Текст книги "Слушайте песню перьев"

ЧАЩА

Солдаты охраны на площадке тормозного вагона глубже надвинули каски.

– Будет дождь, – сказал младший, взглянув на небо.

– Тут смотри в оба, как бы он не оказался свинцовым, – отозвался старший. – Говорят, эти проклятые леса нашпигованы бандитами.

– На имперский состав они не посмеют напасть. Если, конечно, не захотят своей смерти! – заносчиво сказал младший.

Старший усмехнулся:

– Много ты понимаешь, сосунок. Поездил бы с мое на этих имперских составах, затянул бы совсем другую песню. Эти славянские варвары и воюют по-варварски. Когда разбивают их основные силы, население уходит в лес и собирается в бандитские шайки. Они нападают небольшими группами и сразу же исчезают.

Он достал из кармана френча сигарету и закурил, пряча огонек зажигалки от ветра в рукав шинели.

– На этой самой дороге уже было одно такое дело. Они сделали завал и обстреляли эшелон, в котором везли в рейх рабочую силу. Убили двоих наших. Теперь для проверки полотна впереди состава пускают дрезину с пулеметной установкой. В случае опасности ребята с дрезины дадут сигнал желтой ракетой. Но все-таки посматривать по сторонам не мешает.

Младший, облокотившись о борт тормозной площадки, плотнее захватил в ладонь рифленую рукоятку автомата. Прищурив глаза, он всматривался в лесные сумерки, густевшие по обеим сторонам железной дороги. Каска его поворачивалась то вправо, то влево.

«Зря я его назвал сосунком, – подумал старший. – Совсем молодой парнишка и слегка смахивает на моего Клауса. Ишь ты, как испугался! Того и гляди, в штаны наложит. Надо его успокоить».

– Ты из каких мест, парень? С юга или из Пруссии? Никак не пойму по твоему выговору. То вроде южанин, а иногда будто остзеец.

– Я из Саксонии, из Вернигероде. Слышал?

– Это недалеко от Галле, да? Слышал, конечно. Но никогда у вас не был. Говорят, красивые места.

– Красивые! – воскликнул, оживляясь, младший. – Они не красивые, они прекрасные! Наша земля недаром называется землей тысячи утренних зорь. Посмотрел бы, какие у нас озера! А леса! Разве это лес? – ткнул он стволом автомата в сторону бегущих вдоль вагона деревьев. – Это трущоба. А наши леса веселые, светлые. А какие у нас девушки!

– Каждая лягушка свою лужу хвалит, – многозначительно изрек старший. – Для меня, например, лучше моего Потсдама на всем белом свете ничего нет. Вот наведем порядок у этих паршивых поляков, обзаведемся землицей, фермами, как обещал фюрер, приезжай-ка тогда ко мне. Я тебе такое у нас в Потсдаме покажу – ахнешь! Теперь уж недолго, неделька-вторая – и войне конец… Эй, друг, ты чего там увидел, бандитов, что ли?

– Смотри! – вытянул руку младший, и на лице его переметнулись удивление и страх. – Вон, видишь, еще один. Что это такое, а?

Старший вгляделся в сходящиеся вдали нити рельсов, на которых неведомо откуда появилось два темных пятна. Будто два потерянных кем-то мешка лежало на шпалах. Они так быстро уходили назад, что ничего нельзя было рассмотреть подробно. И только когда на полотне появилось третье пятно, он сообразил, что это такое. Выругавшись, рванул с шеи свой шмайсер и, приложившись, выпустил длинную очередь в лестницу убегающих шпал. Рядом загрохотал автомат младшего.

…Станислав опустил ноги в пролом, потом осторожно протиснулся в него сам. Внизу лязгала и грохотала земля.

– Падай ничком, на руки. Постарайся, чтобы тебя не перевернуло. Самое главное, чтобы не перевернуло. И не шевелись, пока не пройдут все вагоны! – сказал парень в комбинезоне Станиславу.

Станислав усмехнулся.

…Еще там, у скалы Одинокого Воина, Дикий Зверь учил семилетних ути падать с мустанга на полном скаку так, чтобы не сломать себе ключицы и ребра. Падать и замирать, чтобы преследователи приняли тебя за мертвого. А потом, ящерицей извиваясь между камнями, уползать в безопасное место. Сколько синяков было у него на плечах, сколько раз он до крови ссаживал колени и руки, прежде чем далась ему эта наука!

Он повис на одной руке, подогнув колени и слегка раскачиваясь в такт качанию вагона. Затем, выбрав момент, отцепился от края пролома. В тот же миг сильный удар оглушил его и занес ноги в сторону. Но тело, натренированное в лагере Молодых Волков, знало, что нужно делать. Оно как бы припечаталось к земле, слилось с ней. Вихрь, несущийся над головой, дохнул в лицо жаром и пылью, заставил крепче зажмурить глаза. Когда гром пронесся над ним и стал удаляться, он приподнял голову. Впереди, на расстоянии полуполета стрелы, между рельсов лежало темное пятно. А еще дальше, там, где быстро уменьшалась задняя стенка последнего вагона, сверкнули красные молнии и воздух вокруг завизжал от пуль. Станислав прижался щекой к шпале, подождал, пока не перестали грохотать короткие многозарядные ружья охраны, переметнулся через рельс и скатился по насыпи в заросший высокой травой кювет. Только тут он поднялся на ноги.

Лес стоял рядом плотной темной стеной. Ветер шел по вершинам деревьев. Черно-синее облако закрывало восточную часть неба. Ноздри ощутили запахи смолы, сырости, хвои, прелых листьев и поздних осенних цветов. Это были запахи чащи и свободы.

Он сделал вдох полной грудью. Разбитые губы дрогнули в чуть заметной улыбке. Впервые за последний год жизни на земле, которую белые называли Европой, он ощутил себя человеком. Не гонимым, не презираемым выродком, как именовали его швабы в черных мундирах, а настоящим сыном земли, огромной и прекрасной…

– Э-э-эй, приятель!

Станислав вздрогнул и обернулся, и увидел, что кто-то бежит по насыпи, размахивая руками. Приглядевшись, он узнал парня, который помогал ему взламывать пол.

– Жив?.. – задыхаясь, остановился возле него парень. – Ну, нам повезло! За мной прыгал еще кто-то. Кажется, швабы его пристрелили…

– Надо посмотреть, – сказал Станислав.

– Идем.

Они двинулись по дну канавы, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, готовые в любую минуту нырнуть в подлесок. Но кругом было спокойно, только воздух становился все гуще. Быстро смеркалось. Черно-синяя туча закрывала теперь полнеба.

– Они могут пустить по нашим следам собак, – сказал парень. – Они всегда так делают. С первой же станции пошлют на дрезине охрану с овчарками.

– Мы не оставим следов, – усмехнулся Станислав.

Парень удивленно посмотрел на него:

– По воздуху полетим, что ли?

Станислав не ответил. Он уже знал, что горожане ведут себя в лесу, как дети, попавшие в незнакомое место. Даже старые люди, живущие недалеко от леса, плохо разбирались в силе ягод и трав, которые там росли. Белые больше прислушивались к шороху раскрашенных бумажек, которые называли деньгами, чем к голосам природы. Самый маленький мугикоонс из лагеря Молодых Волков был опытнее, чем взрослый белый.

Станислав шел нечастым, но широким шагом. Несколько раз он нагибался, разглядывая что-то на склонах канавы. Наконец выдернул два пучка какой-то травы, отряхнул с корней землю и спрятал траву в карман.

– Здесь не растет кванони, – пробормотал он. – Зато есть сахкиегун.

Еще издали они увидели два тела на рельсах.

Первый, к которому они подошли, лежал навзничь, с запрокинутой назад головой. В его широко открытых глазах гасло небо. Под спиной расплывалась лужа крови. В судорожно сжатых пальцах застряла щебенка, будто последним усилием он пытался унести с собою щепоть родной земли. Пули пробили ему плечи и грудь, вспоров одежду. С левой ноги соскочил коричневый башмак и валялся неподалеку.

Станислав осмотрел тело. Короткие ружья швабов стреляли с непостижимой быстротой. Раны от пуль располагались близко друг от друга. Это оружие было страшнее, чем карабины королевской конной полиции, которые ему приходилось видеть в стране Толанди. Видимо, человек ушел в Страну Теней мгновенно, не успев даже сообразить, что с ним произошло.

Второму автоматная очередь разнесла голову. Темные брызги застыли на шпалах. Пиджак лопнул по швам. Ноги, согнутые для прыжка, так и не разогнулись.

– Они умерли, как воины, – сказал Станислав. – Их глаза до конца видели свободу.

«Гу-у!.. Гу-у!.. « – мрачным эхом разнеслось по лесу.

Станислав поднял голову.

– Это кричит куку-куру, сова. Скоро ночь. Надо идти.

Они спустились в канаву.

Здесь Станислав сел на землю, вынул из кармана пучок зелени и стал тщательно натирать им подошвы ботинок. Второй пучок он бросил своему спутнику:

– Натирай.

Парень недоуменно повертел пучок в руках и даже понюхал его.

– Что это?

– Сахкиегун, дикая петрушка. Ни один зверь не почует наших следов.

…К полуночи они были глубоко в чаще и продолжали идти не переставая, все дальше и дальше от железной дороги.

Только один раз парень остановился, протянул руку Станиславу и сказал:

– Меня зовут Ян. Ян Косовский.

Гроза прогремела где-то на юге, раскалывая небо голубыми сполохами. Ветер принес усилившиеся запахи травы и прелых листьев. Облака разошлись, открыв звезды. Прямо в зените сверкали, переливались чистым голубым светом звезды Большой Медведицы.

– Ян, – обернулся к спутнику Станислав, – Семь Глаз показывают половину ночи. Нужно отдыхать, иначе завтра мы будем слабыми, как старые женщины.

– Нет, Стась, нужно идти на север. И чем быстрее, тем лучше. На севере, в Борковицких лесах, могут быть наши. Нужно найти их. У нас нет другого пути.

– Нельзя идти сейчас, Ян. Ночная дорога отнимет у нас силы, А утром я смогу разговаривать с лесом.

– Я уверен, что здесь всюду карательные отряды. Утром они схватят нас, как кроликов.

– Утром лес укроет нас лучше, чем ночью.

– Ты думаешь?

– Знаю.

Ян остановился.

– Хорошо. Что будем делать сейчас?

– Спать.

– Здесь?!

– Да.

– Ну, знаешь… Под утро мы промокнем как щенки от росы.

– Будем спать на дереве, – сказал Станислав,

– На этих елках?

– Зачем лишние слова? – сказал Станислав. – Здесь растут тополя. Тополь – теплое дерево.

Подходящий тополь нашелся не сразу. Станислав ходил во мраке под деревьями, ощупывал в темноте ветви, поглаживал стволы ладонью. Наконец он нашел тополь средних размеров с широкой развилкой на высоте двух человеческих ростов и с густой кроной, похожей на шатер. Под этим шатром чернела непроглядная темь. Шелестели невидимые листья.

Охватив ствол ладонями, Станислав уперся в него ступнями и быстро поднялся к развилке. Усевшись на нее, окликнул Яна.

Через минуту Косовский был рядом с ним.

Подогнув ветви, Станислав переплел их и устроил нечто вроде гамака, в котором можно было лежать без риска свалиться вниз. Ветра здесь почти не чувствовалось. К тому же Станислав выбрал развилку, отходящую на южную сторону, С севера их прикрывали ствол и крона.

– Здорово получилось, – сказал Ян, устраиваясь на переплетенных ветвях. – Похоже, что ты всю жизнь провел в лесу.

– Я жил в лесах Толанди, – сказал Станислав.

– Толанди? Что-то не припомню, в каком это воеводстве.

– Это не воеводство. Это земля на юг от реки Макензи.

– Река Макензи? Подожди… Это где-то в Силезии?

– Канада.

– Э… так ты, значит, не поляк?

– Я шауни.

– Кто-кто?

– Шауни.

– Не слышал я что-то про таких, Кто такие шауни?

– Индейцы.

Гамак вздрогнул от резкого движения Яна.

– Черт… Я думал, ты бредил там, в вагоне. Так значит… все правда? Ты настоящий индеец?

– Да.

– Откуда ты знаешь наш язык? И каким ветром тебя занесло в Польшу?

– Надо много говорить, – сказал Станислав. – Посмотри, Семь Глаз уже повернули к рассвету. Мы должны отдыхать, чтобы завтра не быть похожими на маленьких детей-ути.

– Подожди. Только один вопрос. Ты давно в Польше?

– Большое Солнце. Это, по-вашему, год. Надо спать. Человек не может узнавать все сразу.

ВЕЛИКИЙ ВОЖДЬ ПОНТИАК

Станислав вытянулся на ветвях и закрыл глаза. Совсем недавно, три Больших Солнца назад, вместе с Танто он лежал на таком же охотничьем помосте на берегу озера Большого Медведя и ожидал солнечного восхода. Вода слабо светилась в утренних сумерках, над ней вытягивались дымные полосы тумана, издалека доносился голос Тоскующего 11
  Тоскующими индейцы-шауни называют волков.


[Закрыть]. Танто, зябко поеживаясь, сжимал в руках лук и всматривался в водопойную тропу, по которой должны были пройти карибу. Станислав представил, как олень выйдет из чащи, вскинет голову, украшенную короной рогов, и жадно потянет ноздрями влажный озерный воздух. Танто шевельнется рядом и едва слышным шепотом скажет, натягивая тетиву:

– Прости нас, лесной брат, но мы не могли поступить иначе. Нам нужно твое мясо, и твоя шкура, и твои прекрасные рога.

Потом резко отпустит тетиву.

…Шорохи листьев, касаясь слуха, убаюкивали Станислава, уносили сознание в Страну Снов. Некоторое время он блуждал по голубым долинам и холмам без цели и без мысли, а потом снова пришел к истоку тех дней, когда он и мать собирались в далекий путь через Большую Соленую Воду,

Вечером отец пришел в типи матери и долго сидел у огня, посасывая свою калюти, украшенную голубыми перьями сойки. Пляшущие язычки пламени освещали его лицо, выхватывая из полутьмы подбородок и резкую линию лба, и лишь глаза оставались в тени, и не было видно, спокойны они или тоскуют. Но голос, когда он заговорил, оставался таким же, как и всегда, – ровным, с едва заметной хрипотцой, голос человека, привыкшего думать и повелевать.

– Вы едете в Страну Белых, – сказал отец. – Так надо. Я понимаю твою тоску по своему племени, Белая Тучка. Ты должна побыть среди людей одной с тобой крови, чтобы погасить огонь тоски. Я не имею права удерживать тебя. Ведь даже маленький глупый серый кролик, вапос, возвращается к гнезду, в котором родился.

Он умолк, глядя на корчившуюся в костре веточку, которая постепенно превращалась в золотые продолговатые угольки. Молчала мать, стоявшая у задней стенки шатра. Молчал Станислав, сидя на шкуре карибу у ее ног. Когда веточка умерла в огне, отец заговорил снова:

– Я не знаю твоей родины, Белая Тучка. Но я слышал много рассказов трапперов о странах, в которых живут твои белые братья. Говорят, что белые никогда не едят свежего мяса, а детей кормят молоком рогатых животных, от которых скверно пахнет. От этого дети у них такие слабые, что десятилетний мальчик не может натянуть тетиву лука, из которого стреляют наши семилетние ути. Говорят, что белые прячут своих мертвых в земле, как шакал прячет падаль. И еще говорят, что в землях белых нельзя ни спать, ни есть, если у тебя нет раскрашенных бумажек, которые называются ден-ги.

Отец снова умолк, и снова в типи наступила тишина, в которой бормотал только огонь на не понятном никому языке. Мать продолжала стоять, неподвижная и прямая, сцепив пальцами руки на груди. Не отрываясь смотрела она на мужа, и в глазах ее вспыхивали голубые искры, а волосы были похожи на бледно-золотые струи. Такой бывает вода в Макензи в час восхода.

Станислав замер на своей шкуре. Впервые в жизни он слышал, что отец говорил так много и так долго. Нельзя было пропустить ни одного звука, ибо это слова вождя и самого близкого человека.

– Белая Тучка, ты знаешь, что никто из индейцев не верит белым. Слишком много страданий принесли они на землю нашу и ничего из того, что обещали, не выполнили. Белые всегда очень красиво говорят, но назавтра забывают свои слова и делают по-другому. Сто тридцать Больших Солнц назад такими красивыми словами они обещали моему деду Текумзе оружие и поддержку, а потом предали и убили его!

Голос отца стал звонким, как сталь, когда она ударяет о камень. Отец порывисто встал, бросив к своим ногам погасшую калюти. Тень его, похожая на тень горного орла, легла на стену типи, и Станиславу показалось, что орел распахнул крылья и собирается взлететь. Отец поднял руки, в ярости сжав кулаки.

– Ты слышала это много раз, женщина, от меня и от воинов моего племени. Ты знаешь, как все произошло. Но он знает только то, что рассказывал ему старый Овасес в лагере Мугикоонс-Сит. А он должен узнать всю правду, прежде чем отправится с тобой в чужую землю. Должен, потому что он – кровь от моей крови!

Отец жестом приказал Сат-Оку встать. Станислав вскочил и поднял руку в знак того, что внимательно слушает. Отец шагнул вперед и положил свою ладонь ему на плечо. Это был жест такого величайшего доверия, что Станислав замер, почти не дыша. Никогда еще вождь шауни не обращался к своему сыну с такой теплотой. И в то же время лицо его было холодным, а в глазах тлела ярость.

– Сын мой, – произнес Высокий Орел, медленно выговаривая слова. – Настало время рассказать тебе о твоих великих предках. Я хочу, чтобы ты знал правду о моем деде и твоем прадеде Текумзе, которого все племена у Великих Озер знали под именем Падающая Звезда. Я расскажу тебе о его брате Тенскватаве, одном из мудрейших воинов племени. О том, как они подняли на войну против белых шестнадцать народов, от сик-сиков на севере до виандотов, семинолов и потаватоми на юге. Это было время великих воинов и великих дел, о которых ты должен помнить всегда, куда бы ни забросил тебя случай.

– Слушаю тебя, отец мой, – прошептал Станислав. – Мои уши открыты для твоих слов.

– Моим дедом и твоим прадедом был Текумзе – не забывай этого никогда, мой сын. Текумзе водил воинов на победоносные битвы, охотников – на большие охоты, собирал стариков на мудрые советы. Его голоса слушались шестнадцать племен, и, пока он был жив, тень поражения не падала на тропы воинов, а счастье было гостем каждого рода.

Но сначала был Понтиак, великий вождь племени оттава. Он начал то великое дело, которое продолжил потом Текумзе.

В то время белые, которых называют франками и которые занимали земли Луизианы на юге и Канады на севере, потерпели поражение от англичан. Англичане хлынули, как горный поток, в плодородные долины реки Огайо. Их было много, так много, как бывает лосося в реках во время нереста. Они шли небольшими отрядами или ехали на фургонах, запряженных лошадьми, и земля после них становилась пустой, будто по ней пронеслось стадо бизонов. В лесах переставали петь птицы, уходили на север олени и лоси.

Франки были слабее англичан и приносили меньше вреда. Они не захватывали наши охотничьи территории. Они покупали у нас пушнину, маис и мясо и старались расположить к себе наших воинов.

И вот когда англичане вошли в наши леса и начали строить на землях наших предков свои форты, собрался Совет вождей многих племен. На этот Совет пригласили франков. Два дня и две ночи заседали вожди, И все говорили одно: что настоящие враги индейцев – англичане, потому что они посягнули на священное право народа – право владеть землей отцов и дедов. Еще говорили, что англичане вообще не признают никаких прав свободных охотников и при встрече стараются первыми напасть на индейца. Да, сын мой, они убивали наших людей везде: на охотничьих тропах, у ручьев, у родных типи. Они охотились на краснокожих, как волки-мугикоонс охотятся на карибу.

Мы не хотели большой войны. Но на этом Совете вожди решили начать большую войну. Вождей поддержали франки. Они обещали дать нашим воинам оружие, которое стреляет огнем, обещали, что их воины поддержат нас в этой войне.

Здесь же, на Совете, старейшины выбрали великим вождем Понтиака, вождя племени оттава. Выбрали потому, что все знали о его мужестве.

Сразу после Совета Понтиак разослал гонцов ко всем племенам, живущим вокруг Великих Озер, племенам, которые кочевали по берегам Огайо и ее притокам, и племенам, живущим на берегах Миссисипи. В те годы мы, шауни, ставили свои типи тоже на берегах этой великой реки и ее сестры Миссури.

Гонцы Понтиака несли с собой вампумы 22
  Вампум – бусы из раковин. Связки этих бус могли составлять целые пояса. Выполняли роль денег. В зависимости от цвета и расположения раковин в них могло быть заключено важное сообщение. Так, нитка черных раковин означала смерть вождя, нитка красных – призыв к войне и т. д.


[Закрыть] и томагавки и призывали к восстанию против ненавистных белых, говорящих на английском языке.

«Если отдать белым земли вокруг Великих Озер, – говорили гонцы, – они построят на них форты и пойдут дальше. Белому человеку всегда мало того, что у него есть. Ему хочется все больше и больше. Настанет день, когда их воины войдут в наши леса и начнут строить в них свои поселения. А если построено поселение, белый никогда из него не уйдет. Если вы начнете войну сейчас, вы поможете вашим братьям оттава, земли которых уже топчут ноги англичан, вы тем самым защитите земли ваших отцов, и ваши дети смогут долгие годы спокойно играть у типи своих матерей».

Племя за племенем принимало вампум, посланный Понтиаком, и поднимало томагавк в знак согласия с его словами.

Поднялись онондаги, сенека и тускароры, виандоты и оджибва, меномики, онейды и крики. Приняли вампум мы, шауни, и даже несколько племен с низовьев Миссисипи согласились прийти на помощь восставшим, когда настанет весна.

Понтиак был опытным и мудрым воином. Он не собрал все племена вместе, чтобы не отрывать их от мест охоты и от полей. Он назначил определенный день, когда каждое племя должно было внезапно напасть на ближайший к нему английский форт, перебить гарнизон, а затем уже разгромить соседние поселения колонистов.

День начала войны был вторым днем Месяца Цветов. Так решил великий вождь. Сам он вместе с потаватоми, виандотами и оджибвеями должен был напасть на большой, хорошо укрепленный форт Детройт, незадолго до того отнятый англичанами у французов. Детройт был очень важным фортом, потому что он расположен, на протоке между озерами Гурон и Эри. Тот, кто владел Детройтом, был хозяином Великих Озер.

И вот настал тот великий день, который назначил Понтиак. Я уже сказал, что это было в Месяц Цветущих Трав, в Месяц Поющей Воды и Первого Меда. Воины восемнадцати племен одновременно напали на двадцать фортов белых, томагавки и стрелы запели Песню Смерти. Девятнадцать фортов пали сразу. Англичане не выдержали натиска красных воинов, бросили свои укрепления и пытались бежать. Но мы знали свои леса лучше, чем они. Беглецы нашли свой конец в чаще. Форты были сожжены. И только один из них – Детройт – продолжал держаться. Понтиак осадил его, уничтожив все поселения вокруг. Но белые непрерывно получали пищу и подкрепления через озеро Эри. Осада затянулась. В Месяц Падающих Листьев гонец привез Понтиаку плохую весть – франки заключили с англичанами мир и советовали прекратить войну. Понтиак отказался. Он хотел довести дело до конца. Тогда франки перестали давать индейцам патроны. Это было хуже всего, потому что против белых можно воевать только оружием белых.

Так франки, которым индейцы верили, предали Понтиака. Их языки сначала говорили одно, а потом стали говорить другое. На первых порах мы не знали, что белые поступают так всегда. Только позднее мы поняли это. Но было уже слишком поздно…

Понтиак снял осаду Детройта. Воины не могли надолго отрываться от своих племен. Надо было заняться охотой, чтобы сделать запасы на зиму.

Англичане воспользовались этим и построили несколько фортов на землях оджибва, оттава и даже проникли в земли дакота.

На следующий год Понтиак снова послал вампум виннебагам, омаха, кри и потаватоми, но вожди этих племен не хотели слушать его гонцов. Они говорили, что лучше жить в мире с белыми, чем подвергать свои земли постоянной угрозе нападения.

«Вы думаете, что англичане навсегда останутся там, еде они сейчас? – сказал тогда Понтиак. – Пройдет несколько Больших Солнц – и вы увидите их воинов на берегах ваших рек и в чащах ваших лесов. И ваши женщины будут петь не песни радости и богатого урожая, а песни смерти!»

Но никто не прислушался к его словам. Вожди не хотели принимать вампум.

Понтиак попытался продолжать войну один, только с воинами своего племени. Но у него было мало сил. А белые с каждым днем становились все сильнее. Видя это, Понтиак приказал воинам сойти с военной тропы, Он поехал в Детройт и заключил мир с англичанами. На обратном пути его предательски убили выстрелом в спину. Так умер великий вождь Понтиак, начавший то, что продолжил твой прадед Текумзе. Когда весть о его смерти дошла до свободных племен, в каждом типи пели по нем траурные песни, а женщины обрезали волосы в знак великой печали…

По мере того как отец рассказывал, его голос становился все тише и глуше, а под конец перешел в едва слышный шепот. В типи повеяло холодом, как будто налетел северо-западный ветер кей-вей-кеен. Померк свет костра, молочная пелена тумана затянула фигуры матери и отца, и сквозь эту пелену проглянули серые стволы деревьев, как призраки, пришедшие из Страны Умерших.

Станислав проснулся от какого-то внутреннего толчка. Привычка, выработанная в лагере Молодых Волков, подсказала ему, что в окружающем мире что-то изменилось. Он приподнял голову. Рядом, свернувшись в клубок, дышал Ян. В густом тумане, в той стороне, откуда они пришли, лаяли собаки и глухо позвякивал металл. Станислав прислушался.

Звуки были очень знакомы. Где он уже слышал такое? Когда?

Лай иногда прерывался хрипом. Видимо, рвущихся вперед собак сдерживали поводками.

Руки Станислава сжались в кулаки. Тело напряглось. Он оглянулся, будто ища оружие.

Великий Дух! Такие же звуки он слышал пять Больших Солнц назад, там, на берегу Лиарда, когда за ним и за его братом Танто охотились всадники королевской конной. Такое же дерево, такой же лес, такой же туман… И рука Танто на его плече. И прерывистый голос, как будто Танто била лихорадка: «Вап-Нап-Ао! Они прочесывают лес… «

Да, они прочесывали. Только тот лес был гуще этого и все тропы были знакомы, как линии на раскрытой ладони. Ручей, впадающий в Лиард, был их ручьем. Земля, по которой они ходили, была их землей. Запахи чащи знакомы с детства. И даже те, которые шли по их следам, были знакомы с тех пор, как Станислав и Танто начали помнить себя. Белой Змеей, Вап-Нап-Ао, матери пугали детей, когда они не слушались. Однако с теми можно было разговаривать, правда не подпуская их ближе, чем на полет стрелы.

А с этими…

У этих был язык, похожий на ворчанье собак, когда они ссорятся из-за старой кости в закоулке между шатрами. С ними вообще нельзя говорить, они слушают только себя. И признают только одну силу – силу оружия.

Рядом зашевелился Ян. Зашуршал листьями, открыл глаза, приподнялся. Спросонья не мог сообразить, где находится. Но скоро взгляд его стал осмысленным.

– Холодно, черт возьми…

– Тихо! – сказал Станислав, сжимая его плечо. – Они прочесывают лес.

– Надо уходить! – воскликнул Ян.

– Нет! Надо сидеть тихо!

Лай и хрипение собак теперь слышались очень ясно.

– Овчарки… – прошептал Ян. – Они все-таки взяли след…

– Нет, – сказал Станислав. – Собака никогда не лает, если идет по следу. Она нюхает,

– Они увидят нас снизу.

– Они ничего не увидят. Сиди тихо!

Через несколько секунд за кустами, шагах в тридцати от тополя, появились швабы.

Впереди шел толстый и низенький, в каске, надвинутой на самые глаза. На боку у него болталась квадратная фляжка, а в правой руке он держал поводок, с которого рвалась темно-серая, почти черная овчарка. За толстым, прижав к поясу рукоятку автомата, готовый в любую минуту стрелять, двигался шваб повыше. А за этими двумя проламывались через кусты еще человек десять. Один из них нес на плече ручной пулемет. Двое вели на поводках собак.

Станислав и Ян замерли, прижавшись друг к другу. Они лежали на переплетенных ветвях и сквозь просветы в листве смотрели на швабов,

Толстый уже миновал тополь, на котором скрывались беглецы. Овчарка, натягивая поводок и фыркая, тащила его вперед. Станислав был прав. Она шла не по следу.

Высокий остановился, перебросил на грудь автомат и начал рыться в карманах. К нему подошли еще двое и быстро заговорили. Все трое засмеялись. Высокий вынул из кармана сигареты, угостил подошедших, и один из них чиркнул зажигалкой. Прикурив, они снова заговорили. В быстрых рубленых фразах проскальзывали слова «бандитен» и «швайнхунд».

Так они стояли минуты две, и спрятавшийся на дереве красный воин мог бы уложить сразу двоих одной стрелой, потому что они совсем не знали осторожности.

Из чащи донеслись крик и ругательства. Вероятно, кричал тот, толстый. Высокий ответил. Все трое затоптали окурки и пошли сквозь кусты.

И опять, в который раз, Станислав удивился глупости белых. Овасес учил, что воин никогда не должен шуметь на военной тропе. «Воин должен быть гибким, как змея, быстрым, как мысль, и бесшумным, как тень», – учил малышей-ути старый Овасес, у которого в шатре висело много черепов серых медведей. Но даже в мирное время охотники-шауни старались не оставлять за собой следов. Никогда не ломали ни одной ветки и не срывали ни одного листка.

Швабы ушли.

Станислав подождал, когда заглохнет в отдалении лай собак, сделал знак Яну спускаться вниз.

– Они ищут не нас, – сказал Ян. – Ради двух человек не послали бы такой отряд.

– Да, – сказал Станислав.

Он послюнил палец и поднял его над головой. Несколько раз повернув руку, показал на северо-восток.

– Надо идти туда.

– Почему?

– Туда дует ветер.

– При чем здесь ветер?

– Он дует со стороны швабов. Собаки не почуют наш запах.

Они шли наугад.

Ни Ян, ни Станислав не знали здешних лесов. Но они были довольны уже тем, что двигаются и что удалось уйти далеко от железной дороги. Жизнь, даже самая невыносимая, всегда лучше смерти, ибо в жизни есть надежда. Нормальный человек всегда надеется. На стечение обстоятельств, на неожиданный случай, на товарища. На самого себя.

Ян надеялся встретить партизан. На худой конец – выйти к какой-нибудь деревне, не занятой швабами, и оттуда связаться с отрядами Сопротивления. Что здесь, в Боровицких лесах, есть такие отряды, он узнал еще в Келецкой тюрьме.

Станислав не слышал ни о каком Сопротивлении. Он просто шел, вдыхал сырые запахи чащи, раздвигал руками ветки кустов, прислушивался к шорохам листвы. Полтора года назад он покинул страну, в которой родился. С тех пор ему не приходилось бывать в лесу, кроме коротких выездов за город. Но эти случайные поездки оставляли тяжелый осадок То, что европейцы называли лесом, было так же похоже на лес, как живой олень похож на свой скелет. Это были мертвые леса. Деревья в них жили, как во сне, а немногочисленные животные прятались, учуяв человека за сотню шагов. За все время жизни в Кельце он не видел в окрестных лесах ни одного зайца и только один раз обнаружил старые волчьи следы. Только птицы немного оживляли лесную пустыню своими криками.

Этот Борковицкий лес немного напоминал ту чащу, к которой он привык в стране Толанди. Но и здесь его поражала мертвенность, будто природа переживала обморочное состояние.

Он шел, время от времени ощупывая свой тотемный знак, хранившийся как талисман у него на груди На знаке, вырезанном из твердого корневища можжевельника, была изображена Сова – покровительница его рода. Чувствуя под рукой прямоугольный кусочек дерева, он успокаивался. В такие моменты казалось, что рядом с ним идут по лесу друзья – Неистовая Рысь и дорогой брат Танто.

Перед отъездом в Европу Станислав положил в мешочек из оленьей кожи уголек из потухшего костра плоский пестрый камешек с отмели Макензи, несколько крупинок золота, найденных в ручье Золотого Бобра, и подаренную сестрой Тинагет палочку искристого горного хрусталя. На память о земле отцов и о детстве. Никто не знал, что хранится в оленьем мешочке у него на груди. Даже мать.