Текст книги "Мемуары Эмани"

Нина Ким
Мемуары Эмани

Посвящаю книгу моим внукам:

Виктории Тен,

Александру Тену,

Ивану Есину,

Елизавете Есиной,

Нине Есиной,

Сабрине Ким,

Веронике Ким,

Софии Ким,

Дамиану Киму,

Мие Ким

Мемуары Эмани

Вместо предисловия

В этой книге мои мысли и воспоминания. Зачем я так упорно возвращаюсь к прошлому и оглядываюсь назад? С благодарностью за то, что была счастлива, и с раскаянием, что совершила так много ошибок на бегу? Знаю, что ничего уже не исправить и не изменить то, что было прожито. Сейчас модно говорить: «Забудь прошлое и не думай о будущем. Живи сегодня и сейчас». Я не согласна прятать голову в песок, потому что принимаю то, что было, и готовлюсь к тому, что будет.

Прикоснитесь со мной к воспоминаниям, которые приправлены смехом, озорством, печалью и рецептами корейских блюд, жгучих и острых. Они спрятаны между строк, читайте и не пропускайте.

Кто такая Эмани?

Весна была всегда. Ее сушит лето, потом усталая осень перехватывает инициативу и уступает место зиме. Зима морозит чувства до марта-апреля, и весна опять тут как тут.

Семьдесят лет чертово колесо крутится и дурачит меня. Картинки пролетают мимо, не разглядеть и не подумать. Скорость такая, что не могу выпрыгнуть на ходу. Кружится голова, ничего не понимаю.

Только вчера прыгала через скакалки, а сегодня еле поднимаюсь по лестнице, через которую перелетала с закрытыми глазами. Цок, цок, цок – тринадцать ступенек в подвал за секунду и за три назад. Вчера набралась смелости спуститься вниз, уцепилась за поручни и жду, когда правая нога догонит левую. Ну как так все быстро произошло?!

Была тари – дочь, непослушная девчонка – ганазяки. Потом стала мамой – эмани. Так в моей семье обращался к своей маме отец. Правда, на современном литературном корейском языке это слово звучит как «омоним». Сейчас я уже амя – бабушка и эмани в одном лице. Корейский язык, на котором мы разговаривали в детстве, был застывшим, неправильным. С ним наши предки уехали из Кореи и превратились в «корё-сарам» с русскими именами и особенным менталитетом.

Историческая справка

Корё-сарам – потомки корейцев, переселившихся в 1860-х годах на российский Дальний Восток.

Стимулом к миграции в Россию служили нехватка земли в Корее, благосклонное отношение российских чиновников, а также оккупация Кореи Японией в 1905 году.

К 1917 году в России проживали около 100 тысяч корейцев. В 1937 году на основании постановления Совнаркома СССР 172 тысячи корейцев депортировали в Казахскую ССР и Узбекскую ССР под предлогом «пресечения японского шпионажа в Дальневосточном крае». Они подверглись сталинской депортации по национальному признаку: узкие глаза и желтый цвет кожи.

Депортация происходила грузовыми поездами, 11 тысяч человек умерли в пути.

1 апреля 1993 года постановлением Верховного Совета Российской Федерации были признаны незаконными акты, принятые в 1937 году в отношении советских корейцев. Они были реабилитированы как жертвы политических репрессий.

Корейские переселенцы говорили на северо-восточном диалекте, на основе которого образовался собственный диалект советских корейцев, отличавшийся от литературного языка.

В результате ликвидации корейских национально-культурных учреждений и аккультурации в Узбекистане и Казахстане большинство корё-сарам стали русскоязычными, полностью забыли свой национальный язык.

Источник: ru.wikipedia.org

Мне повезло. Помимо русского языка, который стал родным, я свободно владею корейским, на котором мы разговаривали в детстве. Многие мои ровесники делали вид, что не имеют отношения ко всему корейскому. Страх быть наказанными за этнические признаки сидел в крови у детей и внуков депортированных корейских переселенцев.

Однажды внучка София спросила меня: «А ты плачешь когда-нибудь?» Я не умела плакать, потому что не умела жалеть себя и других. Наверное, потому, что в корейских семьях не принято было показывать свои чувства, говорить ласковые и нежные слова. Не помню, чтоб кто-нибудь сказал мне: «Хорошая, ласковая, красивая». Эти слова я запомнила бы.

Даже сейчас слышу, как цокал дед языком: «Умная, но…» – и начинал говорить. Что он говорил? Хотите разгадать этот секрет и отправиться со мной в путешествие? Ну что ж, вперед!

Глава 1
Как я росла

Однажды я решилась на путешествие в места моего детства. Купила билет на поезд «Ташкент – Наманган», протряслась ночь в духоте плацкартного вагона и рано утром вышла на станции Пап. Состав прогудел и медленно тронулся с места. Я стояла на платформе и боялась сделать шаг назад – в детство, которое давно осиротело без дорогих лиц.

Наш поселок называли корейским. В нем жили одни корейцы. Интересно, как он назывался до того? Наверное, немецким. Потому что до корейцев в нем жили немецкие военнопленные. Я помню их, смутно, но помню. Унылые фигуры в длинных шинелях висят в памяти, не теряют свои очертания и не оживают. Может быть, это память шутит со мной и подсовывает кадры из фильмов о войне?

Но пленные здесь жили, и дома они построили сами для себя. Добротные и крепкие, как будто собирались обитать здесь вечно. Железные решетки на окнах, запоры на входных дверях, щеколда изнутри. Рядом посадили фруктовые деревья, на которых осенью гроздьями висели плоды. Мы тазами собирали сладкие и сочные абрикосы, персики, яблоки, пахнувшие знойным солнцем и ветром. Военнопленные работали на станции ТЭЦ, которая была отгорожена от нашего поселка колючей проволокой в пять рядов. Мы приподнимали нижний ряд и проползали на территорию. Лежали и наблюдали, что там происходит. Ничего интересного не было – серые корпуса и люди в форме. Выползали назад и бежали наперегонки по огромным черным трубам, почти в полметра диаметром и бесконечным… Они всегда были теплыми, иногда мы садились на них, болтали ногами и грелись. По трубам текло черное месиво из ТЭЦ, огражденной колючей проволокой. Трубы выходили из-за колючей проволоки, огибали дома и выплевывали черную жижу на пустыре. Очень скоро месиво высыхало и превращалось в песок. Ветер, который дул день и ночь, разносил его по округе. Мы жили в черном песке. Он хрустел на зубах, оседал в волосах, застревал в носу и под ногтями.

В кольце этих спрутов мы росли, радовались, играли в «казаки-разбойники», переходили из класса в класс и не чувствовали удушья. Но потом, взрослея, в душе тайно мечтали: «А вдруг получится?» Получится уехать и перестать так быстро бежать от черного песка, который ветер горстью швыряет в тебя.

Когда у меня обнаружили опухоль головного мозга, я знала, что внутри вырос комок из черного песка, спрессованного годами моего детства в поселке для немецких военнопленных. Мы ведь тоже были пленниками, только не военными, а депортированными. Корчась от боли, я ждала, когда вырежут опухоль и она разлетится в воздухе мельчайшими крупинками песка из того пустыря. Пустыря моего детства.

Знаете, в какой семье я выросла? Она была большая. Дедушка, бабушка, мама, папа и пятеро детей. Я была старшей, росла своевольной и дерзкой. Меня защищала бабушка, которую называли амя, горбатенькая и хлопотливая. На ней лежало все домашнее хозяйство. Дедушка и папа работали на поле, выращивали рис. Моя мама была снохой, подневольным человеком без права голоса, подчинялась всем.

Три раза в день дома варили рис без соли – паби. Ели с кимчи – корейской капустой – и соевой пастой, густо приправленной чесноком и жгучим перцем, который сейчас называют чили.

На всякий случай буду писать здесь рецепты корейской еды, вдруг захотите когда-нибудь сварить.

Паби

Ингредиенты:

Рис круглозерный – 400 г, вода – 400 мл.

Способ приготовления:

1. Рис аккуратно промываем в холодной воде 3–4 раза, затем вливаем чистую холодную воду, ставим на сильный огонь.

2. Как только вода закипит, сразу закрываем крышкой, убавляем огонь на самый маленький и оставляем на 25 минут.

После чего накладываем паби из казана в тарелки.

В корейских семьях был обычай: молодая сноха на следующий день после свадьбы должна сварить паби и подать родителям мужа. У меня получилась жидкая размазня. Свекровь вздохнула. Она поняла, кого выбрал ее сын.

В день свадьбы перед невестой расстилают дорожку, и она идет по ней до самого порога. В руках молодая сноха несет в подарок свекрови зеркало. Прожив несколько лет рядом со свекровью, я поняла, что зря тащила такую тяжесть – она ни разу не посмотрела в зеркало на себя.

По корейскому обычаю, свекровь пляшет перед невестой в день свадьбы, потом роли меняются. Сноха танцует перед ней всю оставшуюся жизнь. Перед ней и родней мужа. Они отворачиваются, потому что сноха всегда танцует плохо. А главный зритель – супруг – еще и накажет за плохое мастерство. Но об этом периоде жизни я расскажу позже, а сейчас вернемся в мое детство.

Больше всего запомнились озорные моменты.

* * *

Моя тетка, папина младшая сестренка, выходила замуж. К свадьбе готовились потихоньку, заранее. Откладывали деньги и закупали продукты, которые складывали в кладовке и закрывали на ключ.

Я незаметно пробиралась в кладовку, открывала замок одним щелчком ножа и брала из запасов колбасу. Дома объявляла, что иду собирать сухие кусты хлопка – гузопаю, как их называют в Узбекистане. Все настораживались, потому что знали, что труд не был у меня в почете.

В глубине засохших зарослей хлопчатника я стелила на землю фуфайку, грызла колбасу и смотрела в небо. Облака плыли надо мной. Так тихо и спокойно было здесь, без криков и шума. Наевшись и навалявшись, возвращалась домой. Бабушка отворачивалась, чтоб не видеть жалкие кустики гузопаи в моей руке. Мне было все равно. Сытая и довольная, я играла на улице до полуночи.

Я прибегала домой, когда все спали. Ужинала в темноте, прижималась к костлявому боку амя и засыпала.

Утром на керосинке в чугунной сковороде жарилась картошка, которую я съедала и опять пропадала на целый день. Амя стояла на пороге, подперев спину руками, и смотрела мне вслед. Долго-долго, не отрывая взгляд от моей курчавой головы, как будто провожала насовсем.

Мне выпало родиться первой из многих внуков, и не просто родиться, а быть дочерью единственного сына, над которым амя тряслась сильнее, чем осиновый лист. По семейной легенде, она выпросила его у небес. Однажды бабушке, которая была еще молодой, встретился старец в белых одеждах. Остановился и сказал: «Хочешь сына, но родить не можешь? В апреле и сентябре, когда пойдешь на кладбище поминать родных, поклонись могиле, которая находится в верхней части». Старик шепнул ей на ухо имя, которое она запомнила. Амя тайком от всех ходила на ту могилку весной и осенью. Когда через три весны она родила сына, его тайно отнесли кузнецу-односельчанину, у которого было девять детей. Через сорок дней дед объявил во всеуслышание, что хочет усыновить новорожденного ребенка кузнеца. Младенца с торжеством вернули домой. Давно миновали три весны, но родители молились за него и на него. Вырос сын капризным и своевольным. Захотел жениться на девушке из недостойной семьи, им пришлось смириться с его выбором. Вскоре у него родилась дочь. «Ягненочек!» – сказала амя. Взяла на руки новорожденную и растворилась в ней. Это была я, отмеченная кудряшками рыжего цвета.

Дед боролся с ними каждое лето – брил меня наголо до семи лет. Помню, как сидела на низенькой скамеечке, а он все водил бритвой по моей голове и приговаривал: «Не вертись, лезвие острое, сиди тихо, не крутись!»

Ветер разносил по двору туго скрученные колечки волос, а бабушка гонялась за ними с веником в руках.

* * *

Мама вместе со скудным приданым принесла историю своей семьи. Плохую. Моя вторая амя была дочерью королевской наложницы. Совсем молодой убежала в Россию с батраком, опозорив родителей и себя.

Бабушка, папина мама, осуждающе фыркала:

– Без родительского благословения нарожала кучу детей.

В этой куче были пять сыновей и одна дочь – моя мама. Когда началась Гражданская война на Дальнем Востоке в 1918 году, батрак сбежал в партизаны и сгинул навсегда. Может быть, погиб в геройском бою, а может быть, влюбился в другую красотку, но домой не вернулся.

Мамина мама, когда осталась одна, раздала сыновей в батраки, дома оставила маленькую дочь.

– Отдать сыновей в батраки – сердца у нее не было, – неодобрительно качала головой папина мама, добавляя сердито: – И дочь ничему не научила!

Прошло время, старший сын вырос, отыскал братьев и вернулся с ними к матери. Сыновья выросли и женились, родили детей, которые не трогали ее сердца. Молодые снохи шушукались у нее за спиной и обижались на равнодушную свекровь, а она презрительно оглядывала их и отворачивалась.

Оживала мамина мама, когда брала на руки малышку, которую родила дочь. Это случалась нечасто, потому что ходить без повода к замужней дочери она не могла. Таков был обычай. Помню, как быстро отец одевался и уходил задами из дома, когда теща появлялась на горизонте. Дед тоже удалялся следом и, встречаясь с гостьей на пороге, говорил:

– К сожалению, у меня дела, извините.

Она присаживалась во дворе. Держала на руках внучку, дотрагивалась до рыжих кудряшек и улыбалась. Прожила вторая бабушка сто два года, шесть месяцев и двадцать дней. Снохи заходили к умирающей в комнату и шипели:

– Пора и честь знать, всех сыновей пережила.

Она не слышала их, потому что бежала навстречу молодому батраку, который ждал ее под цветущей сакурой в саду.

* * *

Я медленно бреду по знакомой дороге, исхоженной двадцать лет назад босиком. Мирно журчит арык, через который перекинут деревянный мостик, засыпанный глиной. Присела и черпнула ладонью воду. Обычно мы сидели здесь с подругами, болтая ногами в прохладной горной воде. Чинара шелестела листвой, как и много лет назад. Солнечные зайчики пытались пробиться сквозь ее густую крону и плясали в тени ветвей.

Когда-то через этот арык ворвался в Нижний поселок сумасшедший сель с гор. Помню тот вечер. Небосвод трещал от ударов грома, потом из расчерченного молниями неба посыпались ледяные яйца. Бабушка собирала их в сито, забегала домой и показывала нам с детским восторгом:

– Смотрите, град какой крупный, размером с куриное яйцо!

Мы еще не рассмотрели их, как в дверь забарабанили кулаком:

– Нижний поселок затопило! Беда, большая вода пришла!

Бабушка кричала, забыв про сито с ледяными яйцами:

– Детям нельзя туда, взрослые пойдут, а вы останетесь дома!

Я смирно села в угол, выжидая, пока она отвернется. Минута – и я уже бегу под секущим дождем в толпе вместе со взрослыми. Это было страшное зрелище. Грязная коричневая вода вздыбилась над домами. Она неслась стремительно сверху, разрушая все на своем пути. Люди в панике бегали по берегу и со страхом слушали рев потока и грохот грома. Сделав свое дело, вода неожиданно остановилась. Откуда-то появились лодки, на которых мужчины плавали в темноте, пытаясь помочь несчастным. Всю ночь спасенных вытаскивали на сушу, укрывали теплой одеждой и поили горячим чаем.

Утром мы ходили по песку, который принесла вода. На каждом шагу валялись предметы домашней утвари. Дома встречали пустыми окнами и голыми стенами. Кто-то закричал, что на железнодорожной станции валяются новые вещи из магазина, который тоже разнесло в щепки. Раздвигая мокрые пласты песка босыми ногами, мы побрели наверх. От магазина ничего не осталось. Помню, кругом валялись стеклянные керосиновые лампы. Я поднялась выше и увидела книги, засыпанные песком, мокрые, но целые. Присела на корточки и стала их собирать. От библиотеки, куда я прибегала каждый день после уроков, ничего не осталось. В стороне валялись двери, стены наполовину разнесены, кругом разбросаны стихией пустые книжные стеллажи.

Через неделю по всему нашему двору сохли книги, которые я тащила домой охапками. Бабушка вздыхала, глядя на меня: «Эх ты, хоть бы одну лампу керосиновую принесла! Соседские дети на год натаскали!»

* * *

К книгам у меня всю жизнь особенное отношение, и оно тоже родом из детства. Однажды в первом классе нас повели в кино. Я не знала, что это такое. Потрясение было огромным. Недолго думая, на следующий день побежала в русский поселок, где находился клуб. На входе меня остановила тетенька:

– Девочка, а где твои билеты?

– Какие билеты?

Смотрю на нее. Она показывает бумажку синенького цвета, темную такую. Думаю, ерунда какая! Побежала на улицу, подобрала с земли точно такой билет и бегом вернулась назад. Она опять качает головой:

– В кассе надо купить билет, он стоит двадцать копеек. Должен быть вот такой, с корешком.

Кино я не посмотрела. Вышла из клуба и пошла вдоль здания. Над одной дверью читаю: «БИБЛИОТЕКА». Не знаю, что это такое, но захожу. Другая тетенька подняла голову, увидела меня и ласково говорит:

– Заходи, не бойся.

Это была небольшая комната, в ней рядами стояли стеллажи с книгами. Она провела меня к ним и показала детский отдел. Заполнила карточку и помогла выбрать книгу. С тех пор после школы я шла прямиком в библиотеку и забывала обо всем.

Низкий поклон женщине, которая не прогнала чумазую корейскую девочку. Приласкала и открыла мне дверь в новую жизнь. Поклон и родителям, которые благоговейно относились к книгам.

Мама брала меня с собой по воскресеньям на базар. Продаст рис, потом идет в книжный магазин. Я плетусь рядом, усталая и голодная. А она вся светится:

– Выбирай себе книгу.

Покупали и прятали в сумку, чтобы дома не ругались. Эта тайна объединяла нас с мамой, мы становились с ней ближе. Она любила читать про Щорса, Сергея Лазо, Василия Чапаева и других героев Гражданской войны.

Когда книги стали исчезать с этажерки – я дарила их подругам, – папа сказал мне:

– Самое ценное в жизни человека – это книги. Они расскажут тебе обо всем. Вырастешь и будешь читать. Мы собираем их для тебя, береги их. Вот тебе деньги, купи что-нибудь другое в подарок подруге на день рождения.

* * *

После наводнения отец пригласил две семьи однофамильцев пожить у нас. Спали и ели на полу все вместе. Рано утром взрослые уходили работать – лепить новые дома. Возвращались поздно вечером, наспех ужинали и ложились спать.

Почти три месяца мы жили так. И за все время отец ни разу не повысил голос, мать ходила с блаженной улыбкой на лице, а бабушка не ворчала.

Я хотела, чтобы гости жили у нас всегда, вот мне было раздолье.

* * *

Дорога повернула направо, она вела мимо саманных – сделанных из глины – домиков, в которых жили узбеки. По этим узким улочкам мы проходили быстро, потому что боялись собак, которые без лая кидались на прохожих.

Кран с ржавым носиком, из которого мы жадно пили холодную воду, стоял на старом месте.

Мама легко вскидывала на плечи коромысла с полными ведрами, в которых тихо плескалась вода. Она шла красивой танцующей походкой, бережно поддерживая тонкие цепи, к которым на крючке цеплялись ведра.

Иногда мы вставали рано утром и шли в сторону амбара.

Я караулила, чтобы никто из домашних не увидел, как мама отсыпает рис в ведра.

Потом мы быстро шли к крану, как будто за водой.

Я бежала за ней и подпрыгивала то на одной, то на другой ноге. Знала, что идем к маминой подруге. Мы подходили к дверям, стучали и ждали, когда взлохмаченная голова хозяйки выглянет наружу. Из открытой двери обдавало запахом кислого и тухлого. Дети валялись на грязной циновке и пинали друг друга.

Мама заискивающе поглядывала на меня и оправдывалась:

– Детей жалко, кушать им нечего, бедные они.

– Не бедные, а ленивые, – повторяла я слова бабушки.

Часто потом я встречала в жизни таких «бедных» людей, которые ждали подачки, потому что не хотели работать. Нет бедных и богатых, есть трудолюбивые и лентяи. Вторые не хотят лишний раз подняться, чтобы заработать на кусок хлеба. Никогда не подаю старухам, которые стоят в переходах метро с протянутой ладонью. Молодость прогуляли и сейчас просят милостыню, чтобы не работать. Нет такой старости, которая не позволила бы заботиться о себе.

* * *

Останавливаюсь, чтобы справиться с волнением, глубоко вдыхаю воздух. Покрутила колесико крана, из носика полилась неожиданно сильная струя воды, я припала к ней, как в детстве, облив себя холодными брызгами. Напилась и пошла знакомой дорогой к нашему двору. Остановилась. Полуразрушенный дом смотрит на меня пустыми глазницами окон. Здесь находились две комнаты с деревянными полами. В одной из них на единственной кровати спали родители. Из спальни дверь вела в другую комнату, где хранилось самое ценное.

На этом месте отец сидел по ночам, прислонив ухо к радиоприемнику. Узенькая полоска светилась непонятными словами: Вильнюс, Рига, Амстердам, Москва. Каждый раз, прилетая в новый город, вижу папин силуэт в темноте и светящиеся буквы на маленьком экране, красивые и таинственные.

Наверное, он пытался вырваться из жизни, опутанной колючей проволокой. Иначе зачем бы ловил сквозь шорохи и треск радиоволн сигналы далеких городов, куда ему никогда не попасть.

Днем я тайком пробиралась в комнату, важно покашливала, как отец, садилась на его место. Водила пальцем по стеклу приемника и не понимала, почему отец сидит здесь часами со странным выражением лица.

Окно с решеткой, шифоньер, кожаный диван и пузатый сервант. Огромный холодильник «Днепр» высился в комнате между книжной этажеркой и маленькой печью, которую топили очень редко.

Я присела на обломок кирпича и закрыла глаза. Пузатый сервант хранил кучу секретов. Мама запирала дверцы, забирала ключ с собой и прятала в надежном месте. Зря прятала. Два поворота концом ножниц, щелчок – и секретов нет.

Чаще всего мама шуршала бумагами. Справка: «Выдана Тян Алексею. Место рождения – Приморский край». Цифры неинтересные, кто где родился. У мамы тоже: «Ким Ольга Бандеевна». Диплом: «Выдан Тян Алексею». Оказывается, папа учился в каком-то техникуме ирригации и водного хозяйства, поливальщиком был.

Вот стопка аккуратно перевязанных фотографий. Быстро пересматриваю. Эту видела много раз: отец с широкими темными бровями и рядом мама. Я смеялась, глядя на нее. Смешная, в белом платье, волосы вьются до плеч, руки сложены на спинке стула так, чтобы часики были видны. Наверное, фотограф всем женщинам одни и те же часики цеплял. Лицо напряженное, смотрит в одну точку, ждет, когда птичка вылетит. Я смеялась, потому что никогда не видела ее в таком наряде и с дурацкими локонами на голове. Мне все выстригли, а ей кудри накрутили.

В другом отделении лежали чашечки и блюдечки, в которые накладывали еду по праздникам для гостей. В жестяной коробке бренчала мелочь. Вдоволь накопавшись, я захлопывала дверцы – два поворота ножичком в обратную сторону и щелчок.

В комнате было всего два окна. Одно выходило во двор к соседям, можно было сидеть и смотреть на их жизнь, как в кино. Маленькая щуплая женщина в платочке сновала по двору, целый день хлопала дверь. Иногда к ним приезжали гости, шумно обнимались во дворе и гортанно выкрикивали непонятные слова. Мы плотно задвигали занавески, чтобы скрыть от них кадры нашей неприглядной жизни.

Второе окно выходило на сторону к другим соседям, которые любили тухлые яйца. Но эту историю я расскажу чуть позже. С их стороны я частенько подглядывала в наше окно, чтоб узнать, кто дома и что творится там.

Однажды услышала крики отца и матери, они спорили о чем-то. Мама, прижав руки к груди, отчаянно и беззащитно смотрела на папу. Мне так жалко стало ее, я ударила камнем по стеклу, чтобы переключить их внимание, и убежала в сарай.

Был ноябрь, холодный, с ветром и дождем. Вместо стекла дыру залепили целлофановой пленкой, которая хлопала с шуршанием всякий раз, когда открывали и закрывали дверь. И каждый раз мне говорили:

– Кто тебя просил?

* * *

Боже, каким маленьким дом был в действительности. На месте кухни валялись остатки кирпичей, из которых была сложена печь. На ней стоял огромный казан, в котором бабушка готовила еду. Она бегала вокруг него, подкидывала дрова в топку и следила, чтобы огонь был ровным. Через какое-то время снимала крышку с казана и осторожно доставала пигодя – паровые пирожки. Улыбаясь сквозь облако пара, протягивала мне самый первый и радовалась:

– Не сели, смотри, какие пышные и мягкие.

Пигодя от бабушки

(корейские пирожки на пару)

Ингредиенты: 600 г муки, 300 г воды, 1 ч. л. сахара, 1 пакетик дрожжей, 200 г свинины, 400 г капусты белокочанной, 2 луковицы, красный перец и кориандр по вкусу, 4–5 зубчиков чеснока, 3 ст. л. соевого соуса, 1 ч. л.кинзы, 4 ст. л. растительного масла.

Способ приготовления:

1. Замешиваем обычное дрожжевое тесто: в теплой воде разводим дрожжи, сахар, соль и 1 ст. л. растительного масла и ставим на час в теплое место, чтобы тесто поднялось.

2. В это время готовим начинку. Рубим мясо для фарша.

3. Шинкуем капусту, режем лук.

4. В разогретую сковороду наливаем растительное масло, обжариваем лук и мясной фарш.

5. Следом добавляем капусту и ждем, пока она осядет, до готовности доводить не надо.

6. Добавляем специи, начинка готова.

Тесто уже поднялось.

1. Делим его на колобки по нужному размеру и раскатываем.

2. Кладем начинку и лепим в форме пирожка.

3. Кладем пирожки на листы мантоварки, смазанные растительным маслом, швом вниз. Они должны расстояться минут пятнадцать.

4. Пока пигоди расстаиваются, ставим нижнюю часть мантоварки с водой на огонь.

5. Когда вода закипит, ставим верхнюю часть с пигодя на огонь и варим минут 30–35.

6. Обязательно крышку кастрюли обмотать полотенцем, чтобы испаряющаяся вода не капала на пирожки.

7. Открывать мантоварку в процессе варки не надо, пирожки опадут.

8. Выключаем огонь и ждем еще пять минут.

9. Есть можно с соевым соусом, заправленным по вкусу перцем и кинзой.

* * *

А вот здесь была пристройка к основному дому. Дед сложил в комнате печь. Дымоход шел под полами, которые были всегда горячими. Кудури – так называют традиционную корейскую печь. В дальнем углу было место деда, потом в ряд ложились бабушка и дети. По ночам амя обнимала меня и рассказывала бесконечные истории, которые я слушала вполуха.

– Каждую весну девушки соревновались, кто взлетит выше всех на качелях. У меня получалось почти до неба, подруги завидовали мне.

Я недоверчиво смотрела на нее. Горбатая бабушка и качели?

Амя опять вздыхала:

– Вышла замуж и больше не видела родителей. Ты знаешь, я из древнего рода янбани. Отдали меня замуж за деда, потому что он был учителем. А учителей очень почитали в Корее. Когда японцы запретили обучать детей корейскому языку, мы убежали в Россию, на Дальний Восток. Японцы расстреливали мужчин, а деда не трогали, потому что он был сэнсэем. Потом приходили свои и пытали его, дескать, почему он жив. Страшное было время.

* * *

Сэнсэй – учитель – дописывал план урока, когда заявился сосед, председатель поселкового совета, с неожиданным разговором:

– Сэнсэй, наступили тревожные времена. Среди жителей скрываются враги советской власти. Вы, как сознательный человек, должны передавать нам сведения о некоторых лицах.

Учитель твердо ответил:

– Я учу детей, меня не интересует политика.

Собеседник вскинул голову:

– Значит, помогать советской власти отказываетесь?

– Сочинять доносы не буду.

Не смог председатель уломать упрямого учителя. Вышел за ворота дома и сплюнул:

– Так и запишем, что отказался помогать Советам.

Школа была одна на весь Посьетский район. Заменить упрямца было некем, поэтому решили пока его не трогать. Осенью жителей поселка срочно созвали на общее собрание. Председатель громким голосом прочитал депешу из области. Помолчал, потом объяснил еще раз:

– Корейское население поголовно подлежит выселению с Дальнего Востока. На сборы дают три дня. Сопротивление будет караться по законам военного времени.

Учитель вернулся с собрания домой и коротко сказал:

– Через три дня мы должны уехать навсегда. В дорогу надо взять самое необходимое: теплые вещи и продукты.

Жена плакала и причитала:

– Куда ехать, как бросить дом и хозяйство? Что можно собрать за три дня? Свиней должны были в ноябре заколоть. А кто корову будет доить?

Со слезами зашла домой и увидела мужа, который вклеивал в старый фотоальбом географические карты, какие-то тетрадные листы, исписанные иероглифами. Он собирался в дорогу.

Через три дня они покинули свой дом. Учитель надел, как обычно, черную шляпу, вздохнул и шагнул на улицу, оставив открытой дверь. Мужчины перекидывали вещи через борта грузовика, потом передавали детей и перелезали сами.

Битком набитая машина еле тронулась с места, оставляя позади пустую деревню. Железнодорожный вокзал был оцеплен солдатами. Людей высаживали из грузовиков и распихивали по вагонам. Учитель держал за руки младших детей, а старшие волокли на себе пожитки и еду, собранную в дорогу. Председатель крикнул:

– Сэнсэй, лезь в вагон номер тринадцать, поедешь с кулаками и врагами народа.

Вагоны для перевозки скота были переоборудованы наспех. Щели в стенах и в полу были забиты пластами засохшего навоза и комьями грязи. Кое-как сколоченные нары, тесно прижатые друг к другу, занимали все место. В середине вагона нелепо торчала печка-буржуйка, рядом валялось опрокинутое ржавое ведро. Окон не было.

Переселенцы теснили друг друга, надеясь отыскать места получше. Вдруг раздался громкий плач, какая-то женщина плакала навзрыд. Подошел конвоир и ударил ее наотмашь прикладом. Она свалилась на грязный пол и продолжила рыдать, звать детей по именам. Это было начало долгого пути.

Люди потеряли счет дням, обезумели и плохо соображали от неизвестности и безысходности. Припасы таяли, воду набирали на остановках и берегли до следующей стоянки. Иногда состав загоняли в тупик на железнодорожной станции. Распахивали настежь двери вагонов. Солдаты выволакивали на улицу трупы.

В вагоне умерла несчастная, которая потеряла детей. Учитель подошел к еще неостывшему телу, снял платочек с шеи и начал ходить кругами около нее:

– Небо, прими эту женщину, она вернулась к тебе.

Трижды повторив это обращение, он позвал мужчин на помощь. Они отгородили угол какой-то тряпкой и перенесли туда ту, для которой дорога закончилась в начале пути. В вагоне стояла тишина. Все угрюмо молчали, понимая, что любой может оказаться за перегородкой.

Холод, голод и грязь убивали переселенцев, которых перевозили в товарняке для скота в начале зимы. Учителю удалось уберечь свою семью и соседей по вагону. Его жена делила рис на ровные щепотки, давала детям по глотку воды и заставляла переодеваться каждый день.

После полудня учитель начинал занятия с ребятами и учил их писать, читать и считать. Поглядывая на детские макушки, придумывал задачи и повторял задание, если кто-то не понимал его. Потом в игру включалась жена. Она сочиняла рассказы, прерывала на самом интересном месте и со смехом говорила:

– Теперь продолжайте вы.

Сочиняли и взрослые дочери, и младшенькие дети. Скоро присоединились и чужие ребятишки, которые ехали вместе с ними.