Текст книги "Мама. Леля. Грибное лето"

XI

Год переламывается где-то в конце февраля и сначала медленно, потихоньку, рывками, а потом стремительно приближается к весне.

В школу идешь не в сумерках, а при ярком свете солнца. Звенят под ногами хрупкие сосульки. Неторопливо шагают по снегу гордые своей закалкой старшеклассники – без пальто и без шапок.

Драповое пальто пришлось немножко переделать – распустить выточки. Но вообще-то ничего еще не заметно. Кто не знает, говорит:

– А вы, Светлана Александровна, пополнели, вам идет!

Пожалуй, все-таки к концу мая, к экзаменам, будет уже заметно… и это тревожит порой не меньше, чем сами экзамены.

К концу учебного года как-то особенно близки стали ребята, весь класс, и непонятным, жестоким даже казалось слово «конец».

Какой же это конец? Это только начало, только вошла в их жизнь, и они по-настоящему вошли в мою. И вот все кончится через несколько дней, перейдут в пятый класс, жалко их отдавать другим учителям, другому классному руководителю. Для нового человека ребята будут чужие, многие покажутся несимпатичными, оттолкнут от себя. Когда-то еще новый учитель познакомится с ними, приблизится к ним!

А нельзя ли помочь? Осенью, когда начнутся занятия, рассказать поподробнее о каждом бывшем своем ученике… Ну, хоть не о всех, о самых неблагополучных, почему они такие, что я узнала о семье, об условиях, в которых они живут.

Ведь если бы с начала учебного года знать… если бы, например, удосужилась, сходила тогда к Любовь Ивановне, расспросила бы ее… А ведь не пошла бы, пожалуй. Самолюбие? Неужели ревность? Любовь Ивановну завуч всегда ставила в пример.

Хорошо, что с осени будет первый класс. Придут малыши, буду их вести с самого начала, все четыре года.

Нет, все-таки не с самого начала, первую четверть придется, конечно, пропустить. Жаль – они такие трогательные, малыши-новички, именно в первый день, первого сентября.

И только подумала об этом – толкнулся малыш, свой малыш, будто хотел напомнить о себе…

Ирина Петровна во время экзаменов была вездесущей и всеобъемлющей. Противная она, конечно, но надо признаться – организаторские способности и, так сказать, техника педагогическая у нее есть. В основном это про нее, видимо, директор говорил, что у каждого прибора есть своя «поправка» и, если знать поправку, прибором можно пользоваться.

Думается все-таки, что иногда Евгений Федорович эту Иринину Петровнину поправку считает слишком большой.

Как-то он выходил из своего кабинета, а она, поймав его на ходу, семенила за ним по коридору и все убеждала, убеждала… Ясно, в чем убеждала: натянуть потребовалось отметку оплошавшему четверокласснику…

В коридорах было уже пусто, директор спешил в класс, на лице его было несвойственное ему выражение досады и как бы даже брезгливости.

– Хорошо, хорошо, – сказал он.

Ирина Петровна даже разрумянилась от волнения, что было тоже ей несвойственно.

Светлана порадовалась, что в ее классе никого за уши тянуть не потребуется, вроде все благополучно перейдут.

А ведь трудно ребятам – самое время веселое, когда весна переходит в лето, а тут сиди зубри!

Зато после каждого экзамена бурная радость – тех, конечно, кто сдал. Солидные девятиклассники резвятся, как дошколята, не имеющие ни забот, ни тревог.

Вот двое бегут вперегонки на школьном дворе, а третий, белозубый весельчак, приятель Вадима Седова, отстал и кричит им вслед:

– Ригалете-то что! Ему всюду зеленая улица!

Расступается мелкота. Догнал наконец своих у ворот, прицепился, дядя здоровый, к Новикову за курточку сзади и запел:

– За хво-о-стик тетенькин держался!

Новиков отмахнулся, но добродушно. Даже залюбовалась им: лицо разгорелось, здорово бежал – он всегда первым.

По улице спокойно пошли.

Прошлым летом уезжали с Костей на юг. Теперь не уедешь далеко.

Костя уговорил взять путевку в санаторий. Не хотелось одной, но что же делать. Не для себя, для маленького. Ему уже необходим чистый воздух, мамин отдых нужен ему.

Странный это был месяц. Скучновато без Кости, а все-таки хорошо. Никаких обязанностей, никаких хлопот. Поспишь, поешь, почитаешь, пошьешь распашонки. Надоест распашонки шить – чепчик свяжешь.

Вернулась в первых числах августа. В городе пыль, духота.

Костя встретил так, что даже всплакнула немножко.

– Ты что?

– Ничего. Соскучилась без тебя!

Вечером забежал Саша Бобров. Светлана как раз перекладывала из чемодана в комод малышовое приданое.

– Ух ты, сколько нашила! А Тонька моя ничего не покупает, не шьет.

А Тонька у него курносенькая, длинноногая, с вихрами туда и сюда, с переменчивым нравом: и смех близко, и слезы недалеко.

– А Тонька моя утверждает, что ничего не нужно готовить заранее, будто примета есть такая.

– Если уж говорить о приметах, – с важностью пояснила Светлана, – чего-то нужно недокупить. Мы пока решили не покупать кровать и коляску. Ну, и одеяло, конечно: еще неизвестно, какое потребуется – розовое или голубое.

– Книжек разных умных накупила… Ишь ты! «Мать и дитя»…

Светлана вышла в кухню. Когда вернулась, увидела, что Саша листает страницу за страницей, весь поглощен чтением и совсем не слушает Костю.

– Хорошая книжка. Нужная. Светлана, дашь почитать?

– Возьми. Пусть Тоня прочтет.

Он сунул книжку за борт кителя, чтобы не забыть взять с собой.

– Почему Тоня? Я сам прочту. Но где же справедливость, Светлана? «Мать и дитя». Почему нет книжки «Отец и дитя»? Ведь у нас равноправие?

– Нет справедливости, Саша. Да и равноправие – по закону-то оно, конечно, существует, а природа его не всегда признает.

Саша встал, угловатым движением протянул Светлане твердую свою лапищу:

– Ну, я пойду. А то моя Тонька начнет ругаться.

На широкой груди из-за борта кителя торчал уголок книги.

Константин спросил:

– Ты так и на улицу выйдешь, мать и дитя?

– Не тревожьтесь, товарищ капитан, все будет по уставу. – Саша приладил книжку поудобнее и застегнул китель. – Вот и порядок.

– А он у тебя хороший все-таки, – сказала Светлана, когда захлопнулась выходная дверь, – только шалый какой-то.

Тротуары мокрые после дождя, приходится осторожно обходить лужи.

В такую погоду легче, чем во время жары, можно подольше погулять. Доктор говорит – больше двигаться. А двигаться уже трудновато стало, и боишься уходить далеко от дома. Так и ходишь по знакомым улицам: с бульвара в сквер, со сквера, переулком, на площадь.

Как мало ребят в городе! На улице и во дворах необычная тишина. Кто в лагере, кто на дачу или в деревню уехал.

Даже у большого светло-серого дома, где живет половина всех школьников этого района, безлюдно и пусто.

Проскакал вприпрыжку мальчуган лет трех или четырех и скрылся. Нет, опять выбежал из соседних ворот. Славный такой, темноглазый, в синих штанишках, щеки как две половинки яблока. Навстречу промчался, потом перегнал, опять к воротам… Вот опять навстречу бежит.

Мордочка озорная, лукавая, заглянул в лицо снизу вверх, бросил вдруг на ходу одно только слово:

– Пузятая! – и вприпрыжку к серому дому.

Светлана даже приостановилась, посмотрела ему вслед. Ах ты, маленький обидчик!

А у соседних ворот – громкий смех. Подошла к воротам – два больших парня стоят, не видно их было сбоку.

Один, что поменьше ростом, подтолкнул локтем высокого:

– «Хи-хи! – сказала Ригалета».

Высокий наглым взглядом окинул с ног до головы.

Старый знакомый!

Второй – это Толмачев, подголосок новиковский; они и на переменах вместе, и на катке… Значит, в одном доме живут.

А темноглазый малыш к ним подбежал, они его по головке погладили: так, мол, умница, чему научили, то и сказал, очень смешно вышло!

И вдруг Светлана увидела у ворот еще одного мальчика. Володя Шибаев тут же стоял, немного в стороне, встретился с ней глазами, покраснел чуть ли не до слез, сжал кулаки, шагнул к Леониду…

А те двое на него смотрят с вызовом и любопытством.

Что-то нужно сказать, что-то сделать… Что сказать? Что сделать?

Если бы не к тебе, если бы к другой женщине подослали этого глупыша, нашла бы нужные слова.

Если бы не беречь себя, глупо же волноваться из-за таких пустяков!.. Ведь они и сами какую-нибудь мерзость могут сказать, они и толкнуть могут – кажется, даже они пьяные оба…

И Володя рядом с ними… В классе он самый большой, а рядом с ними кажется невысоким…

Володя только один шаг и сделал – остановился под взглядом Новикова.

А Светлана ничего не сказала. Мимо прошла.

XII

Подъехал к воротам автомобиль. Молодой счастливый отец принимает из рук молодой счастливой матери нарядный сверток, розовый, с белыми кружевами. Чуточку в стороне – нянечка в белом халате несет чемодан и улыбается сочувственной улыбкой. В глубине сада, за цветочными клумбами, – приятное светлое здание с надписью: «Родильный дом».

Это на картине так. А рядом еще картина висит: ребята, уже ясельного возраста, кормят кур, с ними ласковая тетя в белом халате, куры аккуратные, чистенькие, почти стерильные белые куры…

Если надоест разглядывать, можно пересесть на другую скамью и смотреть на противоположную стену. Там симметрично повешены еще две картины такого же ободряющего содержания. Справа – молодой, счастливой, улыбающейся матери белая нянечка подает нежно-голубой сверток. Даже маленькое личико видно, розовое, забавно плачущее, с распахнутым ротиком: час обеда настал. На столике между кроватями – цветок, гортензия. На кроватях заднего плана юные мамочки смотрят и растроганно улыбаются. Кричащий малыш сейчас утешится, все очень благополучно.

На картине слева – трое ребятишек младшего ясельного возраста лежат в ползунках на столике-манеже, над ними подвешены яркие шарики, неизменная нянечка в белом халате забавляет ребят погремушкой.

Художник или те, кто заказывал ему эти картины, как бы желают вбить в головы и сердца всех присутствующих, всех ожидающих, всех, у кого тревожно замирает сердце и дух захватывает от жалости:

«Потерпите! Эти страдания – не безнадежные, страдания жизни, а не страдания смерти, через это надо переступить, а дальше будет уже только радость».

В вечерние часы всегда больше ожидающих, в основном – молодые мужчины и пожилые женщины: потенциальные папы и бабушки. Пожилые женщины, конечно, тоже волнуются, но это волнение ветеранов, умудренных опытом. Мужчины – как новички-ополченцы: преувеличивают опасность, порою недооценивают ее.

В глубине комнаты сидит девушка с длинным носиком, в маленькой будочке, над окном которой надпись: «Справки выдаются…» и т. д. В руках девушки – судьбы всех входящих и ожидающих. На нее с надеждой начинаешь смотреть еще от самой двери. У нее телефон под рукой, и обыкновенный, и внутренний, в самое святая святых, – она знает все.

Но еще раньше, чем спросить девушку в будке, нужно посмотреть на таблицу, висящую у самого входа, справа от лестницы: палата № 1, палата № 2… № 15… И в каждой палате – по нескольку кружков, на кружках фамилии… По правую сторону таблицы под каждой фамилией надпись помельче: «девочка 3200 гр, 48 см» или «мальчик 4300 гр., 51 см». По левую сторону таблицы ни мальчиков, ни девочек нет. «Лебедева С.А.» Ничего больше не приписано внизу. Так было и вчера, и третьего дня.

Девушка в будке уже знает многих в лицо. Издали, еще не подойдешь, говорит:

– Ничего пока, товарищ капитан. Да вы не волнуйтесь, все идет нормально.

А разве это нормально – третьи сутки! Когда пришли со Свет-ланкой, один парень привел свою жену. Так под ее фамилией еще вчера утром появилась целая компания: «Мальчик – 2750 гр.», «Девочка – 2400 гр.».

Мелковатый народ, да и что-то есть в этом несерьезное – иметь близнецов. Молодого отца все поздравляют с веселым чувством превосходства: с нами, мол, такое случиться не может. Ничего, радуется себе, доволен. Вчера, говорит, двухместную коляску уже купил.

Пускай близнецы, пускай бы все ухмылялись, на тебя глядя, лишь бы поскорее, лишь бы Светланке было хорошо.

Вчера она подошла к окну, хоть и не полагается, – бледная, под глазами круги, помахала рукой и вдруг исчезла.

Сегодня было совсем как на картине: подъехала «Победа», вышел из нее счастливый отец, передал нянечке чемодан, подождал совсем немного у двери, все на него с таким интересом смотрели. А он-то сияет, раздувается прямо от гордости!

И наконец выходит молодая мать с голубым свертком, а сзади нянечка…

На скамейке напротив, как раз под картиной с ползунками, девочка лет четырех утешает отца:

– Ты, папка, не вешай нос, это даже лучше, что девочка! Мы с ней будем посуду мыть, комнату убирать.

Кому как повезет. Не все желания исполняются. Веселая бабушка сидит, рассказывает соседкам:

– Я ему говорю: «Тебе, Вася, мама братишку купила, завтра привезет». А он: «Зачем же братишку? Мы ведь с мамой решили, что мне сестренку нужно купить!» А я ему: «Что ж делать, дорогой, выбора не было!»

Зазвонил телефон, девушка в будке берет трубку. Все настораживаются.

– Николаева?.. Да, да, сын у нее родился, товарищ Николаев!.. Здорова… Да, все хорошо.

Пауза. Снисходительно улыбаясь, девушка говорит с ударением:

– Какая длина? Сорок девять сантиметров. Что же вы длину спрашиваете, а не спрашиваете вес?

Общее оживление в комнате. Все же знают прекрасно: вес важнее, чем длина: это элементарно! Только растерявшийся, неопытный отец может ляпнуть такое!

Счастливый! Николаеву только вчера вечером привезли!

Пойти, что ли, покурить…

Все знакомо до мелочей около этой двери. Три ступеньки, выбоина с краю тротуара. Вон в том окне видел Светланку, второе от угла. Большое дерево – липа, уже начинающая желтеть. Каждый изгиб коры, каждый сучок знаком на этой липе… Сорвался и, плавно вращаясь, слетел на тротуар золотой лист.

А может быть, останутся окна такие же точно, как были, и лист не успеют затоптать прохожие, а Светланка… Нет, об этом думать нельзя!

Константин вдруг нагнулся и поднял упавший лист. Повертел за черешок – до чего же он легкий и нежный! Опять бросить на тротуар? Оглядевшись, будто стесняясь чего-то, бережно положил на широкий выступ стены.

Иногда мы становимся суеверными. Должно быть, именно в такие минуты напряжения всех душевных сил и страха за близкое существо наши предки давали обеты Богу. Построить какую-нибудь там часовню… А иногда совсем дикие вещи: обещали не родившегося еще сына сделать служителем церкви, а дочку отдать в монастырь…

Сегодня полковник спросил:

– Кого же хочешь, капитан, сына или дочку?

В ответ только рукой махнул:

– Все равно! Лишь бы благополучно!

Было еще когда-то: легкий осенний лист долго лежал между страницами записной книжки. Красный сквозной лист рябины. Надя дала на память, уезжая в эвакуацию в сорок первом году… Берег тот листок… Лежал в кармане гимнастерки. Светланка, не было тебя со мной в боях. Была Надя. И еще долго потом, столько лет потом…

Любовь?.. Нет, любви уже не было. Любить так долго без взаимности – какие-то особенные свойства характера для этого нужны.

Вот Алексей мог… Очкарик добродетельный. Любил Надю молчком… Что-то в нем всегда было эдакое толстовское, вегетарианское…

Все равно Надя была в мыслях, как заноза какая-то! А теперь – чудно€! – даже забыл вспоминать о ней.

А Светланка казалась девочкой… младшая сестренка, девочка-друг.

Потом неожиданно все повернулось. Бывает любовь с первого взгляда – и это кажется странным. Может быть, еще таинственнее и необъяснимее любовь с сотого и тысячного взгляда, когда этот сотый и тысячный взгляд очень знакомого человека вдруг становится первым взглядом любви.

Как она сахар колола меленько-меленько, когда читал Надино письмо… Сам-то забыл вспоминать, а она небось вспоминает часто и думает: а вдруг еще люблю Надю? А вдруг сравниваю?

Светланка! Если бы только счастливо кончилось! Я тебе никогда никаких огорчений!..

Почему не могут мысли проходить через стены?.. Даже без мыслей, мысли все-таки – это слова. Почему нельзя дать почувствовать близкому человеку: тут я, рядом с тобой, вот я трогаю рукой стену…

Константин бросил в урну окурок. Пойти посмотреть, может, что-нибудь случилось за эти четверть часа…

Нет!.. На белом кружке все так же одиноко: «Лебедева С.А.» – и никого больше.

Утром в воскресенье Константин проснулся, когда в квадрате окна засерело бледное небо, – занавеска накануне так и осталась незадернутой. В воздухе совсем уже по-осеннему сеется мелкая дождевая пыль. Все влажное: крыши домов, заборы, потемневший асфальт. Цветы на клумбах какие-то растрепанные, поникшие. Улицы совсем еще пустые. В автобусе, нахохлившись, сидит одинокая кондукторша.

Вот и дверь, через которую пришли тогда со Светланкой. Кажется, годы протянулись с тех пор, а не дни. Кажется, всегда так было: мучается она бедненькая, а помочь ей нечем.

Ведь такой даже пустяк – передать ей ничего нельзя: одни записочки – ни цветов, ни конфет…

Немного подальше – другая дверь. Как возьмешься за ручку – сердце будто выскочить хочет. Торопишься войти и в то же время замедляешь шаги. Другие просто звонят по телефону, и все. Нет, уж лучше приехать. Позвонил один раз, и вдруг бестолковый голос говорит: «Лебедева? Нет, кажется, у нас такой…»

Шагая через три ступеньки, Константин подошел к доске, на которой номера палат и фамилии – каждая в своем кружке.

И вдруг… даже в глазах все запрыгало: нет Светланки на привычном месте!

Торопливо забегал взглядом по всей доске, по всем кружкам… Нет Светланки!

Да вот же она куда забралась, совсем в уголок, в десятую палату, милая, родная, хорошая! И мальчик у нее в том же кружке, мелким почерком так и написано: «Мальчик, 3550 гр., 51 см». За решеткой все это дело, а то так бы и расцеловал!

А может, перепутали они что-нибудь?.. Нет. «Лебедева С.А.» Может, однофамилица? Да с какой же стати? Не было ни одной Лебедевой, кроме нее, ни вчера, ни третьего дня. А если ночью привезли?

Девушки нет в справочной будке – и куда пропадает, будь она неладна! Константин постучал в дверь, куда посторонним вход воспрещается. Выглянула нянечка, совсем незнакомая, из другого отделения.

– Погодите немножко, товарищ капитан, сейчас придет сестра, все вам расскажет. – И закрыла дверь.

«Посторонним вход…» Эх, бывают же черствые люди!

Константин еще раз проверил, не изменилось ли что-нибудь на кружке в десятой палате. «3550 гр., 51 см».

Он сел на скамью у окна. Чудесный осенний день… дождик сеется… удивительно хорошо! Вес вроде неплохой, кажется, даже немножко больше среднего. А 51 сантиметр… Кажется, в книжке «Мать и дитя» средняя длина для мальчиков…

– Что же это вы, товарищ Лебедев, ко мне на радостях и подойти не хотите?

Ждал, ждал – и проглядел, как девушка в будку вошла!

Константин вскочил, наклонился к окошечку:

– Ну, как ее здоровье? Как она?..

– Хорошо. Сейчас спит. Только что я говорила с врачом.

– Вот спасибо-то вам! А ребенок?

– Вы же видели: три кило пятьсот пятьдесят граммов, пятьдесят один сантиметр.

– Нет, я хотел спросить: ничего он, здоровенький?

– Все нормально. Подробно про ребенка расскажет вам детский врач. Зайдите часов в одиннадцать.

Еще кто-то подошел к будке и ждет. Но невозможно оторваться так быстро, закончить разговор.

– Передачу теперь можно?

Хмурый гражданин стоит сзади и нетерпеливо покашливает. Ладно уж, спрашивай, отойду на два шага, шут с тобой! Тоже небось волнуется… Никого у него еще нет, у бедняги, ни сына, ни дочери!..

Ну-ка, еще спросить:

– Девушка, дорогая, а скажите: что можно передать? Цветы, фрукты – можно? Что-нибудь сладкое?

Какое счастье, что можно наконец…

Девушка из будки вдруг позвала вдогонку:

– Товарищ капитан!

Обернулся к ней.

– Товарищ капитан, цветов только маленький букетик можно.

– Знаю, знаю! И чтоб без запаха!

Бесчувственные люди! Маленький букетик!

В кармане – банка с персиковым компотом. Яблоки – в пакете. И небольшой букет – астры.

Очень неудобно так по телефону разговаривать, но передача только с одиннадцати часов, так что время есть, а молчать больше уж невозможно.

– Боброва, пожалуйста, попросите.

Долгая пауза. Наконец непроспавшийся голос:

– Я у телефона.

– Сашка, ты? Сашка, у меня сын родился, представляешь себе… Это я, я, Константин!

Ох и бестолковый же парень! Ага! Понял наконец, поздравляет! Ну то-то!

– Как Тоня себя чувствует?.. Привет ей.

Кому бы еще позвонить? У кого есть телефон?.. Может быть, на службу? Кто сегодня дежурит?.. Кажется, Мережков.

– Майора Мережкова, пожалуйста… Слушай, Василий, это Лебедев говорит. Да ничего не случилось… То есть именно случилось: сын у меня родился! Вот только что! В пять часов утра… Здорова… Да, спасибо.

Отошел от автомата, встретил вдруг Валю, физкультурницу, из Светланкиной школы. Идет себе по другой стороне улицы, сумочкой помахивает и ничего-то еще не знает!

– Валя! Валя!

Вот кто обрадовался от всей души – женщины как-то сердечнее относятся к таким вещам.

Эх, мало знакомых в городе, вот в чем беда!

Что-то нужно было сделать сегодня утром… Да! Уезжает начальство в командировку, велело позвонить около десяти…

И вдруг ляпнул по инерции почти с первого же слова:

– Товарищ генерал, а у меня сын родился! Сегодня! Только что!

Тот удивленно пробасил:

– А!.. Это дело! Поздравляю!

Кажется, как и всем остальным, вес сообщил, а может быть, даже и длину… Глупо ужасно!