Текст книги "История с кладбищем"

Нил Гейман
История с кладбищем

Предисловие автора к российскому изданию

Мне всегда нравились кладбища.

Там так спокойно!

Редьярд Киплинг в сборнике рассказов «Книга джунглей» поселил ребенка в тропическом лесу и рассказал о том, как он вырос и вернулся к людям.

Я в своем сборнике глав-историй привел ребенка на кладбище, похожее на те, где я сам бродил в детстве, и стал наблюдать, как он растет.

Есть мнение, что эта книга о смерти и ее не следует давать детям. Я его не разделяю.

Эта книга – о ценности жизни и о том, как найти свою семью.

Я всегда хотел побывать в России. Я знаю, что здесь до того, как расселиться по миру, жили поколения многих моих предков.

Надеюсь, что однажды, в не слишком отдаленном будущем, я к вам приеду. Однажды.

До того, как умру.

Нил Гейман

Глава 1
Как никто не испугался покойников

 
Мертвый босяк
В телеге обмяк.
Был он никто,
Вы же за то
Жалкие кости
Здесь и бросьте.
 

Из детского народного стихотворения

В темноте появилась рука, а в руке – нож. Рукоять ножа была из отполированной черной кости, а лезвие – из твердой стали и такое острое, что рану и не заметишь. Сперва.

Нож уже почти завершил то, зачем попал в дом. Поэтому и лезвие, и рукоять были мокрыми.

В приоткрытую дверь, куда недавно пробрались нож и его хозяин, вползали космы ночного тумана.

Человек по имени Джек замер у лестницы. У него были черные волосы, черные глаза и тонкие-претонкие черные перчатки. Левой перчаткой он вытащил из кармана черного плаща огромный белый платок, протер нож и правую перчатку, потом засунул платок обратно. Охота близилась к концу. Женщина лежала на кровати, мужчина – на полу спальни, их дочь – в детской с веселыми обоями, среди игрушек и незаконченных поделок. Остался сын, который едва научился ходить, – и все.

Человек по имени Джек размял пальцы. Прежде всего он был профессионалом – во всяком случае, считал себя таковым, – и не улыбался, пока не выполнит работу целиком.

Вторая детская была под самой крышей. Человек по имени Джек тихо поднялся по устеленным ковром ступенькам, открыл дверь мансарды и вошел. В начищенных черных туфлях, как в зеркалах, отразился крошечный месяц.

Большая луна светила в окно. Светила неярко, тонула в тумане, но человеку по имени Джек этого хватало. Более чем.

Он различил в кроватке детский силуэт: голову, руки, ноги, туловище. Перегнулся через высокий деревянный бортик – такие делают, чтобы ребенок не вылез, – поднял правую руку с ножом, нацелился в грудь…

…и опустил руку. В кровати лежал плюшевый мишка. Ребенка не было.

Человек по имени Джек привык к слабому лунному свету и не стал включать электрический. Впрочем, в свете и так не было большой нужды: владелец ножа умел кое-что еще.

Он потянул носом воздух. Постарался отсеять запахи, которые принес в комнату сам, отмел все лишнее и сосредоточился на запахе того, за кем охотился. Он учуял ребенка: аромат молока и печенья с кусочками шоколада. Кислая, резкая вонь мокрого подгузника. Детский шампунь и еще что-то маленькое и резиновое. Игрушка? Нет, скорее, соска.

Ребенок был здесь. И пропал. Принюхиваясь, человек по имени Джек обошел весь высокий и узкий дом сверху донизу. Осмотрел ванную с туалетом, кухню, сушилку и наконец прихожую, где нашлись только велосипеды, груда пустых хозяйственных сумок, ночной подгузник да заползшие с улицы пряди тумана.

Человек по имени Джек издал негромкий звук: то ли раздраженно крякнул, то ли довольно хмыкнул. Сунул нож в ножны, вшитые во внутренний карман плаща, и вышел на улицу. Туман окутывал луну и фонари, глушил звуки, рождал обманные тени. Ниже по улице горели витрины закрытых магазинов. На холме пряталось темное старое кладбище.

Человек по имени Джек, принюхиваясь, неторопливо пошел в гору.

Едва начав ходить, малыш стал для папы с мамой и отрадой, и досадой: еще не родился на свет другой такой ребенок, который так же любил бы ползать по дому и забираться во все укромные уголки. Этой ночью он проснулся от грохота внизу – будто что-то упало. Поскольку спать уже не хотелось, мальчик решил выбраться из кроватки. Борта у нее были высокие, как у манежа в гостиной, но перелезать через них он умел. Вот бы еще приступочку…

Мальчик оттащил в угол кроватки своего большого золотисто-рыжего мишку. Потом, вцепившись в перила ручонками, поставил одну ногу медведю на живот, вторую – на голову, подтянулся и вылез, точнее, вывалился из кроватки на пол.

С глухим стуком он шлепнулся прямо на груду мягких игрушек – подаренных на первый день рождения, меньше чем полгода назад, или перешедших по наследству от сестры. Упав, мальчик удивился, но не заплакал: если шуметь, взрослые придут и снова положат в кроватку.

Он выполз за дверь.

Подниматься по лестнице – целая наука, и мальчик ее еще не совсем освоил. А вот спускаться, как он уже давно выяснил, гораздо проще. Он сел на пухлую попку и начал плюхаться со ступеньки на ступеньку.

Он сосал резиновую соску. Мама стала почему-то говорить, что он уже большой для соски.

Мальчик бухнулся на последнюю ступеньку, встал и вышел на середину маленькой прихожей. Подгузник, который еще по пути расстегнулся, тут у него и упал. Мальчик остался в коротенькой рубашонке. Ступеньки в детскую и спальню были очень высокие, а вот дверь на улицу так и манила…

Мальчик с легкой опаской ступил за порог. Туман обнял его, как давнего друга, и мальчик потопал вверх по улице – сначала неуверенно, потом все тверже и быстрее.

На макушке холма туман редел. При свете луны было, конечно, не так светло, как днем, но рассмотреть кладбище было можно.

Взгляните сами.

Вы увидите заброшенную часовню с запертой железной дверью, увитым зеленью шпилем и маленьким деревцем, выросшим прямо в сточном желобе на крыше. Вы увидите надгробные камни, могилы, склепы и мемориальные плиты. А вот перебежал через дорожку и шмыгнул в кусты какой-то зверек: кролик, землеройка или хорек.

Всё это вы различили бы при свете луны, окажись вы в ту ночь на старом кладбище.

Зато едва ли заметили бы бледную полную женщину, которая прогуливалась у ворот. А если б и заметили, то, присмотревшись повнимательнее, решили бы, что это лишь игра света, тумана и тени.

И все-таки женщина там была. Сейчас она как раз миновала несколько покосившихся надгробий по пути к воротам.

Ворота кладбища были закрыты. Их всегда запирали в четыре дня зимой и восемь вечера летом. Часть ограды представляла собой частокол острых металлических прутьев, остальное – высокую кирпичную стену. Между прутьями оставался небольшой зазор – слишком узкий не только для взрослого, но и для десятилетнего ребенка…

– Оуэнс! – вскрикнула бледная женщина. Ее голос напоминал шуршание ветра в осоке. – Оуэнс! А ну-ка, глянь сюда!

Она к чему-то наклонилась. В лунном свете дрогнула тень и оказалась седеющим мужчиной лет сорока с небольшим. Мужчина посмотрел на жену, потом на то, что привлекло ее внимание, и поскреб в затылке.

– Сударыня… – начал он. (Так было положено обращаться к жене в их время.) – Может, это зрительный обман?

Объект внимания миссис Оуэнс явно ее заметил, потому что открыл рот, выронив на землю пустышку, и – невероятно! – потянулся пухлой ручонкой к бледному пальцу женщины.

– Я съем свой котелок, – заявил мистер Оуэнс, – если это не ребенок.

– Ах, конечно же, ребенок! – воскликнула его супруга. – Вопрос в том, что с ним делать?

– Боюсь, вы правы, сударыня, – отвечал ее муж. – Однако вопрос этот не нам решать. Дитя, бесспорно, живое, и, стало быть, не имеет отношения к нам и нашему миру.

– Подумать только, улыбается! Какой славненький! – Миссис Оуэнс погладила бестелесной рукой редкие светлые волосы мальчика, и тот радостно засмеялся.

Вдруг по кладбищу пронесся ледяной ветер и сдул туман с нижних склонов (дорожки кладбища вились по всему холму – вверх, вниз, а иногда и по кругу). Раздался грохот: кто-то дергал ворота и теребил тяжелый навесной замок с цепью.

– Ага, – сказал Оуэнс. – Вот и родичи дитяти, которые жаждут вновь прижать его к любящей груди. Оставьте младенца в покое! – добавил он, видя, что миссис Оуэнс обвила ребенка бесплотными руками и гладит по голове.

– Ох, не похож он ни на чьего родича! – проговорила она.

Человек в черном плаще устал трясти ворота и подошел к боковой калитке. Та оказалась тоже тщательно заперта. В прошлом году на кладбище был случай вандализма, и городской совет принял меры.

– Пойдемте, сударыня. Оставьте его, сделайте любезность!

Вдруг мистер Оуэнс раскрыл рот и замолчал. Он увидел привидение.

Казалось бы – и если вам тоже так кажется, вы совершенно правы, – призрак не должен был так уж изумить мистера Оуэнса. Ведь и он сам и миссис Оуэнс покоились с миром уже несколько сотен лет и всё это время имели дело лишь с себе подобными – то бишь с мертвыми. Однако это привидение совсем не походило на обитателей кладбища – странно дрожащее, серое, как экран телевизора, когда тот «рябит». Его паника волнами захлестывала все вокруг, включая самих Оуэнсов. На самом деле призраков было три: два контура покрупнее, один поменьше, но четко виднелась лишь одна фигура.

– Мой сын! Он хочет убить моего сына!

Что-то загремело. Мужчина поволок тяжелую металлическую урну через дорогу, к ограде кладбища.

– Защитите моего ребенка! – взмолился призрак, и миссис Оуэнс решила, что это женщина. Мать, конечно же.

– Что он с вами сделал? – спросила миссис Оуэнс, хотя не была уверена, слышит ли та ее. Только что скончалась, бедняжка! Куда легче отходить тихо, чтобы потом проснуться там, где тебя похоронили, смириться со смертью, увидеть своих соседей. А это существо состояло из одного только страха за ребенка. Страх, словно крик, звенел в ушах Оуэнсов и привлекал внимание остальных здешних обитателей. Бледные фигуры потянулись к ним со всего кладбища.

– Кто ты? – обратился к призраку Гай Помпей. Ветер и дождь давно превратили его надгробный камень в простой валун. Две тысячи лет назад Гай Помпей попросил, чтобы его тело не отсылали в Рим, а похоронили на холме у мраморного храма. Теперь, как один из старейших покойников на кладбище, он очень ревностно относился к своим обязанностям. – Твое тело покоится здесь, женщина?

– Да нет же! Вы посмотрите, она только что умерла! – Миссис Оуэнс одной рукой обняла женскую фигуру и принялась ее тихо увещевать.

От высокой стены между кладбищем и улицей донесся стук, а потом грохот. Урна покатилась. На краю ограды, на фоне размытых туманом фонарей возник темный мужской силуэт. Мужчина ненадолго замер, а потом спустился по стене, цепляясь руками и болтая ногами. За несколько футов до земли он разжал руки и спрыгнул.

– Но, милочка, – обратилась миссис Оуэнс к фигуре. Из трех осталась уже одна. – Он живой. Мы – нет. Как вы себе это представляете…

Ребенок озадаченно смотрел на обеих. Потянулся сначала к одной, потом к другой, но схватил только воздух. Призрак его матери быстро таял.

– Да, – произнесла миссис Оуэнс в ответ на слова, которые слышала только она одна. – Да, если это возможно. – Она повернулась к стоявшему рядом мужчине.

– А ты, Оуэнс? Станешь ли ты отцом этому малышу?

– Я… отцом? – наморщил лоб Оуэнс.

– У нас ведь не было детей. А его мать просит, чтобы мы его защитили. Ты согласен?

Человек в черном плаще выбрался из зарослей среди старых оббитых надгробий и осторожно пошел вперед, но спугнул сову, и она бесшумно улетела прочь.

Человек увидел ребенка, и глаза его загорелись торжеством.

Оуэнс знал, что думает его жена, когда говорит таким тоном. Не зря же они были вместе (до гробовой доски и после) добрых двести пятьдесят лет.

– Вы твердо уверены, что хотите этого, миссис Оуэнс? Без всяких сомнений?

– Уверена, как ни в чем и никогда!

– Тогда я согласен. Если вы решили стать ему матерью, я буду отцом.

– Слышали? – Миссис Оуэнс повернулась к мерцавшей фигуре, от которой остались лишь смутные очертания, похожие на отблеск зарницы. Фигура сказала еще что-то, слышное только миссис Оуэнс, и исчезла.

– Больше мы ее не увидим, – сказал мистер Оуэнс. – В следующий раз она проснется на своем кладбище или там, куда направляется.

Миссис Оуэнс нагнулась и протянула к малышу руки.

– Иди сюда! – ласково позвала она. – Иди к мамочке!

Человек по имени Джек уже шел к ним, держа в руке нож. Вдруг ему показалось, будто ребенка окутал завиток тумана, и мальчик исчез. Остались только сырой туман да качающаяся трава.

Джек моргнул и потянул носом воздух. Что-то случилось, но он не мог понять, что. Из глубины его глотки вырвалось злобное ворчание хищника, упустившего добычу.

– Эй! – крикнул человек по имени Джек. Может, ребенок спрятался за кустом? Голос был мрачным, грубым и каким-то странным, словно мужчина не привык говорить.

Кладбище не раскрывало своих секретов.

– Эй! – снова позвал он, надеясь, что ребенок хныкнет, залепечет или хотя бы шевельнется. К его удивлению, в ответ прозвучал бархатистый голос:

– Вам помочь?

Человек по имени Джек был высокого роста. Этот – еще выше. Джек был весь в черном. Одежда этого – еще чернее. Всем, кто замечал Джека за делом – а он не любил, когда его замечали, – становилось страшно, тревожно или как-то не по себе. Но когда Джек посмотрел на незнакомца, ему самому стало не по себе.

– Я кое-кого ищу, – сказал человек по имени Джек, спрятав руку в карман плаща так, чтобы нож оставался наготове.

– На запертом кладбище среди ночи? – уточнил незнакомец.

– Ребенка, – ответил человек по имени Джек. – Я просто шел мимо и услышал детский плач. Заглянул за ограду – а там ребенок. Что бы сделал другой на моем месте?

– Рукоплещу вашей гражданской сознательности. Однако, найди вы ребенка, как бы вы отсюда выбрались? С ним на руках через стену не перелезть.

– Я бы кричал, пока меня кто-нибудь не услышал бы и не выпустил, – сказал человек по имени Джек.

Тяжелый звон ключей.

– Этот «кто-нибудь» – я, – заметил незнакомец. – Я бы вас и выпустил. – Он выбрал из связки большой ключ и сказал: – Прошу за мной.

Человек по имени Джек двинулся следом за незнакомцем, одновременно вытаскивая из кармана нож.

– Так вы смотритель?

– Я? О да, в некотором роде…

Чем ближе они подходили к воротам, тем дальше оставался ребенок. У Джека не было в этом никаких сомнений. Зато, подумал он, у смотрителя есть ключи. Удар ножа в темноте, и все, а потом можно искать ребенка хоть до утра.

Он поднял нож.

– Если ребенок и был, – не оглядываясь, произнес смотритель, – на кладбище он бы не пробрался. Вы наверняка ошибаетесь. Да и как сюда могло попасть дитя? Скорее всего, вы слышали ночную птицу или кошку. А то и лису. Между прочим, тридцать лет назад здесь прекратили хоронить и объявили кладбище природным заповедником. Теперь подумайте хорошенько и скажите, точно ли вы видели ребенка.

Человек по имени Джек задумался.

Незнакомец отпер боковую калитку.

– Лисы… Они издают очень странные звуки, удивительно похожие на плач. Нет, сэр, ваш визит на кладбище был ошибкой. Ребенок, которого вы ищете, вас где-то ждет – но не здесь. – Он секунду помолчал, чтобы эта мысль прочнее закрепилась в голове Джека, и торжественно открыл калитку. – Очень рад знакомству. Надеюсь, снаружи вы найдете всё, что ищете.

Человек по имени Джек оказался за калиткой. Незнакомец остался внутри, запер замок и убрал ключ.

– А вы куда? – удивился человек по имени Джек.

– Это не единственный выход, – объяснил незнакомец. – Мой автомобиль стоит по ту сторону холма. Не беспокойтесь обо мне. А еще лучше – забудьте наш разговор.

– Ладно, – легко согласился Джек. – Забуду. – В его памяти сохранилось лишь то, что он забрел на холм, мнимый ребенок оказался лисицей, а вежливый смотритель вывел его на улицу. Джек сунул нож в потайные ножны. – Тогда… доброй ночи!

– И вам того же! – отозвался незнакомец, которого Джек счел смотрителем кладбища.

Человек по имени Джек пошел вниз по холму, продолжать поиски.

Отступив в тень, незнакомец провожал Джека взглядом, пока тот не скрылся из виду. Потом поднялся на вершину холма, где стоял обелиск с надгробной плитой Иосии Уордингтона, местного пивовара, политика и баронета, который почти три века назад выкупил старое кладбище с прилегающими землями и подарил городу в вечное пользование. Себе Иосия Уордингтон зарезервировал лучшее местечко – естественный амфитеатр с видом на город и окрестности – и позаботился о том, чтобы кладбище не снесли потомки. Здешние обитатели были ему за это признательны, хотя, по мнению самого баронета, недостаточно.

На кладбище насчитывалось тысяч десять душ, но большинство спало глубоким сном или не интересовалось еженощными делами общины. В амфитеатре под лунным светом собралось меньше трех сотен.

Незнакомец тихо, как туман, подплыл ближе и стал из тени наблюдать за тем, как развиваются события.

Речь держал Иосия Уордингтон.

– Дражайшая! – обратился он к миссис Оуэнс. – Ваше упрямство весьма… Бог мой, неужели вы сами не видите, какая это нелепица?

– Нет, – ответила миссис Оуэнс, – не вижу.

Она сидела на земле, скрестив ноги, а живой ребенок спал у нее на коленях. Женщина придерживала его голову призрачными руками.

– Прошу прощения, ваша честь, – вмешался стоявший рядом мистер Оуэнс, – миссис Оуэнс хотела сказать, что она не видит никакой нелепости. Она видит в этом свой долг.

Когда-то мистер Оуэнс имел дело с Иосией Уордингтоном во плоти: тот заказал ему несколько изысканных предметов мебели в свою усадьбу под Инглшемом. С тех пор Оуэнс относился к баронету с большим почтением.

– Долг? – Иосия Уордингтон замотал головой, словно стряхивая прилипшую паутину. – Ваш долг, мэм, перед кладбищем и сим сообществом бестелесных духов, призраков и тому подобных существ – как можно скорее отправить это создание в его естественную среду обитания, которая находится совсем в другом месте.

– Мальчика мне отдала его мама, – отрезала миссис Оуэнс.

– Дражайшая моя…

– Никакая я вам не дражайшая! – Миссис Оуэнс вскочила. – По правде говоря, сама не понимаю, зачем я тут болтаю со всякими старыми скудоумными пустобрехами, когда мальчик вот-вот проснется… И где мне, по-вашему, найти для него еду на кладбище?

– Вот именно, – сухо вставил Гай Помпей. – Как его кормить? Как о нем заботиться?

Миссис Оуэнс сверкнула глазами.

– Я позабочусь о нем не хуже его собственной матери! Она отдала его мне. Смотрите: я его касаюсь, видите? Я его держу.

– Ох, Бетси, будь благоразумна! – сказала матушка Хоррор, хрупкая старушонка в огромном капоре и салопе. В них она ходила при жизни, в них и легла в могилу. – Где мальчик будет жить?

– Здесь, – отвечала миссис Оуэнс. – Дадим ему почетное гражданство кладбища.

Губы матушки Хоррор сложились в крошечную O.

– Но… Боже милостивый…

– Почему бы и нет? Это не первый случай.

– Верно, – сказал Гай Помпей. – Но тот почетный гражданин – неживой.

Незнакомец понял, что, хочется ему того или нет, в разговор вступать придется. Он отделился от тени темным пятном.

– Неживой, – согласился он. – Тем не менее я понимаю, о чем ведет речь миссис Оуэнс.

– Понимаете, Сайлес? – переспросил Иосия Уордингтон.

– Да. К добру или нет – а я твердо убежден, что к добру, – миссис Оуэнс с супругом взяли этого ребенка под свою опеку. Однако, чтобы вырастить его, двух душ недостаточно. Нужна помощь всего кладбища.

– А как же еда и прочее?

– Я могу покидать кладбище, – ответил Сайлес. – И приносить еду.

– Вам-то хорошо говорить! – вставила матушка Хоррор. – Да только вы шмыг – туда, шнырь – сюда, и кто за вами уследит? Пропадете на неделю, и мальчишка погибнет.

– Вы мудрая женщина, – ответил Сайлес. – Теперь я вижу, почему ваше мнение так высоко ценят. – Он мог гипнотизировать лишь живых, но прекрасно знал, что лесть действует и на мертвых. – Что ж… Если мистер и миссис Оуэнс готовы стать его родителями, я буду его опекуном. Обещаю, что останусь здесь, а если мне понадобится покинуть кладбище, найду себе замену, чтобы ребенку приносили пищу и присматривали за ним. Для этих целей нетрудно использовать крипту часовни.

– Но… – возмутился Иосия Уордингтон. – Но… человечий ребенок! Живой ребенок. Как же… Как же, как же… Проклятье! У нас кладбище, а не ясли!

– Вы совершенно правы, – закивал Сайлес. – Очень верное замечание, сэр Иосия. Я бы и сам не смог выразиться лучше. И хотя бы по этой причине чрезвычайно важно, чтобы воспитание ребенка как можно меньше сказывалось на, извините за выражение, жизни покойных. – Он не спеша приблизился к миссис Оуэнс и посмотрел на ребенка, спавшего у нее на руках. – У него есть имя, миссис Оуэнс? – Сайлес вопросительно приподнял бровь.

– Если и есть, мать его мне не назвала.

– Что ж, старое имя в любом случае сослужило бы ему плохую службу. Там, за оградой, остались люди, которые хотят причинить ему вред. Так может, выберем новое?

Гай Помпей подошел ближе и рассмотрел ребенка.

– Что-то в нем есть от моего проконсула Марка. Можем назвать его Марком.

Иосия Уордингтон сказал:

– А мне он напоминает моего главного садовника Стеббинса. Впрочем, имя это я не стал бы рекомендовать. Стеббинс был склонен к неумеренности в выпивке.

– Нет, он вылитый мой племянник Гарри! – воскликнула матушка Хоррор.

Пока все обитатели кладбища не начали сравнивать младенца с давно забытыми друзьями и родными, миссис Оуэнс твердо вмешалась:

– Никто на него не похож. Никто!

– Так давайте так его и назовем, – сказал Сайлес. – Никто Оуэнс.

Тут, словно услышав свое новое имя, ребенок проснулся и распахнул глаза. Огляделся, увидел лица мертвых, туман и луну. Повернулся к Сайлесу и стал его спокойно и серьезно рассматривать.

– Что ж это за имя такое? «Никто»! – возмутилась матушка Хоррор.

– Его имя. Хорошее имя, – возразил Сайлес. – Которое поможет его защитить.

– Еще не хватало мне тут неприятностей! – заявил Иосия Уордингтон.

Ребенок посмотрел на него и вдруг – то ли потому, что проголодался, то ли устал, то ли просто заскучал по семье, родным и своему миру – скривил мордашку и расплакался.

– Унеси ребенка, – сказал Гай Помпей миссис Оуэнс. – Мы обсудим все без вас.

Миссис Оуэнс ждала у часовни. Больше сорока лет назад это здание, похожее на небольшую церквушку со шпилем, объявили историческим памятником. Но городской совет решил, что реставрация маленькой часовни на запущенном кладбище обойдется слишком дорого. На часовню повесили замок и стали ждать, пока она развалится сама собой. Стены и крышу заплело плющом, но в этом веке они падать явно не собирались.

Ребенок снова заснул. Миссис Оуэнс тихо качала его и напевала старую песенку, которую слышала от матери, когда сама была маленькой девочкой – в те времена, когда только вошли в моду напудренные парики. Песенка звучала так:

 
Глазки, дитятко, закрой,
Спи, покуда спится.
Мир лежит перед тобой,
Трудно ошибиться…
Ласки, танцы до упаду,
Имя, кровь, земные клады…[1]1
  Пер. А. Круглова.


[Закрыть]
 

Вдруг миссис Оуэнс обнаружила, что забыла, как песенка заканчивается. Что-то там было вроде «окорок с щетиной» – или это из другой песни?.. Миссис Оуэнс махнула рукой и запела еще одну, про человечка с Луны, который упал с вышины. А потом спела песенку поновее, про мальчика, который сунул в пирог свой пальчик. Не успела она перейти к длинной балладе о юном рыцаре, которого невеста ни с того ни с сего отравила вареным угрем, как из-за угла часовни появился Сайлес с картонной коробкой.

– Это все вам, миссис Оуэнс. Много разной еды для вашего мальчика. Будем держать ее в крипте, так?

Висячий замок распался у него в руках, и железная дверь отворилась. Миссис Оуэнс зашла внутрь, с сомнением оглядывая старые деревянные полки и скамьи, отодвинутые к стенам. В углу стояли покрытые плесенью коробки приходского архива, а за открытой дверью в другом конце виднелись викторианский унитаз и умывальник (без горячего крана).

Ребенок раскрыл глаза.

– Тут прохладно, – сказал Сайлес, – и еда лучше сохранится.

Он достал из коробки банан.

– А это что еще за диковина? – Миссис Оуэнс с подозрением воззрилась на непонятный предмет.

– Это банан. Тропический фрукт. Насколько я понимаю, кожура снимается… вот таким образом.

Ребенок – Никто – заерзал на руках у миссис Оуэнс, и та опустила его на каменные плиты. Мальчик тут же затопал к Сайлесу и крепко вцепился в его брючину.

Сайлес отдал мальчику банан.

Миссис Оуэнс пристально смотрела, как Никто ест.

– Ба-нан… – с сомнением проговорила она. – В первый раз слышу. В первый раз… Какие они на вкус?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил Сайлес: то, что он употреблял в пищу, были не бананы. – Тут мальчик может спать.

– Ни в коем случае! У нас с Оуэнсом чудесная гробница возле нарциссовой клумбы! Там места предостаточно. К тому же, – добавила она, чтобы не показаться невежливой, – я бы не хотела, чтобы он вам мешал.

– Он не помешает.

Мальчик разделался с бананом, весь перемазавшись, – и с улыбкой посмотрел на взрослых.

– Ан-ан! – весело сказал он.

– Какой умничка! – восхитилась миссис Оуэнс. – А вымазался-то как! Ну-ка, постой, не крутись, червячок… – Она выбрала кусочки банана из его волос. – Как думаете, что они решат?

– Не знаю.

– Я не могу от него отказаться. Я дала слово его матери.

– Кем я только ни был в свое время, – заметил Сайлес, – а вот родителем не довелось. И наверстывать упущенное не собираюсь. С другой стороны, я могу покинуть это кладбище…

– А я – нет. Мои кости здесь. И Оуэнса тоже. Мне отсюда не уйти.

– Приятно, наверное, иметь свое место. Свой дом. – В голосе Сайлеса не слышалось ни малейшего сожаления: он был сух и непреклонен. Миссис Оуэнс не стала спорить.

– Как думаете, нам долго придется ждать?

– Не очень, – сказал Сайлес.

И оказался неправ.

Прения в амфитеатре продолжались. Немало значило, что в эту историю впутались респектабельные Оуэнсы, а не какие-нибудь легкомысленные новички. Имело вес и то, что Сайлес вызвался на роль опекуна: обитатели кладбища относились к Сайлесу с опасливым уважением: ведь он существовал на рубеже между их теперешним миром и тем, который они покинули. И все же, все же…

Это кладбище нельзя было назвать оплотом демократии, тем не менее перед смертью все равны. У каждого из покойников было право голоса и собственное мнение о том, принимать ли в свои руки живого ребенка. И все непременно хотели высказаться.

Стояла поздняя осень, и рассвет не спешил. Небо было еще темным, когда у подножия холма загудели машины: живые ехали на работу. А кладбищенские жители всё обсуждали неожиданное появление ребенка и что теперь с ним сделать. Триста голосов. Три сотни мнений… Неемия Трот, поэт из заброшенной северо-западной части кладбища, начал выражаться стихами. Какова была его позиция, никто из слушателей так и не уяснил. И вдруг в истории кладбища случилось то, что заставило смолкнуть самые красноречивые речи.

На холм взошел огромный белый конь (опытные лошадники называют эту масть серой). Топот копыт послышался еще до того, как коня увидели, – равно как и треск, с которым животное продиралось сквозь кусты, колючки, плющ и утесник на склоне холма. Размером конь был с тяжеловоза шайрской породы, в холке добрых девятнадцать ладоней, и мог бы нести на себе рыцаря в полном вооружении. На его спине, без седла, сидела женщина, с ног до головы закутанная в серое. Ее длинная юбка и шаль казались сотканными из пыльной паутины. Лицо женщины было спокойным и безмятежным.

Обитатели кладбища узнали ее: ведь каждый из нас в конце своих дней встречает Всадницу на белом коне, и забыть ее невозможно.

Конь остановился у обелиска. На востоке небо слегка посветлело, залилось перламутровым предрассветным сиянием, отчего кладбищенскому люду стало не по себе и захотелось вернуться в свои уютные дома. Однако ни один не шелохнулся. Они смотрели на Всадницу со смесью волнения и страха. Покойники, как правило, лишены предрассудков, но сейчас они искали у нее мудрости или подсказки, как древнеримский авгур – в полете священных воронов.

Она заговорила голосом, что прозвенел, как сотня крошечных серебряных колокольчиков:

– Мертвым следует быть милосердными.

И улыбнулась.

Конь, который в это время спокойно жевал большой клок травы, замер. Дама коснулась его шеи. Он повернулся, прошел несколько громадных шагов, стуча копытами, и вдруг оторвался от земли и галопом поскакал по небу. Топот копыт превратился в далекое ворчание грома. Еще мгновение, и Всадница на своем скакуне пропала из виду.

По крайней мере, так утверждали все жители кладбища, собравшиеся в ту ночь на холме.

Дебаты тут же закончились без всякого голосования. Ребенку по имени Никто Оуэнс решили дать гражданство кладбища.

Матушка Хоррор и Иосия Уордингтон, баронет, проводили мистера Оуэнса до старой часовни и рассказали о чуде миссис Оуэнс.

Та ничуть не удивилась.

– Вот и правильно! Ведь у некоторых в головах никакого соображения! А вот у нее – есть. Еще какое.

Не успело серое утро осветиться солнцем, как ребенок крепко заснул в уютной маленькой гробнице Оуэнсов (при жизни господин Оуэнс был главой местной гильдии краснодеревщиков, и коллеги воздали ему должные почести).

До рассвета Сайлес еще раз покинул кладбище. Он нашел на склоне холма высокий дом, осмотрел три мертвых тела, изучил ножевые раны. Удовлетворившись увиденным, он вышел в утренний полумрак. Обдумывая возможные неприятные варианты развития событий, Сайлес вернулся на кладбище, в часовню, где обычно спал под самым шпилем, пережидая дневное время.

А в городе, у подножия холма, человек по имени Джек кипел от злости. Он так долго ждал этой ночи, готовился к ней целые месяцы – даже годы! И начало было удачным: трое умерли, не успев даже вскрикнуть. Но потом…

Потом все пошло совершенно, абсолютно наперекосяк. С какой стати он потащился на вершину холма, когда ребенок явно спустился вниз? К тому времени, как Джек вернулся, след остыл. Кто-то нашел ребенка, забрал его, спрятал. Другого объяснения быть не могло.

Грянул гром, громко и неожиданно, как пистолетный выстрел, и полил дождь. Человек по имени Джек начал методично обдумывать свои дальнейшие действия: к кому из жителей городка наведаться, кто станет здесь его глазами и ушами…

О неудаче собранию рассказывать необязательно.

Да и не такая уж это неудача, сказал он себе, прячась под козырьком магазина от утреннего дождя, хлынувшего с неба потоком. Впереди еще много лет, много времени. Он успеет завершить неоконченное дело. Перерезать последнюю нить.

Завыли сирены. Мимо Джека проехала сначала полицейская машина, потом неотложка, потом машина без опознавательных знаков, но с сиреной. Человек по имени Джек нехотя поднял воротник плаща, пригнул голову и вышел под дождь. Нож лежал в карманных ножнах, в сухости и тепле, и никакой ливень был ему не страшен.