Текст книги "Ярость огня"

Ярость огня
Николай Вардин

© Николай Вардин, 2023

ISBN 978-5-0062-0019-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В первой книге цикла «Летопись Эренхара» были несколько сюжетных пробелов. Часть из них я оставлял нарочно для следующего романа. Но были ветви, которые не уместились ни в первую, ни (как выяснилось в ходе написания) во вторую книгу. Именно поэтому несколько историй были мной объединены в повесть «Ярость огня».

Эта повесть хронологически предшествует событиям первой книги. Я хотел рассказать о периоде времени в несколько лет, в течение которого драконы находились в изгнании. Мне нужно было раскрыть те события, которые происходили в других землях в эти годы. О чём-то вскользь упоминала Гилвея в первой книге. О чём-то читатель мог догадываться в ходе самого сюжета.

Строение повести достаточно простое: пролог, три главы, эпилог. Пролог и эпилог ведутся от имени уже знакомого читателям безымянного (пока) летописца. Главы написаны от лица Ареаса, Серенаи и Логрейна. Это позволит чуть шире показать их образы. Но главное – раскрыть недостающие части сюжета и перейти к следующему периоду в судьбе этого мира.

Пролог

Я помню тот момент, когда собственными глазами увидел ярость Логрейна. Я отчётливо помню ужас, сковавший моё тело неумолимой хваткой. Сжигатель Народов был мёртв уже тысячи лет, но даже сейчас я упал пред ним на колени. Я осознал себя каплей в реке времён пред истинным ликом владыки Аллатума. В тот момент мне захотелось бросить глупые помыслы, сжаться в снегу и перестать существовать – настолько никчёмным и жалким я виделся себе в сравнении с ним. Все войны, которые я прошёл, все победы, которые я одержал, теряли смысл и ценность пред образом Логрейна.

Теперь я знаю историю его народа. Но не могу осознать, кем они были, хоть и являюсь их потомком. Я не понимаю, как под одним небом со мной, но много лет назад, могли жить в этом мире те, чьи души величием достигали небес. Я не в силах представить их мир, как бы ни старался.

…Несколько недель? Несколько месяцев? Или несколько лет в кромешной тьме? Я не знаю, как долго шёл по бесконечной снежной пустоши, волоча за собой сани с запасами провизии. Сначала я зажигал фонарь. Но потом понял, что это бестолковая трата масла. Глаза привыкли к темноте, однако я видел лишь бессветную равнину. За многие столетия снег похоронил под собой и города, и реки, и деревья. Всё превратилось в бесконечную пустыню. Мой долгий путь мог оказаться напрасным, если я ничего не смогу найти.

Ветер иногда выл. А порой мне казалось, что он хохочет, потешаясь над глупым человеком, который отправился туда, где не осталось ничего. Вот только звук тишины я стал уже забывать: мой неутомимый спутник не замолкал никогда. Я шёл под его тоскливую песнь; я проваливался в забытьё, слушая его рёв. Порой, обессиленный, я останавливался и орал во всю глотку, чтобы хоть ненадолго заглушить его голос в голове. Может, призраки прошлого откликнулись бы на мой истошный крик? Но никто меня не слышал.

А потом я дошёл до холма. Он возвышался по обе стороны от меня, покуда хватало глаз. И мне не оставалось ничего иного, как ползти вверх. К тому моменту нескончаемый переход уже забрал все мои силы. Скудное питание едва ли могло их восполнить. Тело, промёрзшее до костей, с трудом слушалось. Но не было в голове даже мысли о том, чтобы отступить. И не позволял я себе думать о том, что можно просто лечь в снег и поддаться забвению. Я готов был идти до самого конца, пока ещё был в состоянии хотя бы ползти, загребая под себя снег.

Подъём был долог. Проклятый ветер прибивал меня к поверхности холма с такой силой, что я не мог поднять даже головы. Но когда он ослабевал, я не осмеливался встать на ноги, иначе новый порыв опрокинул бы меня назад. Ведь вниз меня тянул ещё и груз: длинную верёвку саней я обмотал вокруг пояса, чтобы освободить руки. Каждые несколько метров я зарывался в снег, чтобы передохнуть. Чем выше я забирался, тем больше делал подобных остановок и тем меньше продолжал восхождение.

Когда я достиг вершины холма, то в первый момент даже не поверил. Рухнул на спину и стал подтягивать к себе сани. Руки ныли, а пальцев я почти уже не чувствовал. Дыхание со свистом вырывалось из груди, леденея на бороде. Когда мой груз оказался рядом, я встал на колени, упираясь обеими руками перед собой. Отплёвывал снег, старался разлепить ресницы, чтобы оглядеться. Впереди я различал что-то ещё более тёмное, чем окружающий меня мрак. Сердце в груди замерло: я был уверен, что это развалины города.

Я хотел отдышаться, чтобы продолжить путь, но дьявольский ветер именно в тот момент подтолкнул мои сани. Не назад, а вперёд. Когда я заметил, как они медленно движутся к другому склону проклятого холма, было уже поздно. Верёвка натянулась и повлекла меня за собой. Ослабевшие руки подломились, я рухнул в снег и поехал вниз из-за тяжести провизии. Отвратительное чувство собственного бессилия: любой булыжник, укрытый под настом, мог проломить мой череп в один миг. В голове медленно, со скрипом провернулась мысль о том, что такая смерть была бы слишком нелепа даже для меня. Я мог даже захлебнуться снегом, который с бешеной скоростью залеплял лицо и затыкал рот и ноздри. Но в новый раз я выжил…

Достигнув подножия холма, сани разлетелись в щепки. Мешки с провизией треснули, разбрасывая драгоценные запасы в разные стороны. Я кубарем прокатился ещё несколько метров и распластался лицом кверху. Голова гудела и кружилась. Сначала захотелось заплакать от усталости и боли. Потом – засмеяться. А затем – зарычать и поклясться себе дойти путь до конца.

Я заставил своё разбитое тело перевернуться на бок. Медленно, с трудом подобрал под себя руки и ноги. А потом встал, стараясь держаться прямо и не падать. Поднял голову, распрямляя сведённую шею… и только теперь увидел…

Даже за тысячи лет снег не смог укрыть под собой эту громадину до конца. Он дул с юга, создавая ровный высокий холм. А здесь, с этой стороны я увидел, что полз много часов или даже несколько дней по огромному крылу, которое было распростёрто от меня в сторону так далеко, что край его терялся в темноте. А прямо на меня была разверзнута исполинская пасть, оскаленная в нечеловеческой ярости. В этой пасти самый маленький клык был длиннее меня в два раза…

Сквозь толщу веков я услышал рык, сбивающий с ног. Страх затряс меня. Я попятился назад, не сводя взгляда с воплощения ужаса и разрушения. Я видел окаменевшего исполина своими глазами, но не мог осознать кошмарного зрелища разумом. Я рухнул на колени, не прекратив отползать назад. И продолжал смотреть на громадину, не в силах оторвать взгляда. Зубы стучали, но я не замечал этого. Меня колотила истерика. Кажется, я тихо скулил.

Клянусь, я чувствовал его взгляд тогда! Огромный глаз, величиной с дом, смотрел каменным взором именно на меня! Его беззвучный рык грохотал в голове, грозя разорвать уши. А его когтистая лапа виднелась далеко во тьме, словно замерев в рывке, который сотрёт меня в прах.

Резкий приступ дурноты вывернул меня наизнанку. В желудке было пусто. Но болезненные корчи несколько раз сотрясли тело. Отвратительный вкус желчи обжёг глотку. Когда дурнота отступила, я ещё долго не смел обернуться. Тело свело от дрожи. Я не мог заставить себя понять, что исполин окаменел. Я видел бугры его мышц, застывшие в движении; я видел шею, которая остановилась в стремительном изгибе – даже будучи ныне камнем, он излучал неудержимую мощь и силу, с которой не совладает даже стихия.

Тогда я уже знал его имя. Я нашёл записи о нём на Аллатуме. Но ни один рассказ, ни один красноречивый эпитет не мог хоть сколь-нибудь быть достойным Сжигателя Народов. Великий Логрейн смотрел на меня каменным взором с презрением и яростью, над которыми не было властно даже время. Кем был я пред ним со своими страстями, стремлениями, помыслами? Кем были пред ним даже те, кого когда-то я звал богами? В тот час для меня всё потеряло смысл. Ничто не казалось ценным под этим оком, смотрящим на меня сквозь тысячелетия…

…Я не помнил, как оказался за порушенными стенами Форхи. Я обнаружил себя, идущим по гулким коридорам. Мои шаги громко нарушали размеренный свист ветра. Руками я прижимал к себе снедь, которую смог утащить с собой. Я понимал, что под страхом смерти не вернусь обратно, чтобы забрать остальной провиант. Даже умирая от голода, я не осмелюсь вновь предстать пред владыкой Аллатума.

В одной из комнат я нашёл несколько уцелевших бутылок вина. На вкус напиток оказался гаже уксуса. Но алкоголь в нём, видимо, сохранился. Поэтому я давился, но пил, чтобы, наконец, забыться. Чтобы уснуть без снов и кошмаров. Впервые за долгое время я спал под крышей, укрытый от ветра и снега полуразрушенными стенами. Холодный каменный пол казался много теплее ледяной пустоши.

Впоследствии, даже окружённый множеством свечей, я не мог засыпать без ядовитого тысячелетнего вина. Оскаленный ужас был выжжен пред моим мысленным взором. И отвратительное дурманящее пойло осталось единственным способом забыть о нём хоть на короткое время.

Какими свершениями была взращена эта чёрная душа? Какая гордыня и воля заставляла эти крылья взмывать в небеса? И сколько ярости было в том огне, который выжег столько земель? Теперь я знаю его историю. Но представить и поверить в неё не могу до сих пор.

Ареас

Как быстро рухнул мир. Никто не успел понять, что произошло и в чём причины. Мы верили в незыблемость законов и порядков. Мы не знали и не могли даже подумать о том, что что-то может измениться. Но теперь стало очевидно, что мир наш подобен замку из песка, который может смыть в любой момент неумолимая волна. А вечные и бесценные жизни наши оказались не дороже тех самых крошечных песчинок, из которых этот замок был создан однажды. Неподвластный нам поток крушит всё, что было выстроено нами, разбрасывает нас и уносит в тёмные морские глубины. А мы не в силах ничего с этим поделать.

Почти два десятка лет крылатые души живут на острове Аллатум. Все эти годы мы, как старшие братья, присматривали за молодыми народами новых земель. Эти народы в нас верили и чтили, как подобает младшим. Но не смогли мы увидеть беды в родном доме.

Да, Атрен изгнал нас из Асхайина. И мы не смели ему перечить. Но новые драконы появлялись из пламени Алтейи. И мы возвращались к берегам, чтобы забрать их с собой на Аллатум. Поэтому мы никогда не переставали следить за тем, что происходит на нашей родине. Но не смогли увидеть надвигающейся беды.

Все эти годы я – единственный из крылатого племени – осмеливался нарушать приказ пресветлого царя. Я прилетал на берег Асхайина. Мой дракон Эрранол оставался среди скал, а я шёл дальше один, подобно обычному мужчине. Я возвращался в свой отчий дом к отцу и матери. Но не сыновья тоска заставляла подвергать себя и их подобному риску. Меня возвращал домой долг…

Много лет назад, когда я мальчишкой поднялся на Энакро, желая обрести крылатую душу, огненная река вручила мне не один дар, а два. Мой алый Эрранол пробил скорлупу пламенеющего камня, едва я взял его в руки. Но вот второе, небесно-голубое яйцо, предназначалось не мне. Мне нужно было его сохранить и отыскать будущего хозяина, поэтому я взял его с собою. Но вскоре произошли события, которые заставили драконов покинуть Немерен и Асхайин и отправиться в Изгнание. Голубое яйцо я был вынужден оставить у своих родителей в надежде, что однажды его истинный владелец отыщет свой дар. Именно поэтому я возвращался сюда каждый год.

Я скучал по своим родителям. И эти короткие встречи были для меня и для них слабым утешением после разлуки. И все мы понимали, что как только душа вылупится из камня, обретя хозяина, нам придётся расстаться. Тогда я уже не вернусь. Тем ценнее были те короткие часы, которые мы могли провести вместе.

Повозку нещадно трясло по разбитой дороге. Меня болтало из стороны в сторону, жутко укачивало. Пару раз на особенно глубоких выбоинах подбросило так, что я едва не вывалился на обочину. Поездки по земле всегда давались мне тяжело. Конечно, я мог бы купить лошадь в одной из этих прибрежных рыбацких деревень, но ездить верхом на этих животных, воняющих потом, я ненавидел ещё сильнее.

Кучер – весёлый малый – постоянно оборачивался на меня через плечо и ободряюще улыбался. Он всё рассказывал о своих трёх дочерях, видимо, чтобы отвлечь от дурноты. Но, видит небо, это был плохой способ. Я даже не пытался нацепить на лицо вежливую мину и почти его не слушал. Я вжался в угол повозки, упершись ногами в пол, чтобы меня не било о борта; скрестил руки на груди, сжимая себя. И прикрыл глаза.

Под закрытыми веками я видел океанский прибой. Я слышал шум волн. Ноздрями я жадно втягивал свежий солёный воздух. Я расправлял крылья Эрранола и взлетал на одинокий утёс, любуясь бесконечной водной гладью. Глаза, привыкшие к ветру высоты, не слезились. Я был там, где мой дракон. Меня почти не осталось в скрипучей повозке на пыльной дороге.

«Мать никогда не видела Океана. Я хотел бы отнести её на этот берег».

Засмотревшись на горизонт, я с трудом понял, чья это мысль – моя или Эрранола. Хотя слишком редко мне приходилось разделять наши слова и мысли. Чаще наши с ним разговоры были похожи на беседы с самим собой. Но иногда моя крылатая душа заставляла вспомнить о том, что у неё есть воля, неподвластная мне.

«…Ведь ты иногда ведёшь себя так глупо, что мне бывает стыдно делить с тобой одни крылья на двоих».

Я широко улыбнулся, болтаясь в тесной повозке где-то на полпути в Форху. А дракон расправил могучие алые крылья и одним резким сильным взмахом оторвался от скалы. Сердце замерло в груди от восторга: даже спустя столько лет невозможно свыкнуться с бесценным даром полёта. Бесконечная свобода поднимала меня всё выше и выше. Небом хотелось напиться. Но жажда эта не умолкнет никогда.

«Отец ведь вырос в одной из рыбацких деревушек. Я помню, как он рассказывал матери об Океане. Я помню, с каким трепетом она слушала его».

«Я излетал столько земель, видел горы и моря. Мне так хочется поделиться с ней хоть бы кусочком этого огромного мира…»

Повозку вновь тряхнуло так, что у меня стукнули зубы. Я поморщился, скривив лицо, и слегка приоткрыл глаза. Ничего не изменилось: пыль, запах конского пота и трескотня извозчика.

«Бестолковая мысль. Ни мать, ни отец никогда даже не видели моего полёта. Они не видели, как стали сильны мои крылья. Они не покинут свой дом, а я не смогу прилететь к ним».

«Да, они никогда не покинут родных мест. Тем более не сделают этого сейчас…»

– Тем более, сейчас, – пробормотал я вслух, и раздражение несвоевременной мыслью сменилось другой – гораздо более приятной. Невольно улыбка вернулась на мои губы.

– Что ты говоришь, дружище?! – воскликнул кто-то громким голосом. Я приоткрыл один глаз и увидел широкое открытое лицо кучера. Как же его зовут? Он наверняка представлялся мне и даже крепко жал руку перед поездкой.

– Говорю, что меня тоже дома ждёт ребёнок, – откликнулся я. Почему-то в эту минуту тряска перестала досаждать мне так сильно. И захотелось поделиться мыслями с этим мужчиной: – У меня родился брат. Или сестра. Когда я был у родителей в последний раз, то мать сказала мне, что скоро наша семья станет больше. Прошло столько времени… ребёнок уже появился на свет. Ему сейчас несколько месяцев. Я впервые увижу его.

В первый момент мой спутник выглядел несколько растерянно, видимо не ожидав уже услышать от меня более одной фразы. А потом, когда до него дошёл смысл сказанных мною слов, расплылся в широкой улыбке. Он даже слегка хлопнул меня по плечу. Я запомнил его взгляд: в ту минуту он показался мне удивительно глубоким. Я даже подумал о том, как же не увидел этого раньше?

– Новая жизнь всегда прекрасна! Хвала мироздателю, что он и нам дал силы её творить, – добродушно произнёс кучер, но тут запнулся: давно уже алтеиды старались не поминать своего творца. И уже тем более не возносили они ему благодарностей. Чтобы пропустить неловкий момент, мужчина спросил: – У самого-то детки есть?

– Не довелось пока, – пожал я плечами.

– Значит, у тебя всё впереди, – откликнулся кучер. – Узнаешь, как жизнь разом поменяется… Что? Тпру!

Мужчина резко натянул поводья, останавливая лошадь. Я поднялся в повозке, чтобы разглядеть то, что его так насторожило. Далеко впереди нам навстречу двигалась вереница пеших путников. Их было очень много. До уха донеслись стоны и плач. Я не понимал, что заставило столько мужчин и женщин пуститься в дорогу из Форхи.

– Что же это…

Я выпрыгнул из повозки и направился навстречу толпе. Добрый кучер ещё что-то кричал мне вслед, но слова его быстро утонули в шуме огромной толпы. Плач и стоны не сулили ничего хорошего. Широким шагом я быстро приблизился к первым алтеидам. Впереди шёл мужчина. Глаза его остекленели. Пустые руки безвольно опущены вдоль тела. Даже меня он не заметил и едва не сбил с ног. Я схватил его за плечи и грубо встряхнул, заставляя поднять глаза и увидеть меня.

– Почему вы все покинули столицу?! – задал я вопрос, повышая голос.

– Её больше нет, – произнёс мужчина бесцветным голосом, глядя сквозь меня. Он вновь опустил лицо и больше не обращал на меня никакого внимания, продолжив свой путь дальше по дороге.

Я тихо выругался и пошёл дальше сквозь толпу. Но все отводили от меня глаза. Только теперь я разглядел пропитанные алой кровью повязки. Я увидел женщину, которая лежала в маленькой тачке: у неё не было ноги. Я замер на месте и долго смотрел на неё растерянным взглядом. Я не понимал, почему так произошло, и какая сила могла это сделать. Теперь я даже не понимал, как задать вопрос.

– Смерть пришла, – пробормотал чей-то голос мне на ухо.

– Что это значит? – спросил я, не понимая этого слова.

– Мы умираем, – ответил кто-то другой.

Я отчётливо помню, как бессильный стон едва не вырвался из груди. Только с силой я смог его удержать. Я понимал, что происходило что-то настолько плохое, чего не мог даже осознать. Но объяснить происходящее не могли даже эти мужчины и женщины. Они говорили какие-то новые слова, значения которых я не ведал. Но по их глазам я понял, что и сами они до конца не в силах осознать того, что осталось за их спинами.

– Смерть означает конец жизни, – меня взяла за руку женщина. Я поглядел в её лицо. Взгляд был обращён ко мне. – Наши тела ломают, кусают, разрывают. Нам больно и страшно. Мы кричим. Очень громко кричим. А потом заканчиваемся. Наверное, навсегда. Так говорил тот красивый юноша…

– Кто вас разрывает?! – закричал я, стараясь получить вразумительный ответ. – Кто тот юноша?

– Он очень красивый, – повторила она. – Он привёл их всех за собой. Тех страшных, уродливых созданий. Мелких очень много. Они визжат, летают повсюду. Кусают только детей и слабых. Но другие – огромные и сильные, они рвут всех подряд.

– А что со столицей?!

– Она горит, – коротко ответила женщина, удивлённо подняв на меня свои огромные, широко распахнутые глаза. А потом мечтательно улыбнулась, словно вспомнив что-то приятное. – Библиотека была похожа на огромную белую свечу. Я бы никогда даже не смогла представить, как красиво она может гореть.

– Оставь её уже! – прохрипел чей-то грубый мужской голос. – Видишь, она совсем из ума выжила.

Невысокий мужчина остановился передо мной. Но не столько, чтобы объясниться, а чтобы передохнуть: он вёз за собой наспех сколоченную повозку, в которой лежала женщина. Вид её был очень странен: она не шевелилась. Кожа стала блеклой, бесцветной. Губы – лиловыми. На животе платье было разорвано. Между краями ткани я заметил вспоротый живот. Я впервые увидел то, что скрывается под кожей человека… Кровь не лилась – она засохла. Подойдя ближе, я отчётливо понял, что женщина даже не дышала: её грудь ни разу не колыхнулась, сколь бы я не всматривался. Но напугала даже не разорванная плоть. Нет. Меня напугали её глаза. После мне доводилось часто видеть такой взгляд, но на всю жизнь я запомнил именно её. В её глазах было пусто. Ужасающе, абсолютно пусто.

Машинально я коснулся её запястья, но тут же отдёрнул руку: кожа женщины была ужасно холодна. Мужчина встал рядом. Он тяжело дышал. На лице его застыла странная гримаса усталости и отвращения. Он поглядывал то на тело в повозке, то на меня.

– Что с ней? – спросил я. – Это… Это и есть «отсутствие жизни», как сказала та алтеида?

– Да откуда же мне знать, – беззлобно пробормотал мужчина. – Когда то существо разорвало Теоне живот, она упала и больше не вставала. Но ведь я сам сколько раз резал руки ножом, но моя кожа всегда заживала. Должна же и её кожа затянуться? Понятно, что тут рана глубже, поэтому она так слаба…

– Ты слышал того юношу, который говорил про смерть? – спросил я, не сводя взгляда с бледной кожи.

– Да… – неуверенно откликнулся мужчина. – Тот парень говорил, что это навсегда. Моя Теона больше не вернётся ко мне…

Алтеиды обходили нас и повозку с обеих сторон. Их были сотни. Они всё шли и шли, медленно, стеная и плача. Я смотрел на бездыханную женщину и пытался представить, сколько их осталось в Форхе.

Я понял, что мужчина робко трясёт меня за рукав. Я повернулся к нему лицом: он смотрел на меня пытливо и с надеждой.

– Так ведь не бывает. Да? Не может это быть навсегда? Мироздатель не сотворял этого. У наших жизней нет конца…

Я ничего не ответил. Понял, что моё лицо перекошено гримасой. Опустил голову, пошёл вперёд против течения алтеидов. Где-то очень далеко огромный красный дракон с оглушающим рёвом исторг из груди поток пламени.

– Нет. Не смей, душа, – бормотал я в воротник, боясь быть услышанным. Но никто не обращал на меня внимания. А тихие слова тонули в стенаниях и плаче.

Мне больше всего на свете сейчас хотелось оказаться на спине Эрранола, чтобы в несколько коротких взмахов его широких крыльев оказаться в столице. Где-то там остались мои родители. И с ними их ребёнок. Мой брат или сестра. Мне стало дурно, голова закружилась от мысли о том, что они тоже… «навсегда». Дракон в моей груди метался и бился. Крылатая душа моя на берегу Океана ревела пламенем от бессилия и непонимания. Лишь стиснув зубы до скрипа, я заставил себя успокоиться. Я не мог позволить себе нарушить запрет небесного царя. Дракон должен был остаться на берегу. Найти моих родителей он никак не поможет. Мне нужно следовать дальше в Форху. Небо! Как самому отыскать их в этом переполошенном мире?!

Я остановился и глубоко вздохнул. Это безумие. Но я не мог отступиться.

– Меркина! Я ищу своих родителей из квартала Меркина! – закричал я в полную грудь. – Кто-нибудь! Меркина!

Ответом были лишь прежние стоны и плач. Я продолжил путь, озираясь по сторонам. Иногда вновь кричал, в надежде встретить если и не своих родителей, то хотя бы соседей, которые могут знать, где продолжать поиски. Но я видел лишь опущенные к земле головы, которые не обращали на мои слова никакого внимания.