Текст книги "Тайна великого живописца"

Глава 11
Экскурс в историю фотографии

В девятнадцатом веке чтобы сделать фотографию, желающий иметь фото должен был сидеть неподвижно в течение двадцати минут, а для того, чтобы человек не шевелился, голову сзади крепко держала железная рогатка. Фотографии получались неясные, еле заметные, и приходилось подправлять, подрисовывать, одним словом, сильно ретушировать, или как это тогда профессионально называлось, «разделывать» акварельными красками.

Владелец фотоателье в городе Острогожске Воронежской губернии господин Данилевский нуждался в ретушере, и, узнав, что в Острогожске есть художник, фотограф-любитель господин Тулинов, предложил ему работу.

– Я, конечно, вам благодарен, – усмехнулся в усы вальяжный Михаил Борисович Тулинов, – но, к сожалению, вынужден отклонить ваше предложение, но вместо себя предлагаю взять моего ученика Ваню Крамского, не пожалеете…

Деваться Данилевскому было некуда, других ретушеров он не знал и взял Ивана на работу.

Увидев первую отретушированную молодым человеком фотографию, владелец ателье пришел в неописуемый восторг.

– Уважаемый Иван Николаевич! – шутливо воскликнул он. – Ваша работа восхитительна!

Польщенный шестнадцатилетний Ванечка Крамской расцвел от похвалы и с еще большим усердием взялся за дело.

Пока в Острогожске стоял драгунский полк, Ванечка с утра до вечера с упоением «разделывал» фотографии. Снималось почти все население Острогожска: военные и штатские, дамы, дети и древние старики. Почти в каждом доме стояли на комоде семейные фотографии.

Но вскоре полк ушел, доходы упали, Данилевский закрыл свое ателье и собрался уезжать. Расставаться с покладистым, трудолюбивым ретушером ему не хотелось, и он предложил Ване поехать с ним.

– Я из тебя отличного мастера сделаю, – посулил Данилевский. – Посмотришь матушку-Россию, увидишь, как люди живут, много денег заработаешь…

Крамской согласился, и хотя мать категорически запретила ему ехать с семьей Данилевских – ей казалось, что сын еще слишком молод, пропадет, – Ваня, обладая упорным характером, мать уговорил и стал собираться в дорогу.

Новая жизнь манила юного художника, он страстно хотел самостоятельности и с нетерпением считал дни до отъезда.

Наивный и восторженный Ванечка, сидя в своей маленькой комнатушке под завывание рвущегося в окно ледяного ветра, в октябре 1853 года писал в дневнике:

«Наконец настал для меня последний вечер дома, я должен завтра выехать в Харьков. Последний вечер я провожу в кругу своих родных и знакомых. В последний раз я вижу знакомые комнаты, мебель, свою гитару. Картины обвожу грустным взором; вот одна из них, моей работы: «Смерть Ивана Сусанина»… Вот и табачница, коробочки и прочие безделицы, вот, наконец, любимые мои книги, «Отечественные записки» и «Современник»… Все, все я вижу, наверное, в последний раз, и при этой мысли сердце болезненно сжимается…»

Конечно, Ивану было страшно уезжать в чужие края с малознакомыми людьми и горько покидать родной дом, но новая неизвестная жизнь манила его.

Глядя на худенького (в чем только душа держится) темноволосого, со скуластым личиком сына, мать не смогла сдержать слез, провожая своего дорогого мальчика. Она крепко обняла Ванечку.

– Береги себя, сынок… Пиши…

Перекрестив любимого сыночка, мать долго стояла на крыльце, провожая, слезящимся взглядом тарантас до тех пор, пока он не скрылся из вида.

Жизнь в семье Данилевского оказалась совсем не такой безоблачной, как мечтал Ванечка. Как только они оказались на новом месте, хозяин резко изменился по отношению к работнику. Стал груб с ним, чтобы меньше платить, стал придираться, Иван расстраивался и жаловался своему дневнику: «Не могу понять, отчего это происходит, что я своему… хозяину совершенно угодить не могу относительно разделки портретов. Но если судить по справедливости, то ему никак невозможно угодить. Странный человек мой хозяин!»

Очень скоро Иван понял, что Данилевский научить его ничему не может, потому что сам мало что умеет, что он обыкновенный хват и делец, а искусство ему абсолютно безразлично. Тогда Крамской решил уйти от него, но узнал, что уйти не может, так как, оказывается, подписал контракт с Данилевским и обязан отработать у него три года.

Суровый поворот судьбы не испугал Ивана, он обладал не только большим трудолюбием, но и оптимизмом, неистощимым терпением, крепким характером и не сожалел о своем решении. За три года он много чего повидал: мелькали города и лица. То Москва, то Нижний Новгород, то Тула, то Курск, то Орел… Новые места, новые люди… Чем больше он видел, тем больше ему хотелось узнавать. Рано повзрослев, Иван много читал, благодаря чтению многое начал понимать и о жизни, и о живописи, и об искусстве. К нему постепенно приходила человеческая и личностная зрелость, и все больше развивался его талант. «Разделывая» акварельными красками фотографии, он до скрупулезности изучал лица, выражения лиц, характеры, позы людей.

О живописи он думал постоянно. Думал наивно и восторженно.

«О! Как я люблю живопись! Милая живопись! Я умру, если не постигну тебя хоть столько, сколько доступно моим способностям… – писал он в своем дневнике в 1853 году. – Живопись я люблю почти до безумия…»

Из молодого наивного провинциала Иван Крамской постепенно превращался в человека опытного, начитанного, разбирающегося в людях, в окружающей жизни. Он много думал о своем будущем, о своей жизни, о жизни людей и понял, что нужно учиться, учиться по-настоящему, узнать тайны и законы живописи, чтобы стать художником. И для этого одних способностей мало, нужно основательно овладеть мастерством.

Отношения с Данилевским становились все хуже и хуже и закончились бурной ссорой, после чего Иван ушел из фотоателье и поехал в Петербург воплощать свою мечту в жизнь – поступать в Академию художеств.

Долгий путь на перекладных Крамской перенес терпеливо. В грезах о будущем он не замечал трудностей. Зимой 1856 года он добрался до Петербурга и снял квартиру на Васильевском острове, там, где снимали жилье ученики Академии художеств.

Иван долго не решался поступать в академию, очень стеснялся и только под нажимом своего друга Тулинова все же сдал экзамен, и сразу был принят. И благодаря своим большим способностям легко овладевал профессией, быстро перепрыгивал из класса в класс. Однако подрабатывать ретушью не бросил и каждый день по вечерам что-нибудь писал черным соусом: в основном это были заказные портреты с фотографий.

Хотя он успешно закончил обучение, Крамской разочаровался в преподавании и в преподавателях. Академический стиль псевдоклассики изжил себя, решил молодой художник. Иван скоро понял, что его друзья, коллеги по кисти, другие молодые художники думали так же, как и он, что методы обучения устарели, что им не дают возможности выразить себя, проявить свой талант, внести самобытность в искусство и нынешняя школа фальшива и стара. Искусство, как и жизнь, как время, не останавливается на месте и вечно меняется, как и все вокруг.

Мыслящий, начитанный, самостоятельный, Иван Крамской быстро стал лидером в среде своих собратьев-художников, искавших новые пути в искусстве, и неудивительно, что стал одним из руководителей знаменитого бунта четырнадцати. По окончании академии четырнадцать выпускников отказались от участия в дипломном конкурсе, заявив свое право писать сюжет выпускной картины по собственному выбору. Они отказались писать работы на заданную тему, потому что считали, что художник может проявить свой талант только в свободной, самостоятельной работе. Уверенные в своей правоте, они попросили Совет академии, в случае отказа пойти им навстречу, уволить их, предоставив звание свободных художников. И Совет академии за неслыханную дерзость, непослушание и отрицание установленных канонов вынес единогласное решение уволить «мятежников» из академии.

Безусловно, профессора давно стали замечать в лучших учениках какое-то равнодушие к классическому стилю в искусстве и стремление к низшим жанрам. Преподаватели знали, что такие идеи бродили среди пришлых студентов из разных городов страны – полуобразованных мещан.

Летом, побывав на родине, они привозили этюды мужиков в лаптях и армяках у несмазанных телег, что претило возвышенным взглядам и было дурным тоном.

«Вместо прекрасно развитых форм обнаженного тела – полушубки. Взамен греко-римских стройных колонн – покривившиеся избы, плетни, заборы и сараи…» – презрительно усмехались профессора академии.

Это было время шестидесятых годов девятнадцатого столетия, бурлящее время перемен. Россия наконец проснулась от долгой спячки и, казалось, прозрела, изменения коснулись и Академии художеств.

Вместо прежних воспитанников, в основном детей чиновников, служивших при академии, и мастеров, поступавших на учебу в десятилетнем возрасте, не имеющих художественных способностей и получавших образование, оторванное от реальности русской жизни, в академию со всех уголков России хлынули вольнослушатели всех сословий и возрастов. Все они шли по своему влечению, со своими идеями и представлениями о жизни, об искусстве, и высшая академическая премудрость казалась им фальшивой, напыщенной и неинтересной. Они считали, что пришло время избавиться от рутины, что нужно искать новые пути и в искусстве, и во всех других областях жизни. Молодость и сила свежей русской мысли царили везде и без сожаления сметали старое, ненужное. Могучая волна изменений захлестнула русское искусство.

Итак, самые сильные русские таланты, в их числе и Крамской, безжалостно были уволены Академией художеств. Они были бедны, неизвестны обществу, но они были молоды, в них кипела энергия жизни, злость против устарелых академических авторитетов.

Академики смеялись, словно боги Олимпа.

«Позволить им свободные сюжеты! Одни напишут лапти, полушубки, другие – парчу, золото, третьи – благородные человеческие формы – извольте их разбирать! Люди они, конечно, талантливые, но совершенно испорченные неправильным воспитанием…»

А даровитая русская молодежь все больше и больше отворачивалась от опостылевшей псевдоклассики.

Горько и больно было покидать уволенным художникам мастерские академии, где они не только сами работали и жили, а еще давали приют своим приятелям, беднякам художникам: писать свои работы и спать в уголке. Страшно было пускаться в свободное плавание, не подкрепленное стипендиями. Несмотря на казенное содержание, мастерские представляли собой очень теплые жилища, и некоторых художников здесь окружали семьи, родные, приятели. Чего греха таить, некоторые пускались в оргии, распущенности и грязи хватало. Но большинство художников имели характер положительный, интеллигентный, работали над собой и жили высшими идеалами. Порой до позднего вечера в мастерских не умолкали разговоры, споры, проходили чтения. Было много серьезной литературы, в большом количестве поступали новые журналы и газеты.

Здесь, в мастерских Академии художеств, разрабатывались права и обязанности художников. Здесь агитировал Крамской за идею национальности в искусстве. Из этих же стен вышла целая серия замечательных, свежих русских картин. И именно здесь писал Крамской проект рокового прошения от лучших выпускников академии, которое переписали четырнадцать художников, и лишь один из них струсил, предал товарищей, отказался от своих взглядов и остался под крылом академии, а остальные вместе продолжили свой творческий и жизненный путь самостоятельно.

Глава 12
Знакомство с антикваром

Страх приутих, сморщился, словно шагреневая кожа, и спрятался где-то далеко в душе Маргариты. Приутихло и горе, начала забываться смерть Инги. Маргарита осмелела и, глядя на себя в зеркало, уже сожалела о том, что сотворила с собой в целях конспирации.

Брови росли медленно, и она обильно смазывала их репейным маслом.

Для деятельной, активной девушки, сидящей теперь дома, время тянулось медленно, словно резина.

«Надо переждать, – думала она. – Все образуется само собой… Полиция найдет убийцу, а Башлыков не вспомнит про картину, у него их полно… – Но тут же у нее в мыслях мелькнуло: – А что, если Иван обнаружил пропажу, только ей не сказал… Нужно будет еще разок позвонить ему…»

Под вечер она прихватила купленный в палатке мобильник и отправилась на прогулку. На этот раз она решила проехать пару остановок на метро.

Прогуливаясь по незнакомому скверику, набрала номер телефона Башлыкова. Иван не сразу взял трубку, и, когда он ответил, Маргарита поняла, что он находится в людном месте, скорее всего в ресторане. Рядом с ним слышался кокетливый женский смех.

У Маргариты екнуло сердце. «Надо же, какой ублюдок, – разозлилась она. – Времени прошло всего ничего, а он уже с бабой».

И она мстительно произнесла:

– Привет, котик, как дела?

Его мучительное мычание красноречивее всяких слов выдало его замешательство.

– При-и-ве-е-ет, – наконец недовольно выдавил он. – Я сейчас занят, перезвоню позже…

– С дамами развлекаешься? – ядовито пропела Маргарита. – Вот она, твоя любовь, твои клятвы…

– Кто бы говорил, – послышалось в ответ. – Чья бы корова мычала, твоя бы молчала…

– Ладно, не будем препираться, – заявила Маргарита. – Я сама тебе перезвоню…

В дурном настроении она вернулась домой.

Вытащила из чемодана картину, свернутую в трубочку, и развернула на столе. На полотне была изображена красивая дама в коляске, взгляд у нее был презрительный. И пейзаж, и дама были знакомы Маргарите, она видела репродукцию этой картины не раз, и, кажется, даже в школьном учебнике. Несмотря на свой гордый вид, красавица Маргарита была девушкой простой. А десять классов и школа модельного агентства мало что дали для ее образования. К искусству она оставалась безразлична и холодна как к прошлогоднему наряду, поэтому не знала, ни как картина называется, ни кто художник. Только в одном она не сомневалась – картина очень дорогая, потому что Иван хвастался, что эта картина дороже бриллиантов.

Сейчас Маргарита чувствовала злорадство, что он недосчитается своей самой любимой картины, а может, уже не досчитался, поэтому ее следует срочно продать. Так что хватит прятаться в четырех стенах, пора искать покупателя, но прежде все следует тщательно продумать.

У Маргариты возбужденно заблестели глаза, она осторожно погладила холст с женщиной. Жалко ее продавать, она очень нравилась Маргарите, потому что дама с пером была похожа на нее, но если оставить картину себе, то Башлыков непременно отберет ее.

Завтра она займется этим прямо с утра. Завтра пойдет в фотостудию наводить мосты или отправится в антикварный магазин, а сейчас спать, утро вечера мудренее.

Утро выдалось дождливое и холодное, с порывистым ветром. Из-за темных, увесистых туч на улице было сумеречно, словно вечером. Взглянув в окно, Маргарита поежилась, идти никуда не хотелось.

Но она, сфотографировав картину на мобильник, свернула ее в рулон и спрятала в чемодан.

Потом выписала несколько адресов антикварных магазинов неподалеку.

Застегнув молнию на куртке, Маргарита надвинула капюшон до самых глаз и решительно открыла дверь.

В лицо хлестали ледяные брызги, а сильный ветер едва не сбивал с ног. Маргарита от неожиданности чуть не задохнулась. «Может, домой вернуться? – с отчаянием подумала она. – Куда я иду? В такую погоду даже собаку на улицу не выгонят, а я по доброй воле… Наверняка сегодня антикварные магазины не работают…»

Но, вздохнув, она пошла вперед, против ветра, к перекрестку, словно что-то ее толкало против воли, невзирая на дождь, от которого не спасал даже зонт. Добравшись до светофора, она перешла улицу и повернула направо. Здесь дождь уже не хлестал с такой неистовой силой, и можно было идти нормально. Антикварная лавка оказалась неподалеку, но Маргарита с негодованием обнаружила, что та закрыта.

– Ну вот пожалуйста, я оказалась права, действительно, какой идиот в такую жуткую погоду пойдет в антикварный магазин? – фыркнула она.

Но не сдаваться же так просто, и девушка упрямо пошла искать второй адрес. О, чудо! В глубине этой антикварной лавки сквозь мутное стекло проглядывал тусклый свет. Схватившись за бронзовую тяжелую ручку, Маргарита потянула дверь на себя. И, пробравшись через заставленный старинными вещами узкий проход к прилавку, увидела худощавого интеллигентного мужчину с тонкими музыкальными пальцами.

– Здравствуйте, – произнес он приятнейшим голосом. – Очень рад…

– Я тоже, – сердито пробормотала промокшая до нитки Маргарита. – Я хочу картину продать… старинную… Вот, – полезла она в карман за мобильником и показала антиквару фото. – Вот эту…

Взяв из рук Маргариты мобильник, мужчина впился глазами в экран.

– Так это же «Неизвестная» Крамского! – со священным ужасом воскликнул он.

– Она дорого стоит? – деловито поинтересовалась Маргарита, выхватив у него свой телефон.

– Безумно дорого, но картина находится в музее, по всей видимости, у вас копия, вероятно, очень неплохая.

Презрительно скривив губы, Маргарита высокомерно сказала:

– Не знаю, что там у вас висит в музее, но моя картина настоящая, это я точно знаю…

Изменившись в лице, антиквар прошептал:

– Если картина настоящая, значит, в музее ее подменили, а это уголовное дело, с вами, милая девушка, никто связываться не будет, потому что картину конфискуют и срок впаяют…

– И что мне делать? – растерялась Маргарита.

Антиквар посмотрел на нее, нехорошо улыбнулся и вкрадчиво произнес:

– Интересно было бы взглянуть на эту картину, неужели у вас подлинник? Могу к вам подъехать, а потом решим. Если вы говорите правду, у меня найдутся очень богатые любители живописи, особенно ценители Крамского…

– Вы хотите сказать, что можете помочь мне продать картину? – закусила губу Маргарита. Она смутно чувствовала какой-то подвох и даже опасность, но не понимала, чего стоит бояться.

– Об этом и речь, – словно сытый кот, сладко промурлыкал антиквар. – Я могу прямо сейчас отправиться с вами…

Почему-то от такого сладостного голоса у Маргариты по спине побежали мурашки.

– Спасибо, но сейчас это невозможно, бегу на работу, я к вам завтра зайду часов в двенадцать…

– Только вы мне вначале позвоните. Давайте, я ваш номер наберу, чтобы мой номер у вас остался, и вы завтра по нему мне звякнете…

Теперь Маргарита по-настоящему испугалась. Она попятилась назад и пробормотала:

– Извините, но я уже опаздываю, до завтра… – и бросилась к двери.

Выбежав на улицу, заскочила в автобус и, проехав две остановки, вышла.

И только когда добравшись до дома, она скинула мокрую одежду и забралась под горячий душ, только тогда у нее перестали стучать от озноба зубы. Маргарита вышла из ванной и, накинув халатик, включила чайник. Налив чай, она задумалась.

«Какой отвратительный тип этот антиквар, прилип как банный лист, за эту картину он бы убить меня мог, телефон мой хотел узнать…» Только сейчас до девушки дошло, что продавать антикварные картины настолько опасно. Может быть, тот, кто знал, что картина у нее, и убил Ингу вместо Маргариты, может быть, этот кто-то хотел завладеть картиной?

Чай остыл, Маргарита вновь включила чайник.

Ее вдруг потянуло позвонить Башлыкову, разозлить его, наговорить кучу гадостей, может, тогда его прорвет, и он проговорится, скажет ей правду. Но погода была такой отвратительной, что она тут же передумала, из дома выходить не хотелось, а звонить отсюда, зная коварный характер любовника, она не решилась.

К вечеру дождь закончился, тучи рассеялись и даже выглянуло солнышко. Радостная Маргарита оделась, проехала несколько станций метро, поднялась наверх и, остановившись в укромном уголке, где не было народу, позвонила Башлыкову.

– Привет, голубь, – развязно пропела она. – Надеюсь, твоей новой зазнобы рядом нет…

– Нет никакой зазнобы, – угрюмо буркнул он. – Ты в курсе, что тебя ищет полиция? И ищет активно, а ты, голубка, сперла у меня дорогую картину… Не хочешь ее вернуть?

– Самую дорогую? – издевательски засмеялась Маргарита. – Да твоя картина – копия и ничего не стоит…

– Можно подумать, ты разбираешься в живописи, – зло буркнул Башлыков.

– Я, может, и не разбираюсь, а вот антиквары разбираются, – победоносно заявила она.

– Ты что, картину антикварам показывала?! – взъярился он.

– Показывала, – ядовито хохотнула девушка.

– Дура! – захлебнулся он от ненависти. – Не смей к картине притрагиваться, никому не показывай!.. Чем быстрее ты ее мне вернешь, тем целее будешь…

– Да пошел ты! – воскликнула Маргарита. – Ты мне что обещал? И квартиру, и машину, где они? Попользовался и бросил…

– Кажется, это ты от меня ушла, – напомнил Башлыков.

– Потому и ушла, что ты жлоб…

– Да ты как сыр в масле каталась, я все для тебя делал, я тебя почти любил… Да что там…

– Это уже не смешно, – завелась Маргарита. – Ты в последнее время в Англию стал ездить без меня, может, скажешь с кем? Это твоя новая девица? Чем она лучше меня? Не отдам я тебе картину, даже и не думай! Тем более что она не настоящая, а копия…

– Ты с ума сошла, – прошипел он. – Не отдашь картину по-хорошему, я тебя под землей найду, от меня не спрячешься…

Маргарита не стала его слушать и быстро дала отбой.