Текст книги "Неиссякаемая любовь"

Нина Рябова
Неиссякаемая любовь. Повесть о жизни

 
Два чувства дивно близки нам.,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам…
 

А. С. Пушкин

Продюсер проекта Елена Наливина

© Нина Рябова, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Вступление

С возрастом память человека слабеет. Забываются недавние события, знакомства, чьи-то слова.

Но есть у памяти особое свойство: сохранять прошлое. И ты погружаешься в далёкое время, вспоминаешь лица, речь, забытые события вдруг оказываются такими яркими. А если ты ещё и пишешь, хочется доверить читателю свои воспоминания.

Моей мамы нет уже пятнадцать лет (её не стало на девяносто четвёртом году жизни).

Память у неё была отличная. Она помнила родителей, их тяжёлую жизнь.

Сестра её Фаина жила рядом; собираясь вместе, они всегда говорили: «А помнишь?..»

Чаще вспоминали отца Африкана. И с детства я знала: мой дедушка был очень добрым, сильным и смелым, любил реку Кубену, трудился сплавщиком. Мама поправляла: «Плотогоном. Лучшим плотогоном. Сплавляли лес от истоков Кубены до устья, что в Усть-Кубинском районе, до Высоковской Запани. Вначале молевой сплав, сами рубили лес, соединяли в плоты. Он знал много секретов, как сплотить лес, как сохранить всё до брёвнышка, не упустить в Кубенское озеро».

Сёстры вспоминали, как трудно жили: земли не было, семья большая, двое детей от первого брака, шестеро – от второго. Все они были очень дружны, помогали друг другу.

Старший брат увозил мою маму в Москву, устраивал на работу. Старшая сестра Катя забирала меня в голодный год, спасала от болезни. Когда маму назначили лечить лошадь на районной ветеринарной станции, Катя была рядом, варила лекарство, помогала обрабатывать высокого коня. По осени брала отпуск (работала в воинской части), ходила на болото и обеспечивала сестёр клюквой. В ту пору в колхозе не разрешали во время уборки урожая уходить за ягодами, да и обуви не было.

В детстве маму отдавали в няньки. «Такой битюк[1]1
  Тяжёлый.


[Закрыть]был мальчишка, пересадить через тын не могла. Так и играла с ним рядом с домом, на песке. Отводок[2]2
  Калитку.


[Закрыть] хозяйка запирала, боялась воров. Молоко, которое оставляла, измеряла лучинкой, потом кричала, что ребёнок не мог столько выпить, била меня. Приплыл отец, узнал всё это и больше меня в няньки не отпускали».

На стене в нашем доме висела рамочка, под стеклом – фотографии дорогих родственников. А вот карточки Африкана не было.

Леонид был такой же, как отец, и лицом, и характером, и даже ростом. Отец несправедливости не любил, смотрел строго, два раза не повторял. Мамку очень жалел…

И вот я в ГАВО (Государственный архив Вологодской области).

– Всё не найдёте. Видимо, спешили забрать документы из Кадниковского монастыря, что-то утрачено, – предупредила сотрудница архива. – Но если что-то знаете от родственников, это уже хорошо.

А знала я многое. И то, что Африкан был подпаском, работал у зажиточных крестьян, и что голодал и всё пытался разобраться, за что ему выпала такая участь.

Меня вдохновляло, что его знали старые люди в деревне Попчихе, в Усть-Реке, Сямже, знали как хорошего человека, трудолюбивого и честного.

Когда приходили школьники, просили, чтобы мама рассказала о прежней жизни, она пела колыбельную:

 
Вечер был. Сверкали звёзды.
На дворе мороз трещал.
Шёл по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
 
 
«Боже! – говорил малютка. —
Я прозяб и есть хочу.
Кто ж согреет и накормит,
Боже добрый, сироту?»
 
 
Шла дорогой той старушка,
Услыхала сироту,
Приютила и согрела,
И поесть дала ему.
 
 
Положила спать в постельку.
«Как тепло!» – промолвил он.
Закрыл глазки, улыбнулся
И заснул… спокойным сном.
 
 
Бог и птичку в поле кормит,
И кропит росой цветок,
Бесприютного сиротку
Также не оставит Бог[3]3
  Стихотворение Карла Петерсона «Сиротка» (1843).


[Закрыть].
 

Мне мама колыбельных песен не пела. Её посылали на сплав, лесозаготовки, на дальние покосы, а потом она была телятницей, уходила на скотный двор рано, приходила поздно. «У тебя есть старуха, ты вольная птица», – говорил бригадир маме и давал наряды то туда, то сюда.

Меня нянчила Ираида, в доме которой мы жили, бездетная вдова.

Часть I
Без семьи

Глава 1
У дяди Серёги

– Убирайся куда глаза глядят! Не слышал? Чтобы сию минуту тебя здесь не было!

Мальчонка потупил глаза, весь сжался, приготовился, что его сейчас ударят.

Так было не раз. Дядя Серёга орал, топал ногами, хватал за ухо, больно крутил, а потом как ни в чём не бывало:

– Ладно, пойдём ужинать.

Мальчик плёлся за дядей, но зайти в избу боялся, оставался в сенях. Потом о нём забывали, и он потихоньку уходил в дальний угол, где спали они с михайловской бабушкой. На чурбаки были положены доски, поверх них – брошена солома. Подушек, одеял не было. Но зато был полог, мухи и комары под него не залетали. И ещё лежал там старый тулуп. Это такая большая шуба, им с бабушкой хватало её укрыться. Пахло овчиной, было тепло и уютно.

Бабушка гладила его по голове и всегда говорила одно и то же:

– Спи, уголёк! Спи, милой!

Мальчик засыпал. Снились ему хорошие, добрые сны, ему говорили ласковые слова, дарили игрушки. Во сне у него были один большой мяч и два маленьких. Он бросал их, ловил, бегал за ними, смеялся.

Сегодня дядя не звал ужинать.

Мальчик хотел спрятаться к себе под полог, но бабушки там не было: ушла на богомолье. Одному идти в тёмные сени было страшно. Он присел на нижнюю ступеньку лестницы. Из избы доносились крики:

– Надоел хуже горькой редьки! Опять отпил молока из ставка, что я оставляла ребёнку.

– Ты видела? Не видела. Прекрати визжать! Надоело!

Сашка, жена Серёги, не унималась:

– Я лучинкой каждый раз замеряю, сколько оставляю молока в ставке.

– Ну и что? Наш ребёнок и выпил.

– Нет, он столько не мог выпить. Этот шкет вылакал! И в других ставках убыло.

– В других уже простокваша.

– Так и вершков нет, слизал!

Мальчик не выдержал, спустился с лестницы и тихонько вышел на улицу. Дорога вела к уездному городу Кадникову, что в пятидесяти двух километрах от деревни Попчихи Михайловской волости. Но это мальчику пока было неведомо, а сейчас он знал только, что под горою река Кубена, по берегу растёт лес.

Дом их, обнесённый тыном[4]4
  Частоколом.


[Закрыть], стоял недалеко от дороги. С улицы не видно было, что маленькие постройки возле дома покосились и нуждаются в ремонте. В одной из них когда-то жил Серёга. Его как старшего сына многочисленной семьи отделили, определили ему сарайчик. Сосед ушёл на отхожий промысел, его брат умер. Серёга пригородил их дом. Грамотных в округе не было, поди разберись, где правда. Деревня растянулась вдоль дороги, все живут единолично, очень бедно.

Повеяло вечерней прохладой, кузнечики трещали в траве, туман белой пеленой опускался на реку. Мальчик не заметил, как миновал последние дома деревни. Тропинка вела к реке. А вот и большой камень. С этого камня женщины полоскали бельё, мальчишки ныряли. Говорили, что этот камень волшебный, он может толстое дерево поставить на попа[5]5
  Вверх большим комлем.


[Закрыть], сделать затор на реке, остановить течение. А когда такое случалось, все мужики были на реке, ловили рыбу саками. Когда мальчонка был ещё очень маленьким, он тоже хотел ловить рыбу.

– Бабушка, дай твой сак, пойду ловить рыбу.

– Что ты, батюшка, мой сак надо носить, это одежда, а у мужиков – особое приспособление на длинном шесте – сеть.

Михайловская бабушка всегда объясняла всё понятно, а вот о самом главном молчала. Мальчику хотелось знать, почему его зовут шкетом, всякими другими обидными словами, почему у всех есть отцы, матери, а его по очереди берут в дом то дяди Серёги, то дяди Александра, а то и бабки Клавдии, почему она так недолго живёт с ним, а потом тоже уходит.

– Скоро мы с тобой будем ходить вместе.

– Когда, бабушка? – не терпелось узнать. – Когда? Когда я подрасту?

Старушка гладила мальчонку по голове, вытирала слёзы и опять молчала.

Глава 2
У дяди Александра

Жену дяди Александра тоже звали Сашкой. Но она была непохожа на крикливую злобную Сашку дяди Серёги. Красивая чернобровая молодая женщина напоминала мальчику ту, которую увидел он на иконе в Согорском храме, когда ходили с михайловской бабушкой молиться, только такой нарядной одежды у Сашки не было.

– Это Богородица, – тихонько сказала тогда бабушка, опустилась на колени и долго молилась. А он рассматривал чудные картины на стенах храма, любовался, запоминал.

Сейчас сквозь густой туман мальчик старался увидеть похожие очертания куполов, крестов, колоколенку церкви Святой Троицы, но сумерки сгущались, и вскоре почти ничего не стало видно.

Мальчик спустился с камня, поднялся на берег, прислушался. Тишина окутала берег, расползлась по кустам. Вдруг ему показалось, что кто-то его окликнул. Тихонько так, боязливо. Он перекрестился, как учила бабушка. Нет, не ошибся: его звали.

– Малыш, миленький…

Да, он помнил: так его звала Сашка, когда он жил у них.

Но что ей до него? А может, их очередь его взять?

Мальчик насторожился, но прятаться не стал.

Женщина поспешно спускалась с горы.

Она обхватила его руками, крепко прижала к себе и стала целовать, приговаривая:

– Нашла, нашла! Миленький, малыш, миленький. Пойдём быстрее, уже темно, мне страшно.

Он повиновался.

В доме всё оказалось перевёрнуто вверх дном. Такое мальчик видел, когда жил у них. Дядя Александр напивался, кричал, дрался. Тогда они убегали к бабке Клавдии.

– Нельзя сейчас к ней, её он тоже обижает. Пойдём в дальний сарай.

Ночью женщина бредила, целовала подушку, гладила, тихо шептала:

– Милый, миленький.

А под утро затихла, перестала всхлипывать, казалось, даже дышать боялась. Мальчик глянул на её лицо и испугался: бровь рассечена, на губах застыла кровь, правая щека распухла.

– Не бойся, милый. Тебя не тронет. А я перебралась в сарай.

Малыш вспомнил, как нянчил её красивое дитя. Ребёнок был спокойный, всегда подолгу спал. Когда водили по его пухлым губкам, щёчкам берёзовым листиком, смешно взмахивал ручонками, пытаясь поймать его, улыбался.

Но прожил малыш недолго. И его, няньку, выгнал дядя Александр в тот же день, когда ребёнка не стало:

– Не с кем нянчиться! На все четыре стороны!

Глава 3
Бабушка Клаша

Бабка Клавдия жила в зимовке, пристроенной к избе Александра. Пол в избе провалился, крыша прохудилась, дверь не закрывалась – словом, развалился домишко девки-старки. Надеяться было не на кого. Рассказывали, что священник, родом из их мест, помогает всем бедным, своим землякам. Вот и отправилась Клавдия к нему, Тверскому архиепископу Алексею.

– А ведь помог владыка!

Клавдия наняла людей, раскатали зимовку, перевезли на другое место, подальше от обидчиков.

– Удивляешь ты меня, Клашка, – изумился Александр. – Чем крышу будешь крыть?

– Как чем? Я и священнику сказала, что ты, мой родственник, дранку для крыш делаешь, своё дело имеешь. А он обещал приехать в родные места, встретиться с тобой, заказы сделать, если ты действительно добрый человек.

– А эта, что с тобой пришла? Кто она такая?

– Келейница. Видел в Михайловском, около храма, три небольших деревянных домика-кельи? Это приходская богадельня. Владыка трогательно заботится о бедных, помнит всех, кто делал ему добро. И пестуний[6]6
  Нянек.


[Закрыть] своих не забывает, Агриппину Осипову и Акулину Фёдорову. Внёс триста семьдесят пять рублей с запиской «в пользу богадельни, находящейся при Михайло-Архангельской Кубенецкой церкви». Сейчас там ремонт, келейница ходит молиться по монастырям, а нашего малыша спасает от вас, дурней. Скоро уйдёт, а потом я помогу ему расти. А жить мы будем с ним в перестроенной избушке.

Огородик у бабушки был маленький. Старый и малый любили полоть-рыхлить грядки, поливать.

Пришёл однажды Серёга и издали заорал:

– Чего тут прохлаждаетесь? Не нарастёт ничего на метре земли. Впереди зима, и чего запоёте? Шкет, айда ко мне в загороду!

Мальчику было не по себе, теперь его звали ласково: Афришенька, «дорогуша ты моя», «солнышко», а ещё очень серьёзно – Африкан. Он прижался к бабе Клаше.

Серёга не унимался:

– Идите оба, всё заросло у нас. Прополете живо, какие дела! Не чужих же звать!

Баба Клаша и ухом не повела.

Серёга постоял-постоял, выругался и пошёл прочь.

– Эй! Оба идите ко мне! – возле грядок появился Александр. – Идите, идите, мне некогда!

– Что случилось?

– Не случилось бы, не пришёл. Овец пасти некому. Всю неделю будете пасти! Я что, тебе за так дранки на крышу делал? Отрабатывай!

– Побойся Бога. За всё заплачено. И никуда мы не пойдём.

Бабушка Клавдия взяла мальчика за руку и повела в дом:

– Оба пришли, хотели опередить друг друга. Видимо, разговор был. Нет, Африкан. У человека должна быть совесть, душа. Оба не пришли помочь нам, посмеивались, когда строили избушку, Александр взял большие деньги за дранку. Да ладно, забылось это. Если бы пришли с добрым словом, попросили! А то привыкли всё делать нахрапом. Кричали: «Не родня она нам!» А теперь вспомнили. А у людей есть гордость… Прости меня, старую, может, и не то делаю. Но командовать тобой я не позволю. Вот ведь как орали: «Идите оба! Будете пасти!» Не просьба помочь – приказ! Привыкли: «Будешь нянчиться!», «Будешь таскать дрова!», «Будешь стирать!», «Будешь…» А вот и не буду! Больше не буду!..

Бабушка Клаша легла на лавку. Она тяжело дышала. Африкан заметил слёзы на её худом лице, принёс чашку воды, намочил полотенце холодной водой, гладил бабушкины руки…

А на другой день они пошли в церковь Михайло-Архангельскую Кубенецкую, где Африкан рассматривал изображения на стенах. Потом бабушка долго говорила со священником, спрашивала о приюте, не подозревая, что мальчик прислушивался к их разговору.

– Бабушка, что такое приют?

А бабушка, словно не расслышала вопроса, начала говорить о каком-то подземном переходе из церкви до реки. И о приюте оба забыли.

Глава 4
Цывецкий Николаевский монастырь

Бабушка-келейница повела Африкана на Чивицу.

– Чивица – река необычная, она не выходит из берегов, – начала рассказ старушка. – Течение весной ой какое бурное! Но в ней сроду никто не утонул, – говорила она Африкану. – По Чивице прошла Богородица. Речка вытекает из Чивицкого озера. Когда-то там, за озером, был мужской монастырь. Были мельница, скотный двор, пахотные угодья. Монастырь пережил мор, голод, пожар. Четыре года стоял тот монастырь пустой, но пришли люди, восстановили святую обитель на погорелом месте в честь великого святого – Николая Чудотворца. Это было первое чудо в этом храме.

Старушка помолчала и с какой-то таинственной гордостью добавила:

– Это первое чудо. А всего в храме произошло аж шесть чудес. Но они пока не изучены. Был там и деревянный крест, говорили, что он поставлен на месте алтаря церкви Цывецкой Николаевской пустыни. И стеклянный завод был. И выгон для скота. А вообще монастырь считался самым скудным в епархии.

Голос старушки постоянно прерывался, словно ей тяжело было вспоминать, что было и чего сейчас уже нет.

Она очень внимательно следила, как слушает Африкан её рассказ, постоянно спрашивала, не устал ли.

– Я бы хотел посмотреть другой монастырь, который не разрушен. Мне интересно. Такие есть?

– Есть, есть, батюшка. Сходим и туда.

Вечером старушки что-то обсуждали вполголоса, прекращая говорить при приближении Африкана.

Глава 5
Замысел не удался

– Всё, куда мы идём, называется Семигородняя волость. Селения построены на семи горах, возвышениях. Случались эпидемии, Литовское разорение, но монастырь ожил. Вначале он был женским, а сейчас – мужской, – начинала бабушка рассказ.

– Бабушка, гляди, какие здесь толстые деревья! – Африкан подошёл к липе, пытаясь обхватить её. – Помогай обнять! У меня рук не хватает.

Но даже и четыре руки не могли обнять ствол.

– Да, наверное, они в обхвате больше двух метров. Наверняка эти деревья посажены монахами.

– Бабушка, стена каменная.

– Да, и стены каменные, на монастырь нападали злые вороги.

– Бабушка!.. – мальчик не переставал удивляться, как много было здесь построек: кирпичный завод, амбары, две мельницы и две церкви – потом узнает: одна – Успения Божией Матери и вторая – Феодосия и Антонина Печерских. Две каменные постройки двухэтажные с большими окнами.

– В них монашеские кельи, «братская трапеза», кухня, пекарня.

Мальчик не выдержал и спросил:

– А ты была здесь?

Она словно не слышала и продолжала:

– За оградой гостиница для приезжих, прачечная, баня, овины, скотный двор, конюшни, сеновалы, изба для рабочих… А земли! А леса!

Мальчику были непонятны многие слова, поначалу даже он хотел спросить: «А что такое прачечная, гостиница?» – но красота многих строений, необычность построек, поразившая воображение, останавливала, заставляла молча идти рядом, внимательно смотреть и запоминать. И о каком лесе, какой земле говорит бабушка, ничего не понимал. В их деревне часто говорили другое: нет леса, нет земли.

Начиналась служба.

О! В церкви слепило глаза от золотых окладов икон, от драгоценных камней, крупных жемчугов, от позолоченного двухъярусного иконостаса, Царских врат. На ризе храмовой иконы были бриллианты.

Мальчик постоянно дёргал за руку бабушку и что-то спрашивал, но она молчала.

После трапезы они снова пошли в церковь.

– Давай иди сюда, мальчик, поближе ко мне, – монах обратил внимание на Африкана. – Это наша главная икона. Чудотворная. Во время крестного хода за нею идёт очень много людей.

– А дети тоже идут? – мальчик освоился и не побоялся спросить.

– Идут и дети. Конечно, идут.

– А что такое ковчег?

Монах подробно рассказывал, что означают оба яруса ковчега, показывал, где лежат святые дары, Евангелие.

Вечером в монастыре было тихо. Лес за оградой вставал высокой тёмной стеной. Паломницы вполголоса рассказывали разные легенды, шептали молитвы. Мальчик долго не мог уснуть, ему было боязно.

Рано утром зазвенели колокола, громко, певуче. Ночные страхи отступили.

Начинался новый день. Бабушка мало разговаривала, она молилась, причастилась. Африкан заметил, что она больше не держит его руку так крепко, как вчера, и он может подойти к ковчегу, рассмотреть его со всех сторон. Конечно, жалко, что он не умеет читать. Он всматривался в изображения льва, тельца, орла, человека, в хрустальное голубое море, облако, любовался драгоценными камнями, золочёными чашечками семисвечника, рассмотрел святого Михаила с мечом и щитом.

Обернулся, чтобы показать это бабушке, – и не увидел её. Не было старушки в церкви!

Африкан вышел на улицу, посмотрел вокруг – никого!

У кого спросить? Он подбежал к монаху у каменных ворот.

– Потерял свою бабушку? Разминулись? Только что ушла.

Монах любезно пропустил мальчика. Но за воротами бабушки не было. Он вгляделся в дорогу – никого. Быстро побежал до поворота. Широкая дорога была пустынна. Новый поворот – и тоже никого.

Дорога петляла, и он надеялся увидеть уходящую бабушку за новым поворотом.

«Да вон же она! Но как быстро идёт! Похоже… убегает».

Бабушка и вправду шла быстро, не оглядывалась. «Зачем она так сделала? Зачем? Зачем не сказала, что собирается оставить меня здесь, среди чужих людей? А может, они в сговоре с бабой Клашей? Так шептались накануне! Неужели они думают, что здесь мне будет лучше, чем в деревне? Я люблю большой камень, люблю нашу реку Кубену, люблю поле, дорогу на реку… мечтаю о рыбалке на зорьке, о костерке на берегу нашей реки. Я вырасту, я помогу бабе Клаше. Зачем меня оставлять? Почему обманывать? Не спросить меня, хорошо ли мне? Почему?..»

Он шёл быстро, вскоре поравнялся с бабушкой.

Она взглянула на него:

– Я шла медленно, знала, что догонишь.

Ему не хотелось ни о чём с ней говорить. Зачем взрослому человеку объяснять, что ребёнок понимает: его предали…

Дорога была длинной. Африкан успокаивался, смотрел на тяжело шагающую рядом бабушку. Думал: «Я маленький, но я мужик, как говорят в деревне, и сил у меня больше, чем у неё, старушки. А ведь повела меня на край света, чтоб показать, что есть другой мир, другая жизнь. Не повели же меня другие, Серёга так даже не хотел брать в престольный праздник в Михайло-Архангельскую церковь. Да, хотела оставить, но она бы обязательно пришла проведать, как я живу здесь. Она не могла не прийти… А сейчас я молчу, обижаю её…»

Бабушка заговорила первой:

– Я небродка[7]7
  Непробивная.


[Закрыть], всего боюсь, как посмотрят, как скажут, вдруг откажут. Надо было чуток пожить в монастыре, посмотреть, как учат детей. Есть же у них приют. Твой возраст ещё подходит для приюта. Научился бы писать-читать, счёт бы узнал, ремеслу бы обучился. Надо было найти слой[8]8
  Здесь: к кому подойти, что сказать.


[Закрыть]. Виновата я, ой, виновата…

Страницы истории

Монастырь выделял средства на строительство памятников Богдану Хмельницкому в Киеве (1871), М. Ю. Лермонтову в Пятигорске (1874), на строительство православных соборов в Ташкенте, Тифлисе (1904), Самарской губернии, пострадавшей от неурожая в 1879 году.

Семигородская земля, а именно Семигородний Успенский монастырь, была начальным периодом жизни послушника Димитрия Брянчанинова (будущего святителя Игнатия). Здесь укрепилось его намерение стать монахом, последовать Воле Божьей, здесь было написано произведение «Плач инока», рассказывающее о скорби монашеской души, горящей любовью к Богу. Семигородний Успенский монастырь был закрыт в 1926 году.

1934 год – последний год, когда служили в церквях.

В деревню они зашли вместе, и он побежал к сараю, где в последнее время жила Сашка, жена Александра. На тропке лежали перья, тряпки, разорванное платье. Что же произошло? Дверь в сарай сорвана с петель, у порога вспоротая перьевая подушка. И всё-таки он зашёл в сарай – никого. Африкан поплёлся по тропке к реке, к большому камню.

На берегу реки, напротив его камня, сидел Василий. Баба Клаша не раз говаривала: «Договорюсь с отставным солдатом Василием, научит тебя читать».

И, видимо, договорилась. Василий увидел мальчика, предложил сесть рядом.

– Что, учиться хочешь? Запоминай: аз, буки, веди, глагол, добро, есть… – Василий прочитал весь алфавит – азбуку. – Что запомнил?

– Аз, буки, веди, глагол, добро.

– Хорошо для первого урока. Ну а теперь пойдём домой. Холодно. Завтра приходи ко мне.

Африкан поспешил к бабе Клаше, обнял её и на одном дыхании назвал пять букв азбуки.

– Хорошо, хорошо, умойся, выпей чайку и спать. Устал, наверное.

Африкан повалился на дощатую кровать, сделанную бабой Клашей, и сразу уснул. Ему снились большой камень, рыбки, много рыбок. Вода в реке была прозрачной, чистой, на дне лежали большие рыбины, нежились на солнышке.

В воскресенье они с бабой Клашей пошли на богомолье в Михайло-Архангельскую церковь.

После обедни в храм пришли желающие жить в богадельне. Примут ли их, зависело от священника, старосты и прихожан. Старушки вышли перед прихожанами, низко поклонились «всему миру» в ноги, высказали свою просьбу. Отказать им было невозможно: все знали их бедность.

Африкан порадовался за михайловскую бабушку: теперь у неё будет крыша над головой, питаться она станет не случайными подаяниями, а главное – ей найдётся дело. Он знал: келейницы оказывали помощь прихожанам из дальних деревень: готовили им пищу.

– Хорошо ей будет здесь, безродной, – начала бабушка Клаша. – Зимой не замёрзнет, келейницы приглашают «на помочь», прихожане заготавливают дрова на год вперёд. Не насидится голодом. Сборы у них бывают три раза в год: на Пасху – яйцами, пирогами, в Петровки – сметаной, яйцами, печёным хлебом, осенью – зерновым хлебом: рожью, овсом, ячменём. Это не нищие. И заметил, наверное, там не одна наша бабушка[9]9
  Иногда в богадельне жило до десяти человек, старушки и старики.


[Закрыть].

Африкану почему-то показалось, что михайловская бабушка поспешила покинуть Семигородний Успенский монастырь, чтобы не пропустить приём в богадельню.

Ему было стыдно, что он тогда обиделся и молчал.

«Всё равно бабушки – это самые лучшие люди, они не кричат, всё у них тихо, серьёзно, по голове погладят, слезу незаметно вытрут, они понимающие… – успокаивал себя Африкан. – Вот и баба Клаша заботится обо мне, поняла, что я очень хочу учиться…» Его раздумья нарушил свист, оглушительный, наглый свист. Он раздался совсем рядом, значит, кто-то за ним шёл, свистнул и трусливо спрятался. Африкан продолжал идти, как шёл, быстро, уверенно. Он ещё издали заметил сгорбленную фигуру отставного солдата Василия.

– Жду, жду тебя, дорогой, давно жду, – начал Василий.

Африкану нравилось, что Василий всё объясняет, хвалит, что он смышлёный, схватывает всё на лету.

Африкан научился читать, писать, оба с Василием сожалели, что книг у них очень мало.

– Ну ничего, скоро мне дадут пенсию, тогда заживём! – мечтательно говорил Василий.

Ждали долго – не дождались.

– Ничего, Африкан, будем трудиться руками.

Василий показал на свою обувь:

– Эти чуни я сшил себе сам.

Африкан, привыкший ходить босиком или в лаптях, удивился:

– Сам?!

– И тебе сошьём. А ещё сошьём тебе брюки.

– А это что? Портки?

– Ну да, правильно понял, только хорошие штаны называют брюками.

Африкану казалось, что это сон, сказка. Когда-то бабушка Клаша рассказывала сказку о скатерти-самобранке, о волшебной рыбке.

Теперь рассказчиком был Василий. Верить или не верить?

Что-то менялось в его жизни, было радостно и страшно: вдруг всё пойдёт по-новому?

А потом он шёл к Василию, и всё было так, как он говорил.

Но вот однажды на том самом месте, где когда-то его оглушили диким свистом, встал посреди дороги Васька-сосед, кривляясь, пробубнил:

– Аз, буки, веди, все девки б…, глагол, добро, еси, хлебца принеси.

Васька улыбался ехидно, кривлялся, дразнил его, Африкана. Значит, подкарауливал, подслушивал, провожал его до избы отставного солдата.

Африкан подпрыгнул (Васька был выше его ростом), размахнулся и со всей силой ударил обидчика в нос. Васька с воплями побежал к отцу.

А ему, Африкану, очень хотелось смыть Васькины сопли с рук, успокоиться: не мог же он, такой взъерошенный, прийти на урок к Василию, жаловаться на постоянные насмешки, оскорбления. Сегодня Васька оскорбил его учителя, дорогого ему человека.

А Василий всё видел. Он встретил Африкана с ковшом в руках:

– Вымоем руки, будем мерить обновку. Давай-ка, дружок, снимай свой мундир.

Африкан послушно стянул своё тряпьё, надел то, что держал в руках Василий.

От волнения даже забыл, как называются хорошие штаны.

А Василий протягивал ему ещё и пиджачок.

– Вроде ладно, не мало и не велико.

– А вот рубашку пока не из чего сшить. Есть друзья у меня в Шилыкове, в Анисимовской. Они пришли раньше со службы, пенсию получают. Помогут.

Первой увидела Африкана жена дяди Александра:

– Ой, какой баской[10]10
  Красивый, нарядный.


[Закрыть], а я и не узнала сразу, думаю, кто-то новый приехал в деревню. Теперь не стыдно и жениться.

– До женитьбы, конечно, ещё долго, а к горюну надо обязательно успеть сходить, пока наряд впору.

И что такое они говорят, Африкан не понимал, просто ему было хорошо и удобно в этой одежде.

А когда возвращался домой, даже хотелось встретиться с Васькой, пройти мимо него, засмеяться, сплюнуть и выругаться.

– Давай-ка займёмся делом, – начал Василий позднее. – Чтение, письмо оставим на зиму, а теперь корьё, веники, дранки на кузовки, чунки[11]11
  Салазки.


[Закрыть] для детей. Надо заработать копейку.

Они уходили на целый день в лес, забывая о завтраках-обедах, и, лишь когда попадались грибы, ягоды, понимали, как голодны. Так дожили и до горюна. Пашка, мальчик старше Африкана, его звал уже давно, но Африкан не проявлял интереса.

– Ну, так ты и просидишь свою красавицу, пойдём, пока её не просватали, – будешь жалеть.

Африкан согласился.

В доме бабки Палаши было тепло. Девки шли с прялками, с веретёнами, с шитьём, нитками. Парни несли по ведру воды. Бабка Палаша постоянно пила, говорила, что у неё водянка, останется вода – вымоет пол с утра, от них много грязи. И вот они заходят с Пашкой за шкаф. Стоит скамейка. Бабка на печи, ей всё видно и, наверное, слышно. Пашка спрашивает, какая девка ему нравится.

– Все нравятся, видишь, умылись.

– А больше всех?

Африкан называет первую, которую увидел, когда пришёл:

– Анютка.

Пашка ушёл. Приходит Анютка. Садится на край лавки.

Африкан заметил, что бабка Палаша всё видит, слушает. А что слушать? Они оба молчат. Потом он что-то спросил, Анютка что-то ответила.

Он придвинулся ближе к ней и спросил:

– А что ты ела?

– Постные шти.

– А я – гороховый кисель. Печь сегодня топили?

– Нет, дрова кончились.

– Сейчас я уйду, кого тебе послать?

– Мне никого не надо.

– Хорошо, я пошлю, кого выберу сам.

О чём говорили другие, ни Анютка, ни Африкан не знали.

А рано утром бабка Палаша вышла на крыльцо и стала окликать баб.

– Ой, я что-то скажу тебе. Анютка-то…

– Да ладно тебе, Палаша, как будто сама не была молодой.

А бабка Палаша не унималась, шла к колодцу и, если её не слушали, шла в дом девушки:

– Ой, принесёт твоя девка в подоле. Вчера-то к горюну ходила…

Часто вмешивался хозяин, отец девушки:

– Да ладно, Палашка. Не отпустим на горюн в твою избу, насидишься без дров.

Но бывало, что, наслушавшись страхов, отец запрягал лошадь и ехал свататься подальше от родных мест.

Страницы истории

Ещё в XVIII столетии императрицей Екатериной II была высказана мысль о необходимости создания школ во всех многолюдных селениях, но потребность в образовании в народе ещё не пробуждалась.

Помещики тоже не думали распространять его и открывать для крестьян школы. Мысль императрицы долгое время оставалась без исполнения.

При Александре I был утверждён Устав учебных заведений, который предписывал, что в губернских и уездных городах и селениях каждый приход или два имели приходское училище. Предложено в Вологодской губернии открыть 90 училищ, но это в Кадниковском уезде не осуществлялось. Открывались церковно-приходские школы.

1823 год. Прихожане без воли господ не осмеливались отдавать детей своих, нанимали в складчину наставников и обучали детей чтению-письму по церковнославянской азбуке.