Текст книги "Дыши, родная. История (не) одной вдовы о переживании утраты"

Наш путь

«Ну вот и все, мой хороший. По всем теориям, канонам и религиям ты окончательно сегодня покидаешь наш мир.

Говорят, Бог посылает нам только ангелов и учителей. Треть жизни ты был рядом со мной и многому научил.

Вместе мы превратились из парня и девушки в мужчину и женщину, стали супругами, и родителями совершенно потрясающего, долгожданного ребенка.

Бывало, мы доводили друг друга до бешенства, но постоянно смеялись вместе, яростно ссорились и страстно мирились, обижались и прощали, ненавидели и любили.

В общем, мы жили, и это были МЫ.

Ты ушел. На это воля Бога, но будешь жив в нашей памяти и в наших сердцах.

Для Тимура ты навсегда останешься большим и сильным Папой, который учил «боксировать», подтягиваться, давал «порулить"на машине, гладил по спинке, надувал самые «гигантские» мыльные пузыри, чинил сломанные игрушки и исполнял любое желание. А так же героем, рисковавшим своей жизнью, ради другого.

Для меня же, навсегда останешься родным человеком и «непрочитанной книгой».

Прости за все. За то, что не доцеловала, не дообнимала, не долюбила, не уберегла, а я уже тебя за все, за все простила.

Спасибо, что был с нами. Спасибо за сына.

Оберегай его оттуда, по возможности, а я постараюсь здесь.

Обещаю, что больше не буду плакать. Говорят, нельзя, да и ты всегда терпеть не мог моих слез. Могу представить, как тебе это не нравится сейчас, ведь даже остановить меня не в силах.

Больше не буду, не могу, не имею права.

Жизнь дала сильнейшую пощечину, такую, что с ног свалила, но я встану, встану, расправлю плечи, подниму голову и… буду ЖИТЬ. Не важно сколько, важно как.

Помнишь предисловие к твоему любимому фильму: «Жизнь измеряется не количеством сделанных вдохов и выдохов, а количеством моментов, когда от счастья захватывает дух».

Трудно представить жизнь без тебя, но верю, она не заканчивается. Просто начинается другая и в ней будут светлые дни.

Мы будем жить так, что бы ты гордился нами!

Мысленно целую нежно и отпускаю.

Покойся с миром и с любовью.

Вечно твои Карапузы».

Это письмо я написала и опубликовала на странице мужа в марте 2012-го, спустя 40 дней после его гибели.

Хорошие цели, громко звучали. Много наивно обещано. Совсем не плакать, не получилось и не получается до сих пор. Но самым трудным оказалось жить так, чтобы гордился.

Одной из главных задач после смерти мужа, я видела воспитание ребенка достойным человеком и сыном своего отца. Но это сложно сделать без активного участия самого отца. Я знаю, что Олегу нравилось, что не очень, каким он мечтал видеть в будущем сына, что ставил превыше всего прочего, какие достижения его восхищали. Но этого не достаточно.

Многие мечты, мои и мужа, не удалось и, как теперь понятно, не удастся воплотить, в силу разных причин. О многом невозможно спросить, посоветоваться. Вся ответственность за принятие решений в судьбе ребенка легла единственно на мои плечи. Тогда возникла мысль: «Быть может кто-то мне это доверил?! Быть может все таки смогу?!» В любом случае отступать некуда. Одной из главных, мотивирующих, поднимавших с колен, сил – было желание «не ударить в грязь лицом», не подвести мужа и оставить достойные воспоминания у ребенка. О себе в том числе. Я понимала, что в каждый момент времени создаётся наша история. Происходит то, о чём когда-нибудь сын расскажет будущей жене, детям, внукам. Какой будет наша история?

Так я настраивала себя в далёком недавнем 2012-м. Но впереди оказался куда более трудный и долгий путь, чем могла тогда предположить.

Очень скоро стало сложно ориентироваться на предполагаемое мнение мужа. Мы сильно сбились с намеченного когда-то в мечтах, маршрута. Знать наверняка, что Олег мог обо всем этом думать, не было никакой возможности. А выдавать желаемое за действительное – большой соблазн. Пришлось поверить себе и в себя, и без оглядки на возможное мнение, без привязки к прошлым мечтам, просто по-своему жить. Но мне всегда хотелось думать, что муж в меня тоже верит.

Сегодня сын сказал, что ему приснился Олег. Радуюсь таким новостям. Даже если сны ничего не значат, для меня важен сам факт. Ребенок, потерявший отца в три года, спустя восемь лет, помнит о нём и думает. По-моему, это дорогого стоит и в какой-то мере – достаточно, чтобы считать свою «миссию» не такой уж провалившейся.

«Да, чуть не забыл, ещё папа сказал, что он тобой гордится», – бросил небрежно, убегающий на прогулку сын.

После этих слов я снова нарушаю, опрометчиво данное восемь лет назад, обещание. Я плачу. Плачу и благодарю. Благодарю за весточку, за любовь, за доверие, окрыляющие и дарующие силы идти дальше. Пусть совсем не тем маршрутом, которым думали когда-то пройти вместе. Но, если этот путь вызывает у нашего папы гордость, нам с него не свернуть.

Новый календарь

Утрата научила тому, что нет ничего постоянного.

Люди, казалось бы, близкие, в одночасье могут стать чужими. А незнакомые ранее – почти родными.

В праздничный день может не стать любимого человека, а в трагическую дату – случиться счастливая встреча.

Важные события и опыт – это мои маяки и опоры, мой новый календарь.

Утрата научила смотреть сквозь красивые обложки и ширмы.

Жизнь не такая нарядная, как казалось раньше.

В ней есть праздники, но приходят они не по расписанию и не календарю.

После гибели мужа долгое время все дни были одинаково тусклыми. Не было разницы. Не было радости.

Ощущение, похожее на настроение в день рождения, появилось тогда, когда проснулось робкое желание жить. А состояние, напоминающее предновогоднее волнение – тогда, когда я себе эту жизнь разрешила.

В выходные, праздничные дни, особенно заметно, как люди радуются и веселятся. Теперь я знаю, что у многих в эти дни траур.

Мы слышим чужой смех, потому что он громкий. Нам горько, потому что мы почти забыли, как звучит собственный.

Но много кто слышал наши слезы? Мы не знаем, кто плачет за стеной.

Горе стирает красный цвет в календаре.

31-го декабря мне довелось находиться в переполненном зале кафе за поминальным столом. Там вообще не было других столов. Кто-то кого-то как мы поминал, кто-то – только что похоронил. У всех людей в том кафе, в тот день было горе.

Утрата открыла глаза.

Жизнь не слишком нарядная. И никогда такой не была. Просто я раньше сидела в другом «кафе» и слышала свой «смех».

Утрата рисует новые даты. И не только трагические.

Мой восьмомарт может случиться в будни, потому что сын подарил одуванчик и нарисовал сердечко на обычной салфетке.

Теперь у меня новый календарь.

Моя утрата дала понять, что какой бы значимой ни была дата – это всего лишь день. Минута за минутой, час за часом, он неизбежно проходит. Шум веселья стихает.

Пусть стихнут и слёзы. Говорят, темнее всего перед рассветом.

Пусть в ваш дом, в ваше сердце вернутся покой, тепло и свет. Может быть не в какой-то особенный день, но обязательно, однажды вернутся.

Заточение

Первое время после смерти мужа боль была такой нестерпимой, что я чувствовала себя узницей в камере пыток, где ежедневно, ежечасно, ежеминутно некто огромный, весь в черном и в маске избивает меня до полусмерти, а затем поливает раны соленой водой. Как в фильмах ужасов.

Иногда мучитель будто забывал про меня не надолго, а потом возвращался и снова издевался. Спрятаться в камере было не возможно: четыре угла, голые серые стены, холодный сырой пол. Поначалу я пробовала бежать, но он всегда оказывался на шаг впереди. Тогда я вспоминала, что я же сильная и должна бороться, но могла только кричать, ругаться и пытаться прогнать обидчика. Незнакомец свирепел от гнева и пытки его становились еще более изощренными. Уже изнемогая от боли, я умоляла пощадить, но поняла, что он не слышит. Не слышит и не говорит, только бьет по самым больным местам. Он как будто знал все мои уязвимые места.

Я чувствовала себя в ловушке. Я все испробовала.

Но как договориться с безумным, глухонемым, разъяренным, отвратительным существом? Я не видела его лица. Я не понимала мотивов. Но чувствовала, что есть, должна быть причина у происходящего. Должна быть цель и какой-то смысл, наверное. Оставалось понять.

Теперь, когда он пришел снова, я постаралась не закрывать глаза от страха. Предчувствуя новую порцию пыток, я больше не пыталась безуспешно вырываться из оков и заметила, что в этот раз, мучитель был ко мне менее жесток.

Я встретила его открытым взглядом и на следующий день. Даже попыталась посмотреть в глаза, но ему это явно не понравилось. Незнакомец спрятал лицо и ударил наотмашь, а после выскочил из камеры. Это была самая короткая пытка.

В другой раз я уже была готова к его появлению. Мои оковы от чего-то стали свободнее, но смелости их снять не хватило. Когда мучитель вошел в камеру было почти не страшно. Он сел на пол неподалеку и просидел с опущенной головой все время, положенное для пытки.

К следующему его приходу я решилась снять кандалы. Освободилась и села в углу, немного побаиваясь гнева моего заточителя. Он сначала немного постоял в середине камеры, а потом сел в угол напротив. Так мы просидели весь день. Лишь на последок я осмелилась снова взглянуть в его глаза. Ему явно это не понравилось, он поспешно, но спокойно ушел.

Был как-то день, когда мучитель не появлялся. А потом еще несколько подряд. Я даже немного освоилась в новом жилище. Орудия пытки были в крови, и напоминали о боли. Первое время я только смотрела на них, а потом стала брать в руки, разглядывать. В этот день я впервые услышала стук. Робко подошла к двери камеры и сама не веря в происходящее, потянула за ручку. Дверь свободно открылась. Истязатель вошел уверенно, словно давая понять, что сопротивляться не стоит. Но я и не собиралась. Мы снова сидели друг напротив друга. Было тяжело в этой тишине, но уже лучше, чем раньше. Я с осторожным любопытством разглядывала своего обидчика.

Однажды я попробовала сама приоткрыть дверь. Оказалось она не заперта. Выйти побоялась, да и к молчаливым визитам гостя уже привыкла. Куда идти, зачем? Иногда даже думала, как бы его позвать. Но он пришел сам. Вежливо, как тогда, постучался. Зашел так же уверенно. Но явно нехотя, будто для него самого посещение меня – это не слишком приятная обязанность. Посидели. Помолчали. Ушел.

А однажды я о нем вовсе забыла. Вот так, отвлеклась немного. Попрятала орудия пыток. Повесила нарядную шторку и бросила цветной коврик в угол, на место, где обычно сидела.

Я испугалась стука от неожиданности. Я уже так все обустроила, и пол высох, и свет в камеру проник из маленького решетчатого оконца. Зачем ему опять ко мне приходить? Зачем тревожить, напоминать о муках? Не хочу. И я решила не открывать. Но дверь не закрывалась изнутри и бежать по-прежнему было некуда. Забившись в угол я зажмурилась и заткнула уши.

Стук нарастал и вдруг незваный гость ворвался. В бешенстве, он выволок меня из угла и стал избивать снова, как в первый раз. В кровь. Я вырывалась, бежала к новому углу и прикрывала раны цветным ковриком. Напрасно. Тогда в отчаянии я подняла голову и пристально посмотрела ему прямо в глаза. Мучитель опустил руки и бесшумно рухнул передо мной на колени. Странный у него взгляд, изможденный, – отметила я. Кто заставляет его так поступать? Мы стояли на коленях друг напротив друга. Обессилевшая от боли я стянула маску с лица того, кто был так жесток со мной. И увидела себя.

Я думала, что проходя через горе, должна непременно быть сильной.

Я думала, что необходимо сопротивляться и бороться.

Я думала, что важно отвлекаться, на худой конец можно сбежать или спрятаться.

Но я заблуждалась.

Во внешнем мире не было угрозы.

Мне предстояло понять, что до тех пор, пока я не узнаю себя, пока я не признаю себя, пока я не разрешу в себе быть в своей жизни (со своими эмоциями, страхом, болью, плюсами и минусами), я всегда буду загонять себя в самые невыносимые условия и останусь единственным своим жестоким глухонемым обидчиком.

Мне предстояло познакомиться с собой.

Поговорим о принятии?

Вдове очень часто приходится слышать в свой адрес из самых разных источников: «надо принять», «принятие – это этап», «а ты приняла?»

«Ничего не хочу принимать», «не получается», «не знаю, как это сделать», «все понимаю, но нет сил» – отвечала я себе и людям. Было время, казалось, я просто ненавидела это слово, а вместе с ним выражение: «надо отпустить». А как же, как только приму, так сразу и отпущу, это же следующий ВАШ ЭТАП. И принять после таких разговоров хотелось только «на грудь», что бы то, что не отпускало меня, хоть на мгновенье ослабило железную хватку.

Что же это за термин такой – «принятие», что же за слово, набившее оскомину многим из нас?

В книге Боба Дейтса «Наутро после потери» описывается случай:

Анна вступила в нашу группу после того, как ее муж умер во сне. Однажды я говорил о принятии наших утрат, и вдруг Анна сказала: «Боб, слово „принятие“ несет в себе оттенок одобрения, а я не могу одобрять смерть мужа. Я готова признать, что он умер и уже не вернется, но я не могу принять и одобрить это!»

Прочитав этот фрагмент, я наконец поняла, чему так яростно сопротивлялось мое естество. Принять, то есть одобрить. Конечно, я тоже не могу одобрить факт произошедшего со мной, а значит и принять. Но вот признать.

Признать, по моему мнению, – нечто другое и вполне посильное. Признать значит согласиться, что то, что случилось уже произошло и что дальше нужно двигаться, исходя из наличия данного факта.

Согласиться, что изменить произошедшие события невозможно, но можно постараться по-другому понять их.

Конечно, пришлось набить шишек прежде чем пришло это понимание. Я разочаровывалась и расставалась с друзьями, не оправдавшими ожидания. Я ненавидела себя за свою слабость, за не способность контролировать ситуацию, за несдержанность, за страх перед будущим. Я торговалась с кем-то неизвестным ночами на пролет, представляя, что могла бы настоять на смене резины, и аварии бы не произошло, что позвонила бы раньше и умоляла никуда не ехать, и муж бы обязательно послушал. Что лучше бы он остался инвалидом, но был бы жив. Пусть бы его уволили из армии, обвинили в аварии, посадили за убийство по неосторожности в тюрьму, а я бы ждала его и вселяла в него надежду на лучшее будущее, а наша любовь только крепла бы не смотря ни на что. Или лучше бы мы развелись и он жил бы с какой угодно женщиной, а я ставила бы ей колы под фотографиями в соцсетях с фейковых страниц, только бы он не умирал. И я отдала бы все: все имущество, золото, страховки, пенсии, здоровые органы, за любой из этих вариантов. Но никто не спускался с небес ко мне в белых одеждах и не говорил: «Ок, дорогая, давай так и поступим». От всего этого было только больно.

Однажды я поняла, что похожа на бунтующего подростка, такая же не зрелая, упертая, нервная и представляющая опасность для самой себя. Я предположила, что в этом и есть урок. Меня будто выпороли и поставили в угол, сказав: «Всю жизнь ты меняла обстоятельства вокруг себя, что будешь делать теперь, когда выхода нет?»

Тогда я почувствовала себя в тупике и пришлось многое признать.

Во первых, признать себя.

Признать себя значит согласиться со всеми своими достоинствами и недостатками. Не одобрить, но согласиться. Это может показаться странным, но нам порой сложно себя признать, особенно если мы в себе чем-то недовольны. Важно согласиться с тем, что мы имеем право на ошибки, что нам не обязательно быть во всем идеальными. И что нам не нужно соответствовать ожиданиям других относительно нас, не нужно никому угождать.

Это значит признать аналогичные права за другими людьми. Когда мы признаем право на ошибку и несовершенство окружающих, мы осознаем, что люди бывают несправедливыми по отношению к другим.

Важно при этом не давать оценки чужим поступкам и не осуждать. Окружающие так же не могут и не должны соответствовать нашим ожиданиям. Здесь ещё важно понять, что люди, причиняющие нам боль (с нашей точки зрения), в действительности источником боли не являются. Мир всегда будет нам сигнализировать через обстоятельства: «обрати внимание на источник в себе», до тех пор, пока мы не осознаем суть самой проблемы. А она в том, что источник боли всегда внутри нас. Признать других, это так же не ждать, что другой человек изменится.

Когда мы сами сможем признать свою утрату, мы поймем, что другие не испытывают наших чувств, они не знают, как нам тяжело признавать реальность случившегося.

Признать реальность случившегося значит согласиться, что есть вещи, которые не соответствуют нашему видению и восприятию мира. Что все имеет место быть: и белое, и черное. И если мы уже признали, что не лучше и не хуже других людей, значит понимаем, что не застрахованы от несчастий, так же, как все живущие в этом бренном, не совершенном мире.

Мы должны согласиться, что будут и другие утраты, потому что это жизнь. Наша семья, дети, друзья будут переживать утраты. Это неизбежно для всех живущих. Может быть, это несправедливо, но неизбежно. Действительно: в конце каждого брака – смерть или развод, третьего не дано; все человеческие отношения временны; любая карьера имеет конец; не каждая цель бывает достигнута; процесс старения неизбежен, а с ним и сопутствующие утраты. Но мы можем признать потерю, и тогда она нас не разрушит. Большинство из нас ищут счастья в каких-то достижениях. Успех мы зачастую измеряем тем, что приобрели в жизни. Именно поэтому вся наша радость может быть запросто стерта одной большой потерей. Так же необходимо признать, что в нашей жизни не станет меньше неприятных ситуаций и разочарований, но научившись признавать их, мы перестанем действовать во вред себе.

Не признавая, мы тратим много энергии и времени на сопротивление. А это непозволительная «роскошь», особенно, когда ресурс слишком мал. Как взять билет на поезд и всем на зло пойти пешком. Жизни все равно, она не будет стоять на месте и ждать нас. А вот мы, можем ехать на поезде или уныло тащиться за ним по железной дороге.

Когда мы не признаем утрату, обстоятельства, мы постоянно прокручиваем произошедшее в мыслях, и каждый раз переживаем все снова и снова, затрачивая не меньше сил, чем впервые столкнувшись. Таким образом мы только разрушаем себя и эмоционально и физически.

Признание утраты – чуть ли не главный шаг в нашем восстановлении. Так мы снова берем свои в руки бразды правления и ответственность за собственные чувства. Когда мы признаём, что наша утрата реальна, к нам неизбежно возвращается часть утерянного баланса сил. Это огромный шаг, приближающий к полному восстановлению.

Собака бешеная

Интроверт по натуре, не находя понимания у окружающих после гибели мужа, я искала возможность безопасно (для меня это значило – на расстоянии) общаться с людьми, которые тоже одиноки. В качестве эксперимента, однажды зарегистрировалась на сайте знакомств и там мне практически сразу начал писать один парень. Оказалось, у него онкология. Молодой человек почему-то выбрал именно эту платформу для поиска поддержки и помощи.

На фотографиях его были изображены без прикрас пораженные части тела, опубликованы подробные выписки и результаты УЗИ. И только одна фотография в халате и маске из прошлой, здоровой жизни.

Парень, будучи медиком, знал, что умирает. Он понимал, что его невозможно вылечить, но с помощью дорогостоящих процедур и препаратов было реально облегчить его уход.

Молодой человек не скрывал своей ненависти к здоровым людям, особенно к тем, кто собирался устраивать личную жизнь. У него не было девушки, детей, семьи. Не успел.

Мужчина описывал детали своих мучений, добавляя, что никому его не понять, т.к. все мы знать не знаем, что ему приходится испытывать и «не надо пытаться примазываться» к его беде. Но мол, ничего, он, как врач, предсказывает, что каждого второго подобная участь уже ждет.

При этом парень реально рассчитывал, что ему будут пересылать деньги, поддерживать общение, сочувствовать. В списке претензий так и значилось помимо отсутствия понимания, наличия «кривой» поддержки, еще и нежелание слушать, слышать и помогать.

Знакомство с ним и общение в течении нескольких дней, буквально отрезвило меня. Я как будто мельком взглянула в зеркало.

Мой профиль в сети пестрил соответствующими трагическому событию и состоянию фотографиями, которые даже у незнакомых людей вызывали ужас, не говоря уже о близких. Мрачные посты, стихи, откровения.

Я тоже чувствовала себя изгоем, хотя, надо быть честной, добровольно им стала.

Взаимодействие с окружающими являлось болезненным для обеих сторон, т.к. часто я проявляла вспыльчивость, раздражение и агрессию. Ну а на советы некоторых, о том как мне надо себя вести и на слова, как они бы себя вели на моем месте, реагировала мыслью: «Ну что ж, подождем, посмотрим».

И я тоже полагала, что у кого-то возникнет желание, смелость со мной общаться или помогать. Хотя сама к себе подходить вряд ли бы рискнула.

Вот тогда у меня возникла ассоциация с бешеной собакой. В остром горе, мне кажется, я ее очень напоминала. Жалко вроде животное, видно, что мучается, хочется помочь, а подступиться страшно.