Текст книги "Жюль Верн"

11. Одиннадцатый холостяк

Жюль Верн принимает участие в «обедах одиннадцати холостяков», что не мешает ему подумывать о женитьбе.

Однако, несмотря на пережитые разочарования, он не помышляет о браке по расчету.

«Зимовка во льдах», вышедшая в свет в 1855 году, написана была в 1854. 31 марта того же года Жюль сообщил матери о закрытии театра, «что позволит ему значительно продвинуть свои дела».

Из письма от 31 мая 1854 года нам известно, что театр закрылся лишь в конце мая, а из письма от 17 мая, что Жюль закончил произведение объемом около двух томов{24}24
  …объемом около двух томов – следует понимать не буквально, а как произведение, рассчитанное на публикацию в двух номерах (томах) журнала.


[Закрыть] на сюжет, заказанный «Мюзе». О чем идет речь? Нет сомнения, что имеется в виду «Зимовка во льдах», повесть достаточно длинная.

Кошелек его, тем не менее, почти пуст, и, чтобы переехать на улицу Бонн-Нувель, 18, «на тот самый 6 этаж, откуда он, двадцатипятилетний, созерцает чудеса бульваров», ему приходится, как мы уже говорили, взять в долг у отца 60 франков.

Не потому ли, что он чувствует, как «старость клонит вниз его седую голову», и что он уже «близок к тому моменту, когда у порядочного человека появляется брюшко и он слышит, как трещит по всем швам его сшитая в дни юности одежда, не потому ли он прощается со всеми отроческими иллюзиями» (так он, во всяком случае, уверяет) и с некоторой завистью наблюдает, как друзья его женятся?

Неужто он один из «одиннадцати холостяков» так и останется неженатым? Между тем на фотоснимке того времени он выглядит очень привлекательным. Только что он принес, как видно из письма к матери от декабря 1855 года, «величайшую жертву на алтарь медицины». Речь идет о попытке излечиться от невралгии лицевого нерва. «Я сбрил всю бороду, – пишет он, – чтобы основательней растирать челюсть. Я ужасающе похож на Матильду…»

В декабре 1855 года он отвечает матери: «Ты говоришь, что желаешь мне того, о чем я сам хорошо знаю. Уж не супругу ли нежную? Право, я бы не отказался». Сообщив о женитьбе своего приятеля доктора Виктора Мари на дочери г-на Пелуза, члена Института и директора Монетного двора, он констатирует: «Для него это великолепная партия – и добавляет: Не вижу, почему бы мне не подцепить в парижском свете супругу, богатую девицу, которая, скажем, сбилась с предначертанного пути или была бы готова с него сбиться… ну и все тут!»

Хотя по привычке он все маскирует шуткой, чувствуется, что на самом деле он серьезно подумывает о подруге жизни. В искусственной атмосфере парижской среды, высмеянной им в «Сегодняшних счастливцах», он начинает ощущать мучительное одиночество, расплачиваясь за свободу, которая так манила его сначала. Потерявшись в этом мире, чуждом подлинной человечности, полном равнодушных людей, он чувствует, как в нем поднимается жажда нежности. К тому же завоевание Парижа, о котором мечтают все юные провинциалы, пришлось оплачивать немалыми разочарованиями. Жил он очень бедно, и с течением времени стесненность в средствах становилась ему все тягостней. Позже он напишет: «Вдвоем нищету как-то легче переносить».

Я не сомневаюсь, что первая любовь к Каролине еще долго жила в сердце Жюля Верна, нанеся ему настоящую рану, ибо еще через пять или шесть лет он с горечью произносил имя Каролины.

Он пытается забыться в работе. Мать его убеждена – и это вполне естественно, – что женитьба была бы для него лучшим лекарством. Но в ответ на все ее предложения он только отшучивается. Не знаю, действительно ли он отпустил приписываемую ему шутку о «мадемуазель Элоизе, девице до отказа заряженной темпераментом, которого я поджигать не собираюсь», но сомневаюсь, что она была адресована отцу этой особы, который просил контрамарки на спектакль. По всей вероятности, тут произошло смешение двух разных случаев. Секретарь Лирического театра действительно послал билеты в ложу отцу Нинет Шегийом: он пишет об этом матери в письме от 21 июня 1855 года, шутливо добавляя: «А он, неблагодарный, не предложил мне руки своей дочери… Как будто я не в состоянии, не хуже любого другого, составить счастье этой юной и богатой наследницы».

Неудача с Лоране Жанмар в 1854 году из-за шутки, послужившей, впрочем, лишь поводом, не была сколько-нибудь чувствительной – ведь девушка эта уже решила вступить в другой брак, оказавшийся, кстати сказать, несчастливым. То, что нантские семейства не очень-то высоко ставили молодого драматурга, его, конечно, обижало, но провалы матримониальных планов, которые строила его собственная семья, были ему совершенно безразличны.

На жизненные события и обстоятельства каждый реагирует в зависимости от особенностей своего психического склада и душевного состояния, порожденного первыми реакциями, оставляющими свой отпечаток. Маленький Жюль проявил себя с самого начала как ребенок с богатым воображением, увлекающийся играми и верховодящий в них (письмо одного преподавателя, приводимое госпожой А. де ла Фюи в ее книге, гл. III). Он был весельчак и даже насмешник. Шутки его были в духе времени, когда допускалась грубость, но запрещалось распутство. Современные красотки состроили бы гримасу на то, что вызывало громкий смех в пятидесятых годах прошлого века. Вкус к вольной шутке сохранился у него на всю жизнь. Письма его к родственникам напичканы такого рода балагурством.

У меня вызывает сомнение, будто на «обедах одиннадцати холостяков» он произносил «в высшей степени сальные стишки», как утверждает его нантский биограф[10]10
  Госпожа Аллот де ла Фюи.


[Закрыть], которая, пользуясь, может быть, отдаленными воспоминаниями жителей Нанта, осталась под впечатлением, что молодой человек являлся для своих чопорных сограждан скандальной личностью! Разве город его детства не нашел, что такая невинная комедия, как «Сломанные соломинки», была вызовом приличиям?

Письмо Тома Мезоннэва от 25 сентября 1925 года вносит ясность в это дело.

«Шарль Мезоннэв был другом детства Жюля Верна, и в течение всей жизни они не порывали друг с другом. Именно Жюль Верн устроил в Амьене брак моих отца и матери. Жюль Верн был компаньоном моего отца у Эггли, и благодаря моему отцу Жюль Верн, который отнюдь не был дельцом, прекратил свою биржевую деятельность. Что касается «одиннадцати холостяков», отец мне о них рассказывал, но никогда не говорил, что Жюль Верн распевал там нескромные песенки. Впрочем, это было бы совершенно несвойственно его характеру: он был насмешлив, но не легкомыслен».

Это суждение близкого друга слишком явно подтверждает и высказывание моих родителей, чтобы я не принимал всерьез «литературные забавы», приписываемые писателю. Если даже я сомневаюсь в подлинности непристойной поэмы, изданной Паскалем Пиа{25}25
  Пиа, Паскаль – автор сомнительной публикации «Об эротической поэме Жюля Верна» («Магазэн литерэр», № 43, 1970), приписывающий ему без достаточных оснований скабрезную поэму с неудобопроизносимым названием.


[Закрыть], то не из-за шуточек, которые в ней содержатся, а из-за манеры выражения. Предполагаемый автор достаточно склонен был к вольной шутке, но при его складе ума они звучали бы менее грубо.

Разочарование, испытанное им, когда Каролина отвергла его предложенную от чистого сердца любовь, он пережил очень тяжело. Враждебности к ней он не сохранил, но сделал некоторые выводы, которые повлияли на его душевный склад. Нежность, которую он к ней испытывал, ему пришлось упрятать в самые глубины своего «я». Для борьбы со своим горем он применил оружие, данное ему природой, – юмор. Он снизил эмоциональный тон этой внутренней драмы, высмеивая себя самого и сведя с пьедестала женщину, созданную его воображением. Он поддался очарованию девушки, благосклонно принимавшей страстное чувство, которого сама она не разделяла. Быть может, он, сдерживаемый чрезмерной скромностью, открылся ей слишком поздно? Вполне естественная робость не позволила ему стать смелее и распознать подлинные чувства, которые девушка могла к нему испытывать. Она не предала его, ибо ничего не обещала, но он почувствовал себя преданным, потому что верил, что она любит его так, как он себя в том убедил. Отныне он стал скептиком в отношении ценности женских чувств, принизил их больше, чем следовало, и, обобщив этот свой опыт, решил, что женщины – притворщицы и не достойны любви.

Брак по нантской моде тех времен давал ему вполне веские основания сомневаться в искренности девственниц, ведомых к алтарю. Условности играли в этом деле значительную роль, что вполне понятно, однако неприемлемо для страстного сердца. Главным в таких браках была их разумность. Лишь одна девушка, оказавшаяся способной пренебречь всем этим, могла бы ему подойти – Лоране, вышедшая наперекор стихиям за того, кого полюбила. К сожалению, когда они познакомились, сердца и той и другого были уже заняты: сердце Лоране – человеком, за которого она решила выйти, сердце Жюля – воспоминаниями о Каролине.

Мать не переставала требовать, чтобы он женился во что бы то ни стало, и он уже свыкся с мыслью о браке по расчету, который по крайней мере положил бы конец его безденежью и одиночеству. «Я женюсь на женщине, которую ты мне найдешь, женюсь с закрытыми глазами и открытым кошельком», – пишет он ей.

Горький цинизм его шутки слишком груб, чтобы в него можно было верить. Женитьба – что ж, он против нее уже в принципе не возражает, а его друзья доказали ему, что такой конец нормален для «одиннадцати холостяков». Он немного завидует им, однако никак не в состоянии серьезно отнестись к этому важному делу. Для него брак пока еще только «похороны холостяцкой жизни», и, присутствуя на свадьбе своего друга Мари, он «глубоко взбудоражен видом этой похоронной процессии», взбудоражен, то есть охвачен приступом «безудержного хохота, который и сейчас еще не прошел», – добавляет он.

Эта свадьба дала ему повод повеселиться: «Никак не могу вообразить себя главным лицом в подобной церемонии. Я нахожу ее в высшей степени комичной. А между тем…» Здесь оборванная фраза выдает ее автора: отныне его шутки – только бахвальство!

Этот молодой человек не способен вступить в брак по расчету Вообразить себя участником своей собственной свадьбы он мог бы, лишь допустив, что случилось нечто с его головой, ибо нечто случилось и с его сердцем. Пути провидения неисповедимы – всем это известно, – они погружают нас в магму непредвиденных обстоятельств и, как гений Максвелла, ведут к единственному окошечку, за которым видится наша судьба.

«Дети капитана Гранта».

Иллюстрация

12. Любовь и финансы

Встреча в Амьене с молодой вдовой Онориной де Виан.

Чтобы обеспечить себе более регулярный заработок, Жюль Верн устремляется в финансовый мир и поступает на службу к одному парижскому биржевому маклеру Женитьба на Онарине в 1857 году.

8 мая 1856 года путь, ниспосланный Жюлю Верну провидением, оказался путем железнодорожным, которым он отправился в Амьен, где приятель его Леларж должен был вступить в брак с мадемуазель Эме де Виан. Быть может, подумает кто-нибудь, он едет в Амьен с намерением воспользоваться случаем и отыскать там невесту? Это не представляется вероятным, но одно несомненно: он уже готов к тому, чтобы лезть в эту петлю!

8 мая 1856 года он только извещает родных: «В понедельник я еду в Амьен. В этот день мой друг Леларж женится на мадемуазель Эме де Виан».

Из следующего письма (к матери) видно, что в этом, надо сказать, довольно унылом в то время городе он обрел капуанские наслаждения{26}26
  В итальянском городе Капуа останавливалась на зимние квартиры армия карфагенского полководца Ганнибала (III в. до н. э.), где отдых был таким упоительным, что выражение «капуанские наслаждения» стало крылатым.


[Закрыть]:

«Я еще в Амьене, где милое гостеприимство семьи де Виан обязало меня задержаться дольше, чем я предполагал».

Надо признать, что обязательство это он принял на себя весьма охотно!

Доверчиво ступил он на землю пикардийского города, не подозревая, что здесь готовится капкан холостяку, считавшему себя неуязвимым. В этом провинциальном окружении не было ничего, что могло бы восхитить его и породить в нем чувство какой бы то ни было неполноценности, лежащее в основе робости. Напротив, он появляется здесь в ореоле столичного жителя. В Нанте – он свой, там его судят, мерят общей меркой, там он чувствует себя пленником ложного стыда, то есть собственных предрассудков. В новой для него амьенской среде он гораздо свободнее, ибо здесь он чужой.

Де Вианы – люди непритязательные, и все они радуются семейному торжеству. Жюль Верн сразу же заразился этим расположением духа, в сущности вполне соответствующим его натуре. Он из тех, кто в карман за словом не лезет, и потому всем приятен. Де Вианы от лично подготовили свое празднество, как это принято в провинции: и в Нанте, и особенно в обожающей гурманство Пикардии. Заразительная, жаркая атмосфера банкетов склоняет его к доброжелательности.

И вот в этой-то праздничной атмосфере возникает перед ним милый полузабытый силуэт! Красивая, даже очень и очень красивая, элегантная, веселая! Каролина всего-навсего переменила имя – теперь ее зовут Онорина! Это сестра сегодняшней невесты – юная вдова. Вдова? Ну и что же! У нее двое детей? Подумаешь!

Онорина очаровывает его, как в свое время Каролина, и по тем же причинам, в которых он себе не сознается. Как не подчеркнуть того обстоятельства, что обе женщины очень сходны по характеру? Каролина была красива, Онорина по меньшей мере не хуже. Каролина смеялась, смеется и Онорина. Госпожа де ла Фюи называет Каролину – может быть, несколько поспешно – юной сумасбродкой. Она могла бы сказать то же самое об Онорине. Скажем, что обе они были очень женственны и легкомысленны, однако это вовсе не исключало в них других качеств, более серьезных, как это доказала жизнь.

Можно поэтому считать, что Каролина и Онорина соответствовали тому типу женщин, к которому был чувствителен Жюль Верн. Как говорил Вилье де Лиль-Адан{27}27
  Вилье де Лиль-Адан, Филипп Огюст Матиас (1838–1889) – французский писатель, в чьем творчестве большое место занимает фантастика («Жестокие рассказы», роман «Ева будущего» и др.). О его отношении к Жюлю Верну см. ниже.


[Закрыть], каждый мужчина ищет в реальности идеальное женское существо, плод его воображения. Однако он видит лишь внешний его облик, не имея возможности овладеть сущностью, заключенной в некую оболочку. Какое же открытие, восхищающее или же разочаровывающее, суждено будет сделать ему с течением времени?

Согласно методу, который ему так хорошо у давался, Жюль в нескольких строчках сделает первый набросок намеченного им плана:

«Семья де Виан, в которую вступает Огюст, очаровательна, она состоит из юной, очень любезной вдовушки, сестры невесты, по-видимому, весьма счастливой, и молодого человека моих лет, биржевого маклера в Амьене, который зарабатывает кучу денег и является милейшим парнем, какого только видел свет.

Отец – старый военный в отставке, но он куда лучше, чем обычно бывают эти отставные вояки, а мать – женщина недюжинного ума».

Софи, возможно, будет удивлена: не привыкла она к тому, чтобы ее сын расточал похвалы целому семейству! Такое вступление позволит ему признаться, что в Амьене ему понравился не только вкус хваленого паштета из утки!

«Твоя естественная проницательность подскажет тебе, что за всем этим что-то кроется! Да, признаюсь, что влюблен в двадцатишестилетнюю вдовушку! Ах, почему у нее двое детей! Мне не везет. Вечно мне что-нибудь препятствует. Она вдовствует уже месяцев семь или восемь».

Подготовив таким образом почву, он пишет отцу: «Ну вот, возвратился я из Амьена… Женитьба Огюста и новая семья, в которую он входит, вызвали у меня самый живой интерес… В этой семье де Виан имеется брат невесты, моих лет, милейший на свете парень. Он вступил в компанию с одним из своих друзей, чтобы работать посредником между владельцами ценных бумаг… и парижскими маклерами… Вдобавок его компаньон и он сам внесли сотню тысяч франков, чтобы получить место биржевого маклера в Париже. Отличное положение для молодого человека, к тому же – безо всякого риска. То, чем он занимается в Амьене, с еще большим успехом можно делать в Париже в менее широких размерах… Г-н де Виан весьма и весьма вхож в этот мир финансистов и маклеров. Он легко мог бы помочь кому-либо из своих друзей войти в маклерское дело в Париже даже за незначительную сумму… Так вот, дорогой папа, я хотел бы знать, можешь ли ты в случае необходимости внести пай в дело столь же официальное, как контора присяжного поверенного или нотариуса. Мне необходимо изменить образ жизни, ибо нельзя же все время существовать в таком шатком положении, как я. Целый год я без заработка; того, что вы можете мне давать, хватает при теперешней дороговизне лишь наполовину, я просто нуждаюсь».

Пьер, наверно, подпрыгнул на месте, узнав об этой новой причуде. Да, сынок этот действительно «с сюрпризами». Отец, человек в высшей степени серьезный, юрист, разочаровывается все сильнее и сильнее. Как? После того как он отказался быть его преемником в деле, чтобы посвятить себя литературе, и написал несколько легких, поверхностных комедий, отверг предложение руководить крупным театром, – он теперь, видите ли, желает попытать счастья в мире финансов! А ведь этот мир еще более опасен, чем литературный, в особенности для него, столь неподготовленного и неспособного к деловой жизни! Раз уж он литератор, пусть им и остается!

Однако в данный момент Жюль обладает одним качеством – настойчивостью. На отцовские аргументы он отвечает другими, умело придавая им убедительность и рассчитывая, что в конце концов отец уступит, просто от усталости. На удар он отвечает ударом в письме от 24 мая 1856 года:

«…Я вижу, что, с одной стороны, ты охотно готов помочь мне создать положение, но с другой – считаешь меня парнем, неспособным к трезвому размышлению, увлекающимся каждой новой идеей, подчиняющимся прихоти своих фантазий и пожелавшим заниматься делами по обмену из любви к переменам.

Я вовсе не собираюсь бросать начатого дела. И менее всего намерен отказываться от литературной деятельности. В этом искусстве я обрел самого себя и никогда его не оставлю… Я твердо решил не писать больше водевилей и других мелких пьес. Мое честолюбие ограничивается теперь одной задачей: писать по одной значительной, то есть основательно сделанной комедии в год.

…Но мне нужно положение, такое, которое позволит представиться людям, даже не признающим литераторов».

Заканчивает он аргументом, неопровержимым и единственно возможным для него:

«Впрочем, я воспользуюсь первым же представившимся случаем, чтобы жениться. Мне осточертела холостяцкая жизнь, она меня уже тяготит. В этом со мной согласны все мои друзья… Может быть, тебе это покажется смешным, но у меня есть потребность в счастье – ни больше, ни меньше. Так вот, если положение маклера, которое позволит мне по-прежнему жить в Париже, сможет многое устроить…»

Если говорить прямо, это значит: хочу жениться на двадцатишестилетней вдове с ее двумя детьми, и она согласна, но «ее очаровательная семья» с полным основанием считает, что голодающий литератор не дает достаточных гарантий. Если же не менее очаровательному парню, де Виану-сыну, удалось бы добиться для меня приличного положения, «отставной вояка» был бы счастлив заполучить столь «симпатичного зятя».

Есть все основания полагать, что Жюля пленила эта хорошенькая женщина, чей смех так напоминал ему Каролину, и что она была тотчас очарована красивым молодым человеком и его искрящимся остроумием. Она не сомневается, что он будет весьма приятным мужем. Все окружено самыми счастливыми предзнаменованиями. Остается одно: убедить Пьера рискнуть небольшой суммой денег для дела, которого он не одобряет.

Невинная фраза в письме от июня 1856 года подготовит его к этому.

«Сегодня же я пишу в Амьен, чтобы там активно занялись неким полезным делом, которое будет тебе изложено; и я был бы ужасно рад, если бы ты по этому вопросу приехал в Париж. Ты говоришь, что несколько опасаешься этого господина де Виана. Что ж, это понятно – ты его не знаешь; к тому же речь идет не о том, чтобы вступать в деловые отношения с ним, ведь он живет в Амьене, а разговор идет о Париже. И вообще бесполезно абстрактно обсуждать несуществующее дело. Когда что-то подходящее найдется, видно будет, что оно даст.

Не перестаю повторять тебе, дорогой отец, что и речи нет об игре на бирже…»

Пьер не сразу поддается на уговоры и предлагает удовлетвориться местом под началом какого-нибудь биржевого маклера. Но поскольку он обсуждает это дело, «коготок уже увяз…», и сын этим тотчас же воспользовался.

«Признаюсь, что хочу иметь положение приличное и солидное, ибо скажу тебе со всей прямотой – одиночество меня тяготит. Между тем в сердце у меня отчаянная пустота. Это доказывает, что я сейчас уже в таком возрасте, когда человеку нужен союз с кем-то, прочная связь. Так пусть же она будет по крайней мере законной… Пока я буду оставаться сверхштатным кандидатом в писатели, отцы и матери станут отворачиваться от меня, и причем с полным основанием…»

Почувствовав, что отец уже свыкся с мыслью видеть сына завсегдатаем биржи, Жюль уточняет свои планы:

«Я виделся с господином де Вианом. Он настроен наилучшим образом и очень активно занимается моим делом. Оно могло быть завершено уже неделю назад, но он хочет, чтобы при этом условия были для меня наиболее благоприятные».

Его дело! Эти слова уже сами по себе создают для него некое существование, и ему остается только описать его:

«Один из его друзей, человек весьма положительный, договаривается сейчас о должности биржевого маклера. Речь идет о том, чтобы оплатить 40 %, что составляет 50 000 франков. Внеся эту сумму, я становлюсь пайщиком и работаю или в конторе фирмы, или самостоятельно, господин де Виан предпочитает – во всех отношениях – этот последний вариант, так как в маклерской конторе, по его мнению, нет должности, которая подошла бы мне или была бы достаточно доходной. Ты видишь, дорогой отец, что речь идет о кругленькой сумме 50 000 франков».

Затем следует перечисление волшебных результатов, которые даст эта комбинация.

«Дорогой отец», по-видимому, не очень убежден всей этой диалектикой, ибо в письме от 10 сентября 1856 года сын его с притворным удивлением пишет: «…Видимо, письма мои не очень вразумительны, раз ты приписываешь мне идеи, которых у меня вовсе нет. «Ты, значит, намерен играть», – пишешь ты. Да нисколько же, нисколько!..»

Однако, если Вернов не убедили до конца все эти доводы, они все же вынуждены признать, что сын их твердо решил жениться на юной вдовице.

Брак, на который согласились обе семьи, был окончательно решен, ибо в письме от 22 ноября 1856 года мы читаем:

«Я с тобой совершенно согласен, столовое серебро не сувенир. Поэтому возвращаюсь к серьгам… Это ведь и первый подарок. А что думает мама? Поднеся столовое серебро, я ведь вроде как делаю подарок самому себе».

Пьер капитулировал, и Жюль на этот раз опять поступит по-своему. Что же до Софи, то она написала такое сердечное письмо, что «…его читали, перечитывали, целовали, оно доставило радость всем и будет сохранено в архивах королевства». Мирный пикардийский городок, несмотря на то что там навалило снегу на целый фут, заработает на его любовном пыле.

«Сегодня я покидаю этот милый мне город, где меня задержали. Не думаю, чтобы наша свадьба состоялась до 15 января. Этого требуют приличия особого порядка: надо проявить деликатность по отношению к семье Морель в интересах детей. И мне кажется, что они хотят завершить этот год в трауре… Муж скончался в июле 1855 года, но приличие все же требует своего. Что касается подарков, то они будут очень скромными. Я поднес очень красивое ожерелье – золото и яшма, серег и брильянтов покупать не буду. У нее самой прекрасные брильянты, и мы сделаем для них новую оправу. Платья нового тоже не нужно, у нее их вполне достаточно! Может быть, муфту. Что касается кашемировой шали, то об этом еще подумаем: ничего не решено, а у нее уже есть длинная французская шаль и еще квадратная. Может быть, из ее брильянтов мы сделаем браслет…»

Онорина, наверное, состроила гримасу. Что и говорить – этот посредственный литератор и биржевой подмастерье не очень-то завидная партия. Но, по-видимому, использование того, что, вероятно, было трофеями ее союза с покорным Морелем, не поколебало ее оптимизма. Она охотно соглашается на подобные планы, даже, пожалуй, подсказывает их: все это участь молодых и небогатых супружеских пар. Она благодушно одобрила простоту этой свадебной церемонии, справленной кое-как 10 января 1857 года. Гражданская регистрация имела место в мэрии 3 городского округа, религиозный обряд – в церкви Сент-Эжен. Простота эта, отдававшая богемой, венчание наспех, может быть, и не были ей по вкусу, но она не выказала никакого неудовольствия. Признаюсь, что я нахожу это очень милым, и то, что моя бабка, смеясь, согласилась на полунищенскую жизнь, так мало соответствовавшую ее мечтаниям, мне бесконечно нравится.

Зато Пьер и Софи шокированы! Они ведь буржуа, притом провинциальные, им, наверно, трудно было это понять. Трапеза a la Beranger во второразрядном ресторане их огорчила. Конечно, они могут только сожалеть о том, что обстоятельства не дали возможности подражать роскошным пирам, сопровождавшим свадьбу Эме. Несколько друзей, приглашенных Жюлем, очень скоро внесли веселье в этот свадебный пир, и без того оживленный остроумием жениха и серебристым смехом невесты.

К Пьеру возвращается доброе расположение духа, и за десертом он уже в состоянии прочитать стихи, написанные им по традиции к семейному торжеству, и тем самым включить это событие в цепь семейных свадеб. Его небольшая поэма заканчивалась такими словами:

 
Четвертой дочери моей
Скажу: приди же поскорей
В наш тесный круг, и знай, что сидя
Среди своих, у очага,
Ты нам близка и дорога.
Мы в тесноте, да не в обиде.