Текст книги "Потанин вертоград"

– Это бабыньку, может, вам нужно?

– Да, да, бабыньку, – отвечал я, припоминая, каким малышом был еще я, когда впервые узнал Потаню.

– Больная она, бабынька… Вот там, на огороде она… На огород просилась вынести ее, на солнышко…

Я прошел на задворки – и только теперь заметил, что сзади кельи был разведен длинный, узкий огород, а среди гряд были насажены целые ряды яблонь, груш и кустов малины и смородины, густо зарастивших всю правую сторону огорода.

Было прекрасное летнее утро. Солнце уже стояло высоко, но в воздухе не чувствовалось еще ни истомы, ни пыли, ни духоты. В садике Потани весело чирикали всякие пичужки, или «малые птенчики», по ее любимому выражению, а в грядах пололи траву еще три девушки-подростка. Около плетеного двора, на самом припеке, лежала на разостланном войлоке маленькая старушка, покрытая нагольным полушубком, и кашляла, прикрывая рот маленькой худой рукой. Откашлявшись, она подняла на меня глаза, и я сразу узнал Потаню.

– Здравствуй, бабушка, – сказал я. – Я вот уж и не знаю, как тебя звать-то… Прежде мы тебя Потаней звали…

– Меня и теперь на деревне все Потаней зовут… Я люблю это… Маменька-покойница все, бывало, меня так звала! – отвечала Потапя, и голос у нее, хотя и хриплый, но все по-прежнему был певучий.

– А ты не узнаешь меня?

– Нет, не признаю… Много ведь я за свое-то время господ перевидала.

Я напомнил ей наш город и семью.

– Как же, вспоминаю… Только где же всех узнать! Давно уж разошлись… У вас свои дела пошли, у нас свои… Где помнить!.. Где помнить!..

И, махнув своей маленькой рукой, Потаня снова закашлялась тем томительным кашлем, который готов был на части разорвать ее сухую, узенькую грудь.

– Вот больна я… говорить-то не могу… Вот уж месяца два валяюся… Да это пройдет… Еще какая я старуха!.. Такие ли старухи бывают… Еще я вот, погоди, горошком вскочу да скорее молодых побегу… Хоть в горелки играть, так и то смогу!

– Ну, дай бог тебе!.. Довольна ли ты?.. Помнишь, бабушка, как ты нам про вертоград-то рассказывала? – спросил я, улыбаясь ей, как ребенку, осматривая жалкую лачужку и крохотный садик.

– Как же не помнить!.. Умру с этим… Вот господь помог, слава создателю, – починочек поставила, – отвечала Потаня таким серьезным тоном, что мне стало стыдно за свою насмешку, – починочек вот… Вот у меня пять сироток кормятся… Еще две вдовы честных при мне… Вот трудимся, слава богу, в любви, в согласии… Малых же девочек книжному делу обучаем… Пущай растут да уму-разуму набираются, а окрепнут духом – пущай тогда выбирают, какая доля лучше приглянется!.. Вот у меня тут и могилка маменькина под глазами… Вербой я ее обсадила… Вот только рощу-то маклаки-купцы всю свели… А какая была роща прекрасная!.. Думала я тогда в ней бы заложить обитель… Домогалась всячески, верой не падала… ну, стало быть, не вышло – все опять же в досужие руки пошло. Ну, что делать!.. Вот починочек есть… Мал он, что говорить!.. И пропитаться чуть что хватает… Да в людях все разбежалось, вот* причина! «Слово»-то, точно, объявилось, а в людях-то все разбежалось… Помоги-то друг дружке уж и нет! Вот подымусь, отдышусь, встану – опять побегу по людям, надоедница, опять запою!.. А умру – молодые за меня останутся… «Домогаться, милая дочка, надоть, домогаться и верить, – говорила мне маменька-покойница, – и удостоишься, – говорит, – зато узреть вертограда небесного!»

Старушка оживилась, защебетала, снова заискрились и заиграли ее глазки, и мне казалось, что передо мной опять прежняя Потаня, а я – маленький, маленький мальчик…

Я присел рядом с ней на кошму и долго-долго слушал ее щебетанье. Мне было так тепло, отрадно, мне даже не было стыдно чувствовать себя ребенком… Меня захватило всего целиком это дивное чувство неумирающей девственной веры и мечты – и во мне вдруг вспыхнули все бодрые и светлые упования моей юности…