Текст книги "Грех совести"

Прелюдия

Он подошел к ней сам где-то на тридцатой минуте концерта. Она стояла за правой кулисой и смотрела на сцену. Он подошел сзади, со спины. Взял вдруг за локти сразу двумя руками и сказал очень близко на ушко, чтобы было слышно за грохотом музыки:

– Добрый вечер. Все нормально? Аппаратура работает?

– Во как работает! – Она подняла большой палец, не поворачиваясь, прямо над своей головой, повыше и показала ему. – Отлично работает! – а сама вся зашлась телом от его прикосновения и даже сжалась от приятного ощущения внутри себя.

– Отлично! – опять сказал он на ухо, но не ушел и все так же держал ее под локти, чуть прижимаясь сзади всем телом.

А может быть, ей показалось, что «чуть прижимаясь», но как же это было приятно! Она стояла, почти не дыша, и ощущала его всего. Она боялась шевельнуться, потому что тогда он мог бы уйти. Ей казалось, что он тоже не дышит. Так они простояли молча почти до самого конца концерта. Отвлек их рабочий сцены. Он что-то прокричал Саше на ухо, и они оба ушли за задник. Она осталась стоять одна, медленно приходя в себя от его прикосновений и пытаясь собрать воедино свои разбежавшиеся по закоулкам извилин мысли. Мысли были ошеломительно радостные, одуряющие и зовущие… Она их очень испугалась, потому что они казались нереальными…

«Так! Быстренько успокоилась! Это все тебя не касается! Этот овощ не с нашего огорода. Не про нашу честь. Он вон какой молодой, а ты старая калоша, поэтому утихомирь свой дурацкий организм и закуси губу. Раскатала! Смотри, чтобы об нее никто ноги не вытер!» – четко и с расстановкой сказала она себе, чтобы отрезвиться от сумасшедшего ощущения.

Но отрезвиться не пришлось, потому что из-за задника показался улыбающийся Саша. Со знанием дела, целенаправленно, он подошел к ней и… вернулся ровно в ту же позу, от которой его оторвали, как будто это было его законное место. Взял ее сзади под локти двумя руками.

«Что само ушло, само может и вернуться. Китайская пословица», – ни к селу ни к городу подумала она и тоже осталась стоять в той же позе, как будто он не уходил только что, а теперь не вернулся. Как будто он стоял вот так всегда и это действительно его законное место.

– Через сколько концерт закончится? – опять прямо в ухо спросил Саша.

– Минут так через десять, а что? – повернула она голову к нему, от чего пришлось поднять ее кверху и запрокинуть.

– Да нет, ничего. Я так, – прокричал он ей в ухо.

– А я думала, вы спрашиваете для того, чтобы меня на ужин пригласить? – сказала-спросила она очень игриво, сделав бровями горку, а ресницами застенчивость, и удивилась. Она не ожидала от себя такой прыти в первый же день знакомства. Нет. Она не была пуританкой и очень хорошо реагировала на предложения мужчин встретиться «для поправки здоровья ночью», не заглядывая в дальний угол. Но всегда это было просто, наверное, потому, что не цепляло так сильно, как в этот раз. А в этот раз возможное рисовалось неожиданным, обжигающим нервы, мистическим и нереальным! Если оно могло случиться, то должно было быть красивым, если, конечно, вообще могло случиться?… Оно должно было быть украшено цветами, музыкой, свечами… то есть всеми букетно-конфетными атрибутами. Так ей мечталось… а сама – пожалуйста, сразу и на ужин взялась набиваться…

«Ну, я даю! Ай да Пушкин!» – мелькнуло в голове гордостью похвалы самой себе.

– А вы не против? – отвлек он ее от самокритики и самокопания…

– А почему я должна быть против? – тут же откликнулась она и опять удивилась на свой рот, который выговаривал слова, не дожидаясь решения и приказов из мозгового центра. – Ужинать все равно надо. Можно в местный кабак пойти, а можно и в номере. Мы к походной жизни привыкшие, нас гостиницей не испугаешь! – выдала она ему как можно громче и все еще удивляясь сама себе.

– Тогда, может, пойдем отсюда, надоело кричать, – предложил он.

Они прошли в пустую гримерную, остановились там посреди комнаты, не зная, что говорить друг другу в наступившей тишине. Она стеснялась своего хриплого голоса, а он стоял напротив, рассматривал ее и обдумывал свой порыв про ужин. Он начинал сомневаться в его правильности, это было заметно по глазам.

– Ну, так куда пойдем? – первой нарушила она тишину, спугнув его сомнения, и постаралась сказать это как можно нежнее и женственнее.

– Лучше бы в ресторан, но только у меня с денежкой негусто, поэтому мы пойдем в кафе при ресторане, там кухня та же, но значительно дешевле. Там наши филармонические всегда едят днем и пьют пиво по вечерам. Особенно симфонический оркестр. Весь там заседает. Любимое место. Клуб по интересам.

– Э нет! Идем в лучший ресторан этого города! Сегодня я угощаю. Мы же должны рассчитаться за аппаратуру? Вот я и приглашаю.

– Я так не привык. Я всегда сам рассчитываюсь.

– Это все прекрасно, но я вам действительно должна за аппаратуру. Будем считать, что я с вами рассчиталась, а вы на эти деньги приглашаете меня в ресторан.

– Ну, если только так. Тогда я согласен. Идемте.

В тот первый вечер, в самом его начале, она чувствовала себя как-то натянуто и скованно. Может быть, это было из-за аппаратуры? Нехорошо было именно так начинать знакомство, как бы унижая его то ли подачкой, то ли оплатой? А может быть, из-за своего хриплого голоса, но она на удивление сама себе стеснялась начинать разговор и ковыряла вилкой в тарелке очень сосредоточенно, как будто и правда была очень голодна. А Сашу с начала вечера отвлекали всякие местные личности, посещающие ресторан. Они считали своим долгом, наверное, из чувства глубокого уважения, так показалось Алле, подойти и поздороваться, при этом оценивающе окинуть взглядом «даму» за столом. В результате весь разговор, все их общение вдвоем начинало сводиться к общим темам:

– На улице весна в самом разгаре…

– Хорошо, что эпидемия гриппа сошла на нет…

– А вы здесь всех знаете?…

– А вы надолго приехали на гастроли?…

Разговор получался такой пустой, что даже не смешил ее, не говоря уже о том, чтобы заинтересовать. Ей хотелось, чтобы он был хотя бы ознакомительный, поэтому она плюнула на свое стеснение и стала первой рассказывать о себе в юморной, вольной манере, чтобы как-то раскрепостить обстановку за столом. Он тоже должен был включиться в эту игру. Она хотела услышать от него то самое главное, что всегда подспудно интересовало женщину: занято ли его сердце?…

– А вы постоянно живете в этом городе? И родились здесь?

– Да нет. Я из другого города. Родился я не здесь.

– А я родилась в Подмосковье, в маленьком городке Химки. Правда, тогда он был еще подмосковной деревней. Деревенские мы.

– Да и мы не совсем городские…

– То есть? – спросила Алла.

– Я с Украины. Из славного города Балаклея. Правда, то место, где я жил, городом можно назвать с натугой. Мы жили в своей хате в пригороде Балаклеи, селе Пришиб. С садом, огородом, картошкой, которую родители заставляли копать осенью, ну и с прочими гусино-куриными прибамбасами, включая драчливых индюков, две коровы, а к ним, соответственно и сено, ну и всякое разное, что бывает при своем хозяйстве, да еще когда родители оба работают в соседних пригородных предприятиях. Так что я вырос в чужих садах да на речке. На природе, другими словами.

– Ну да. И мое детство было ярко окрашено деревней и просторами для роста, хотя мы и жили в двухэтажном, правильно сказать бараке, который стоял на самой границе леса, поля и соседней деревни. Поэтому нас двор воспитывал и лес, как и вас. Там мы и пропадали с утра и до вечера. Я своих родителей видела мало, они у меня были тоже шибко работящие, плюс коммунисты, но очень любила. Из-за своей занятости они меня малость не досмотрели аж с самого раннего детства, а когда очухались, я успела превратиться в глобальную проблему, которую они решить оказались уже не в силах, столько во мне дуре оказалось дури. Мама у нас была очень инициативная, парторг, но здоровьишком слабая. Сердце. Врачи советовали не тратить на меня свои силы, беречься от лишних неприятностей. Но школьные учителя думали по-другому. Они очень хотели привлечь ее к процессу воспитания дочери, не обращая внимания на разные и всякие предписания врачей. Правда, все это не помешало им с папой прожить долгую и счастливую жизнь! Они очень любили друг друга, свою работу, нашу квартиру и до самой старости ходили за ручку. А я с самого раннего детства стала любить себя сама, потому что больше любить было некому. Так что я с детства человек недолюбленный, но зато свободный и к себе отношусь правильно…

– Да… Мы все чего-то недополучили в детстве… Наши родители были очень заняты общекоммунистическим строительством… Некогда им было утопать в быту… – Саша сделал горестное лицо.

– Ну да… А еще мне всегда очень нравился цирк и клоуны в нем. Я и себя с раннего детства считала Клоуном! И мечтала, между прочим, работать клоунессой в цирке. Поэтому очень люблю ко всему прикалываться! Бог послал вот этой дуре, – Алла указала себе пальцем в грудь, – жизнь на удивление полную. Она у меня и правда через край. Я, между прочим, клоунов собираю. Кукол. У меня уже большая коллекция. Еще чуть-чуть, и можно в книгу Гиннеса подаваться…

– А можно будет когда-нибудь полицезреть?

– Посмотрим на ваше поведение… – Алла сделал хитрые и зовущие глазки. – Если будете паинькой и случайно забредете в славный город Москву, я, так и быть, их вам покажу. Я ведь в этой жизни осталась совершенно одна. Одна-одинешенька со своими клоунами! Даже детей Бог не дал, наверное, побоялся дури… ков на земле плодить. А так как я с раннего детства все ждала и ждала приключений, как в цирке, то Бог мне их и подкидывал вместо детей, досыта и больше. Чтобы не скучно было…

– Вы так интересно к себе относитесь!

– Лучше самой шутить над собой, чем задыхаться злостью от человеческого злословия. Я так думаю.

– Это удел людей очень умных и поэтому критически оценивающих себя, – промолвил Саша тихо и задумчиво.

– Я надеюсь… Во всяком случае, есть надежда на папины и мамины гены. Они у меня евреи. Это вселяет слабые надежды на ум целой нации, обособленной сознанием своего высшего предназначения от всего остального остолопнутого населения.

– А я ведь тоже еврей.

– Слава богу, все вокруг свои. Тогда можно в полную признанку…

– В каком смысле?

– В смысле выкладывания всего чего на душе – начистоту.

– Совсем?

– Ага! Мне так больше в кайф. У меня, как только появились первые признаки зачаточных мыслей, я тут же очень внимательно посмотрела на себя в зеркало. Посмотрела, а там ужас натуральный, тьма египетская сгустилась! До того я все детство и раннюю юность жила яркими иллюзиями всеобщего счастья, скача по полям и лугам. Но потом мы все повзрослели, и настырные деревенские дети с крикливыми обзывалками заставили глянуть в зеркало повнимательнее! А в зеркале я обнаружила совсем другие иллюзии. Они оказались искусанными. Искусанные иллюзии отрезвили меня навсегда! Поэтому теперь я живу по принципу: что хочу, то и ворочу! Лучше сама про себя скажу, что хочу и кому хочу. Так легче для внутреннего переваривания. Иногда такое скажу, что человек даже шизеет. У него только-только в мыслях появилось сказать что-то пошленькое, наметка белыми нитками, а я уже озвучила и прямо в лицо! Так интересно наблюдать и прикалываться! Во-вторых, я сама себя и по жизни считаю очень прикольной. А теперь тем более. Я уже тетя немолодая. Могу себе позволить прикалываться по большому счету и городить любой огород, потому что мне уже все равно, что обо мне подумают! Я даже похороны Сталина помню. Хочешь, расскажу? – Она скороговоркой выдала последние две фразы так весело и быстро, что они дружно рассмеялись.

Атмосфера и правда стала непринужденной. Саше не оставалось ничего другого, как подхватить предложенную форму общения:

– А у меня все живы. И папа, и мама, и два брата, и две сестры. И даже бывшая жена! Все они живут на Украине, там же. Моя бывшая жена тоже работает на эстраде. Она у нас кордебалетная. Ногами дрыгает у одной знаменитости в коллективе. Гастрольная жизнь нас и развела. У меня даже сын есть, только почему-то не на меня похож, а на знаменитость. Копия. Поэтому я и не стал цепляться за ту жизнь, как макака за сук. Решил лучше почесать макушку в поисках умных мыслей и должных поступков. А так как из головы умных не начесал, то почесал подмышку… А потом залез на пальму повыше, от людей подальше и стал жить на чердаке. Не клоун, но макака, одним словом… С рюкзаком за спиной по имени «бывшая жена».

– А у меня целых два рюкзака за спиной. Один слесарь-водопроводчик по молодости, а второй даже целый литературный критик! Во куда занесло. Только он оказался не критиком, а шустриком! Похлеще меня! А вдобавок тоже еврей и поэтому решил, что жизнь нам дается только один раз и прожить ее надо ТАМ… Так что мой рюкзак оказался в Штатах. Я последний раз развелась три года тому назад. Живу теперь в Москве одна со своими любимыми клоунами в маленькой однокомнатной квартирке хрущевской планировки. В хрущебе, одним словом…

– А я развелся только год тому назад и живу теперь на чердаке в филармонии дореволюционной планировки, хотя числюсь в номере этой же гостиницы, где мы сейчас в ресторане ужинаем.

– А что так? В гостинице же удобнее.

– В гостинице жить сложно, из твоего номера постоянно стараются сделать «клуб холостяков». Особенно женатые из местных. Вот эти самые… – он обвел рукой вокруг себя, как будто оправдываясь за подходящую к ним с дурацкими вопросами публику. – Вот так и получилось, что я на чердаке сделал себе гнездовье, а потом стал засиживаться допоздна и постепенно соорудил себе там спальное место, чтобы в номер не ходить. Потом перетаскал туда весь свой немногочисленный гардеробчик и стал жить в полной творческой свободе и удовольствии. Там стоит старенькое пианино. Вечерами я играю на нем, проигрываю мелодии, которые сами появляются в голове на стихи, которые я сам еще в школе и в музыкальном училище сочинил. Мне нравится. Ребята говорят, что получается хорошо. Кое-что мы уже со сцены поем. Я работаю в коллективе при филармонии. Может, слышали? «Времена года» называются. Я солист. А вообще мне такая вольная и спокойная жизнь без семейных скандалов очень нравится. Жизнь вольного казака. Никто не мешает ложиться, когда захочу, и вставать, когда высплюсь. Соседей нет, можно посреди ночи бренчать досыта! Класс! Полный чердак удовольствий! Как в Бразилии…

– Ясненько про вас. Вольный казак, значит? – Алла отстранилась на спинку стула, прищурила глаз и посмотрела как бы внимательно и как бы издалека. – Или обезьян?

– Вольный гамадрил… точнее гомодрал… А что? Плохо, что вольный?

– Да нет. Просто я так сказала. Вольным гомодралом быть хорошо. Я по жизни тоже совсем вольная… гомодральщица… С раннего детства. Я же говорю – что хочу, то и ворочу…

– При нашей с вами работе только вольному и воля. – Саша перешел вдруг на серьезный тон. – Гастроли какую хочешь семью развалят. Или надо вместе ездить. Всегда. Я когда женился, мы ездили вместе. «Звезда» работал первое отделение, а мы второе. Хорошо работали, большие стадионы делали. «Звезда» тогда тоже работал в Горьковской филармонии, но потом он стал взлетать все выше и выше, и выше, стал работать сам, только он один и весь концерт. Потом все переменилось. Во-первых, он ушел в другую филармонию, во-вторых, набрал большой кордебалет, а в третьих, стал в ящике больше торчать, чем у себя дома. Телереклама кому хочешь голову вскружит. Вот Лена, так мою жену зовут, и решила, что она тоже звезда, раз в ящике торчит. А тут еще эта беременность. Почти до самых родов танцевала, а когда родила, я все сразу понял. Мальчоночка-то весь черненький оказался, с темноволосенькими кучеряшками то есть, глаза зеленые, ну весь в папу. У меня-то голубые и у Ленки тоже, и оба мы светловолосые. Правда, развелись мы тихо. А что скандалить? Он уже растет, а я оказался лишний. Так что я теперь один… – сказал он, но сказал с такой горечью в голосе и с тоской в глазах, что она поняла – рана свежая, еще даже не затянулась и нужно его щадить…

Саша вздохнул и задумчиво опустил голову, что дало Алле возможность посмотреть на него прямо, во все глаза. Поэтому и рассматривала она его в эту минуту как-то по-особому, как бы соприкоснувшись с ним душой, тем более, что вместе со вздохом его глаза зацепились в задумчивости и не смотрели на нее. Можно было позволить себе посмотреть на этого молодого мужчину откровенно и не стесняясь. Что-то в нем было до такой степени открытое, что притягивало к нему взоры многих людей в этом ресторане. Он производил впечатление человека откровенного и абсолютно честного не только в поступках, но и в мыслях. Сама Алла такими качествами не обладала. Если сказать честно самой себе, она всю свою жизнь хитрила и изворачивалась не потому, что это был ее стиль поведения, а потому, что так себя вели все знакомые и подруги. Даже ее родители, в принципе честные люди, все равно хитрили и как-то ловчили, делая вид, что они люди честные и положительные. А Саша вел себя так, как будто он был честен от природы, от чистого сердца и взаправду! Это ей очень импонировало! Очень! Таких мужиков Бог ей еще не подгонял. Пауза затягивалась, и Алла разбудила ее сама:

– Что мы все о грустном да о грустном? Лучше расскажите мне хороший анекдот.

– Да я все анекдоты знаю только матерные, гомодральские…

– А вы матерный, а где соленые слова, там говорите тум-ба.

– Тогда вместо анекдота будет одно только тум-ба и тум-ба, как в старом анекдоте про хор Пятницкого, везущего свой репертуар эмигрантам за бугор.

– Тогда я расскажу еще что-нибудь смешное о себе. Я это дело обожаю.

– Интересно, интересно. Я вас слушаю, – сказал вдруг Саша голосом нашего самого первого президента. Это было так потрясающе похоже, что они дружно рассмеялись.

– А вы еще и пародист?

– А я вааще на усе руки, как тот азэбрайжанец на Московском рынке, и ета правильна! Правда, Раиса Максимовна?

На них смотрели посетители с ближайших столиков и улыбались. Всем понравилась Сашина выходка.

– А еще кого вы можете пародировать?

– Авдотья Никитична, вы меня просто поражаете! О-хо-хо-хо-хо! Вы же знаете, что суть в подъезде! – выдал Саша и сделал глазками.

Народ вокруг засмеялся громче. Алле нравилось, что все вокруг смеялись очень доброжелательно, как близкому другу или хорошему знакомому, значит, его здесь действительно знали и любили. Она смотрела на него, и в ее душе все пело и ликовало! Он был необыкновенно хорош! Вот бы ей такого мужика! Все бы отдала за одну ночь! Но это только мечты!

– Мечты, мечты, где ваша сладость, – сказала она сама себе и спохватилась, потому что сказала вслух.

– Вы мне? – тут же спросил Саша, улыбнулся вдруг, но улыбнулся очень обещающей улыбкой.

– Ой! Проговорилась! – Алла сделал круглые глаза, смутилась, ужалась головой в плечи, улыбнулась скромной улыбкой школьной учительницы из провинции и прикрыла рот ладошкой.

– Ну и хорошо. Все сразу ясно и понятно. Если вы, конечно, Раиса Максимовна, не против? – опять заговорил он под экс-президента.

– Она против? – указала Алла сама себе в грудь. – Она никогда не сможет отказать такому мужчине и сказать «нет»!

– Может, тогда ну его, этот ужин? Айда на мой чердак! – Он перешел на собственный голос.

– А там туалет есть?

– Есть! Отличное ведро там есть! На десять литров!

– А душ?

– И душ из лейки! На пятнадцать!

– А может, пойдем ко мне в номер? Там точно есть и душ, и туалет.

– Если дама так любит красоты цивилизации, галантный джентльмен не имеет права ей в этом отказать и готов слезть с дерева! Идем… – Он встал со стула, подошел к ее стулу, отодвинул галантно от стола, помог даме подняться, но тут же задумался и добавил: – Но нужно взять конфетно-шампанские аксессуары. На сухую первая ночь будет буксовать.

– Ну, тогда будем смачивать и смазывать! – залихватски сказала Алла, взмахнув рукой не столько для того, чтобы подозвать официанта, а сколько для общего душевного подъема! А может быть, и для того, чтобы поднять настроение самой себе и чтобы не было заметно, что в ее душе его замечание про смазку вызвало не очень приятное чувство. Конечно, она не красавица и ноги не вытекают из ушей, но намекать на то, что без смазки на нее и не залезть, было как-то не очень… Но… виду она не подала. Такой красавец, да еще и молодой, был в ее пятьдесят один уже о-очень большим подарком. А она для него могла оказаться прямо таки антикварной редкостью. Раритетом. Можно было глазики на разные замечания и зажмурить. Нужно было от души радоваться его желанию и постараться изо всех своих зрелых и опытных сил не обращать внимания на то, что он еще очень молод для ее вызревших и мудрых мыслей…

Она же их копила годами… и многими…

Они затоварились в буфете при ресторане шампанским для нее, водочкой для него, конфетами, сухими колбасно-овощными закусками-бутербродами и поднялись на третий этаж, в номер к Алле. Это был обычный двухместный номер с двумя узкими кроватями, застеленными совдеповскими покрывалами с бежево-коричневым, квадратно-гнездовым рисунком.

Алла стала нервничать прямо от двери. Наверное, поэтому вначале никак не могла попасть ключом в замочную скважину, в полумраке коридора царапая ключом вокруг нее по двери и чертыхаясь на себя за свою неловкость. Вместо того, чтобы радостно распахнуться для ее счастья, противная дверь решила выстроить ей забор. Ей, которая так ждала именно такого человеческого счастья всю жизнь…

Когда она наконец-то открыла эту вредную сволочь, злясь сама на себя и свою медлительность, даже не прошла, а проскочила в номер так быстро и стремительно, так на нерве и так резко развернулась около стола, что Саша почти налетел на нее. Получилось очень смешно, а потом вдвойне смешнее, когда они оба метнулись к столу, поставили на него пакеты, остановились напротив друг друга и, как зеленые первоклашки, вдруг оба застеснялись своей спешки, не зная, с чего начинать разговор.

Стояли… и молча смотрели друг на друга…