Текст книги "Дети Ананси"

– Я же говорила. У тебя есть брат.

– Ну и где мне искать этого мифического брата?

Позднее он не раз будет спрашивать себя, что толкнуло его на этот вопрос. Потакал ли он помешавшейся женщине? Подтрунивал ли над ней? Или просто надо было как-то заполнить повисшую паузу?

Пожевав нижнюю губу, старуха кивнула.

– Да. Тебе нужно знать. Это твое наследие. Твоя кровь. Подойди поближе.

Она поманила его узловатым пальцем.

Толстый Чарли нагнулся. Губы старухи коснулись его уха, когда она прошептала:

– …нужда в нем… попроси…

– Что?

– Я сказала, – обычным голосом произнесла она, – что если у тебя возникнет нужда в нем, просто попроси паука. И он мигом прибежит.

– Попросить паука?

– А я что сказала? Ты что, думаешь, я для моциона разговариваю? Упражняю легкие? Никогда не слышал про то, как говорят с пчелами? Когда я была девочкой на Сан Андреасе, до того, как мои родные переехали сюда, пчелам рассказывали все хорошие новости. Так это и происходит. Скажи пауку. Я так посылала сообщения твоему отцу, когда он исчезал.

– Ну ладно…

– И не говори таким тоном «ну ладно».

– Каким?

– Точно я выжила из ума. Ты думаешь, я не знаю, что к чему?

– М-м-м. Уверен, что знаете. Честное слово.

Но миссис Хигглер не смягчилась. Даже отходить не начала. Взяв со стола кружку, она с обиженным видом прижала ее к груди. Вот теперь Толстый Чарли своего добился, и миссис Хигглер твердо вознамерилась ему это показать.

– Я ничего такого делать не обязана, сам знаешь, – сказала она. – И помогать тебе тоже. Я делаю это только ради твоего отца, потому что он был особенный, и ради матери, потому что она была хорошей женщиной. Я тебе серьезные вещи говорю, важные вещи. Тебе бы следовало меня послушать. Тебе бы следовало мне поверить.

– Я вам верю, – насколько мог убедительно сказал Толстый Чарли.

– А теперь ты только потакаешь старухе.

– Нет, – солгал он. – Честно-пречестно.

В его словах звенела искренность. Его занесло за тысячу миль от дома, в дом покойного отца, к сумасшедшей старухе на грани апоплексического удара. Он признал бы, что луна – это необычный тропический плод, лишь бы ее успокоить.

Миссис Хигглер шмыгнула носом.

– Беда с вами, молодежью, – сказала она. – Вы думаете, будто все знаете, а сами только вчера на свет родились. Да я за свою жизнь забыла больше, чем ты когда-либо знал. Ты ничегошеньки не знаешь о своем отце, ты ничегошеньки не знаешь о своей семье. Я сказала, что твой отец бог, а ты даже не спросил, какой именно.

Толстый Чарли порылся в памяти, стараясь вспомнить имена каких-нибудь богов.

– Зевс? – рискнул он.

Миссис Хигглер издала странный придушенный звук, точно чайник, подавляющий в себе желание закипеть. И Толстому Чарли осталось только признать свое поражение.

– Купидон?

Она издала новый звук, который начался как возмущенный треск, а закончился хихиканьем.

– Так и представляю себе, как твой папочка разгуливает в пушистых памперсах с огромным луком и стрелой.

Она опять захихикала и едва не поперхнулась кофе.

– В стародавние времена, когда он был богом, его звали Ананси.

Вы скорее всего знаете кое-какие сказки про Ананси. Наверное, нет на свете людей, которые не знали бы каких-нибудь историй про Ананси.

Когда мир был молод и все истории рассказывались впервые, Ананси был пауком. Он попадал в разные переплеты и всегда из них выпутывался. Знаете сказку о Смоляном Чучелке, которую обычно рассказывают про Братца Кролика? Изначально это была история про Ананси. Кое-кто считает его кроликом. Но они ошибаются. Он не был кроликом. Он был пауком.

Истории про Ананси живут с тех пор, как люди рассказывают друг другу сказки. В далекой Африке, где все начиналось, когда люди еще не рисовали на скалах пещерных львов и медведей, уже тогда они рассказывали истории – про обезьян и львов и про бизонов. Людей всегда тянуло к великим историям, уводящим в мечту. Так они наделяли свой мир смыслом. Все, кто бегает, ползает, летает и качается на ветках, оказались в этих сказках, и различные племена почитали различных существ.

Уже тогда Лев был царем зверей, а Газель – самой быстроногой, Обезьяна – самой глупой, Тигр – самым ужасным, но людям хотелось слушать истории не про них. Им хотелось веселья и смеха.

Ананси дал имя историям. Всякая сказка, всякая песня – про него. В незапамятные времена все они принадлежали Тигру (так люди островов называли любых крупных хищных кошек), и эти сказки были мрачными и злыми, полными боли и неизменно плохо кончались. Но так было давным-давно. Сегодня все истории принадлежат Ананси.

А поскольку мы только что были на похоронах, давайте я расскажу вам историю про Ананси и про то, как умерла его бабушка. (Ну да, она была очень, очень старой женщиной и почила во сне. Такое случается.) Она умерла вдали от дома, поэтому Ананси прошел через весь остров с тележкой, поднял тело бабушки, посадил его в тележку и покатил домой. Он собирался похоронить ее под большим баньяновым деревом за своей хижиной.

Так вот, проходит он через город, а ведь тележку пришлось толкать все утро, и думает: «Мне нужно выпить виски». Идет он в лавку, так как в этом городке есть лавка и там продается все, что только душа пожелает, но у лавочника очень скверный характер. Так вот, Ананси заходит и заказывает стакан виски. Потом еще стакан, и еще и думает: «Сыграю-ка я шутку с этим малым». «Эй, – говорит он лавочнику, – пойди отнеси виски моей бабушке, она спит в тележке на дворе. Возможно, тебе придется ее разбудить, ведь она спит крепко». Лавочник идет на двор, подходит с бутылкой к тележке и говорит старушке: «Эй, вот твой виски», – но старушка ничего ему не отвечает. А лавочник сердится все больше и больше, ведь у него такой скверный характер. Он говорит: «Вставай, старуха, просыпайся и пей свой виски!» Но старушка все не отвечает. И вдруг делает то, что делают иногда мертвецы на жаре: громко пускает ветер. А лавочник, осерчав на старушку, которая пустила на него ветер, ее ударил, потом другой раз и третий, да так, что она выпала из тележки на землю.

Тут Ананси выбегает из лавки и начинает вопить, и плакать, и голосить: «Ах моя бабушка! Она мертва! Посмотри, что ты наделал! Убийца! Злодей!» Тогда лавочник просит Ананси: «Только не говори никому», – и дает Ананси пять бутылок виски, и кошель золота, и мешок бананов, ананасов и манго, лишь бы он поскорее убрался со своей бабушкой и тележкой. (Понимаете, он-то думает, что убил бабушку Ананси.)

Так вот, Ананси катит тележку домой и закапывает бабушку под большим баньяновым деревом.

На следующий день идет мимо дома Ананси Тигр и чует запах готовящейся еды. Поэтому он входит туда незваный и видит, как Ананси пирует, а у Ананси нет выбора, только пригласить Тигра разделить с ним трапезу.

«Братец Ананси, – говорит Тигр, – говори, где ты взял эту прекрасную еду, и не лги мне. И где ты взял эти бутылки с виски и кошель с золотыми монетами? Если солжешь, я вырву тебе горло!»

А Ананси отвечает: «Я не могу лгать тебе, Братец Тигр. Все это добро я получил за то, что повез мою мертвую бабушку в город. И лавочник дал мне все это добро за то, что я привез ему мою мертвую бабушку».

Но у Тигра нет ни живой, ни мертвой бабушки, зато у его жены есть мать, поэтому он идет домой и вызывает к себе на двор мать жены, говоря: «Выходи, бабушка, так как нам надо поговорить». И она выходит, оглядывается подозрительно по сторонам и спрашивает: «В чем дело?» Ну, Тигр ее убивает, хотя его жена ее любит, и кладет ее тело в тележку.

Потом привозит тележку в городок, а на тележке его мертвая теща. «Кому тут мертвое тело? – кричит он. – Кому нужна мертвая бабушка?» Но все только потешаются над ним, смеются и издеваются, а поняв, что он говорит серьезно и никуда не уйдет, начинают забрасывать его гнилыми плодами, так что ему приходится убегать, поджав хвост.

Так Ананси не в первый раз выставил Тигра дураком, и не в последний. Жена Тигра не дает ему забыть, что он убил ее мать. Бывают дни, когда Тигр думает, что лучше бы ему вообще не родиться на свет.

Вот вам типичная история про Ананси.

Конечно, ведь любые истории принадлежат Ананси.

В стародавние времена все звери хотели, чтобы сказки называли в их честь. Это было в те дни, когда песни, которыми творился мир, еще пелись, в те дни, когда еще выпевали небо, и радугу, и океан, в те дни, когда звери были людьми, а не только животными. И паучок Ананси одурачивал всех, особенно Тигра, потому что хотел, чтобы все истории назвали его именем.

Сказки – как пауки: у них длинные ноги. Сказки – как паутина, в которой запутывается человек, но которая так красива, когда рассматриваешь, как изящно сплетаются ниточки над листком, как драгоценными каплями блестит на них утренняя роса.

В чем дело? Хотите знать, выглядел ли Ананси как паук? Конечно, выглядел – кроме тех случаев, когда выглядел как человек.

Нет, он никогда не менял облик. Все дело в том, как рассказывать историю. Ни в чем больше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

в которой происходит воссоединение семьи

Толстый Чарли улетел домой в Англию, во всяком случае, к тому дому, какой у него вообще имелся. Когда с чемоданчиком и большой, оклеенной скотчем картонной коробкой он прошел через таможню, то увидел в зале ожидания Рози. Она крепко его обняла.

– Как прошло?

Он пожал плечами:

– Могло быть и хуже.

– Теперь тебе незачем волноваться, что он приедет на свадьбу и поставит тебя в неловкое положение.

– Это точно.

– Мама говорит, в знак уважения нам следует отложить свадьбу на несколько месяцев.

– Твоя мама просто хочет, чтобы мы отложили свадьбу, и точка.

– Ерунда. Она считает тебя завидной партией.

– Твоя мать не назвала бы «завидной партией» Брэда Питта, Билла Гейтса и принца Уильяма в одном лице. На свете нет человека, достойного стать ее зятем.

– Ты ей нравишься, – как послушная дочь и без тени убежденности сказала Рози.

Ни для кого не секрет, что Толстый Чарли не нравился ее маме. Мама Рози казалась клубком нервов, натянутых из-за невесть откуда взявшихся предрассудков, фобий и враждебности. Она жила в великолепной квартире на Уимпол-стрит, где в гигантском холодильнике прозябали лишь бутылки с витаминизированной водой и ржаные хлебцы. В вазах на антикварных сервантах возлежали восковые фрукты, с которых дважды в неделю сметали пыль.

При первом своем посещении этой квартиры Толстый Чарли один такой надкусил. Он крайне нервничал и, не зная, чем занять руки, взял яблоко (крайне реалистичное, надо сказать) и его надкусил. Рози, гримасничая, подавала ему отчаянные знаки. Выплюнув в руку кусок воска, Толстый Чарли подумал, не сделать ли вид, что он любит восковые фрукты, или, может, лучше изобразить, что с самого начала знал, что оно искусственное, и лишь хотел рассмешить. Однако мать Рози подняла бровь, забрала у него остатки яблока и отрывисто объяснила, сколько стоят сейчас настоящие восковые фрукты, если вообще удается их найти, а после бросила объедки в корзинку для мусора. Остаток визита он просидел на краешке дивана, вкус во рту у него был такой, словно он съел свечку, а мать Рози не спускала с него глаз, дабы он не посмел отведать еще какой-нибудь из ее драгоценных плодов или попытаться обглодать ножку чиппендейловского стула.

На сервантах в квартире матери Рози стояли большие цветные фотографии в серебряных рамках: Рози ребенком, родители Рози. Толстый Чарли внимательно их изучил, стараясь отыскать разгадку великой тайны, которой являлась сама Рози. Ее отец, который умер, когда Рози не исполнилось и пятнадцати, был огромным толстяком. Начинал он как повар, потом выбился в шеф-повара и, наконец, открыл собственный ресторан. Фотографии запечатлели его элегантным, одетым с иголочки, точно перед каждым снимком над ним потрудился целый отдел дорогого мужского магазина, он был круглым и улыбчивым и локоть держал согнутым, чтобы мать Рози могла положить на сгиб руку.

– Он изумительно готовил, – сказала Рози.

На фотографиях мать Рози была соблазнительной и улыбчивой. Теперь, двенадцать лет спустя, она походила на исхудавшую до скелета актрису Эрту Китт, и Толстый Чарли ни разу не видел на ее лице улыбки.

– Твоя мама что, вообще никогда не готовит? – спросил после того первого визита Толстый Чарли.

– Не знаю. Никогда такого не видела.

– Чем же она питается? Не может же она жить на хлебцах и воде.

– Наверное, заказывает что-нибудь на дом.

Толстый Чарли решил, что уж скорее мама Рози вылетает по ночам летучей мышью, чтобы сосать кровь у спящих младенцев. Однажды он изложил эту теорию Рози, но она не увидела в ней ничего смешного.

Мать Рози сказала дочери: мол, уверена, Чарли женится на ней ради денег.

– Каких денег? – спросила Рози.

Мать обвела рукой квартиру, охватив этим жестом восковые фрукты, антикварную мебель и картины на стенах, и поджала губы.

– Но это же все твое! – пылко возразила Рози.

Она ведь жила на зарплату, работая в одном лондонском благотворительном обществе. А зарплата у нее была маленькая, поэтому Рози то и дело залезала в деньги, которые отец оставил ей по завещанию. Так удавалось оплачивать скромную квартирку, которую Рози делила с чередой австралиек и новозеландок, и на подержанный «фольксваген-гольф».

По дороге к дому Толстого Чарли Рози решила, что надо сменить тему.

– У меня отключили воду. Во всем здании.

– Это почему?

– Из-за миссис Клингер этажом ниже. Она заявила, мол, что-то подтекает.

– Скорее всего сама миссис Клингер.

– Чарли!!! А потому, ну… Можно мне сегодня принять ванну у тебя?

– Тебе потереть спинку?

– Чарли!!!

– Ладно, ладно. Нет проблем.

Не отводя глаз от багажника идущей впереди машины, Рози вдруг сняла руку с рычага передач и сжала лапищу Толстого Чарли.

– Мы и так скоро поженимся, – улыбнулась она.

– Знаю, – отозвался Толстый Чарли.

– И тогда у нас на все будет уйма времени, верно?

– Уйма, – согласился Толстый Чарли.

– Знаешь, что сказала однажды мама? – спросила Рози.

– М-м-м. Снявши волосы, по голове не плачут?

– Вовсе нет. Она сказала, что если бы в первый год своего брака семейная пара клала по монетке в банку всякий раз, когда занимается любовью, и вынимала по монетке всякий раз, когда занимается любовью в последующие годы, то банка никогда не опустела бы.

– Иными словами…

– Интересно, правда? Приеду в восемь с моим резиновым утенком. Как у тебя с полотенцами?

– Э-з-э…

– Понятно, привезу свои.

Толстый Чарли сомневался, что наступит конец света, если случайная монетка упадет в банку до того, как они свяжут себя узами и разрежут пирог, но у Рози было собственное мнение на этот счет, и делу конец. Банка оставалась совершенно пустой.

Есть один минус в раннем возвращении домой после краткой отлучки: если прибываешь утром, не знаешь, чем занять остаток дня.

Толстый Чарли был из тех, кто предпочитает работать. Лежание на диване под «Обратный отсчет» по телевизору неизменно напоминало ему о тех периодах, когда он вливался в братство безработных. Вот и сейчас он решил, что самым разумным будет вернуться на работу на день раньше. В олдвичском офисе «Агентства Грэхема Хорикса» на пятом и самом верхнем этаже он снова почувствует себя в центре событий. Будут интересные разговоры с коллегами в комнате отдыха. Все прелести жизни развернутся перед ним, вели-чественные в своем многообразии, неумолимые и упорные в своей деловитости. Ему будут рады.

– Тебя же ждали только завтра, – неласково сказала секретарша Энни, увидев на пороге Толстого Чарли. – Я всем объясняла, что до завтра тебя не будет. Тебе столько звонили. – Похоже, ее это совсем не радовало.

– Не смог удержаться.

– То-то и видно, – фыркнула она. – Свяжись с Мэв Ливингстон. Она каждый день звонит.

– Я думал, ею занимается сам Грэхем Хорикс.

– Ну, кажется, он передал ее тебе. Подожди минутку. – И она снова отвлеклась на телефонный звонок.

Грэхема Хорикса всегда называли по имени и фамилии. Никаких мистеров Хориксов. Никакого дружеского Грэхем. Это было его агентство, оно представляло знаменитостей и брало свой процент за честь, какую оказывало, их представляя.

Толстый Чарли прошел в свой кабинет, крошечную комнатенку, которую делил с несколькими каталожными шкафами. На экране его компьютера красовалась желтая само-клеющаяся бумажка с «Зайдите ко мне. Г.Х.», поэтому он отправился по коридору к громадному кабинету Грэхема Хорикса. Дверь была закрыта. Толстый Чарли постучал, а потом, неуверенный, раздалось из-за нее что-нибудь или нет, толкнул дверь и просунул в щель голову.

В комнате было пусто. Там вообще никого не было.

– Э-э-э… привет, – позвал вполголоса Толстый Чарли.

Ответа не последовало. Однако в кабинете царил беспорядок: книжный шкаф был отодвинут от стены под странным углом, и из-за него доносились какие-то удары – словно бы молотком.

Как можно тише прикрыв дверь, Толстый Чарли вернулся за свой стол.

Зазвонил телефон. Он поднял трубку.

– Грэхем Хорикс на проводе. Зайдите ко мне.

На сей раз Грэхем Хорикс сидел за письменным столом, а шкаф был прижат к стене. Сесть Толстому Чарли не предложили. Грэхем Хорикс был средних лет человеком с очень светлыми редеющими волосами. Если бы при виде Грэхема Хорикса вам на ум пришел хорек-альбинос в дорогом костюме, вы были бы недалеки от истины.

– Вернулись, как вижу, – сказал Грэхем Хорикс. – М-да.

– Да, – согласился Толстый Чарли, а потом, поскольку Грэхем Хорикс как будто не спешил обрадоваться его раннему возвращению, добавил: – Извините.

Грэхем Хорикс поджал губы, вперился в какую-то бумагу у себя на столе, снова поднял глаза.

– Мне дали понять, что до завтрашнего дня вы не вернетесь. Рановато явились, а?

– Мы… я хотел сказать, я… уже утром прилетел. Из Флориды. И решил прийти. Уйма дел. Покажу, что готов работать. Если вы не против.

– Абсо-ненно, – отозвался Грэхем Хорикс. От этого слова (лобового столкновения «абсолютно» и «несомненно») на руках у Толстого Чарли всегда выступали мурашки. – Это же ваши похороны.

– На самом деле моего отца.

Дернулась хоречья шея.

– И все равно вы использовали один из дней на больничные.

– Верно.

– Мэв Ливингстон. Обеспокоенная вдова Морриса. Нуждается в утешении. Красивые слова и златые горы. Рим не за один день строился. Процесс улаживания дел Морриса Ливингстона и передачи ей средств идет своим чередом. Звонит мне чуть ли не каждый день и плачется в жилетку. С сего дня передаю это задание вам.

– Ладно, – откликнулся Толстый Чарли. – Итак, э-э-э… Кто рано встает, тому Бог подает.

– Что ни день, то шиллинг, – погрозил пальцем Грэхем Хорикс.

– Ни отдыху ни сроку? – предложил Толстый Чарли.

– Приналечь, – согласился Грэхем Хорикс. – Приятно было поболтать. Но у нас обоих полно работы.

Было что-то в обществе Грэхема Хорикса, заставлявшее Толстого Чарли: а) говорить штампами и б) мечтать о черных вертолетах «сикорски», которые сперва открыли бы огонь, а потом сбросили бы ведра пылающего напалма на офисы «Агентства Грэхема Хорикса». В этих снах наяву Толстый Чарли в офисе отсутствовал. Он сидел на террасе маленького кафе в другом конце Олдрича, попивал кофе с пенкой и временами кричал «ура» особо меткому попаданию ведра с напалмом.

А потому предположив, что нынешняя работа Толстому Чарли не нравилась, вы не ошиблись бы. Толстый Чарли умел обращаться с цифрами, что давало ему работу, но слишком стеснялся указывать, чем именно он занимается и как много на самом деле делает. Повсюду вокруг Толстого Чарли другие неостановимо поднимались на положенные им уровни некомпетентности, а он оставался на ступени испытательного срока, помогая вертеться колесикам до того дня, когда снова вступал в ряды безработных и опять начинал смотреть дневные программы по телевизору. Периоды безделья не затягивались надолго, но за последние десять лет случались слишком часто, и потому Толстый Чарли ни на одной работе не чувствовал себя комфортно. Однако он не воспринимал это как личное оскорбление.

Он позвонил Мэв Ливингстон, вдове Морриса Ливингстона, в прошлом самого известного йоркширского комика в Англии и давнего клиента «Агентства Грэхема Хорикса».

– Алло, – сказал он. – Это Чарльз Нанси из бухгалтерии «Агентства Грэхема Хорикса».

– О! – разочарованно выдохнул женский голос на том конце провода. – Я думала, Грэхем сам мне позвонит.

– Он немного занят. Поэтому он э-э-э… перепоручил это мне, – объяснил Толстый Чарли. – Итак. Могу я чем-то помочь?

– Даже не знаю. Я… хотела бы знать… ну, управляющий банком хотел бы знать… когда поступят оставшиеся средства из имущества Морриса… в прошлый раз Грэхем Хорикс мне объяснил… ну, мне кажется, это было в прошлый раз… когда мы разговаривали… что они вложены… я хочу сказать, я понимаю, на это требуется время… он сказал, что иначе я могу потерять крупную сумму…

– Скажу вам одно, он над этим работает. Но такие операции действительно требуют времени.

– Да, наверное, да. Я позвонила на Би-би-си, и там сказали, что со смерти Морриса уже было сделано несколько выплат. Вы знаете, что программу «Моррис Ливингстон, полагаю?» целиком выпустили на DVD? И к Рождеству будут готовы обе серии «Короткая спина и бока».

– Впервые слышу, – признался Толстый Чарли. – Но, уверен, Грэхем Хорикс знает. В своем деле он дока.

– Мне пришлось купить себе DVD-проигрыватель, – тоскливо сказала Мэв. – Но благодаря ему все вернулось. Запах грима, рев Би-би-си-клуба. Честное слово, я даже затосковала по софитам. Знаете, как я познакомилась с Моррисом? Я была танцовщицей. У меня была собственная карьера.

Пообещав передать Грэхему Хориксу, что управляющий в ее банке немного обеспокоен, Толстый Чарли положил трубку, недоумевая, как можно тосковать по свету софитов. В самых страшных ночных кошмарах Толстого Чарли софит светил на него с темного неба, а сам он стоял на широкой сцене, куда его выпихнули невидимые руки, чтобы заставить петь. И как бы далеко и быстро он ни убегал, как бы старательно ни прятался, неведомые злоумышленники все равно его находили и притаскивали на сцену, а снизу на него смотрели десятки выжидательных лиц. Он всегда просыпался до того, как открывал рот, – весь в поту, дрожа, и сердце выстукивало в груди канонаду.

Потянулся рабочий день. Толстый Чарли работал в агентстве уже два года. Дольше кого-либо, кроме самого Грэхема Хорикса, потому что текучка кадров в агентстве была довольно высокой. И все равно ему никто не обрадовался.

Иногда Толстый Чарли сидел за своим столом, смотрел в окно, в которое стучал безутешный серый дождь, и воображал себе, что прохлаждается на каком-нибудь тропическом пляже, где с невероятно синего моря волны набегают на невероятно желтый песок. Толстый Чарли спрашивал себя, а не мечтают ли эти воображаемые люди, глядя на белые бурунчики, слушая пение тропических птиц в пальмах, оказаться в Англии под сереньким дождем, в кабинетике размером со шкаф на пятом этаже конторского здания, на безопасном расстоянии от тупизны золотого песка и адской скуки дня настолько совершенного, что даже пенисто-кремовый напиток с лишней дозой рома и красным бумажным зонтиком никак ее не разгоняет. Это немного утешало.

По дороге домой он остановился у кафе и купил бутылку немецкого белого вина, а в крохотном супермаркете по соседству – свечу с запахом пачули и пиццу в пиццерии за углом.

В половине восьмого позвонила с занятия йогой Рози и сказала, что немного опоздает, потом в восемь из машины – сказать, что застряла в пробке, и в четверть десятого, что она всего в квартале. К тому времени, когда она приехала, Толстый Чарли выпил большую часть вина и съел почти всю пиццу, кроме одинокого треугольничка.

Позднее он спрашивал себя, не вино ли развязало ему язык.

Рози прибыла в двадцать минут десятого с полотенцами и полной сумкой шампуней, разного мыла и большой банкой похожего на майонез средства для волос. От стакана вина она деловито, но весело отказалась и от пиццы тоже, объяснив, что поела в пробке, мол, заказала еду в машину. Поэтому Толстому Чарли оставалось только сидеть на кухне, допивая белое вино и таская сыр и пеперони с холодной пиццы, пока Рози пошла наполнять ванну, откуда вдруг пронзительно и громко заорала.

Толстый Чарли оказался в ванной еще до того, как замер первый крик, когда Рози набирала воздух для второго. Он был уверен, что она истекает кровью. К немалому его удивлению и облегчению, крови не было и в помине. Стоя в голубых трусиках и лифчике, Рози указывала в ванну, где в самом центре сидел большой бурый садовый паук.

– Извини! – заголосила она. – Он застал меня врасплох.

– Они такое умеют, – сказал Толстый Чарли. – Сейчас я его смою.

– Не смей! – решительно возразила Рози. – Это живое существо! Вынеси его на улицу.

– Ладно.

– Я подожду на кухне. Позовешь меня, когда все будет кончено.

Если ты выпил целую бутылку белого вина, уговорить довольно капризного садового паука перебраться в прозрачный пластиковый стаканчик при помощи всего лишь старой поздравительной открытки превращается в подвиг твердой руки и острого глаза. Совершению такого подвига никак не способствует присутствие полураздетой невесты на грани истерики, которая, невзирая на свое обещание подождать на кухне, заглядывает тебе через плечо и помогает советами.

Но вопреки ее помощи он довольно скоро загнал паука в стаканчик, который плотно прикрыл сверху открыткой от однокашника, говорившей: «ТЕБЕ СТОЛЬКО ЛЕТ, НА СКОЛЬКО ТЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ» (а внутри шло юмористическое дополнение: «ПОЭТОМУ ПЕРЕСТАНЬ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ СЕКС-МАШИНОЙ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ»).

Спустившись, со стаканчиком вниз, он вынес паука за порог – в крохотный палисадник, в котором имелись изгородь, чтобы за нее блевать, и несколько больших каменных плит с прорастающей в щелях травой. Толстый Чарли убрал открытку, в желтом свете фонаря паук казался черным. Толстому Чарли показалось, что насекомое его изучает.

– Извини, дружище, – сказал он пауку и, поскольку в желудке у него плескалось белое вино, произнес эти слова вслух.

Положив открытку и стаканчик на плиты, он опрокинул стаканчик на бок и стал ждать, чтобы паук убежал. Но тот остался сидеть неподвижно на морде мультяшного медведя с поздравительной открытки. Человек и паук задумчиво рассматривали друг на друга.

Тут Толстому Чарли вспомнилось кое-что, сказанное миссис Хигглер, и слова сорвались у него с языка прежде, чем он успел его прикусить. То ли черт его дернул, то ли алкоголь подтолкнул.

– Если увидишь моего брата, – сказал Толстый Чарли пауку, – передай, пусть зайдет поздороваться.

Паук посидел еще немного, потом задумчиво поднял одну лапу, побежал наконец к изгороди и исчез в траве.

Приняв ванну, Рози звонко чмокнула Толстого Чарли в щеку и поехала домой.

А Толстый Чарли включил телевизор, но поймал себя на том, что клюет носом, поэтому, выключив аппарат, отправился в кровать, где ему приснился сон такой странный и яркий, что он будет помнить его до конца своих дней.

Если знаешь, что очутился в совершенно незнакомом месте, можно не сомневаться – это сон. В реальной жизни Толстый Чарли никогда не бывал в Калифорнии. Никогда не бывал в Беверли-Хиллз. Однако достаточно часто видел это место в кино и по телевизору, чтобы испытать сладкую дрожь узнавания.

Шла вечеринка. Внизу поблескивали и перемигивались огни Лос-Анджелеса.

Люди на вечеринке как будто делились на тех, кто расхаживал с серебряными подносами, заставленными великолепными закусками на тостах, и тех, кто брал с подносов снедь или от нее отказывался. Те, кого кормили, расхаживали по выложенному плитами дворику и комнатам огромного дома, сплетничали и улыбались, уверенные в собственной значимости в мире Голливуда, будто были придворными в Древней Японии. И в точности как при дворе Древней Японии каждый был уверен, что, поднимись он на ступеньку выше, несомненно, сможет чувствовать себя в безопасности. Тут были актеры, которые хотели быть звездами; звезды, которые хотели быть независимыми продюсерами; независимые продюсеры, тоскующие по надежности, какую дает постоянный контракт со студией; режиссеры, которые хотели быть звездами; боссы студий, которые хотели быть боссами других, более преуспевающих студий; юристы студий, которым хотелось нравиться самим по себе, а если уж не выйдет, то просто нравиться.

В том сне Толстый Чарли видел себя одновременно изнутри и снаружи, однако был каким-то другим человеком. Обычно ему снилось, что он сдавал экзамен по двойной бухгалтерии, к которому забыл подготовиться, и к тому же, когда выходил к доске, обнаруживал, что, одеваясь утром, забыл про все, что полагается иметь на себе ниже пояса. Иными словами, ему снился Толстый Чарли, только еще более нелепый и неловкий. Но не сейчас.

В этом сне Толстый Чарли был крутым и не только. Он был мастак, он был дока, он был единственным на этой вечеринке человеком, не попадавшим ни в одну из категорий, ведь у него не было серебряного подноса и явился он без приглашения. И веселился он на славу, что вызывало несказанное изумление у спящего Толстого Чарли, который даже представить себе не мог ситуацию более неловкую, чем явиться без приглашения.

Всем, кто с ним заговаривал, он рассказывал разное о том, кто он и почему сюда пришел. Уже через полчаса большинство гостей были уверены, что он представитель иностранной инвестиционной компании, которая собирается перекупить какую-то студию, а еще через полчаса собравшиеся утвердились во мнении, что он положил глаз на «Парамаунт пикчерз».

Смеялся он хрипловато и заразительно, и уж точно развлекался больше всех остальных. Он научил бармена готовить коктейль под названием «Двойной намек» – с научной точки зрения, совершенно безалкогольный, хотя и на основе шампанского. Туда пошла толика того, толика сего, пока жидкость не приобрела ярко-пурпурный цвет, а затем он стал раздавать напиток гостям, навязывая его с радостью и жаром, пока даже те, кто попивал газированную воду так опасливо, словно она вот-вот взорвется, не начали с удовольствием заливать в себя один бокал за другим.

А потом – по логике сна – он повел всех к бассейну и предложил научить фокусу с хождением по воде. Все дело в уверенности, объяснил он, в том, чтобы знать, как это делается. И гости решили, что это поистине отличный трюк, что в глубине души они всегда знали, как это делается, просто забыли, а вот сейчас новый друг напомнит, в чем соль.

«Снимите обувь», – сказал он, и они сняли: «серджио розессы», «кристиан лубутены» и «рене каовилльясы» выстроились бок о бок с «найками» и «док-мартенсами» и безымянными черными туфлями охранников. И новый друг повел гостей и хозяев в танце «конга» вокруг плавательного бассейна, а после за его край. Вода была прохладной на ощупь и подрагивала под ногами, как упругое желе. Некоторые женщины и несколько мужчин зашатались, а пара охранников помоложе запрыгали вверх-вниз, как дети в надувном замке. Далеко внизу огни Лос-Анджелеса сияли сквозь смог, точно далекие галактики.