, независимо от того – хорошие они или плохие. – Я увидел, как ее мысли работают локтями между моих слов, и слегка, не больше чем на чайную ложку, улыбнулся:

– Может, давая такой завет, Бог хотел проверить то, какими глупцами могут стать потомки Адама и Евы?

А может, Бог просто пошутил, а мы не поняли юмора?


После этого наступила моя очередь говорить ерунду:

– Люди могут успокоить свою совесть, обратившись за прощением к Богу, – проговорил я; и девушка прищурила глазки:

– Христос для честных, а не для всех подряд.

Если люди обращаются за прощением к Богу, значит – сами себе они все уже простили?


Вообще-то, если Бог займется таким бесконечным делом, как прощение людям того, что люди считают своими грехами, а иногда и того, что люди называют своими добродетелями, безработица Богу не грозит.

Так что тут уж мне ничего не оставалось, как согласиться с ее доводами:

– Люди – разные.

Одни думают, что Бога нужно бояться; другие – понимают, что Его нужно любить.

– Бог объединяет людей, – высказала Злата не свою мысль; и мне ничего не оставалось, как не согласиться:

– Почему же тогда религии – разъединяют?


– Петр Александрович, а вы сами-то в церковь молиться не про себя, а вслух ходите? – спросила Злата, состроив личико девочки-стервочки.

– Бог не глухой, – ответил я. – Если человеку необходимо молиться вслух, значит, он молится не Богу, а себе.


– А вы хоть одну молитву наизусть знаете? – не угомонилась она одним вопросом о молитвах; и мне пришлось напрячься не понарошку:

– Я считаю, что к Богу нужно обращаться творчески – своими словами.

В заученных молитвах нет творчества.


– А дети? Откуда они, по-вашему, берутся? – Злата продемонстрировала, что умеет переключаться не хуже штепселя.

– Не знаю, откуда берутся дети, – соврал я.

Соврал потому, что не знал всего лишь того, откуда берутся взрослые.


И без всякой паузы – помощницы нормализации мыслей, я зачем-то прибавил:

– Но детей дает Бог. – Если бы я знал, на какой ответ нарвусь, не знаю, сказал бы я то, что сказал.

Злата состроила такую мордочку, что ее можно было демонстрировать на ярмарке:

– Да?

Так значит, по-вашему, алименты нужно брать не с вас, мужиков, а с РПЦ?


– Впрочем, – прибавила Злата тут же, – про первородный грех я что-то слышала.


Церковная бредятина насчет того, что я появился на свет только потому, что мои родители согрешили, издавна вызывала у меня неприятие; а здравый смысл и знакомство, пусть даже шапочное, с дарвинизмом, фрейдизмом и генетикой только укрепляли мой персональный атеизм.

Хотя и вызывало неподдельное удивление в отсутствии атеизма коллективного.

Но я не мог предъявлять такие же требования к коллективному слабоумию, которые я предъявлял к своему собственному здравому смыслу.


Секс может назвать грехом только тот, кто ни разу им не занимался.

И выбор между мнимым грехом и истинным удовольствием любой разумный человек делает в пользу второго…


…Однажды я сказал своей приятельнице, журналистке Анастасии, с которой мы поехали в подмосковный дом отдыха:

– Нас двое.

Мы – как Адам и Ева в раю. – И Анастасия усмехнулась:

– Знаю я вас – мужиков, – И когда увидела, что я не понял ее комментарий, пояснила:

– Вы ведь думаете, что, если бы у Адама было бы побольше лишних ребер – в раю действительно наступил бы рай.


– Хотя… – собрался вяло возразить я. Но Анастасия избавила меня от возможности сказать глупость:

– Петька, ты никогда не задумывался о том, что эволюция сделала этот процесс, процесс размножения, таким приятным потому, что он нужен эволюции. – И мне удалось промолчать.

Не говорить же мне было очевидное; то, что, видимо, эволюция – христианства не предполагала…


…Понимая никчемность слов, я не стал испытывать девочку на здравомыслие и сразу перешел к кчемности – к праотцам и праматерям.

И я встал на защиту прародителей:

– Если бы Адам и Ева не согрешили, людей на земле не было бы.


А потом не дал девочке перехватить инициативу, начав проповедовать старое:

– Злата, Бог дает людям возможность выбирать между хорошим и плохим, – сказал я ерунду – такое впечатление, что, кроме Бога, некому предоставить нам такой выбор.

Моя соседка-барменша предоставляет мне этот выбор каждый раз, когда ей заняться нечем.

Впрочем, это уже выбор не между хорошим и плохим, а между хорошим и очень хорошим.


– Что? – переспросила Злата, видя, что я задумался.

– Бог предоставляет людям выбор между тем, что хорошо и плохо.

– А зачем Бог создал «плохо»? – ответила девочка, глядя мне в глаза.

И я, впервые в жизни, задумался над тем, что составляло смысл этого ее вопроса.


Когда мне говорят, что Библия – единственная книга, из которой люди могут узнать о том, что хорошо, а что плохо, я вспоминаю свой собственный опыт постижения этих понятий.

О том, что хорошо, а что плохо, я узнавал из книг о Буратино, Чи-поллино, Незнайке.

Потом из рассказов Гайдара.

Потом из рассказов Джека Лондона.

А потом пришло время книг Ремарка, Хемингуэя.


К своим мыслям я тихо прибавил:

– Человек должен быть во что-то верящим. – И Злата тихо прибавила тоже:

– Вера – довольно банальная вещь.

Человек должен быть не банальным…


…Я не знал, что ответить, но был уверен в том, что такая гипотеза вряд ли понравилась бы нашим попам; и, видя мое молчание, Злата спросила уже серьезно:

– Вы не верите православной церкви?

– Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.


– Ладно, контрольный вопрос! – девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.

Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:

– Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?

И я не стал изображать серьезность в ответ:

– Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.

– Ну, а вопрос еще контрольней.

Только имейте в виду – вопрос будет сложным, – девушка напряглась; и я сделал то же самое.

– Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? – И только после того, как она произнесла слова, расслабился.

Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.

Готов был и я:

– Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того – как должно быть…


…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.

Видя мое улыбающееся молчание, Злата проговорила:

– Вы, наверное, не понимаете меня и осуждаете?

– Не понимаю, но не осуждаю, – ответил я, насколько это было возможно, серьезно:

– Дураки считают непонятное плохим.

Остальные считают непонятное – интересным.


«Человек проще знаний, но сложнее веры», – мог бы сказать я, но ничего не сказал, потому что пришла моя очередь задавать вопросы:

– А ты сама веришь в Бога? – И, услышав мой вопрос, она воспользовалась своей очередью улыбаться:

– В каком случае вы сочтете меня большей дурочкой – если я скажу: «Верю», или если я скажу: «Нет»?


– Знаете, Петр Александрович, правильно я говорю или не правильно – но это мое мнение. – После этих ее слов мне не оставалось ничего, кроме как дать поручение Всевышнему, рассчитанное на Его гуманизм:

– Суди тебя Бог.


И, пораздумывав о чем-то, Злата сказала:

– Ясно.

Люди делятся на тех, кто верит в Бога, и на тех, кто не верит.

– Да, – соврал я в ответ, потому что прекрасно знал, что люди делятся на тех, с кем ты хотел бы жить в одном подъезде, и на тех, с кем – нет…


…Девушка замолчала.

И это было нелицемерное молчание.

Эта девочка, даже ничего не говоря, умела говорить правду так, словно на свете ничего, кроме правды, не существовало.


Наше время разделило людей.

На тех, кто уверил себя в том, что на свете нет ничего, кроме лжи, и на тех, кто понял, что на свете ничего не может быть, кроме правды.


Их поколение могло сделать только одну ошибку – начать разговаривать со всеми людьми подряд как с умными.

Впрочем, это даже не ошибка.

Это просто отсутствие опыта…


…Потом, через много дней, когда картина была уже давно написана, я, не помню, по какому поводу, вспомнил наш разговор со Златой о Боге и рассказал об этом Грише Керчину; и он поиронизировал:

– Ты бы еще о смертных грехах с ней поговорил.

– Это было ни к чему, – ответил я.

– Почему?

– Потому что в ней не было главного смертного греха.

Смертного греха, не упомянутого в Писании.

– Какого?

– Равнодушия…


…Но наш разговор о неведомом завершился не просто.

Девочка приоткрыла губки и, проведя пальчиком по подбородку, высказала совсем не новую мысль:

– Н-да… В мире очень много непонятного для людей. – И мне пришлось превратить ее моноложное предположение в диалог:

– Да.

Только для разных людей мера непонятного разная.

– Это – для каких людей? – уточнила она; и я ответил на ее не новую мысль – не новым утверждением:

– Для тех, кто хорошо учился в школе, – непонятного меньше…


– …Такие вы молодцы, – Злата переходила от темы к теме так, как переходят реку вброд, не пользуясь мостами со светофорами и шлагбаумами.

Без малейшего перерыва; и это подтверждало то, что она была уверена в том, что говорит.

Но это была не проблема ее поколения.

Такое случалось во все времена:

– Мои предки меня тоже уму-разуму учить любят.

Это нельзя, и это нельзя.

А сами прожили в нищете, но, как магазины перестали пустовать, бросились за покупками.

Тряпки-то важнее всего оказались.

– Не переборщай, доченька, – тихо ответил я. Тихо – потому, что не был уверен в том, что девочка переборщает.

– Не переборщай?! – Злата не уточняла, а передразнивала меня:

– Да, для вашего поколения новая машина важнее новой женщины!

И этот вещизм вы называете нравственностью?

За тряпками погонялись, а страны, в которой вы родились, больше нет.

Теперь говорите, что это самая большая геополитическая катастрофа в истории, – Вот именно на этом месте Злата впервые заговорила не своими словами, и будь мои мозги порасторопней, первый аргумент в споре двух поколений мог бы у меня появиться уже тогда.

Но я иногда соображаю довольно медленно.

И хотя у меня есть оправдание – люди вообще медленно соображают – поколенчский диспут продолжился словами девушки:

– Будто эта история не на ваших глазах мимо вас текла.


– Да у вашего поколения нет будущего, – этим аргументом потомка хотела завершить свою тираду.

Но на самом деле вдруг просто поставила все на свои места.

Потому что я все понял.

«Будущее может быть только у тех, кто сделал правильный вывод из настоящего, – не ответил я. – Для остальных – настоящее так и останется в настоящем».


Земля только думала, что вертелась, но всего-навсего ходила по кругу.


Эта девочка была типичным продуктом постсоциализма.

Социализм – это время, когда все проблемы людей идут от глупости эпохи. А постсоциализм – это время, когда все проблемы эпохи идут от глупости созданных социализмом людей.

Девочка была недовоспитанным поколением наших детей.

Но проблема их поколения заключалась не в том, что это поколение оказалось недовоспитанным, а в том, что недовоспитанным было поколение их родителей.

К которым я относил и себя.


Злата продолжала раскачиваться на носочках, а я откинулся на спинку кровати и рассмеялся.

– Что вы смеетесь?

Разве я не права?

– Права, девочка, права!

Впрочем, и не права одновременно.

– Я? – Злата явно не ожидала того, что я начну смеяться, и не понимала – почему я это делаю?

– Да, девочка.

Просто – не ты.


Я говорил негромко, спокойно, продолжая улыбаться.

И меня радовало то, что многое из того, что могло создать мой персональный дискомфорт, оказалось таким понятным.

Может, я вообще оказался из тех, кто больше радуется не вопросам, а ответам.


– Как это не я? – Кажется, в первый раз с тех пор, как выяснилось, что у меня нет автомобиля, мне удалось озадачить Злату.

И, судя по ее глазам, озадаченье это было совершенно искренним:

– А кто же еще?

– Если я скажу тебе, что – я, это может показаться нескромным.

Конечно, не один я, а все такие, как я.

И твои родители в том числе.

– Неправда, – милая девочка была так уверена в своей правоте, что готова была вступить в спор, совсем не задумываясь над тем, что этот спор давно разрешен.

Этак лет за тысячу до того, как наши прадедушки перестали быть детьми:

– Неправда.

Мы переросли вас.

Просто вы боитесь сами себе в этом признаться. – Глядя неуверенность девочки, я продолжал улыбаться:

– Уверяю тебя, милый ангел, мы – такие же умные, как вы; а вы – такие же глупые, как и мы.


– Мы не дураки! – девочка так искренне вступалась за свое поколение, что поколению можно было бы позавидовать.

Позавидовать тому, что у ее поколения есть такие красивые адепты.

Мне даже захотелось, чтобы эта девочка была бы правой.

Если бы была…


– … Ваша самая большая беда в том, что для вас деньги стали главным, – продекларировала она несвою истину; и мне ничего не осталось, как улыбнуться:

– Деньги не большая, а очень маленькая беда.

– Почему?

– Потому что они очень быстро заканчиваются.

Большие беды заканчиваются не так быстро.


– Вы, – девушка явно не хотела останавливаться на половине дороги нашего спора, – вы искали гармонию, а все ваши желания ограничились деньгами.

Деньги – это все ваши желания и вся ваша гармония!

Вы – рабы денег!

Я спокойно выслушал этот краткий монолог; а потом внес в него свой корректив:

– Девочка, гармония – это умение сосуществовать со своими желаниями на равных.


– Мы не дураки! Мы, в отличие от вас, не сдадимся вещизму! – повторила Злата, не приняв мою шутку; и в ответ на ее слова я просто спросил:

– А с чего же ты взяла, что мы сдались вещизму?

– Я по радио слышу это каждый день.

И по телевизору об этом говорят, чуть не в каждой программе, о том, что вещи закрыли вам все.

Загромоздили все ваши мысли.

– В каждой программе, кстати сказать, созданной нами, – напомнил я маленькой спорщице.

– Ну и что, что вами?

– А то, что мы такие глупцы, что, еще не опробовав радость хороших вещей, еще не насладившись ими, да и не распробовав их на вкус, мы объявили вещи врагами.

Недавно я был в Швейцарии.

Швейцарцы ходят не в том, что красиво, а в том, что удобно.

Но они живут среди красивых вещей уже не первое поколение, и их безразличие понятно.

А мы?

Еще толком и не попробовали жить красиво, но уже решили, что красота – это бессмысленная цель.

И вещи предстали пороком.

Но эту бессмысленность и порочность вы не обнаружили, не открыли, а просто повторили за нами.

Кстати, не где-нибудь, а стоя в очереди за тряпками в бутиках или на вещевых рынках.

Это уж – каждый по своему карману.

Это не вы осудили вещизм, назвав его неправильным.

Это мы его осудили, так и не поняв того, что жить красиво – это и есть жить правильно.


Это мы ругаем потребление, еще не научившись на него зарабатывать.

Забыв, что цивилизованные люди – потребители.


– Ага, – Злата для большего эффекта выражения даже приоткрыла рот, – на рынок за картошкой в норковой шубе – это ваше представление о потреблении?

– Ага, – передразнил я ее, а потом сказал серьезно, хотя по-прежнему улыбаясь:

– Наша женщина несет свою норковую шубу, потому что она зачастую у нее первая.

Ну как тут не надеть ее и не продемонстрировать окружающим то, что эта шуба у нее есть?

А швейцарка идет на рынок в душегрейке, потому что все окружающие отлично знают, что у всех швейцарских женщин есть соответствующие шубы.


Я помолчал совсем недолго, потому что мне показалось, что позиции моего поколения еще недостаточно отстояны перед этой девочкой:

– Ваше поколение не хуже и не лучше нашего.

Просто подчиненный эволюции мир, в котором вы живете, – иной.

Не такой, каким был наш мир.

Как мир, в котором формировался я, был не похож на мир моих дедов.

И у вас нет ни малейшего повода гордиться собой перед нами, потому что это не вы изменились, а изменился мир.

И изменяем этот мир мы вместе; но все лучшее, чем вы пользуетесь, изобретено поколением ваших родителей. А вы просто лучше нас научились применять изобретенное нами, потому что за вами есть наш опыт.

Как ваши дети лучше вас применят то, что изобретете вы.


Снобизм каждого поколения заключается в том, что она считает себя исключительным.

Мудрость каждого поколения в понимании того, что оно – обыкновенное.


Я говорил все это девушке из поколения моих детей, понимая, что говорю не всю правду. Ведь сами мы были из поколения, уже преданного нашим прошлым и еще не принятого нашим настоящим.

И нынешний мир для нас не дом, а ярмарка.


– Нет уж… – Злата продолжала возражать по инерции, и я чувствовал это. – Это для вас, а не для нас, колбаса – это все.

– Милая доченька, я, конечно, упрощаю, но – право высказывать свое мнение и возможность выбирать любимый сорт колбасы – это и есть нормальная жизнь.

Только мы этого не поняли.

А вы – повторили вслед за нами.

Мы – дети прошедшего времени.

А вы – его внуки.


– Кстати, – добавил я без всякой паузы на размышление, – наличие духовных ценностей не противоречит рынку.

Отсутствие духовных ценностей – противоречит развитию.


– Зачем же тогда вы сотворяли своих кумиров? – Злата выложила на стол, на котором происходила наша игра, один из своих последних, но неубиваемых, на ее взгляд, аргументов.

Обвинение в кумирстве в мире, в котором никто ни во что не верит, действительно сильный аргумент.

Если, конечно, забыть о том, в каком мире он аргументируется в качестве аргумента.

И я – то ли улыбнулся, то ли усмехнулся.

То ли – глядя на нее, то ли – глядя на себя:

– Мы не только не сотворяли кумиров себе.

Просто мы оказались настолько хитрыми, что сумели убедить вас в том, что кумиров мы себе сотворили, – ответил я, разумеется, сказав Злате неправду.

И сам прекрасно знал это.

Просто приписал мелким почерком в достоинства своего поколения то, что у нас получилось случайно.


– Вы считаете, что наша молодежь ведет себя неправильно? – девочка, стоя передо мной, смотрела меня так, что понял – это не спор; это вызов на дуэль.

Если и не на смертный, то все-таки бой.

– Не мы первые, девочка, – улыбнулся я в ответ, потому что молодежь была не ихней, а нашей, общей.

– А кто? – язычок между губок девочки стал напоминать обнаженную шпагу.

– Когда расшифровали тексты на египетских дощечках эпохи строительства пирамид, в этих текстах прочли: «Молодежь неправильно себя ведет…»


– …Да?.. – девушка задумалась, я видел, что ей не хотелось сдаваться.

Не только мне, но и египетским пирамидам:

– Вот так за колбасой вы и… – Она не знала, в чем бы еще обвинить мое поколение, но нашлась довольно быстро – хотя логика перехода от колбасы к эпохе проглядывалась с трудом:

– Ну, а как же развалившаяся страна?

Как же – Советский Союз?

Это ведь по-вашему – крупнейшая трагедия двадцатого века?

Еде же вы были, такие умные? – Девочка по инерции продолжала противопоставлять себя.

Только не себе, а каким-то загадочным «вам»; и мне пришлось вздохнуть в ответ:

– И это вы повторяете вслед за нами.

– Повторяем? – Удивление Златы вызвало мое сомнение в непреложном, по ее мнению, факте.

Впрочем, в этом факте был вопрос, на который не только ее, но и мое поколение не сумело найти ответ.

И мне осталось просто воспроизвести свое утверждение:

– Повторяете.

И у вас не хватает своих мозгов задуматься о том, что, может быть, крупнейшей трагедией двадцатого века был не развал Советского Союза.

А – само его существование.

Ведь Советский Союз был тюрьмой народов.


Причем не для кого-то, а для нас самих.


– Вы что же – радуетесь развалу Советского Союза? – спросила она; и ее глаза продемонстрировали удивление, построенное не на понимании, а на привычке слышать нытье по поводу развала империи.

– Я не радуюсь.

Я говорю о том, что этот развал был естественным, как развал всех империй.

И дальнейшее существование такого союза – было не жизнью, а гальванизацией трупа.

Поэтому я живу в стране, появившейся не в результате трагедии, а в результате эволюции.


– Для вас это было разочарованием? – тихо спросила Злата, видимо не рассчитывая на ответ. И я не ответил, что мы поколение, разочаровавшееся во всем.

Даже в порнушке…


…Советский Союз был тюрьмой и для народов, и для каждого из его жителей.

Даже выезд за его пределы был ограничен, вернее запрещен, чтобы жители Союза не смогли увидеть то, как живут нормальные люди за его границами.

Потому что советскосоюзничеству противопоказана нормальность.

Ну, а что связывало, скажем, Эстонию и Туркмению – я тогда не знал и сейчас не знаю.

И о том, что стены и перегородки этой тюрьмы рухнули, я не сожалел ни разу…

…Я не вполне представлял себе – куда может завести наш разговор, и решил переменить его дорогу.

Выбрать тропу, проложенную в стороне от геополитического шоссе, но пролегающую по той же территории – территории споров между отцами и детьми:

– Скажи мне, ты замуж хочешь?

– Когда придет время – захочу.

– Вот и твоя прабабушка тоже хотела выйти замуж.

Но при этом она хотела, чтобы у ее будущего мужа была бы не одна корова, а две.

А сейчас девушка хочет, чтобы у ее будущего мужа был бы не «Жигуль», а «Мерседес».

Ну и попробуй найти три отличия?

– Три отличия? Э… – Злата задумалась; и через мгновение передо мной была уже знакомая мне Злата:

– Я только одно отличие нашла.

– И – какое? – Мне действительно был интересен ее ответ:

– Для прабабки – коровы нужны были две, а для меня – «Мерседес» один…


– …Ну и что же, по-твоему, означает – выйти замуж? – Я не случайно свернул на брачную тропинку, потому что меня самого до сих пор брак – проблематичный институт.

– Выйти замуж?

Это… – вновь заблудилась в мыслях девушка. Впрочем, нашлась она довольно быстро:

– Это секс, но только с обедами.

– И что же тогда – муж? – я спросил не случайно, потому что, трижды побывав мужем трех разных женщин, что такое – быть мужем, кажется, так и не понял.

И получил ответ, претендующий за здравый смысл:

– Муж – это тот, кто думает, что он умнее жены.


Постепенно я стал понимать, что иногда с этой девушкой серьезным было быть смешно.

Но смешным нужно быть очень серьезно – постоянно:

– И – что ты будешь с мужем делать?

– Как что?

Человекаться…

…Как-то вышло так, что я постепенно перехватил инициативу в нашем разговоре, но Злата, довольно безлукаво, попыталась вернуть наш обмен словами в удобную для себя колею:

– Вспомните.

Вы-то сами женились только на девственницах.

А теперь – все по-новому, – сказала она, попытавшись продемонстрировать и свою, и поколенческую продвинутость в современных человеческих отношениях.

Меня не смутило то, что мы заговорили о сексе, ведь в принципе мы говорили о любви.

А в любви неприятие секса, по-моему – это любовь, сданная в складской холодильник.


И в ответ я улыбнулся, хотя и задумался: «Дело в том, что я не помнил того, хотел ли я, чтобы моя первая жена оказалась девственницей.

Наверное, я уже в таких годах, когда нормальным является не только многое помнить, но и что-то уже забыть.


В моем же нынешнем возрасте встретить женщину-девственницу было бы просто глупо – не хватало мне еще учить кого-то уму-разуму на диване». – И, видя мое молчание, Злата повторилась:

– Теперь все по-новому, – и, видимо, посчитав, что, для того, чтобы пролилипутить мое поколение, этих слов мало, тут же добавила:

– Вы хоть понимаете, что такое – новое? – И я ответил ей:

– Новое – это то, что заставляет людей дорастать до себя…


– … Уж не знаю почему, но сейчас девственниц уже и не бывает.

И как вы думаете – отчего? – говоря это, она, только думала, что пожарит мои мозги – ответ мне был очевиден:

– Наверное, оттого, что они больше никому не нужны…


…После этих слов мы почти синхронно улыбнулись, глядя друг дружке в глаза.

– А вы мне, Петр Александрович, нравитесь. – Мне были приятны слова Златы, которой, как я уже заметил, нравилось далеко не все.

Невелика честь нравиться тому, кому нравится все подряд.

– Спасибо, Злата, мне это приятно, – я говорил искренне, потому что человек – это то, чем он кажется тем, кто рядом с ним.

– А знаете, чем вы мне нравитесь?

– Чтобы мне не гадать, скажи сама.

– Вы – не зануда.

Вы не стали поучать меня.

Не стали, например, говорить, что мне нужно учиться. – После этих слов девушки, мне пришлось продублировать улыбку:

– Я просто не успел это сделать.

А учиться тебе, конечно, нужно.

– Зачем?

Можете мне сказать?

Только не абстрактно, а конкретно.

– Могу, девочка, могу, – вздохнул я:

И конкретно, и абстрактно.

– Ну и скажите? – Злата уставилась на меня своими глазищами, а я понял, что вступил на тонкий лед.

Я почувствовал, что, если сейчас, в нескольких словах, не сумею привести аргументы, которые будут аргументами не только для меня, но и для нее, все то, что можно было назвать хрупким авторитетом, который я создавал в течение многих, до сих пор произносимых мной слов, в глазах этой девочки рухнет.

И я больше не сумею собрать осколки.

– Абстрактно – студенческая жизнь – очень веселая и приятная часть жизни вообще.

И тебе не стоит лишать себя этой части жизни.

А конкретно – это век – будет веком образованных людей.

Будет, – сказал я.


Потом подумал – стоит ли добавлять: «Пусть даже не в нашей с тобой стране…», – и не добавил.

Не знаю, во что я больше верил: в свою большую страну или в эту маленькую девочку…


– … Зачем, по-вашему, люди учатся?

– Затем, чтобы уметь.

– А зачем – уметь?

– Затем, что умеющие – живут интересней…

– …И-что?

Образованные люди не делают ошибок? – довольно ехидно уточнила девочка, видимо, надеясь на мою ересь – положительный ответ на ее вопрос.

Но я продемонстрировал ересь совсем иного рода:

– Образование не защищает от ошибок.

– Тогда – зачем оно?

– Чтобы разобраться в том, почему эти ошибки были сделаны.


– И с чего прикажете начать? – спросила Злата, продолжая строить ехидную мордочку, в полной уверенности в том, что ничего конкретного я предложить не сумею.

Но я улыбнулся ей в ответ.

И произнес без пафоса, зная, как есть:

– С начала, – словно бывает иной способ что-то начинать кроме начинания с самого начала:

– А это – как? – не сдавалась она.

– Что – как? – переспросил я, уточняя и первое, и второе слово своего переспроса.

– Как начать лучше?

– Читай хорошие книги, – просто сказал я, потому что лучшего способа что-то начать не существовало со времен изобретения книгопечатанья.

– А если у меня нет на это времени? – она задала вопрос; а я подумал: «Интересный мы народ. У многих из нас нет нескольких часов для того, чтобы прочитать хороший текст, но есть целая жизнь для того, чтобы не поумнеть…»


– … Читай хорошие книги, Злата, и у тебя будет больше времени, прожитого не зря…


– … Ладно… – вздохнула Злата. – Вам удается учить детей тому, что им нужно. – Я ответил ей совершенно серьезно уже не в первый раз.

А так как я продолжал улыбаться, ей вряд ли удалось понять – говорю я серьезно или нет:

– Детей нужно учить не тому, что нужно детям, а тому, что нужно взрослым.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации