Текст книги "Неизвестная Россия. История, которая вас удивит"

Варвары и граждане

Так существует ли русская нация? Гибель Российской империи по крайней мере подтверждает опыт по ее выращиванию, который едва ли оказался удачным. «Старуха у разбитого корыта», какой мы застаем Россию в 1917 году, вскоре лишится даже собственного имени. Вместо России будет СССР, страна без нации, но с правом наций на самоопределение, которое в конечном итоге, через 70 лет, юридически прикончит то, что когда-то было великой империей. Новой, постсоветской, России очень хочется осознать себя нацией, обзавестись как можно быстрее ясной идеологией, на роль которой снова приглашены уваровские «охранительные начала». Но упрямо встает вопрос: дагестанцы, чечены, буряты, якуты, калмыки, татары и еще под двести народностей – это русская нация или все-таки «чурки»? Отсутствие общественного согласия по ключевым моментам истории, постимперские фантомные боли, нарастающая межэтническая напряженность на фоне утраты единого информационного пространства едва ли обещают «охранительному» эксперименту успех. Разве недостаточно нам общего языка, общей культуры и общей земли, чтобы выстроить комфортное гражданское, не национальное и не конфессиональное общежитие?

Латинское слово «natio» буквально обозначает «того, кто родился». Римляне считали социальную организацию, основанную на биологическом кровном родстве, общностью низшего порядка, характеристикой варварства. Мы не найдем в латинских источниках термина «римская нация». Римляне называли себя civitas Romana, что означает «римское гражданство» или, точнее, «римское гражданское общество». По словам Цицерона, оно представляло собой concilium coetusque hominum jure sociati, то есть «сообщество людей, связанных правом». Не кровь делала римлянина римлянином, но гражданство, то есть добровольно принятые на себя ограничения во имя общего блага, гарантирующие, в свою очередь, статус и права.

Для римского самосознания ключевой была оппозиция «натура» – «культура». Под первым понималась природа, биология, которая соответствовала варварству, всецело подчиненному естеству, могущественным силам природы, довлеющим над ним. «Культура» же – результат рационально осмысленных усилий человека по преодолению природного хаоса, в том числе внутреннего посредством самодисциплины и самоорганизации. Разница между «гражданством» и «нацией» – это разница между культурой и натурой, цивилизацией и варварством.

Россия, создавшая империю, много превосходившую по размерам Римскую, находясь на вершине своего могущества, вдруг нырнула обратно в варварство племенной ограниченности и ксенофобии. Хотя весь исторический путь нашей страны давал совершенно другие вводные. Россия веками создавалась как политический союз, в котором ни кровь, ни вероисповедание не имели решающего значения, во всяком случае, много уступали деятельному участию в совокупном движении сотен народов к общей цели. Соединенные Штаты Америки, которые немногим моложе Российской империи Петра, сумели найти новый позитивный идеал и увлечь им многочисленные народы и вероисповедания своей и других стран – свобода личности, равенство возможностей при равенстве перед законом. Фетишами Российской империи на вершине ее европейского могущества становятся замшелые миражи ветхого прошлого. Сначала как будто понарошку, чтобы остановить распространение с Запада «разрушительных понятий», но затем всерьез, до исступления, до «сердечных сцен торжества русского национального духа». До такой степени, что какая-то Сербия – почему Сербия? зачем Сербия? – оказалась важнее миллиона русских солдат, короны и будущего.

Часть II
Почему Россия отстала от Европы

Этот вопрос предполагает, что когда-то – во времена оны – Россия была не хуже Европы, шла с ней в ногу и только затем что-то застопорилось. Вину за отставание России уже в XIX веке возложили на три столетия Ордынского ига. C тех пор считается, что татары остановили поступательное развитие Руси, погрузили ее в пучину разорения и неволи, образовали пропасть между нею и остальным цивилизованным миром, которую затем титаническим прыжком попытался преодолеть Петр Великий, но все равно чуть-чуть недопрыгнул. В свою очередь, коммунисты изображали упырей вроде Ленина и Сталина очередными «европейскими модернизаторами» лапотной Руси и скрупулезно высчитывали, сколько электроплугов с молотилками произвела Страна Советов к уровню 1913 года. Электроплугов с молотилками мы произвели действительно много, но до Европы снова не допрыгнули, а плюхнулись мордой в грязь еще похлеще. Путин прыгать вовсе запретил и объявил местную грязь «уникальной цивилизацией» и «русским миром», который во все времена был величественно прекрасен, хоть всякий раз и по-разному. По мысли придворных идеологов, наша грязь не просто ничего общего с Европой не имеет, она является грязью живительной, так сказать, бальнеологической, – ни много ни мало, духовной и нравственной альтернативой загнивающей Европе.

Правда, свободный полет русского ума остановить трудно, особенно в той части общества, которую Ключевский назвал «тонким, вечно подвижным и тревожным слоем». Не все согласны считать грязь «уникальной цивилизацией». Вот и наш «новый Карамзин» – Борис Акунин полагает, что до всякой грязи Русь была настоящей Европой. Он так и озаглавил свой первый том «Истории российского государства», посвященный Киевской Руси, – «Часть Европы». Это потом в связи с Ордынским игом ее сменило государство-метис – Евразия или Азиопа, кому как больше нравится.

Вообще говоря, Киевская Русь еще в русском фольклоре превратилась в «золотой век» нашей истории. В народной памяти, пожалуй, ни один период не вспоминался с такой теплотой и лаской. Прошла тысяча лет, сгинули и татары, и ляхи, и коммунисты, Киев уже давно не «Русская земля», а все еще жива наша древняя поговорка – «Язык до Киева доведет»: дескать всякий встречный укажет путь в Киев. Это как «все дороги ведут в Рим». Киев – наш мифологический Рим. Там вечно будет пировать князь Владимир Красно Солнышко – «веселие на Руси есть пити», – а богатырь Илья Муромец будет снова и снова побеждать Соловья Разбойника и богатыря Жидовина.

Неудивительно, что эта золотая легенда повлияла и на нашу историографию, причем Киевская Русь была «хорошей» и для западников, и для славянофилов. Все прочие периоды русской истории вызывали у них диаметрально противоположные оценки. Для западника Акунина – государство, основанное норманнами, воспринявшее религию из Восточного Рима, связанное брачными узами своих князей и княгинь с королевскими и императорскими домами Европы, – это европейское государство. Для славянофилов в оценке Киевской Руси важно примерно то же. Нет, они, конечно, решительно опровергнут рассказ летописи о призвании варяжских князей и будут виться мошкой вокруг лампы, чтобы доказать, что «русь» – это не варяжский род Рюрика, а древнее самоназвание славянского племени. Ведь не может же быть так, чтобы наше великое государство основали какие-то западные варвары, да еще и дали ему свое имя. А раз не может, то и не было этого, чего бы там темный монах ни набрехал в своей «Повести временных лет».

В остальном разница между западником Акуниным и славянофилами почти не прослеживается. Киев был не хуже, а иногда даже лучше Европы, чаще, конечно, лучше. Анна Ярославна умела писать, а ее муж, французский король, – нет. Из этого обстоятельства поколения российских и советских историков делали далеко идущие выводы о едва ли не поголовной грамотности Древней Руси, упуская из виду, например, такой простой факт. От эпохи Каролингов – на ее исходе и возникает Киевская Русь – сохранилось около 8000 оригинальных рукописей. От всего периода Киевской Руси до нас дошло 498 русских рукописей, а ведь по размерам Русь была чуть ли не больше Каролингской империи – «географические фанфоронады» у нас всегда популярны.

В этом неудобном месте обычно принято вспоминать о татарском нашествии, якобы уничтожившем все и вся, будто в Западной Европе не было ни войн, ни варварских нашествий, ни пожаров, ни революций, ни крыс с мышами, весьма, надо сказать, охочих до пергамента, а была вечная Швейцария с коровами, незабудками и тысячей сортов сыра. Ограничусь тут одним примером. В знаменитой битве при Вальми в 1792 году солдаты революционной Франции набивали ружья каролингскими грамотами, на которых в том числе покоился ненавистный им Старый порядок. И теперь он с порохом и свинцом летел в контрреволюционных интервентов-пруссаков, лишая историков будущего ценного источниковедческого материала. Но сколько ни стреляли революционные солдаты, все не расстреляли. К тому же ружья они набивали по преимуществу документами, которые не включают в список из 8000 рукописей, хотя, как знать, кто тогда разбирался: грамота это, хроника или трактат Аристотеля. Отечество в опасности. Какое уж тут источниковедение? Итак, 8000 против 498, если говорить об оригиналах. А сколько рукописей восходят в основе своей к каролингским, не сохранившимся по разным причинам, подсчитать не представляется возможным. Сам шрифт каролингских рукописей – каролингский минускул – стал с изобретением книгопечатания господствующей латинской гарнитурой, которая известна пользователям компьютера как Times New Roman. Дело в том, что боготворившие античность интеллектуалы эпохи Возрождения знакомились с античной литературой преимущественно по каролингским рукописям и сочли их стиль письма образцовым, подлинно «римским», «античным».

Расцвет Каролингской империи к моменту возникновения у нас государства с центром в Киеве был уже позади. И тем не менее до XIV века насчитывают всего 960 русских рукописей, то есть за шесть веков на Руси было создано в 8 раз меньше рукописей, чем за два века эпохи Каролингов. Кстати, в XIV веке Европа уже была покрыта густой сетью университетов. В Московии на тот момент нам не известно ни одной школы, хотя они наверняка и существовали. При монастырях по крайней мере.

Так было ли «отставание»? Нет, был сравнительно поздний старт. Эт-то раз (как сказал бы всеми нами любимый герой Бориса Акунина). Славяне просто поздно вышли из лесов – так в свое время заметил Монтескьё. Многим европейским странам к моменту появления Древнерусского государства исполнилось уже тысяча лет минимум, если начинать их историю с завоеваний Юлия Цезаря в I веке до н. э., хотя европейская культура, конечно, гораздо древнее. Первая европейская культура – древнегреческая – стала формироваться уже на рубеже III–II тысячелетий до н. э. Славяне были замечены европейцами не ранее конца V–VI вв. н. э., то есть три с половиной тысячелетия спустя. А еще через триста лет, во второй половине IX века, наконец, появилось Древнерусское государство. К фразе Монтескье я бы только добавил, что славяне – предки русских – не просто поздно вышли из лесов, они не туда вышли. И в конечном итоге не туда ушли. Эт-то два (слава Эрасту Петровичу!). Норманны ведь тоже вышли из лесов или, точнее, из фьордов всего лишь на столетие раньше нас, но современная Швеция или наша бывшая Финляндия, вообще кровнородственная с русским народом, никак на Россию не похожи, а скорее похожи на Германию или Англию. Эт-то три.

Итак, правильнее говорить не об отставании России от Европы, а о стремлении догнать Европу. Это стремление вовсе не сопутствовало истории нашей страны с момента ее возникновения. Многие столетия русские жили себе не тужили, не особо интересуясь тем, как устроены соседние страны. Почему Русь не была Европой, хотя нашу страну образовали выходцы из Европы, пусть тогда и не менее дикие, – норманны, ее вера пришла из Восточного Рима, ее алфавит, наконец, был создан на базе греческого, одного из древнейших языков европейской культуры? Когда и зачем русские осознали потребность в европеизации? Для ответа на все эти вопросы надо прояснить, что, собственно, такое была Европа.

Европа и не-Европа: география

Считается, что границу между Европой и Азией образуют Уральские горы. Якобы именно здесь столкнулись дрейфующие в Мировом океане материки Европа и Азия, отчего буквально вздыбилась земля и появились горы. Произошло это сотни миллионов лет назад, когда разве что дух Божий носился над водами. На протяжении умопостижимой человеческой истории граница между Европой и Азией не имела такого отвлеченного научно-кабинетного характера. Ее пролагали не геологи, а кривая азиатская сабля и прямой европейский меч.

На среднем Дунае острым клином в самый живот Европы вонзается огромный, тянущийся от северного Китая степной коридор, по которому на протяжении тысячелетий проносились волны миграций и завоеваний. Когда-то этой дорогой в Европу пришли и индоевропейцы, предки всех современных народов континента. Этот степной коридор сильно моложе Уральских гор и является дном огромного моря, от которого сегодня остались Черное, Азовское и Каспийское моря. Усыхание древнего моря началось 6–5 миллионов лет назад, но не исключено, что оно закончилось уже на памяти людей, во всяком случае, глухие упоминания морского пути через Каспий в Северную Европу встречаем и у Гомера, и у Геродота. Важно, что будущая Южная Русь вовсе не была конечной точкой этого грандиозного степного пути, пролегавшего по дну моря.

Западный берег древнего моря находился в Паннонии, на месте нынешних Венгрии и Румынии. Паннонское море сначала обособилось от «Южнорусского» Карпатскими горами на востоке, а затем, около 2 миллионов лет назад, ушло вовсе, образовав Среднедунайскую низменность. Его реликтом считают озеро Балатон. Западнее Среднедунайской низменности мы уже не встретим степей или хоть сколько-нибудь обширных равнин. Географическая Азия упирается здесь в Альпы на западе и Татры на севере. Когда-то они были скалистыми берегами моря. Неудивительно, что именно Паннония столетиями являлась плацдармом для вторжений в Европу, которые словно волны доисторического моря, то разбивались о скалистый берег, обагряя его брызгами крови, то переваливали через него и неслись мощными потоками в Норик, Грецию, Галлию, на Средний Рейн, в Италию, Испанию и даже в Африку. Там, оказавшись в совершенно других природно-климатических и цивилизационных условиях, завоеватели постепенно забывали привычки своего прежнего образа жизни и растворялись в других народах. Точку в этой бесконечной кровавой схватке Азии с Европой, начавшейся с расселения индоевропейцев в Европе в V–IV тысячелетиях до н. э., поставила Венская битва 1683 года, в которой польский король Ян Собесский разбил войска османского визиря Кары-Мустафы.

Правда, помимо бесчисленных бедствий, через евразийский степной коридор в Западную Европу пришли лошадь, седло с передней лукой и, наконец, довольно поздно подковы (римляне обували лошадей в подобие сандалий) и железные стремена, которые сделали возможным, в частности, кавалерийский бой. Рим его практически не знал. Короткий римский меч, создавший империю, был оружием пехотинца. Зато в Средние века именно конные воины, вооруженные копьем и длинным «германским» мечом, составили социальную и политическую элиту Западной Европы (от латинского caballum, лошадь, происходят шевалье, кавалер, кабальеро, от германского глагола reiten, ездить верхом, – Ritter, рейтер или по-русски рыцарь).

Итак, если мы мысленно взглянем с высоких берегов древнего Паннонского моря на запад и на восток, то увидим два совершенно разных ландшафта. На западе нашему взору откроется невероятное разнообразие природных форм, не наблюдаемое более нигде в мире: горные хребты, плоскогорья, равнины сменяют друг друга стремительно, даже на очень небольших пространствах. Обернувшись на восток, туда, где потом возникнет Русь, мы вслед за Гоголем только и сможем посетовать: «открыто-пустынно и ровно все в тебе», «не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы», «не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы». Плоскость и однообразие ландшафта, где бесконечная лесная равнина сменяется бесконечной же степью, – отличительная черта России, роднящая ее с Азией. Достаточно сказать, что огромное Иранское плоскогорье почти вдвое меньше Русской равнины.

Другой важный компонент азиатского ландшафта – удаленность от моря. Среднее соотношение единиц площади материкового пространства и побережья в Европе составляет 30: 1, в Азии 100: 1. Даже Российская империя, обосновавшаяся на морях и океанах, добилась промежуточного соотношения: 41: 1, хотя по этому критерию очевидно она уже была больше Европой, чем Азией. Но у самых своих истоков географически Россия была не-Европой. Как повлияли эти исходные условия на судьбу нашего народа?

Битва моря и суши

Киевская Русь вела довольно оживленную морскую торговлю с Византией, но так и не сумела установить надежный контроль над Причерноморьем и в конечном итоге была поглощена кочевой степью. Первый тревожный сигнал прозвучал для Киева на самой заре этого государства, в 972 году, когда второго по счету великого князя Киевского Святослава Игоревича убили печенеги. Он возвращался из Болгарии и встретил свою смерть у днепровских порогов, где суда по естественной причине вынуждены были идти очень медленно. Из черепа Святослава печенежский хан Куря, по древнему, известному со скифских времен обычаю, велел сделать чашу: «Оковавше лоб его, и пъяху из него». Уже во второй половине XII века торговые пути в Византию были окончательно расстроены набегами новых степных пришельцев – половцев. Вес серебряной гривны кун при Ярославе Мудром и Владимире Мономахе, содержащий в себе около полуфунта серебра, с половины XII века уменьшился вдвое, до одной четверти фунта. Некогда полноводный поток византийского и арабского серебра постепенно иссякает. Примерно тогда же черноморскую торговлю, упущенную киевскими князьями, монополизируют сначала генуэзцы, потом венецианцы и снова генуэзцы, обосновавшиеся в Крыму, а также по восточному побережью Черного моря, пока их фактории не захватили во второй половине XV века турки. Одним из основных товаров здесь вплоть до конца XVII века являются рабы, пригоняемые степняками из Польши, Литвы и, конечно, Руси в таких количествах, что один поздний очевидец недоумевал, остались ли в тех странах еще люди. Неудивительно, что слово «славянин» во многих новоевропейских языках обозначает раба. Правда, академик Карпов считает, что в лучшие годы, в самом начале XV века, из главной генуэзской фактории в Крыму, Каффы, вывозили в среднем 113 рабов в месяц. При турках эта цифра должна была сильно возрасти. Считается, что в Крыму за два столетия было продано более трех миллионов рабов.

С XIII века, когда в Европе формировался торговый капитализм, начали чеканить золотой флорин, появились крупные акционерные и страховые компании, банки и биржи, русские земли были почти полностью отрезаны от морей. Первым морским портом в Архангельске Московия обзавелась лишь в 1584 году, когда европейские державы уже успели переделить земной шар, а банкиры из рода Медичи, обогатившиеся в том числе на транснациональной торговле, три раза занимали папский престол. Марии Медичи, которой суждено было стать королевой Франции и родить героя всеми нами любимого романа «Три мушкетера», в год основания первого российского порта исполнилось 9 лет.

Россия уже в XVI–XVII веках вполне ощутила мощь европейского капитализма, располагавшего гибким кредитом, обширным торговым флотом и значительными наличными капиталами. Это позволило европейским купцам почти полностью монополизировать торговлю с Россией. Дореволюционный историк Сергей Александрович Князьков так живописал состояние российского купечества: «Русские торговые люди были бедны, непредприимчивы, предпочитали сидеть дома и выколачивать гроши, оставляя втуне Божие благословение, лежавшее в земле, и не приступая к его разработке, потому что некуда было выработанный товар везти, кроме того, дорогой можно было погибнуть и от разбойников, и от невылазной грязи, и даже от голода; поэтому и предпочитали жить, сидя на месте, «отбывая своих промыслишков». Дело, конечно, не в предпочтениях и желаниях русских торговых людей. Откуда было взяться морскому флоту в совершенно сухопутной стране? Между тем Европа с ее исключительным соотношением суши к морскому побережью в 30: 1 уже сумела создать корабли, пригодные для транснациональных торговых операций, и финансовые инструменты, сделавшие такие операции возможными.

В транснациональной торговле истинная прибыль, как известно, ожидает купца в конечной точке обмена. Например, килограмм перца, стоивший при производстве в Индии 1–2 грамма серебра, достигал цены 10–14 в Александрии, 14–18 – в Венеции и 20–30 граммов в потребляющих его странах Западной Европы. От подобных прибылей в конечной точке обмена русские были отлучены не только в XVI–XVII веках, но, пожалуй, весь XVIII и значительную часть XIX века в силу относительной финансовой слабости своего купечества и неразвитости кредита. Пушкин справедливо писал про Петербург: «Все флаги в гости будут к нам». Не было в Петербурге только русского торгового флага. Еще в 1773–1777 годах во всех российских портах, вместе взятых, насчитывалось всего 227 кораблей, причем только 12–15 действительно принадлежали России. Из 1748 кораблей, заходивших тогда в русские порты, свыше 600 были британскими. К концу XVIII века русский купеческий флот увеличится до 406 кораблей, но британцев будет все равно больше – 1011.

Крупный финансово-промышленный капитал складывается в России уже после отмены крепостного права в 1861 году, примерно через 450 лет после появления первой товарной биржи в Брюгге (на самом деле первые биржи появились в Италии еще в XIV веке) и через 100 лет после начала английской промышленной революции. Правда, история отвела русской буржуазии чуть более полувека. Октябрьская революция обнулила этот запоздалый, медленный и трудный процесс накопления частных финансово-промышленных богатств. Впрочем слабость русской буржуазии сама была одной из причин поражения Февральской революции и всех предшествующих ей проектов демократических преобразований.

Задолго до всякого Путина начинает проступать сырьевое лицо российской экономики, которое приросло к ней, кажется, навсегда. Такова ниша России в международном разделении труда – питать ресурсами быстро растущий европейский рынок, который был уже достаточно богат наличностью, чтобы сориентировать Россию на обслуживание своих интересов. На Запад из России идет прежде всего пушнина, конопля, лен, смола, корабельный лес, продовольствие, с XVIII века – железо. От столетия к столетию ассортимент меняется, но экономика остается сырьевой. В обратном направлении текут деньги, столь необходимые для создания Московского царства, затем Российской империи, а с XVIII века устремляются многочисленные предметы роскоши, отвечающие новым вкусам европеизированного дворянства. Это сейчас мы экспортируем нефть в обмен на условный «брегет», а тогда был мех, лес, зерно, железо в обмен на тот же «недремлющий брегет», чтобы было чем по-европейски изысканно прозвонить обед Евгению Онегину и Александру Пушкину. Задолго до душегубов-большевиков – впервые, кажется, в 1775 году – Россия даже в состоянии голода, охватившего большую часть страны, принуждена разрешать экспорт хлеба ради пополнения казны звонкой монетой. «Недоедим, но вывезем», – будто бы сказал однажды Вышеградский, министр финансов в правительстве Александра III. В 1932–1933 годах именно эта практика, среди прочего, приведет к гибели примерно 7–8 миллионов человек и многочисленным случаям людоедства.

В 1819 году отставной генерал-губернатор Москвы граф Федор Ростопчин пишет из Парижа своему другу, бывшему послу в Лондоне графу Семену Воронцову: «Россия – это бык, которого поедают и из которого для прочих стран делают бульонные кубики». Бедный граф тогда еще не мог представить, какие бульонные кубики из его народа сделает Сталин во время организованного большевиками голода 1932–1933 годов, да и вообще. Любопытно, что к своим грустным выводам генерал от инфантерии Федор Васильевич пришел в годы, казалось бы, величайшего триумфа Российской империи, которая после победы над Наполеоном стала безусловным лидером Европы. Экономическое первенство Англии оказалось, однако, более надежным фундаментом гегемонии, чем примерно 300 тысяч российских штыков. Ситуация повторится и после следующей великой победы России, в 1945 году. Характерно, что лидерство Российской империи в XIX веке продлится 37 лет, а лидерство Советского Союза в XX веке – немногим более того – 46 лет. Экономическая слабость, которая, конечно же, имела самые разнообразные причины, а не только сырьевой характер экономики, в обоих случаях приведет к политическому краху. В XIX веке это будет Крымская война, в XX – развал Советского Союза.

Евразийцы и прочие сторонники третьего пути любят рассуждать о том, что всемирно-историческая миссия России состояла в том, чтобы быть посредником между Востоком и Западом. Звучит, конечно, красиво, но это неправда. Россия, как мы видели, исторически была обречена на роль сырьевого придатка Западной Европы. Могла ли она действительно стать посредником между Востоком и Западом? Скорее нет, как в силу существования степного коридора, на многие столетия отрезавшего ее от рынков Китая, Средней Азии и Восточного Средиземноморья, так и по причине той же финансовой слабости собственного купечества. По мере укрепления южных границ России, начавшегося с завоевания Астраханского ханства Грозным, вроде бы складываются благоприятные условия для развития торговли с Азией, но эта торговля вновь отходит к иностранцам, теперь уже к грекам, индусам, армянам, персам, которые буквально наводняли и Астрахань, и Казань, и Москву, и ярмарки Сибири, торгуя даже в Архангельске. В 1722 году русские купцы были изгнаны из Пекина. В 1727 году русско-китайская ярмарка была учреждена южнее Иркутска в Кяхте, и хотя несколько казенных караванов еще какое-то время доходили до Пекина, китайцы держали русских далеко от своего внутреннего рынка, а соответственно от максимальных прибылей транснациональной торговли. Всего с 1689 года, когда был заключен первый договор с Китаем о границе по Амуру, и до 1727 года – когда появилась Кяхтинская приграничная ярмарка, – в Пекин проследовало 50 караванов русских купцов, груженных опять-таки сырьем – пушниной. Чтобы замкнуться в Москве, этой цепочке обменов требовалось минимум три года. Каравану предстояло преодолеть 4000 км, в том числе по пустыне Гоби. Морские пути были неизмеримо более быстрыми. Васко да Гама, первооткрыватель морского пути в Индию, в 1497–1498 годах преодолел расстояние от португальского Лиссабона до индийской Калькутты за восемь месяцев. Предприимчивые англичане поначалу, в середине XVI века, пытались было проложить торговый путь от Белого моря до Каспия, чтобы с суши обойти португальцев и голландцев, контролировавших торговлю пряностями в Индийском океане. Но магистральными оказались все равно морские пути.

Неторопливая суша проиграла стремительному морю, и тот, кто контролировал море, – контролировал мировую торговлю. В 1661 году английский король Карл II получил от португальцев в качестве приданого за Екатериной Браганской Бомбей и Калькутту, а после объединения Англии и Голландии под властью штатгальтера Голландии Вильгельма Оранского в 1688 году Индия окончательно отходит в сферу интересов британской торговли. Британская Ост-Индская компания уже к 1720 году обогнала голландцев по оборотам, и это она скорее могла претендовать на роль глобального посредника между Востоком и Западом, Югом и Севером, чем громадная сухопутная Россия, к тому же отрезанная от конечных звеньев цепочки обменов на всех своих главных торговых направлениях. Так работало европейское соотношение материка к морскому побережью в рекордные для мира 30: 1.