Текст книги "Охота на Лань. История одной одержимости"

Глава 3
Чем больше в огонь вы положите дров…

Марко с головой ушел в работу. Пока его клиентура не была многочисленной, он решил воспользоваться возможностью и продолжил заниматься наукой, которая так манила его до переезда во Флоренцию. К сожалению, для анатомических исследований ему был необходим материал. В Болонье Марко удалось провести сечение трех трупов: двух женщин и мужчины, это были висельники, которых палач за большие деньги согласился продать врачу.

В Неаполе он никого не знал. Пока он не найдет доверенное лицо и не придумает, как и где проводить вскрытие, Марко изучал свои зарисовки ранних лет, продумывал опыты, проблемы и задачи, которые ему предстоит решить.

Помимо этого он познакомился с аптекарем, написал ему список необходимых порошков, мазей и трав, которые потребуются в ближайшее время.

Да и клиенты не давали скучать: у трех из девяти знатных пациентов, включая герцога де Адерно, обнаружились одинаковые симптомы, и это озадачило молодого врача. Слабость, учащенное сердцебиение, сухость во рту – все это вместе сбивало с толку. Он видел странные, грязные цвета, которым не мог дать определения. Это интриговало его и отвлекало от мыслей о Джованне.

И еще была герцогиня де Адерно, которая даже не думала сдаваться. Марко уже несколько раз вызывали к ней впустую: ей якобы было плохо. Она и вправду лежала бледная и ослабшая, но при его появлении подозрительно быстро оживала и просила осмотреть ее, без надобности показывая ему то ножку, то плечо. Марко сдерживал свои совершенно естественные порывы, и это распаляло ее еще больше.

Сегодня она уговорила его прогуляться по саду. Марко уступил, потому что не хотел разозлить ее своим равнодушием. Насколько доктор мог судить, герцогиня была из тех женщин, что не прощают проигрышей. Марко надеялся разыграть перед ней роль импотента-дурачка, но то, что она творила, возбуждало его физически, а скрыть это было сложно. Марко старался теперь на визиты в их дом надевать докторскую мантию, хоть и не любил этот наряд, предпочитая навещать пациентов в светской одежде. Но обтягивающие трико не годились для сокрытия его реакции на провокации аристократки.

Герцогиня подвела доктора к розам, срезала ножницами раскрывающийся цветок и с улыбкой повернулась к Марко.

– Не правда ли, она прекрасна? Я люблю розы, – соблазнительница поднесла цветок к губам и чуть лизнула лепестки, озорно глядя на доктора. Марко сцепил руки за спиной. – Они такие нежные, бархатистые, их приятно трогать, – ее пальчик чувственно отогнул пару лепестков и, слегка поглаживая их, проник чуть дальше, в глубь цветка. – Но самое нежное местечко – это сердцевинка. Там скапливается утренняя роса и всегда влажно, даже в самый сухой день.

Ее пальчик медленно вошел в цветок. Марко думал о вскрытии трупа. Как лучше отслоить кожу на кисти, чтобы не затронуть нервы и сосуды? Но движение пальчика герцогини завораживало.

– Хотите попробовать, доктор? А еще лучше используйте то, что создано для проникновения. Оно такое загадочное… иногда его будто бы и вовсе нет. Но стоит ему завидеть нежный цветок с влажными лепесточками, как он вырастает, словно гриб, твердый, большой, так что не всякий цветочек его может выдержать.

– Герцогиня де Адерно, мне приятен ваш интерес к… природе, но я не интересуюсь ей в той степени, которая могла бы… быть приятной для вас.

– Вот как? – герцогиня разочарованно смерила его взглядом. – Что же вам мешает?

– Я пока не знаю решения для этой деликатной проблемы. Прошу меня извинить, – и он откланялся, оставив герцогиню гадать о загадочной причине побега мужчины.

Как долго он продержится в таком состоянии? Марко думал о том, что существует возможность однажды уступить герцогине. Или найти другую любовницу. Джованна слишком далека от него и от жизни, чтобы он мог на что-то надеяться.

Войдя в дом, Марко отдал сумку и плащ слуге и прошел в столовую. Громкий голос привлек его внимание: он узнал новую повариху, которую нанял на днях, дородную матрону с красным лицом и пухлыми руками. Он тихонько подошел и заглянул в комнату. Повариха стояла перед сидящей Джованной с глиняной кружкой и хлебом в руках. Возле Джованны сидела служанка.

– Госпожа, нам принесли молоко, нужно, чтобы вы попробовали, хорошее ли.

Повариха впихнула кружку в руки Джованны и скомандовала:

– Пейте!

Джованна выпила и съела, но не промолвила ни слова в ответ.

– Хорошо ли молоко? – настаивала повариха.

– Госпожа не говорит, – вмешалась служанка.

– Как это не говорит? Рот у нее есть, язык тоже. Может, она с тобой не говорит. Так что мне сказать молочнику? Гнать его в шею?

Она приблизила свое красное лицо к белому лицу Джованны.

Не дождавшись ответа, вздохнула:

– Значит, гнать, – и пошла прочь с кружкой. – У него недавно жена двойню родила, но нам-то нужно хорошее молоко, так что пусть ищет в другом месте.

– Хорошее молоко… – тихо ответила Джованна.

– Что? – развернулась повариха, прищурившись. Марко задержал дыхание.

– Молоко вкусное, – казалось, каждое слово дается ей с трудом.

– Хорошо. Так и скажу.

Повариха вышла из столовой, а Джованна снова замерла. Но даже это малое действие неожиданно вселило в него надежду. Возможно ли, что Джованна вновь заговорит?

Хотела она того или нет, а бойкая повариха подала ему идею. Он долго обдумывал то, что собирался сделать. И решил, что попытаться стоит.

Вечером следующего дня он принес в комнату, где Джованна стояла у окна, склянки и журнал для записей. Ярлычки ему нарезали накануне служанки. Он поставил чернильницу и позвал девушку, словно ни в чем ни бывало:

– Джованна, помоги мне, пожалуйста.

Он говорил это, не оборачиваясь, расставляя на столе склянки и чернильницу.

– Столько лекарств накопилось, настоек, надо разобрать и надписать все, а один я не справлюсь.

Джованна не отвечала, но он продолжал раскладывать книги, журнал, отодвинул стул и только тогда повернулся к ней. Она смотрела на него, не двигаясь с места. Марко вопросительно посмотрел на нее, словно удивленный ее молчанием, и показал на стул.

– Садись, я буду диктовать номера пробирок, надпишу ярлычки, а ты будешь писать в журнале.

Она медленно прошла и села за стол.

И он принялся за работу. Джованна писала под его диктовку, к каждой настойке Марко диктовал состав, лечебные свойства, рассказывал разные истории из практики. Она молчала, но записывала все красивым почерком, и он знал: она слушает его. Марко надеялся, что это занятие заставит ее вновь привыкнуть к его голосу, понять, что он ей друг. Так они провели три вечера вместе. Потом настойки закончились.

Марко привлек ее к наведению порядка книг в библиотеке, пусть и небольшой. Потом начал каждый вечер рассказывать про пациентов, которые приходили к нему днем, про диагнозы, которые ставил, и лечение, которое назначал. Джованна сначала сидела напротив него неподвижно, равнодушно глядя в сторону, но через неделю он увидел в ее руках вышивание. Это приободрило его. Потом она откладывала вышивание и слушала, уже глядя на него, и Марко старался для нее, рассказывал истории интересно.

– Я думаю открыть кабинет для пациентов, – сказал он ей как-то вечером. – У меня пока мало состоятельных пациентов, но мы могли бы принимать горожан. Дом находится на оживленной улице, можем повесить вывеску. Как тебе кажется?

Джованна кивнула.

– Мне нужна будет помощь. Твоя помощь.

– Чем я могу помочь?

До сих пор ее ответы были монотонны и практически безучастны.

– Я бы взял тебя в помощницы. Ты можешь многому научиться, я знаю. Но работа, возможно, будет тяжелой.

Джованна вдруг подняла на него взгляд. Марко пробрала дрожь от его глубины, в которой боль и отчаяние были такими яркими, что самая сочная зелень по сравнению с ними казалась тусклой. Но в то же время ему почудилось, что он увидел интерес в ее глазах. Словно молодые почки, пробивающиеся к солнцу. Обманывал ли он себя напрасной надеждой? Потом вспомнил ее состояние, когда они только приехали в Неаполь. Разница, пусть малая, но была. А что он теряет? Ничего, кроме возможности воскресить ее.

– Я гожусь тебе в помощницы? – спросила Джованна с сомнением.

– Для меня будет большой радостью работать с тобою. Но это будет тяжело.

– Тем лучше.

И Марко постарался сделать так, чтобы пациенты были у них каждый день. Поначалу их было немного, но это даже было хорошо: он мог объяснять Джованне многие вещи, следить, как она бинтует или отмеряет лекарства. Заодно он показывал, как осматривает пациента.

Она слушала. Задавала вопросы очень редко, только когда действительно было не избежать обращения к нему. Старалась держаться чуть в стороне. Но он чувствовал, что ей это все интересно.

Находиться с Джованной в одной комнате не было мучительным, как Марко опасался. Когда она входила, ему казалось, становилось больше света вокруг, и он не мог объяснить логически это ощущение. Марко никогда не считал себя романтиком и поэтом. Несмотря на годы платонической влюбленности в Джованну, которая порой становилась мучительной, он влюблялся и занимался любовью с другими женщинами, ценил их и восхищался ими. Но когда они входили в комнату, он не чувствовал такого тихого и спокойного счастья, какое испытывал, работая бок о бок с Джованной.

Воодушевляясь тем, как быстро она впитывала знания, он начал всерьез преподавать ей медицину. Самое необходимое, практическое.

Он показывал Джованне анатомические атласы и свои собственные зарисовки, и когда она вдруг задавала вопрос, его душа пела. Марко приводило в восхищение ее владение латынью и греческим, теперь он покупал ей книги при малейшей возможности, потому что его попытку задарить ее платьями и украшениями она вежливо отклонила:

– В этом нет надобности.

Он предлагал ей прогулки, но Джованна молча отказывалась. Любые попытки перевести их общение с работы и учебы на что-то иное она встречала молчанием и равнодушием. Но он не терял надежды.

Теперь ездить к новым пациентам на дом ему нравилось меньше, чем принимать их дома с Джованной. Но именно знать платила много и щедро, поэтому Марко не отказывался от вызовов. Порой он думал, не устроил ли ему герцог де Адерно проверку своей женушкой: когда стало понятно, что Марко держит осаду блестяще и с тактом, именно по рекомендации герцога к нему посыпались новые приглашения.

А получив новых пациентов, Марко выявил еще три случая с такими же симптомами, как у герцога де Адерно: сухость во рту, слабость, учащенное сердцебиение. В двух случаях пару раз была рвота, еще один пациент жаловался на сильную жажду. Марко сначала подумал на холеру: в легких формах симптомы были похожие, но тогда должны быть и более тяжелые случаи, вспышка заболеваемости, однако в этих случаях симптомы длились уже долго, не прекращаясь, но и не переходя в более тяжелую форму.

Подобная загадка его интриговала. Он написал в университет Болоньи одному из своих преподавателей, но ответа пока не пришло.

Люди приходили разные, Джованна смотрела на них, и они словно разбавляли густую жижу отчаяния в душе. Мать умирающего ребенка, цепляющаяся за него, умоляющая спасти, в отчаянии смотревшая на нее, словно она, Джованна, в силах что-то изменить, была первой, кто отрезвил девушку. Такие боль и отчаяние заставили ее почувствовать стыд. Как могла она так плакать, если вот оно, живое еще дитя, живое горе, которое превышает ее горе в сотни раз? Она по-прежнему рыдала в тоске по Валентину. Но постепенно боль научилась жить в ее сердце, не разрывая его на части. Словно моллюск, который оборачивает в перламутр приносящую ему боль песчинку, она завернула это страдание в помощь, работу, наблюдение за Марко. Она следила за ним постоянно. Поначалу сжималась от ужаса, когда он был рядом: ведь Марко увез ее от братьев, и она стала его женой. Потом он сделал так, чтобы она потеряла и имя свое. И с новым именем снова женился на ней. Прошло время, прежде чем Джованна поняла из его объяснений, что таков изначально был план ее спасения. К тому же он не пытался ничего от нее требовать, его забота была искренней, это она знала. В памяти со временем оживали воспоминания о нем до трагедии, о Марко как о друге. И постепенно, хоть и не без труда и настороженности, доверие стало возвращаться. Он учил интересным вещам, он стал для нее частью нового мира: болезней и выздоровления, который ранее ей был совершенно незнаком. Это занимало ее ум, отвлекало от боли, помогало пережить день. Постепенно это стало необходимым – приходить к нему в кабинет и слушать.

При людях он избегал обращаться к ней по имени, звал ее «родная». Поначалу это казалось странным, но потом вдруг понравилось: разве не родственники они по потере и боли, ведь он был самым близким человеком для нее теперь. Единственным, с кем Джованна могла бы говорить о братьях. Но пока не говорила. Слишком больно. Она бы захлебнулась рыданиями, а плакать при нем не хотелось. Наедине он звал ее Джованной. Все еще Джованна. Пусть мертвая, пустая, но Джованна.

Девушку больше всего привлекали движения его рук. Она стала фиксировать на них взгляд прежде, чем начать без страха и стеснения смотреть на лицо Марко. Когда в церкви он стоял напротив нее, она тоже смотрела на его руки: недвижимые, словно завороженные словами священника, они ожили и торопливо, словно в страхе, что она ускользнет в последний момент, надели на ее палец кольцо. Прохладные цепкие пальцы, которые вытаскивали ее из жара кошмарных снов, слушали пульс несмотря на то, что она пыталась освободиться от их хватки. Но, когда Марко осматривал больных, Джованна вдруг заметила, что руки у него вовсе не такие хищные, как представлялось раньше. Движения их были плавными, размеренными, но уверенными. Они нажимали, приподнимали, раздвигали, держали инструменты, отмеряли лекарства, а она не могла оторвать взгляд от них. Пальцы у него были длинные и худые, однако очень красивые. Ей нравилось, что каждое движение делается для определенной цели, что Марко не суетится, его руки знают, как и что делать для того, чтобы помочь поставить диагноз или облегчить страдание человека. Его знания завораживали. И еще ее поражало в нем то, что он делился этими знаниями так запросто, словно считал ее действительно своим помощником. А Джованна согласилась помогать только, чтобы занять свое сознание, отвлечься, но постепенно новый мир поглотил ее. Новое, неведомое, интересное, любопытное и ужасное манило: болезни человека, раны, уродства и возможность их лечения и исцеления. Она не подозревала, что в мире столько больных, нуждающихся в помощи врача, столько хворей и недугов, которые мучают людей. Новые знания питали ум, помогали лучше сочувствия Марко пережить боль. Необходимость общения вынудила отвечать ему все чаще, задавать вопросы, таким образом Джованна постепенно заново училась взаимодействовать с ним и остальными.

И еще ее восхищало его бескорыстие. Марко принимал бедных, зная, что им нечем платить. И учил Джованну не бояться их гнойных ран, изможденного вида, вшей, грязи. Марко говорил со всеми одинаково приветливо, умел поддержать улыбкой и пожатием руки, добрым словом. И Джованна увидела его сердце: большое, любящее, полное желания помогать людям. И это потрясло ее, она и не представляла себе, что друг семьи, дурачившийся с Лоренцо, обладает такой чистой душой. Джованна понимала, что сама она не такая щедрая, любящая и добрая, как он. Но он уверял, что это от нехватки знаний.

– Когда ты научишься лечить, ты будешь смелее, родная. Пока ты боишься не их запаха, заразы или рвоты, ты боишься, что не сумеешь помочь.

Ее фразы были все еще куцыми, нелепо короткими и обрывочными, но Марко проявлял спокойствие, понимая, что Джованна слишком долго молчала. Порой в процессе учебы он нечаянно дотрагивался до нее, и она отскакивала, словно он причинял ей боль. Но в работе, перед пациентами, эти случайные прикосновения переносились стойко, Марко чувствовал, как она отодвигается, видел, как отворачивает лицо, но Джованна не бросала инструменты и мази. Он старался не дотрагиваться до нее лишний раз. Ему было неприятно, что она так воспринимает его, но он надеялся, что со временем они станут друзьями. Она была нужна ему как воздух. Марко задыхался без нее, но, когда Джованна вдруг замыкалась в своей боли и тоске, порой испытывал ярость и отчаяние. Хотелось закричать, но он сдерживал себя. В любой болезни бывают временные ухудшения. Видимо, и душевные раны временами начинали болеть сильнее, раз Джованна становилась вялой и неразговорчивой. Он терпел.

Но все-таки однажды конфликт случился. Он зрел давно, как гнойный прыщ, напряжение между ними постепенно росло по мере того, как они все больше времени проводили вместе на приеме и при обсуждении пациентов вечерами. Марко чувствовал, что однажды что-то произойдет, что-то прорвет этот нарыв, и гадал, как отреагируют они оба и что случится с тем хрупким мостом, что он строил между ними все это время.

Поздно ночью в дом постучали. Джузеппе разбудил Марко и давно привычными знаками объяснил: срочный случай, нужна помощь. «Нужно ли будить госпожу?» – Джузеппе махнул в сторону спальни Джованны и сделал жест, словно стучит в дверь. Марко решил, что нет. Возможно, он справится один, а Джованне нужен отдых.

В кабинете ждали две испуганные женщины. Женщина постарше крепко обнимала за плечи младшую, совсем еще девочку, но с огромным животом.

– Доктор, помогите! – старшая бросилась перед ним на колени. – Не гоните нас!

– У меня и в мыслях не было. Ложитесь. Джузеппе, – позвал он слугу, – горячей воды, чистые простыни и буди госпожу!

Беременная девочка плакала, вскрикивая от боли.

– Понимаете, мы скрывали… Мой муж однажды… но он уже не вернется. Кондотьер, понимаете. Грубый… А она мне не сразу призналась. Это моя сестра, доктор! Я не могу ее бросить!

Марко вымыл руки и закатал рукава рубашки. Положив испуганную роженицу на кушетку, он осмотрел ее.

– Повитуха? – коротко спросил он.

– Взяла с нас деньги, а когда дело пошло, вдруг отказалась. Бросила через два часа схваток. Она мучается уже несколько часов. Я еле дотащила… Умоляю! Не выгоняйте!

– Не выгоню. Джузеппе! Где моя жена?!

– Я здесь! – Джованна вбежала мягкой поступью с охапкой чистых простыней.

– Скорее, родная, ты мне нужна, как никогда. Плод лежит боком. Боюсь, что повернуть его сможешь только ты. У тебя подходящие для этого руки.

– Я… я не смогу, – Джованна испуганно посмотрела на Марко и даже попятилась, прижав простыни к груди. Но времени уговаривать ее не было.

– Можешь, я помогу тебе, скорее! Скорее! Рукава закатай! Вымой руки, подложи сюда простыню. Вот так. Теперь посмотри сюда, не бойся. Видишь? Это выход для плода. А белое – это его спинка. Он лежит боком. А должен головой. Медленно просунь руку, только осторожно.

Роженица вдруг напряглась и закричала, Джованна отдернула руку. Марко сидел позади нее, касаясь ее спины грудью.

– Подожди немного, схватка, – сказал он, и его дыхание обожгло ей щеку. Она вдруг поняла, что он практически обнимает ее, но для страха не было места в душе: слишком поражало зрелище.

– Мы должны успеть повернуть его до следующей схватки, – сказал он, когда роженица, сама еще ребенок, упала на колени сестре без сил.

– Я не могу! Не могу! – Джованну все пугало: и то, что она видела, и прикосновения Марко.

– Прошу вас! – старшая сестра рыдала навзрыд. – Она же умрет!

Чистые простыни чернели от крови. Джованна задыхалась от металлического запаха. Ее лоб мгновенно покрылся испариной, сознание чуть мутилось, но спокойный и ровный голос Марко держал ее на поверхности реальности. Его руки руководили ей, как куклой, а голос тихо и успокаивающе шептал:

– Ты можешь спасти две жизни, родная. Две маленькие жизни. Давай…

Джованна протянула руку к влагалищу роженицы, мягко, слушаясь Марко, просунула пальцы, а потом и кисть внутрь. Все там было скользким и горячим.

– Вот так, глубже… Нащупай голову. Теперь надави на плод, и протолкни его нижнюю часть внутрь. Смелее!

– О господи! Господи! – Джованна рыдала от страха и какого-то немыслимого напряжения сил. Она почти по локоть была в теле другого человека, и это было для нее потрясением. Еще больший шок она испытала, когда вытащила окровавленную мокрую руку в каких-то белесых хлопьях, и в этот момент из отверстия показалась головка ребенка.

Марко подставил ее руки, показал, как взять, как повернуть, и вдруг в одно мгновение на ладонях у нее оказалось маленькое тельце, вялое, безжизненное. Джованна испугалась, что он умер, но успела только воскликнуть жалостливо:

– Марко!

И тут ребенок дернулся и заплакал. А вместе с ним разрыдалась от счастья и облегчения Джованна.

– Марко! Марко! – всхлипывала она.

Он перерезал пуповину и повернулся к ней.

– Поздравляю тебя, родная! – она сквозь слезы улыбнулась ему так счастливо и ошалело, что он потерял сдержанность и поцеловал ее в лоб. А потом вернулся к роженице. Джованна обмыла ребенка с помощью старшей сестры.

– Это девочка, – радостно сообщила та матери. – Как вас зовут? – спросила она у Джованны.

– Д… – девушка словно подавилась и поправилась: – Франческа.

– Мы так назовем ее. Франческа.

Джованна устало передала ей ребенка: теперь она сильно дрожала от пережитого.

Марко отказался от платы и велел слуге найти экипаж, чтобы отвезти женщин домой. Он вышел, чтобы оплатить кучеру дорогу.

Джованна осталась прибирать. Она плакала то от счастья, то от шока, то от страха, все смешалось в голове и звенело, и она чувствовала, что не контролирует свои сумбурные чувства и неловкие движения. Марко вошел, улыбаясь, хотел обнять ее, и она сама этого хотела, но вдруг с силой оттолкнула его. И тут же об этом пожалела. Но было поздно. Улыбка сошла с его лица, он вышел из комнаты и с силой закрыл дверь.

Джованна мгновение стояла, застыв, пытаясь разобраться в себе, а потом медленно осела на пол и разрыдалась. Теперь он ее ненавидит. Что же она наделала? Ведь он нужен ей! Она не хочет с ним ссориться, но ей страшно. Дружба с ним необходима, но ужас делает ее пыткой.

– Что же мне делать, Валентин? Что же делать?

«Сестрица!» – эхом отозвалась в душе нежность.

Марко смотрел на огонь в очаге и качал головой, со стыдом вспоминая сцену.

Дурак! Какой же он дурак! Нужно было подождать, дать доверию укрепиться между ними, а он пошел напролом, так сильно на него подействовали первые роды в его самостоятельной практике. А теперь… Все потеряно…

– Ты рассержен? – ее голос прозвучал так неожиданно, что он вздрогнул, будто его ошпарили кипятком. Марко вскочил из кресла и обернулся: Джованна стояла совсем рядом, а он, погруженный в думы, даже не слышал, как она вошла!

– Боже мой, нет, Джованна. Я не рассержен. Просто устал. Ты меня боишься, будто я тебе причиняю боль одним своим существованием. Как будто я тебе незнаком. Ты ранишь меня этим. Разве забыла, что я друг твоим братьям, друг тебе? Разве не понимаешь, что больше никто не согласился бы на эти преступления и обманы, чтобы спасти тебя? Ты не в долгу передо мной, – торопливо поправил он себя, – ведь я сам пошел на это и сам захотел помочь твоим братьям вывезти тебя. Но разве я чем-то обидел тебя? Испугал?

– Нет.

– Почему же ты так со мной? Ты забыла меня? Я чужой тебе?

– Нет, – слезы полились по ее щекам. – Нет, – повторяла она, словно самой себе, не поднимая взгляда. – Нет… нет…

– Тогда посмотри на меня! Я тот же Марко, тот самый, что был другом тебе и твоей семье, я не изменился, Джованна. Во мне ты по-прежнему можешь найти друга, – он шагнул к ней навстречу.

– Ты мне муж теперь, – она отшатнулась назад.

– Так вот в чем дело… Ты боишься меня поэтому?

– Да.

– Не нужно, родная. Не бойся меня. Я твой друг. Ты нужна мне, я нужен тебе. Мы можем забыть о том, что дважды стояли в церкви у алтаря, но давай не забывать о годах, прожитых счастливо, о твоей семье. Все, чего я хочу для тебя – счастья. Я пытаюсь дать его тебе, как могу и насколько могу. Хочу стать тем, к кому ты обратишься, если тебе станет одиноко. Прошу, посмотри на меня. Ты веришь мне? Слышишь ли меня?

Ее ресницы медленно поднялись и блестящие от слез глаза посмотрели ему в душу. Мокрые губы дрогнули.

– Да! – прошептала она, наконец. – Видит Бог, Марко. Я никому не верю, кроме тебя.

Неловко коснувшись его рукава, она быстрым шагом вышла из комнаты.

Марко медленно опустился в кресло. Он вынужден был признать теперь перед самим собой, что все это время надеялся, что Джованна полюбит его. Теперь же он знал, что ей не быть его женой никогда. Он может лишь прожить с Джованной рядом всю жизнь, заменить ей братьев, как мечтал, иметь ее рядом, но не обладать ею. Его желание исполнилось, но таким коварным образом, что он продолжал страдать вблизи нее так же, как в разлуке, а то и сильнее.

И так потекла их жизнь. Марко работал, Джованна помогала ему дома с пациентами, по хозяйству. Она говорила с ним больше теперь, иногда даже смеялась и улыбалась, но так редко, что всякий раз это было удивительно. По ее просьбе он нашел преподавателя по фехтованию и иногда даже присоединялся к ним. Маэстро Вирде сначала наотрез отказался преподавать женщине, но Марко убедил его хотя бы посмотреть Джованну. После того, как он ее обезоружил три раза, маэстро презрительно бросил ей:

– Что же, госпожа, думаю, вы сами передумали учиться.

– Вовсе нет, – Джованна раскраснелась от боя, но выглядела спокойной. – Напротив, я вижу, что мне есть чему учиться.

– Мда… – маэстро прикусил седой ус, оценивающе поглядывая на девушку, – меч вы держите, слава Господу, не как иголку для вышивания. И способности у вас есть. Но, госпожа, я злословлю во время обучения. Боюсь, ваши милые ушки отсохнут от моих слов. А сдерживать себя я не привык.

– Если я выучу от вас пару ругательств, вряд ли мой муж будет против, – она посмотрела на Марко, и тот усмехнулся. Ему доставляло удовольствие смотреть на Джованну с мечом в руке. Оружие почему-то ей чертовски шло.

– По рукам, – уступил маэстро. – Надеюсь, вы скоро запросите свободы от моих занятий, и мы расстанемся к обоюдному удовольствию.

Но этого не произошло. Маэстро Вирде гонял Джованну, нещадно ругал, клеймил обидными словами, выбивал из нее галантность флорентийской школы.

– Дерешься, как девка базарная! – однажды услышал Марко, пока шел по коридору, и вспыхнул от ярости. Ускоряя шаг, он поспешил в залу, намереваясь выгнать маэстро взашей из их дома.

– Сами говорили, что во время драки не до соблюдений приличий, деретесь, как последний засранец, так и получите, что заслужили!

Марко вошел, готовый защищать ее, но увидел маэстро на полу.

– Подсечка! Коварная подсечка, я тебе что, кусок дерьма, мной бросаться?! – пожилой воин был багровым от злости.

– Если вы с таким удовольствием шлепаетесь на землю, значит оно и есть!

Они одновременно повернули головы на хохот Марко. И тоже рассмеялись. Оказалось, Джованна использовала прием Лоренцо на маэстро, и тот позорно пал.

Несколько раз она спрашивала про братьев. С ними Марко поддерживал переписку, но из опасения, что письма читают, писал о жене скупо: «Франческа шлет вам свой поклон», «Франческа долго болела, но поправляется», «Моя жена зовет меня к обеду». Он старался описанием своего быта дать понять братьям Джованны, что с ней все хорошо. Письма в ответ приходили такие же краткие в отношении нее: «Наш поклон твоей второй жене», «Горе по потере Джованны и Валентина не должно мешать вам быть счастливыми», «Надеемся, что твоя жена в здравии и передаем ей свой поклон». Все остальное – вести из Флоренции, увы, неутешительные.