Текст книги "Ветер плодородия. Владивосток"

Путятин не сидел без дела. Он стоял в Печилийском заливе, или, как тут говорили, «в море Печили», на своем белоснежном пароходе «Америка» с огромными красными кожухами по бортам над колесами.

Берег виден. Это темная низкая полоса. Там устье реки Пейхо, так на эскадрах европейцы называют Хай Хэ. На картах она под этим же названием.

Там сплошные мели, вход заметить можно, когда паруса тяжелых морских джонок с грузами в Тяньцзинь из разных городов Китая уходят в пески, петляют там мимо фортов крепости Даго.

Все время ветры в Печилийском заливе, временами немилосердно качает, будь он проклят! Всем в тягость. Кажется, кроме Евфимия Васильевича, который так воодушевлен идеями и так привычен к морю, что внимания не обращает.

Ставка генерала Тянь Тин Сяня, главнокомандующего китайскими войсками на устье Пейхо и в крепости Даго – он же губернатор столичной провинции Чжи-ли, – находится в монастыре, который подымается за деревьями сада из-за низкой стены. Ставка видна отлично. Монастырь совсем близко от фортов. Башня его и деревья на возвышенности показывают ясно, где пребывает командующий; преотличная мишень для корабельной артиллерии англичан и французов. Путятин уже предупреждал Тяня, что он не на месте расположился; да что толку подавать ему советы? А первыми же залпами его ставку снесут вместе с самим Тянем, если не поступит по древнему правилу стратегии – при неудаче спасаться бегством.

Когда выдаются редкие тихие утра, при игре света и тени с палубы монастырь кажется плывущим в воздухе.

У Путятина есть большая черная книга, подобная тем, что заведены еще во времена португальского и испанского владычества на морях. По их примеру он, как и многие капитаны во всем свете, каждый день записывает все новые сведения и все свои соображения о плаваниях. Он как бы составляет конституцию для будущих моряков и дипломатов, которые придут к берегам Китая. Обладая множеством важных сведений и собственных наблюдений, он полагал, что все это не должно пропасть, со временем может пригодиться не только ему, но и поколениям других моряков. Уж не говоря о составлении планов на будущее, о наших действиях в Китае.

…Китайцы в приморских городах, в Кантоне, Шанхае, меняются, становятся теперь не теми потешными оригиналами, какими их описывали в пору испанских и португальских открытий. Конечно, и тогда бывали из них смелейшие воины и богатыри. Разденется такой рыцарь и полуголый с косой, весь в мускулатуре, вооруженный мечом или копьем, ловкий до невероятности, ничем не уступит европейцу с огнестрельным оружием.

А ныне китайцы в приморских торговых городах отличны от своих собратьев из мандаринской бюрократии, много впитывают они и хорошего от европейцев, с которыми ведут обширные дела с миллионными оборотами. И которым поставляют все, начиная от шелков и фарфора и кончая пороками…

Такими, говорят, становятся и тяньцзиньцы, хотя их город не портовый, не у самой воды, а на порядочном от нее расстоянии, которое надобно пройти сушей или по реке. Но Тяньцзинь живет морем, морской торговлей и промыслами, славен самыми вкусными деликатесами, которые кудесники, тяньцзиньские повара, превосходя столичных соперников, готовят из разной рыбы и морских чудовищ, из слизняков раковин, морских червей, из черепах и осьминогов, а особенно из разных сортов капусты. А любимые китайскими гурманами блюда из мяса молодой собачки в Тяньцзине не в фаворе. Но как в Тяньцзинь попасть? Посол России пришел не за кушаньями, не за знаменитыми тяньцзиньскими пирожками, но знать надо все, чем город славен и чем живет; дипломат должен суметь польстить самолюбию властей и особенно обывателей, купцов и ремесленников, вовремя отдать должное величию предков горожан. И их подвигам, и черепашьей яичнице.

С главнокомандующим, губернатором Тянь Тин Сянем знакомство устанавливается. С его мандаринами дела налаживаются, они бывают у Путятина на корабле. Среди них есть молодые толковые чиновники, особенно хорош любимец здешнего губернатора мандарин Бянь.

Он напоминает тех юных красавцев, которые изображаются на старинных китайских рисунках как идеал красоты и силы: хорош собой и строен и при всей миловидности далеко не женственен. Чувствуется, что под шелковым халатом каждый мускул его тела играет. У них свои упражнения, укрепляющие тело. Сильный китаец мастерски берется голыми руками за противников в борьбе, а в драке помогает при этом себе ногами.

Бянь уже освоился на пароходе «Америка»: всех знает, кланяется с американскими механиками, умеет обратиться почтительно и достойно к офицерам, а некоторых матросов зовет ласково по именам: «Саша! Петя! Вася, здравствуй! Как поживаешь?» Быстро выучивает русские слова и разные названия.

Не в пример некоторым гонконгским молодым людям без кос, получившим кое-какое английское образование, одетым по-европейски, служащим переводчиками на британской эскадре и рекомендующим себя англичанами, Бянь носит косу, и при этом его элегантности, ладной фигуре, перехваченной в талии кушаком цвета родовой знати, росту и хорошим манерам позавидует любой англизированный собрат. Дыхание времени доносится к ним и сюда, в города, близкие столице и Китайской стене, выходящей к заливу Печили северней крепости Даго.

Итак, у Путятина свои обдуманные и обширные планы. Его решительному характеру свойственны смелые замыслы, которые он готов по-адмиральски добросовестно исполнять. Он сторонник прогресса и деятель обновления. Он теперь обрел превосходный колесный пароход, обладающий всеми достоинствами для плавания и в глубоких морях, и по мелким рекам. И если Тянь Тин Сянь пригласит Путятина пройти в Тяньцзинь, это в силах Евфимия Васильевича. Тем более с китайским лоцманом.

Тут не Япония, где Евфимий Васильевич был без корабля и пребывал в полной власти тех, с кем трактовал. И то нашелся. Добился успеха, пребывая в невыгодных условиях. Сравнить нельзя с тем, что было в Японии. Теперь он – всеевропейски признанный авторитет, открыватель, дипломат с заслугами, обласканный государем, возведенный в графское достоинство.

Как и в Японии, намерен он и тут опередить соперников, оправдать доверие своего государя и просветить здешний народ. Правда, помехи тут большие, из Петербурга есть неприятные инструкции, про которые он спутникам своим не докладывает и сам старается не думать. Не в них суть. Конец – делу венец. Победителей не осудят. Путятин всю ответственность берет на себя. Он уверен, что будет победителем, осуществит замыслы. Для этого надо держать язык за зубами.

От мыслей и молчания Евфимий Васильевич переменился, немного обрюзг лицом, как безработный бродяга; заметно тем, кто знал его прежде, в годы блеска и успеха, рассвета его таланта, в войну, в Японии.

На рейд, где стоят большие и малые корабли союзников, все время приходят новейшие канонерки с небольшой осадкой, видно, чтобы при штурме ворваться в реку, перейдя мели.

Про Тяньцзинь всем и все давно известно. У англичан и французов артиллерийские офицеры располагают планами крепости Даго и занимаются расчетами и вычислениями: как, откуда стрелять при штурме, навесами или прямой наводкой. Высчитывают свои траектории. У адмиралов и капитанов речь про повседневные заботы. Планы высадки готовы и у них.

Англичане и французы уверены, что возьмут крепость. Но близок локоть, да не укусишь. У входа в реку Пейхо мели, непроходимый бар. Хотят идти до Тяньцзиня, а дальше будет все понятно само собой. Надо зажать торговый путь с юга Китая по Великому Каналу, выход товаров к столице, обречь Пекин на голод.

Послы морских держав из своих планов секретов не делают и обо всем открыто признаются Путятину. На рейде Пейхо мощные эскадры англичан и французов. Гигантский пароход «Монитоба» под американским флагом. Русский пароход «Америка». Английский посол лорд Элгин частый гость Путятина. С французским послом бароном Гро в тесной дружбе Евфимий Васильевич по многим соображениям. Более по вкусам и расположению друг к другу, чем по политическим целям. С американцем Ридом полная дружба и понимание общности политических задач. Самый крепкий орешек – это сэр Джеймс Элгин. Он постоянно бранит китайцев. Путятин и сам на них зол, иногда кажется ему, что, мол, возьмутся за вас англичане, устроят такое же побоище, как в Кантоне. Так вам и надо, пусть вас тряхнут как следует, сколько еще можно упорствовать. Элгин уверяет, что они, англичане, хотят мира, что войну начнут только в крайнем случае. Мол, мы не военная, а торговая нация! Это известно давно и всюду. Что их прельщает не покорение многомиллионного народа, а торговые выгоды, которые много пользы дадут и той и другой стране.

Покачивает изрядно. Но это не беда. Евфимию Васильевичу привычно, как морскому льву или кашалоту. Он в японскую экспедицию три года качался на волне по морям и океанам. А когда пришел в Японию, его долго не пускали на берег, пока фрегат «Диана» не погиб во время цунами. Волны ему не вредят. Как бы делая вызов стихии, купил в Шанхае китайскую джонку. Возит он то на нее, то обратно на «Америку» свою черную книгу и, уединяясь ради обдумывания дела, чувствует себя хорошо на джонке в любую погоду. Бьет, бросает, хлещет водой, катает вал за валом по палубе. А джонка не пароход. Качка и на «Америке» дает себя знать. Но Евфимий Васильевич в положенное время надевает очки и садится за крепко принайтованный стол…

Американский посол Рид жалуется, что надоедает качка и отбивает охоту к делу, что ушел бы в Шанхай, но ждет, когда англичане начнут войну, надо посмотреть. Чтобы все знать, а потом подать пример гуманной демократии китайцам. Он подозревает и Евфимия Васильевича в такой же политике.

В своем салоне на пароходе Путятин закончил очередное послание в Пекин. Переводчики архимандрит отец Аввакум и доктор Алексей Татаринов все проверили, перевели, переписали начисто, скопировали. Работы в посольстве всегда много, такие же бумажные дела, как в Петербурге.

Путятин вызвал Петра Сизова, спутника своего по японской экспедиции. Нынче Сизов произведен из матросов в офицеры. Сизов, решивший выбиться в люди, годы занимался самообразованием и сдал экзамены. Ждет документы. В Японии сходился с японкой, которую за связь с иностранцем японские бюрократы отдали в публичный дом, открытый для иностранных моряков.

Петруха скрытный, крепкого характера, но, когда уходили из Японии, заметно было, что нелегко ему оставлять Фуми в заведении. И взялся он учиться.

Путятин сказал Сизову, что ветер стихает, море улегается. Утром надо на шлюпке идти на берег, доставить доктора Алексея Александровича с бумагами.

По старой памяти адмирал поручал Сизову опасные переходы. Полюбовался на него: красивый мужик, славянского типа, каких набирают во флот из Костромы.

А Сизов помнит Евфимия Васильевича не обрюзгшим, а свежим, молодым.

На берегу у Тяня из Пекина может быть почта из нашей духовной миссии или из Ямыня внешних сношений для Путятина. Татаринов все узнает. Надо будет дождаться, пока суть да дело.

Утром не стихло. При слабом волнении пошли за мелью на шлюпке и сразу подняли парус. Путятин некоторое время смотрел вслед и пошел к себе. Дела его с Пекином не ладились.

Дуло все сильнее. Пришел на вельботе английский офицер в зюйдвестке и синем жакете. С нашим вахтенным офицером обменялись приветствиями и пошли по мокрой качавшейся палубе как на паркете в бальном зале.

Элгин прислал любезную коротенькую записочку Евфимию Васильевичу с приложением копии своего письма в Совет внешних сношений в Пекин к премьеру Юй Чену.

Так копии всех бумаг послы посылают друг другу. Китайцы, наиболее смышленые в делах с иностранцами, подметили, что у всех европейских представителей, несмотря на разницу их намерений, существуют общие интересы. И что, по сути дела, они едины, как ни разобщены из соображений выгод и политики.

Крепче других спаяны Элгин и Гро, а другую партию составляют Путятин и Рид. Симпатии взаимны, а интересы перекрещиваются, сторонники и противники любезны друг с другом. Все меняют мнения, и получается, что все союзники и все соперники. Если китайцам и может быть обидно за кого, то только за него и за Россию, как за своего соседа. Так полагал Евфимий Васильевич. Желал бы Путятин снять с себя это пятно, разубедить соседей, да как это сделать!

Коротенькая записка сэра Джеймса!

Очень мила эта переписка, заменяет здесь, среди моря, на виду враждебных крепостей, европейские газеты и все другие средства сообщения.

Как жаль, что все эти записочки и все, что касается отношений английского посла с русским в заливе Печили, было потом разворовано из архивов, может быть, продано.

Англичане согласны, что Юй Чен входит в Пекине в большую силу. Тому свидетельство – сегодняшнее письмо Элгина, адресованное правительству Китая, выражающее настоятельный призыв к благоразумию, мирному решению конфликта. В тоне английского посла заметна некоторая перемена к лучшему. Путятин давно старается отвратить кровопролитие, склонить китайцев на уступки, а союзников убеждает не начинать войны.

Путятин убеждает Элгина не требовать лишнего. Сэр Джеймс выслушивает доводы, похоже, что колеблется, и похоже, что ждет удобного момента, а скорее всего новых подкреплений.

Тем временем, как доходит до Путятина, британские переводчики из гонконгских китайцев объясняют мандаринам на берегу, что Путятин пришел на одном корабле не из миролюбия, а оттого, что других у него нет. Он действует хитростью, притворяется от слабости.

Пароход «Америка» кидает все сильней. Английскую шлюпку подняли в ростры. Лейтенанту придется ночевать, ему отвели место в каюте с Татариновым, который отправился к Тяню. Наши задерживаются на берегу.

В кают-компании с гостем пошутили про общие невзгоды. На столе появились острые китайские блюда, фрукты и деликатесы. Все это на корабль посла Путятина присылается с берега из кухонного заведения при ставке Тянь Тин Сяня. Секрет из этого зачем же делать? Угощение редкое и вкусное. К нему приятное вино. Разговор с английским офицером сразу потеплел.

Спросил, как идут дела. Англичанин ответил, что задача трудная, шлюпки каждый день посылают с промерами, берега описываются. Но не могут найти переход через бар реки. Вчера все обратили внимание, что при ветре с берега пошли китайские груженые лодки с моря, так называемые шанхай-гуани. Шли вдоль берега, а потом сплошной вереницей в реку.

– Да, да! И наши заметили это движение при западном ветре…

С некоторой аффектацией молодой человек стал рассказывать, что, видя все это, сам пошел на шлюпке за шанхай-гуанями, в кильватере китайского купца потяжелей. Расчет, что удастся пройти глубоким фарватером; китайцы заметили и пытались мешать, заманивали не туда, сами при этом садились на мель. Китайцам пригрозили. Их мачтовые лодки сбились. Пока, проходя за джонками, глубин не нашли, но исследования не прекратятся. Все же удалось заметить, где они проходят: там, где скопились и встали, делая вид, что обмелели. В крайнем случае придется схватить китайского лоцмана и заставить. Но пока командование не соглашается.

Утром англичанин ушел с ответным письмом Путятина. С берега прибыла наша шлюпка. Алексей Александрович доставил письмо от Тяня. Из Пекина прибыли два сановника У и Чун. Готовы встретиться с Путятиным.

Стоило сообщить об этом Элгину. Касается и его. Лишний предлог отвлечь сэра Джеймса от поспешных решений.

Самому Путятину надо спешить. Союзники вот-вот потеряют терпение. Тогда колесо вспять не повернешь. Китайцы явно отдавали предпочтение Путятину перед всеми другими послами, а дело и у него не шло. Нужна встреча с главнокомандующим армией и губернатором провинции Тянем на берегу.

Путятин воодушевился, отписал Тяню: готов к встрече с ним и с сановниками, будет настаивать на принятии его в Пекине на основании статьи 9 Кяхтинского трактата 1728 года, когда постановлено было принимать русских послов в Пекине. Он лишь должен все объяснить в столице. Обещает по прибытии в Пекин не утруждать его богдыханское величество, снесется с членами Верховного Совета, обсудит спорные дела между Китаем и европейскими державами. Готов дать советы. Ему легче отклонить западных послов от начала войны, если сам поедет в Пекин, а не будет действовать письмами с моря.

Впервые Евфимий Васильевич выложил в официальном письме свое намерение при переговорах в Пекине уточнить подробности предоставления помощи Китаю в случае неблагоприятных политических обстоятельств и если это будет необходимо. Подразумевалась помощь оружием и инструкторами.

– Экие лежебоки у них в Пекине! Меч занесен над их головами, а они хоть бы что, – сказал взлохмаченный Евфимий Васильевич, передавая написанные им в Пекин бумаги своему секретарю и переводчику отцу Аввакуму. – А богдыхану хоть бы что, сидит в гареме и кунки гладит своим красавицам.

Подошла яхта. Оказалось, посол Англии прибыл. Не дожидаясь парадного трапа, схватился за конец и, как матрос, перемахнул борт.

Элгин пожал руку адмиралу. Пошли по-приятельски, как матросы в поздний час по качающейся припортовой улице.

Элгин кивнул на джонку, купленную Евфимием Васильевичем в Шанхае, которая в двух кабельтовых от парохода отчаянно качалась на волнах:

– Это рабочий кабинет?

– Да, – ответил Путятин. Добавил, что для обдумывания важных дел предпочитает находиться в одиночестве.

На пароходе всегда возня, это еще можно стерпеть, но, кроме того, происходит болтовня, кто-нибудь из офицеров непременно занимается не тем, чем надо. Чувствительный слух нервного адмирала ловит голоса, даже самый слабый гуд через все переборки. Им на ум не придет, а его бесит. Шум моря – это явление природное, привычное и не раздражает, как люди, которые так и бубнят что-то и не понимают, что адмирал все время занимается. Напротив, волны, даже в шторм, успокаивают, это сама стихия, которая бережет нервы моряка.

В мальчишеском возрасте восторг чувствуешь, едва взойдешь на палубу. И вне себя от счастья, когда корабль пойдет. Такелаж, рангоут, паруса, вооруженные матросы и офицеры… А ведь каждый из теперешних офицеров все это в свое время тоже чувствовал. А теперь они идут в плавание ради выгод, может быть, скорбят от разлуки. Но более всего, наверно, думают о том, в каких портах удастся пожуировать.

Не только рабочий кабинет, но, как знал Элгин, и посыльное судно.

Элгину нравился пароход «Америка» по многим причинам. Такого нет в британской эскадре, а очень был бы нужен. Мелко сидит, может пройти через мели, устойчив, на волну всходил легко. На «Америке» не качает так сильно, как на «Фьюриосе».

Пароход Путятина построен для входа в реки; качку, которая продолжается без перерыва целый месяц, переносит превосходно. Строили его янки. Они умеют.

За обедом сэр Джеймс признался, что в голове у него сидит забота. Бар реки непроходим.

– Что делать? Стоять бесконечно и ждать? Нельзя упускать время.

От приезда уполномоченных У и Чуна, как полагал Элгин, ничего существенного ждать нельзя. Шлюпки с британских кораблей входят в реку, делают промеры. Китайцы недовольны, но не стреляют, не смеют препятствовать. Британские шлюпки пойдут и выше в реку, произведут промеры мели и бара со всех сторон. Китайцы потопили на реке две старые джонки, хотят устроить препятствие. Говорят, натянули цепи от берега до берега.

– Там, где джонки потоплены, там и фарватер должен быть, – заметил Путятин. Впрочем, англичане все это и без него знают.

Джеймс Элгин всегда и везде занят делом. Он терпелив. Все изучает. Но наконец и его тут проняло. Стоянка затягивается непомерно, а все причуды британской парламентской демократии и гуманизма не предусмотришь. Чего же ждать?

Элгин сказал, что завидует Путятину, что ему приходится иметь дело с самодержавным монархом, который может все решить сам. Что над Евфимием Васильевичем нет парламента, этого громоздкого учреждения, в котором не столько занимаются делом, сколько болтовней и без согласия которого ничего не решить там, даже когда время не ждет.

Путятин не стал говорить, но ему представляется все не так, а наоборот. При парламенте в России его имя гремело бы на весь мир, его знали бы и в своем отечестве, и в народе, он служил бы примером для поколений, а при монархе известен лишь во дворце и в адмиралтействе, и только редкий случай может быть, если упомянут о нем в английском парламенте, чего можно зря прождать всю жизнь, какие бы ни были заслуги и подвиги. У нас вся деятельность Путятина происходит в царствование либерального государя императора Александра II, чем, собственно, и знаменит каждый, как и вся новая эпоха.

Волна обдала пароход, залила его до колес и тут же повалила через себя в яму.

– Наше месячное пребывание в заливе Печили подобно стоянке на якоре среди Атлантического океана, – хладнокровно процедил сэр Джеймс.

Путятин, с которым у Элгина после ухода из Гонконга снова установились дружественные отношения, опять пользуется влиянием в концерте послов морских держав, которых вместе с их эскадрами вот эта стихия треплет и треплет в Печили.

Дружбой и под всякими предлогами Путятин старается отвратить Элгина от решительных действий. Сэр Джеймс уже располагал десятью тысячами солдат для высадки десантов. Не входя в реку, можно снести всю крепость огнем корабельных орудий.

Матросы и солдаты терпят. Волны всех бьют и катают по волнам, всех томит скука. Люди смотрят проще дипломатов: их привезли воевать, они рвутся на берег. Там, может быть, ждет их не только опасность. Что еще надо нашему послу? Такой вопрос может задать каждый. Все готово, виноватого всегда можно найти. Главнокомандующий для этого самая подходящая личность.

Родной брат Элгина и его дипломатический советник Фредерик Брюс уверяет, что Путятин интриган, держится с ним вежливо, но холодно. Сэр Джеймс полагает, что Путятин нам нужен. Влияние русского посла на китайцев возрастает, и у него всегда есть информация от посольства в Пекине. В то время как у нас накоплена сила и нервы начинают не выдерживать, а качка, скука и безделье как в сумасшедшем доме. Через своих людей среди береговых китайцев капитан Смит многое выведывает. Смит подтверждает, что Путятин усиленно убеждает китайскую сторону уступить, не доводить до войны, но при этом защищает лишь умеренные требования европейцев.

С тех пор как Путятин обманул Элгина во время войны в Кантоне и вышел сухим из воды, сюда он явился чистеньким и здесь у него происходят встречи с мандаринами, тут нет никаких излишних подозрений, коллега играет надвое.

Но сэр Джеймс никогда бы не унизился обнаружить хоть тень подозрения. В его положении приходится ценить любую возможность получения информации и обмена мнениями. Граф Евфимий Васильевич от этого не уклонялся и, в свою очередь, ждал многого от сэра Джеймса.

А бар непроходим. А китайцы тянут и упрямствуют. Качка усиливается.

Элгин не моряк, но не хуже любого моряка. Он знает штурманское дело, может сделать обсервацию, понимает толк в паровых машинах, при случае сам может вести корабль, но не в свои дела никогда не лезет. Он терпелив, привык к опасностям, стоек, умеет заставить себя казаться бесстрашным, в бою под Кантоном стоял под пулями и ядрами.

Лицо загорелое, большое, открытое, с короткими темно-русы-ми усами и с прямым носом. Черты его приятные, даже когда начнет хитрить или становится зол как волк и как волк может схватить мертвой хваткой, что и показал в Кантоне. А лицо при этом сохраняет выражение вежливости и спокойствия.

Глаза цвета моря смотрят прямо, дружелюбно и честно. Лицо сытое, как у всех у них, выражение серьезное и доброе, но бывает и пасторское. Отдает аскетизмом. Это опасные натуры с сильным потаенным темпераментом. Бывает, значит, и завистлив, и лжив, но и тогда смотрит прямо в глаза.

Китай никому даром не дается. Евфимий Васильевич брюзгнет, а сэр Джеймс лысеет. Чуть-чуть, а оба меняются – становится заметно.

– Если бы не этот бар, я бы давно ввел флот в реку. Если бы ввел в реку флот, то разгромил бы всю крепость, это ясно.

– Как им объяснишь! – откликнулся Путятин.

– Втолкуйте им, граф Евфимий Васильевич.

Путятин опять помянул про надобность переговоров с послами У и Чуном.

– Что я буду с ними чин-чин! – ответил сэр Джеймс. – Это мелкие сошки.

Элгин, бывая на русском пароходе, всегда присматривался к его офицерам, словно кого-то разыскивая. Ветер резко переменился, стало стихать. Николай Матвеевич повел гостя в машинное отделение показать изобретение наших инженеров, пригодившееся американскому механику.

– А вы не были в плену в Гонконге? – спросил Элгин, призадержавшись с Чихачевым на палубе.

К чему бы такой вопрос? Ведь Элгин бывал на «Америке» еще в прошлом году в Макао. Его офицеры знакомы с Чихачевым с тех пор, и давно можно было узнать, попадал ли он в плен. Что все это означает? Подозрение или симпатии?

Николай Матвеевич ответил, что из его офицеров был в гонконгском плену только мичман Михайлов, но он ушел в Россию.

Настроение сэра Джеймса меняется, когда бывает на пароходе «Америка».

В молодости, когда еще не был Элгином, а был Брюс, женился, как он полагал, по любви и вполне счастливо и без оглядки на выгоды, но получилось вполне в согласии с принятыми средой обычаями и понятиями. Он стал образцово счастлив. Совесть его всегда и во всем чиста, за исключением тех периодов, когда он задумывался о судьбе человечества. Может быть, само соблюдение обычаев среды и приличий есть разновидность расчета на карьеру и оглядка на богатство. Он этого не чувствовал. Положение семьи невесты, репутация в своем классе не имеют ли характера приданого? Да, может быть. Дело не в этом. Все гораздо ужаснее в действительности. Джеймс скрывает свое чувство. Здесь, в колонии, у Энн, несмотря на ее юность, были вес и положение, может быть, даже большие, чем когда-то в метрополии у невесты молодого Джеймса.

Собственные заслуги Энн очевидны. Она от всего готова отказаться и уйти с ним в Австралию. Она говорит, что у нее есть страшная тайна. Это не имеет никакого значения. Банально, но он любит так, как никогда не любил.

В годы ранней молодости Джеймс, оказывается, даже не знал, как все это бывает, и вообще не знал он никаких настоящих увлечений, словно у него не было молодости, он жил более умом, мыслями, впечатлениями от речей и парламентских кафедр, и поступки его были благородны, словно он родился благовоспитанным стариком, который всю жизнь занимается спортом для поддержания физической силы и ораторского искусства, изучавшим любовь по либеральной литературе.

Глуп и тот либерализм отрицания всякого порядка, который сулят вожди умов с кафедр. Что сказал бы здравомыслящий фермер, отец сыновей, кормильцев, солдат острова, если ему предложить такую революционную программу отрицания порядка, благополучия и честности ради свободы и саморазвития чувства ради чувства без границ? Поэтому Джеймс не поколеблется, он пойдет с Энн в Австралию, он возьмет в руки лопату. И он построит дом.

Матросы в неистово налетевший шквал в Индийском океане на глазах у посла ринулись к снастям и парусам, рвали и хватали их… Мяли и топтали паруса на реях и пели. Они все делают под песню: убирают ли паруса, ставят ли их, ходят ли на шпиле, месят ли воск с сажей или моют свою одежду. Для каждой работы есть своя песня. В шторм как звери выли: «Рви ее, ломай, ребята, вали ее, а ну, ребята, все вместе, не жалей… чтоб помнила, неверная, не воротила нос, а ну, ты… Рви все с нее. А, красотка, будешь помнить?»

Волчий вой во всплесках волн. А корабль преображался, убираясь штормовыми парусами и сохраняя независимость, как владыка моря, перелезал с волны на волну.

Песня о том, как моряк вернулся из плавания и встретил возлюбленную, с которой гулял. Но она переменилась, не хочет его знать. «Я не для тебя, паренек, найди себе другую». – «А ну…» – «Нет-нет! Забудь, что было». – «Ах, так! Ребята! Сюда!» И, как стая голодных волков на хороший кусок мяса, кидается орава матросов.

Когда поешь такую песню, забываешь про смертельный риск. Сейчас на реях в шторм, воображая, что мстят насилием женщине, они отлично работают, мнут и вяжут паруса покрепче.

Какая хитрость – песни моря! Что угодно сочинят и дадут матросам, разожгут ревность, только иди на смерть! За нас!

…Джеймс помнит Энн с чувством нежности.

Голос тайного зла мучил ли его, шептал ли: «Что ты с ней церемонишься, рви ее, ломай…»

Оставшись в одиночестве в своей каюте на «Фьюрио-се», Джеймс подумал, что никогда в жизни не поддавался порывам зла. Он молодо любит Энн, как юную женщину.

Утром у зеркала парикмахер сказал, что лысина видна, но что сделает все как следует и не будет заметно. Надо мыть отваром из китайских трав.

Море стихло. Сановники Чун и У со свитой мандаринов прибыли к Путятину, но не на его пароход, стоящий на рейде, а на празднично убранную и расцвеченную флагами джонку, которую Путятин ввел в реку и поставил в устье ниже бара. По просьбе Тяня решился на этот раз не трактовать на берегу, но и не на русском пароходе. Тактика спасительная на все случаи жизни.

После церемонии встречи, за беседой, Путятин почувствовал, что с этими уполномоченными толку не будет. Элгин прав, угадал, это мелкая сошка Путятин настаивал, чтобы прислали к нему Кафарова из Пекина. Не надо откладывать. Об этом будет просить и при встрече с Тянем. Теперь надежда на деловое свидание с губернатором.

Евфимий Васильевич сказал, что русская духовная миссия в Пекине пребывает без средств в плачевном состоянии, а он доставил для нее мешки с серебром, без которого в Пекине не проживешь. Этот довод основательный, похожий на собственные китайские уловки. Благовидный предлог для приезда Кафарова к Путятину. Кроме того, никто не поверит, что серебро предназначено лишь для священников из миссии, а не для китайских вельмож, но уж это тайна, дело сулит выгоды, всякий приток серебра в Китай полезен и очень оживляет, улучшает настроение всех чиновников. Нашелся иностранный посол, который не требует с Китая контрибуции, а сам шлет мешки со слитками.

На джонке с сановниками поговорили по душам. Угощение задали на славу. Остен-Сакен и Пещуров старались, отец Аввакум и Алексей Александрович переводили. Чун и У не олухи, пустились в расспросы, старались разузнать побольше о намерениях европейцев, а заодно кое-что и о жизни в Европе и про европейские товары также. За безопасность Китая они не беспокоились, утверждали, что англичане сильны только на море. И когда находятся на своих кораблях. Но в реку Хай Хэ они не попадут, бар реки непроходим.

Им сказали, что шлюпки все время изучают берега, приливы и отливы, проходят в устье реки среди мелей в любую погоду, делают промеры. Да и не только устье Хай Хэ они изучают. Они все и всюду измеряют для науки и составления атласов. Корабли эскадр союзников все время заняты описями берегов и бухт огромного залива Печили, заходят в гавани торговых городов, делают закупки.