Текст книги "Наживка для фотографа"

Нина Стожкова
Наживка для фотографа

– Я не могу спать одна. Мне страшно.

Смуглая тоненькая девушка и высокий молодой человек отпрянули друг от друга, словно между ними пропустили заряд в двести двадцать вольт. Смуглянка поправила соскользнувшую бретельку кружевной сорочки, парень надел очки, оба оглянулись на дверь. В черном дверном проеме появилась юная, очень хорошенькая девушка. Ее длинная ночная рубашка белела в ночи, как одинокий парус. Было ясно: дева ищет бури. Ее знобило, она обхватила плечи тонкими руками, босые ноги замерзали. Красавица, похожая на привидение, припав к дверному косяку, вздыхала и скорбно молчала. Ну просто лесная царевна из сказок братьев Гримм! Роскошные распущенные волосы в полумраке казались совершенно белыми. К ногам жался фокстерьер, поглядывал на парочку в комнате с немым укором. Мол, извините, граждане, что мы к вам обращаемся, мы сами неместные… Девушка тоже молчала и терпеливо ждала. Первым не выдержал юноша:

– Конечно, Лизок, лети на огонек. Нам так тебя не хватало! Ты просто наш ангел-хранитель! Как раз вспоминали с Лелей тот случай. Помнишь, в третьем классе ты так мило хлопнула ее по пальцам крышкой рояля? Пальчики Лели тогда посинели, распухли, и все боялись, что на карьере пианистки придется поставить крест. Такой забавный эпизод из жизни милой маленькой девочки…

– Вы что, до пенсии мне это припоминать будете? Ну да, было. Всего один раз – и то нечаянно, а извинялась раз двести. – Лиза захлюпала носом и заявила: – Хотите, я вообще уйду из этого дома? Моего дома, между прочим! Вот возьму и исчезну прямо сейчас, только пальто на ночнушку наброшу. Поселюсь с бомжами на вокзале, научусь воровать и отдаваться за бутылку. Вы этого хотите, да?

Лиза потерла одной босой ногой о другую и вдруг громко закашлялась.

– Ну, входи уже, а то заболеешь, дурочка! – наконец подала голос Леля.

Эти слова прозвучали не раздраженно, скорее, по-матерински заботливо. Этого-то Лиза и ждала. Значит, сестра уже не сердится и действительно можно войти.

Лиза шагнула в комнату, ее кудрявые волосы под светом лампы вдруг приобрели необыкновенный теплый медовый цвет, а высохшие глаза зеленовато блеснули, как у кошки.

– Немедленно ложись на диван и укройся пледом, дрожишь вся. Горе мое! – вздохнула Леля и нестрого скомандовала: – Быстро гаси свет, всем завтра рано вставать.

Одновременно старшая сестра почувствовала, как поле взаимного притяжения, только что возникшее между ней и Антоном, исчезает. И виной всему – появление Лизы. Леле стало грустно. Зато хитрая Лиза в душе ликовала. «То-то же, – думала она, с наслаждением укутываясь пушистым пледом. – В конце концов, я им тут не приживалка, эта парочка обязана считаться с моими чувствами». – «И капризами», – услужливо подсказал внутренний голос. «А хотя бы и капризами», – мысленно согласилась с настырным моралистом Лиза и мгновенно забылась счастливым сном.

Неудивительно, что наутро работа волновала Антона меньше всего. Леля и Лиза, белый и черный лебеди его жизни (внешне все выглядело как раз наоборот: Леля была брюнетка, а Лиза – блондинка) заставляли его, как балетного принца, тосковать и метаться. Какого черта эта смешная девчонка, как черная лебедь Одилия, всегда встает между ними? Кажется, малышка не дура, должна бы за столько лет сообразить, что он любил, любит и всегда будет любить ее старшую сестру. Однако душевные метания «принца» были совершенно неинтересны окружающим, а заваленный газетами, заставленный папками и коробками с CD-дисками редакционный кабинетик меньше всего походил на балетную сцену. К тому же единственная соседка Антона по кабинету была слишком погружена в собственные заботы. Крупная (во всех отношениях) кинокритикесса Алла Матвеевна уже три месяца голодала по модной диете доктора Зайцева, загадочно связанной с группой крови. Наверное, поэтому в глазах ее стоял постоянный голодный блеск. Алла Матвеевна таяла на глазах, и коллеги сплетничали: мол, она столько заплатила модному столичному диетологу, что худеет только от одной мысли о безвозвратно утерянных денежках. Алла Матвеевна приносила на службу банки с салатами из травок, подозрительно напоминавших сорняки, приправляла их оливковым маслом и поедала в определенные часы с нескрываемым отвращением. Под столом у нее с некоторых пор поселились древние напольные весы, время от времени дама взгромождалась на них со вздохами и скорбным ожиданием приговора. Сослуживцы злословили: рано или поздно Алла Матвеевна перейдет к каннибализму. В самом деле, интервью, эссе и статьи критикессы с каждым днем становились острее и беспощаднее. Она срывала маски с продажных жрецов искусства и обнажала язвы отечественного кинематографа. Для читателей и почитателей Аллы Матвеевны было очевидно: последние три месяца российское кино пребывает в глубочайшем кризисе. Кинобарракуда – самое ласковое из прозвищ, которыми награждали Аллу Матвеевну мастера экрана, чьи косточки она обгладывала и перемывала с нескрываемым наслаждением.

Антон развернул бутерброд, заботливо приготовленный Лелей, и в глазах Аллы Матвеевны блеснул неподдельный интерес.

– Фу, Антон, какая гадость! – сказала она, стараясь побороть противное чувство голода, которое с утра подтачивало нервы. – Как люди вообще способны есть такое… Сплошной холестерин, красители и куча консервантов. Кто же это заворачивает вам по утрам всю эту химию?

– Одни золотые ручки, – честно признался Антон. – Если бы мы жили в Америке, эти музыкальные пальчики, пожалуй, были бы застрахованы на миллион долларов.

– Ну а сахар-то в чай, как я вижу, вы сами себе кладете? – продолжала негодовать Алла Матвеевна. – Прекратите! Это белая смерть! Мы с моим Иваном Варфоломеевичем полностью перешли на здоровое питание. Месяц назад мой дружочек наконец согласился, что мясо – яд, и теперь покупает в дом только рыбу и овощи. Ну а в день получки у нас праздник, едим морепродукты.

Иваном Варфоломеевичем звали спутника жизни золотого пера. Он служил страховым агентом, а в свободное время бегал по рынкам и супермаркетам, обеспечивая даме сердца низкокалорийный рацион. За это гражданская супруга позволяла ему вести безбедную жизнь и быть вхожим в элитную тусовку немолодой столичной богемы.

Алла Матвеевна еще немного поотвлекала Антона от сокровенных мыслей и вышла. Молодой человек остался в комнате один. Теперь никто не мешал ему злиться на Лизу и тосковать о возлюбленной. Антон с нежностью вспоминал, как пахнет ее кожа, как необычно звучит голос девушки в секунды близости. Он, как любой влюбленный юноша, смотрел на окружающий мир через магический кристалл страсти и замечал его лишь тогда, когда в кристалле отражались Он и Она – Антон и Леля.

На этот раз не без усилий Антон сумел справиться с собой и мысленно спрятал «кристалл» в карман. Лишь тогда он смог ненадолго углубиться в текст на экране компьютера. Вообще-то Антон Смирнов был из редкой породы счастливчиков, обожавших свою работу. Журналистика была его хлебом и хобби одновременно. В студенческие годы Антон даже удивлялся тому, что ремесло газетного репортера кое-где недурно оплачивается. В то время он готов был и без гонорара мчаться на место происшествия, чтобы первым передать материал в родную газету. А сейчас Смирнов брал для газеты актуальные интервью у известных людей и получал от пинг-понга вопросов-ответов настоящее удовольствие. По обрывкам фраз, даже по молчанию ньюсмейкеров он научился угадывать ход дальнейших событий и надеялся в самом скором будущем перейти к газетной аналитике. А пока перетирал в курилке свои и чужие версии, обсуждал нашумевшие «подвиги» местных папарацци с такими же веселыми, шустрыми и безбашенными молодыми репортерами.

Антон работал в популярной газете «Остров свободы», причем в отделе новостей, и жесткий ритм жизни, а главное, постоянная смена «картинок» перед глазами не на шутку заводили его. Частенько – даже заряжали энергией после бессонной, как в этот раз, ночи. Он уже не понимал, как мог когда-то мечтать о карьере музыканта. Пиликать часами на скрипке, зная, что Паганини из тебя все равно не выйдет, – нет, это удовольствие не для него. Другое дело – жизнь за окном. Манящая, жесткая, иногда страшная, а чаще смешная… Антон словно купался в ее приливах и отливах, осознавая себя ее участником и летописцем. Вот и сегодня он окончательно проснулся, обнаружив, что к нему приближается фотокор Ленка Кузнецова. Придется отложить грезы до вечера. А может, и не грезы? Как хочется увидеть Лелю… Однако сейчас перед ним стояла Ленка. Девчонка типа «свой парень», полная противоположность романтичной и сдержанной возлюбленной. Вид у Ленки был взъерошенный и подозрительно таинственный. Антон мысленно сделал стойку, словно гончая, почуявшая дичь. Видно, девчонка что-то опять нарыла и хочет подбить его на очередную авантюру. Так, надо поскорее все разузнать и рвануть с ней на съемку, не то коршуны из отдела сенсаций вмиг перехватят жареную тему.

В газете издавна существовало негласное соперничество между отделами новостей и сенсаций, силы были примерно равными, и перевес оказывался по очереди то на одной, то на другой стороне. Как раз недавно «скандалисты», как дразнили их «новостники», здорово переиграли коллег, поймав одну из звезд поп-музыки в штаб-квартире некой партии с сомнительной репутацией. С тех пор «новостники» мечтали сделать ответный ход. Похоже, сейчас Антону мог представиться шанс…

– Привет, Смирнов, – поздоровалась Ленка нарочито равнодушно и пригладила пятерней рыжие вихры, выбивающиеся из задорной мальчишеской стрижки. – Классно зашифровался! Ну просто репортер-оборотень!

На ехидной Ленкиной мордашке даже веснушки покраснели от смеха. Она изо всех сил старалась сдерживаться, напустив непривычно серьезный вид. По чертикам в ее желто-чайных глазах Антон понял: Ленка приготовила «бомбу».

– В смысле? Почему оборотень? – не понял Антон.

– А в том смысле, что мой хлеб отбираешь. Да и «скандалистов» ты здорово обошел на повороте, «новостник» ты наш, затейник!

– Какой такой хлеб? – опешил Антон и окончательно проснулся. – Я не использую запрещенные приемы. О чем ты, Кузнечик?

Он уставился на Ленку непонимающими глазами и заметил, что девушка что-то прячет за спиной.

– Ну-ка, покажи! – потребовал он.

– Это ты должен был мне вначале показать снимки, чтобы не позорить гордое звание папарацци! – возмутилась Ленка. – Кто сейчас так снимает, Смирнов! Отстой! Эти карточки еще лет двадцать назад у тебя ни в одно приличное место не взяли бы. А сегодня, в эпоху цифровиков и фотошопов, они смотрятся просто кошмарно! Невооруженным взглядом видно, что их дорабатывали на компьютере. Хоть бы свою фамилию не ставил, не позорился!

– Какую фамилию? – искренне удивился Антон. Ленкин секрет начинал ему все меньше нравиться. Похоже, в их редакции завелись интриги покруче, чем в оркестрах. Он не раз слышал в юности, как оркестрантам подменяли партитуру, но чтобы фамилию под фотографиями подставили…

– Ну, знаешь… Я наивно думала, что между своими не должно быть вранья. – Ленка перестала улыбаться, глаза ее вдруг потемнели, превратясь из желто-рысьих в светло-кофейные. – Мы же не пиарим друг друга, а работаем в связке. Ладно, Тош, все равно ты не Машков, не Миронов и не Панин. Хорош придуриваться! – И Ленка, потеряв терпение, протянула парню смятую газетную полосу. – На, полюбуйся, снимала несчастный!

С газетной полосы на Антона смотрела… Леля.

Антон снял очки. Достал носовой платок, протер сначала стекла, а потом лоб, внезапно ставший влажным. Не может быть! Ерунда какая-то! Чушь собачья. Откуда у них фотография Лели? Тем более – такая…

Девушка лежала, вольготно раскинувшись на смятых простынях, и загадочно улыбалась. Она была обнаженной и прекрасной. Антону показалось – не хуже, чем знаменитые красавицы – Венера, Даная или Оливия, запечатленные на полотнах великими мастерами. Леля была слишком хороша для этой гнусной желтой газетенки. Антон прочитал подпись под снимком и обомлел.

«Звезды в неожиданном ракурсе. Известная молодая пианистка Ольга Рябинина». Ни фига себе цинизм! Эти желтые газетенки уже и за классических музыкантов взялись. Ну да, остренького захотелось, на контрасте, так сказать, поработать. Мол, небожительницам тоже не чужды земные радости. И тут его взгляд упал на подпись под снимком: «Фото Антона Смирнова».

– Это не я, – прошептал Антон, и на шее у него вздулась синяя жилка, а на щеках заиграли желваки.

– Ты опять за старое? – удивилась Ленка. – Ну ладно, Тош, игра затянулась, как диета Аллы Матвеевны, мне уже не смешно.

– Слушай меня внимательно. – Лицо Антона вдруг сделалось чрезвычайно серьезным, а насупленные брови сдвинулись к носу… Смирнов надел очки и в упор посмотрел на Ленку. – Я никогда, слышишь, никогда в жизни не напечатал бы ничего подобного без Лелиного разрешения. Эта девушка слишком дорога мне. Понимаешь, Кузнечик, меня кто-то подставил. Самое страшное, что Леля, скорее всего, поверит в то, что это моих рук дело. И никогда не простит. Уж я-то ее знаю.

– Да ладно, простит, не парься. Что с вас, кобелей, взять, – комично копируя продавщиц на рынке, затараторила Ленка и внезапно осеклась… – Я бы, Тош, наверное, тоже не простила. Разве можно простить предательство? Особенно когда тебя используют. Впрочем, сейчас речь не обо мне. Кто же этот… – Ленка на глазах подобралась, ее симпатичное личико заострилось, веснушки слились в какие-то тигриные полоски, а желтоватые глаза жестко сузились. В девчонке проснулся врожденный репортерский инстинкт, инстинкт охотницы. А еще – любительницы головоломок, перевертышей и скандальных разоблачений. – Кто же этот гад? Тут одно из двух, Тош. Только ты, ради бога, не лезь в бутылку и не обижайся. Либо твоя небесная королева спит с кем-то кроме тебя и этот «кто-то» не имеет совести, зато имеет доступ к желтой прессе, либо… впрочем, второе «либо» я пока не додумала, – сказала она растерянно.

– Либо ее сфотографировал не любовник, а некто, подловивший ничего не подозревавшую Лелю в номере, например на гастролях, – предположил Антон.

– Что ж, если ты даешь добро, я, пожалуй, этим займусь, – предложила Ленка равнодушным голосом. – Ты же знаешь, журналистское расследование – мой конек.

– Нет, Кузнечик, что-то ты чересчур легка на ногу, – грустно вздохнул Антон и невольно скосил глаза на стройные ножки подруги по цеху, затянутые в узкие джинсы и упакованные в кроссовки. – Для начала я должен сам все выяснить у Лели.

– Эх, Антон, Антон! Так она тебе и скажет правду! Я, например, ни за что не призналась бы в измене, даже если бы меня поджаривали на медленном огне! – выпалила Ленка.

– Погоди, Кузнечик, раскаленные сковородки нас ждут чуть позже – на том свете! Боюсь, в рай журналюг не пускают. Разве что ведущих телеканала «Культура». – Антон попытался улыбнуться, однако улыбка у него вышла какой-то жалкой и неискренней.

– Ну что ж, когда понадоблюсь, свистни, а пока – пока! Опаздываю на съемку, – с деланым равнодушием сказала Ленка и ехидно добавила: – Кстати, газетку дарю на память. – Всучив оторопевшему Антону «Скандальную газету», чумовая девчонка резко развернулась и помчалась по коридору…

Когда Антон впервые появился в их доме, сестры Рябинины уже не помнили. Казалось, он был здесь всегда. Как поцарапанный кабинетный рояль в углу гостиной, под которым девочки когда-то играли и укладывали спать кукол. Как мамин портрет над ним. Или как могучий тополь за окном. В седьмом классе Лиза притащила щенка. Она всегда тянула в дом разную живность, что вызывало неизменные скандалы с сестрой. Вот и в этот раз Леля вспылила:

– Мне надо заниматься по три часа в день, а этот Лизкин зоопарк не дает сосредоточиться. Вы, родители, наконец определитесь, что важнее: ее капризы или моя музыкальная карьера.

Родители молча переглянулись, вышли из комнаты, и щенок понял, что остается. На радостях он сделал лужу.

Лиза нежно прижимала малыша к себе. Всего несколько минут назад белый дрожащий комочек с трогательным рыжим пятном на ухе ей передал на лестнице Антон. Парень отказался заходить в квартиру, чтобы избежать объяснения с родителями девушек. А главное – избежать объяснения с Лелей. И Лиза, спрятав малыша под пальто, появилась дома как ни в чем не бывало. Расстаться с подарком Антона ее не заставили бы никакие сокровища мира. На Тошку (щенка, конечно, она назвала в честь Антона, хотя ни за какие блага мира не призналась бы в этом) Лиза перенесла всю свою детскую любовь к приятелю старшей сестры. И щенок, хитрюга, отлично понял, кто теперь его хозяйка. С тех пор он слушался только младшую Рябинину, а на прогулках защищал ее так отчаянно, что Лизе впоследствии даже пришлось пройти с ним курс дрессировки.

Тогда, много лет назад, Леля разозлилась не на шутку. Ну почему, почему родители к ней всегда так строги, а любым капризам младшенькой охотно потакают? Вот и в тот раз предки, как обычно, переглянулись и поспешили выйти из комнаты. Их уход означал примерно следующее: «Нет уж, увольте! Разбирайтесь, девочки, сами. Вы такие разные, что на вас не угодишь».

И вправду, они были разительно не похожи. Лед и пламень, черненькая и беленькая, мечтательница и хохотушка. Ну просто пушкинские сестрички Ларины! Знать бы заранее, какими дочки вырастут, может, более подходящие имена бы подобрали. Старшую, Лелю-Ольгу, впору было бы каким-нибудь более строгим именем назвать. Например, Татьяной. Темненькая и серьезная, вся в мать. Да и младшей, унаследовавшей от отца светлые пышные волосы и легкий характер, сентиментальное имя Лиза не очень подходило: у веселой непоседы с детства не хватало терпения выговаривать по слогам длинное слово «Е-ли-за-ве-та». Она быстро поняла, что может привлечь к себе внимание старших только проказами и капризами, и охотно пользовалась этим. Впрочем, если родители и отвлекались на нее, то ненадолго. Все их внимание было устремлено на старшую дочь. На Ольгу было потрачено столько сил, надежд и стремлений, что на младшую их почти не осталось. Во всяком случае, воспитанием Лизе родители особенно не досаждали, и та наслаждалась своей детской жизнью. Другое дело – Леля. У нее и детства-то настоящего не было. Ольге суждено было воплотить в жизнь несбывшиеся амбиции и мечты родителей и стать выдающейся пианисткой.

Родители Рябинины играли в прославленном симфоническом оркестре, мать на флейте, отец на виолончели, оба слыли неплохими музыкантами. Однако сольная карьера не сложилась ни у того ни у другой. Творческое самолюбие было уязвлено. Оставалось уповать на детей. К радости родителей, у старшей оказались абсолютный слух и прекрасная музыкальная память. А главное – мамина работоспособность.

Однажды, стоя в манеже, Леля пропела мелодию из «Лебединого озера», случайно услышанную по радио. Родители, не поверив своим ушам, попросили кроху повторить. Она повторила тему, не сфальшивив ни на четверть тона. Родители были счастливы. С тех пор Леле в комнате постоянно включали классику. Первый концерт Чайковского она услышала в год, вальсы Шопена-в два, а дальше покатилось по нарастающей. Любую мелодию дочка схватывала с ходу. Родители поглядывали на чудо-ребенка с тайной гордостью и ставили перед ней все более сложные музыкальные задачи. А Леля решала их так легко, словно кто-то свыше диктовал ей ответы.

С ней стали всерьез заниматься музыкой. Вначале мама, потом – лучшие педагоги столицы. Музыкальные способности Лели терпеливо развивали и лелеяли. «Кому много дано, с того много спросится», – приговаривала мама, проверяя у дочки домашние задания по сольфеджио или заставляя в сотый раз повторять трудный пассаж. К старшей дочери мать была неизменно строга. «Для твоего же блага», – объясняла она малышке, когда та, ожидая родительской похвалы, проигрывала трудное место снова и снова, а в ответ получала очередные замечания. Даже отец, любивший попить пивка с друзьями, посмотреть футбол и потравить анекдоты, со старшей предпочитал толковать о музыке и музыкантах. Свободное время должно было работать на будущее Ольги Рябининой.

В семь лет Леля выступала на сцене прославленного концертного зала. В десять солировала с оркестром, в котором служили мама и папа. Серьезная худенькая девочка с бантом властвовала над залом и заставляла замирать и восхищаться уставших взрослых, пришедших на концерт после работы.

– Кто знает, может, когда-нибудь мы составим семейное трио, – мечтали порой родители.

Когда родилась Лиза, кто-то из друзей дома пошутил:

– Теперь у вас будет даже не трио, а семейный квартет. Вот Лизу на скрипке выучите – и всей семьей на сцену. А что, звучит: «Квартет Рябининых»!

Лиза подрастала, родители ждали от нее тех же чудес, что и от старшей сестры. Но судьба – капризная дамочка… Она неожиданно посмеялась над Рябиниными. В то далекое воскресенье вся семья завтракала. По радио звучали детские песни. И Лиза, сидя на маленьком стульчике, в первый раз подхватила немудреную мелодию:

 
С голубого ручейка начинается река…
 

Леля прыснула. Родители молча переглянулись. Они были потрясены. Вот это да! У младшей Рябининой полностью отсутствовал музыкальный слух.

Лиза поняла: что-то не так. Она на всякий случай заревела, потом обиженно замолчала. Словом, с того дня младшая Рябинина старалась не петь в присутствии сестры. Лет в шесть ее тоже устроили в музыкальную школу. Правда, не в ту, знаменитую, центральную и блатную, куда ходила Леля, а в обычную районную, где преподавала игру на фортепьяно мамина подруга Магдалина Георгиевна.

– Пусть вырастет хотя бы музыкально образованным человеком, – постановили подружки на совещании, проходившем на кухне Рябининых и плавно перетекшем в легкий пир, точнее, в дружеское распитие кофе с ликером и пирожными. – Дай бог, хоть немножко музыкальный слух девочке разовьют – и то ладно…

С тех пор родители особенно не наседали на Лизу. Бедная девочка! Ей не дано было в полной мере насладиться музыкальным творчеством! Таких детей мама и папа Рябинины жалели, словно они были с пороками развития и учились в школе коррекции. Что ж, раз ребенку не светит музыкальная карьера, пусть себе играет с подругами или заводит домашних любимцев. Коль скоро у нее не будет радости творчества, пускай хотя бы останутся банальные обывательские радости.

Родители не слишком огорчились, когда дочь заявила, что бросает музыкалку. Что ж, природу не обманешь. Лиза записалась в клуб юных биологов при зоопарке и сделалась абсолютно счастливой. Среди кроликов и черепах, в обществе таких же зверолюбивых восторженных юннатов, ей было гораздо уютнее, чем среди чопорных любителей классической музыки и замороченных постоянным поиском заработка музыкантов.

«Что ж, звери так звери, лишь бы не бездельничала», – решили родители и окончательно смирились с домашним зверинцем.

Тошка стал главным любимцем Лизы. Все, что было связано с Антоном, всегда казалось ей самым важным в жизни. Ни кот Винни, ни белый крыс Фофан не могли конкурировать с бесценным подарком лучшего мальчика на свете. Когда фоксика разрешили выносить на улицу, Лиза стала гулять с ним после школы. Обычно она старалась держаться возле подъезда, втайне надеясь встретить Антона. Как правило, ее мечта сбывалась. Но, увы, лишь наполовину. Молодой человек, весело кивнув забавной малявке и потискав плюшевого тезку, стремительно влетал в подъезд. Лиза знала: он спешит к Леле. Антон учился в той же самой знаменитой музыкалке, что и старшая сестра, играл на скрипке, и после занятий ребята часто занимались вместе.

Время летело стремительно, Лиза подросла, Леля с Антоном перешли в выпускной класс. В тот год по программе у них был дуэт для скрипки и фортепьяно. Лиза и Антон выбрали для экзамена божественного Шуберта. Однако музыка, которая неслась в дневные часы из их квартиры, была отнюдь не той прелестной мелодией, которая звучит на концертах. Мурашки порой пробегали по коже невольных слушателей, как если бы кто-то водил ножом по стеклу. Соседи частенько жаловались родителям девочек: днем приходится уходить из дому, с вашими юными дарованиями можно с ума сойти.

– «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко», – пела тогда мама и взывала: – Друзья! Давайте будем терпимее! Надо же молодым людям где-то заниматься музыкой! Вы же тоже чему-то когда-то где-то учились!

Назавтра мама звонила в дверь к соседям, держа в руках блюдо с домашним пирогом, благоухающим яблоками и корицей…

У Лизы тоже порой мурашки пробегали по коже от резких звуков скрипки Антона и заплетающихся на трудных пассажах пальцев Лели. Впрочем, никто ее не заставлял их слушать. Вот и гуляла бы себе на свежем воздухе, пока юные дарования отрабатывали очередной пассаж.

Так нет же! Обычно она возвращалась домой минут через десять после того, как юный гость исчезал в их подъезде.

Лиза знала: входить в комнату к Леле, пока там идет репетиция, нельзя. И все-таки не было дня, чтобы она не просачивалась туда под разными предлогами. То взять учебник, предусмотрительно забытый вчера у рояля, то полить цветы или достать собачий мячик, закатившийся утром под диван.

Леля обычно делала вид, что не замечает сестренку, и продолжала играть. Ей трудно было вынырнуть из мира звуков, который окутывал ее, как кокон, внутри которого она чувствовала себя гораздо увереннее, чем в скучной реальности. Другое дело – Антон. Радуясь малейшей возможности отвлечься, он строил младшей сестре уморительные рожицы или старался незаметно погладить кого-нибудь из Лизиных любимцев, хотя Лизе это обычно не нравилось. Мальчик не был так поглощен музыкой, как его талантливая одноклассница, эта странная девочка с темными волосами и шоколадными глазами. Антон с нетерпением ждал любой внеплановой паузы, потому что она обещала заветную передышку от надоевших пассажей и вариаций.

Однажды, уже во время выпускных экзаменов, Лизу поразила воцарившаяся в комнате Лели тишина. Младшая сестра осторожно отворила дверь и вошла. Лели за роялем не было, скрипка Антона сиротливо лежала на стуле. Где же они? Лиза услышала шорох и обернулась. Леля и Антон целовались в углу за шкафом, и даже ее внезапное вторжение не смогло отлепить их друг от друга. Леля упиралась в стену босой ногой, алая тапочка отлетела в сторону, а Антон обнимал ее со всей пылкостью семнадцати лет, покрывая худую бледную шею и лицо поцелуями. Лиза вспыхнула, закричала: «Ну, это уже бог знает что такое! Устроили тут дом свиданий… Дураки!» – и выбежала из комнаты, зарыдав и хлопнув дверью.

С тех пор она выходила гулять со щенком на час раньше, чтобы не встречаться с Антоном. Раз он такой предатель, то не заслуживает не только любви – даже дружбы. Забыть, забыть его как можно скорее! Жаль, Тошка привык к своему имени, а то бы Лиза и его переименовала. Такого человека для нее больше не существовало. Антон еще пожалеет, да! Блондинки, прочитала Лиза в каком-то глянцевом женском журнале, всегда выигрывают в глазах мужчин по сравнению с брюнетками. Тем более блондинки, которые на целых пять лет моложе. А брюнетки… Этот парень, бедняжка, не знает, что у Лели он вечно будет на втором месте. После музыки. Даже самая большая любовь не заставит сестру отказаться от музыкальной карьеры. Никогда. Это все равно что отречься от собственной руки или ноги…

Так думала Лиза тогда, семь лет назад, размазывая по щекам слезы. И, как ни странно, обиженная влюбленная девочка оказалась права. Леля поступила в консерваторию, и ее роман с Антоном как-то сам собой сошел на нет: времени у подающей надежды пианистки отныне хватало только на музыку. Она с блеском училась, победила в международном музыкальном конкурсе, и сразу же после выпуска ее приняли на работу солисткой филармонии. Леля активно концертировала в России и в Польше, закрутила роман с дирижером, состоявшим к тому моменту в третьем браке. А Антон… К удивлению педагогов, поступать в консерваторию он передумал и через год стал студентом факультета журналистики престижного столичного университета.

– Видите ли, девочки, – признался он однажды летним вечером Леле и Лизе – я вдруг понял, что в музыке всегда найдется кто-то, кто талантливее меня. Первым скрипачом в классе, как, допустим, Леля пианисткой, я никогда не стану. И в солисты меня не возьмут, при нынешней-то конкуренции. К чему тогда все эти утомительные занятия, отказ от радостей жизни? Чтобы стать пятой скрипкой в каком-нибудь провинциальном оркестре? А потраченные в музыкалке годы… Нет, я ни о чем не жалею. Во-первых, я там познакомился с подающей надежды солисткой филармонии красавицей Ольгой Рябининой. И с ее младшей сестренкой, будущим ветеринарным врачом, симпатичной Елизаветой Рябининой.

Троица уютно устроилась на просторной кухне. Пили холодное красное вино, закусывали клубникой с мороженым, вспоминали детство. С недавних пор Леля и Лиза жили вдвоем в просторной арбатской квартире. Родители решили, что большую часть жизни все равно проводят на гастролях, а дочкам надо личную жизнь устраивать, и съехали в квартиру одной из бабушек, ушедших к тому времени в мир иной. Девочки постарались в новом-старом жилище все устроить по своему вкусу, но рояль с портретом оставили для Лели. Семейные реликвии придавали сестрам уверенность в будущем в той незнакомой и враждебной жизни, где предстояло всего добиваться самим. Антон стал одним из их первых гостей, Лиза чувствовала себя взрослой хозяйкой. Она без конца угощала их общего друга, смеялась, произносила тосты. Ей ужасно хотелось произвести на юношу впечатление своей домовитостью. Но он смотрел только на Лелю, грустно сидевшую в уголке. Наконец вино ударило кавалеру в голову. Он резко встал, церемонно раскланялся и поцеловал девушкам по очереди руки.

– А во-вторых, – продолжил Антон, – в музыкальной школе я научился по-настоящему слушать и понимать музыку. Знаете, это тоже неплохо. Даже приятнее, чем исполнять ее. Словом, девушки, теперь я знаю: лучше в жизни иметь массовую специальность, где всегда в цене мастерство, а особых талантов не требуется, чем вечно зависеть от капризов фортуны, завистников, моды и так далее.

– Ну, не скажи! – возмутилась Лиза. – Таланты везде нужны. Я, например, в ветеринарке ассистирую. Кастрация котов и так далее. Так вот, у нас все знают, у кого руки из нужного места растут! Один врач так сделает операцию, что у животного все швы как по волшебству заживают, а другой зашьет, как плохой портной, потом хвостатого пациента долечивать приходится. Тошка, иди ко мне! – позвала она любимца. Тот не заставил себя ждать. – Вот смотрите, какие у нас бархатные ушки! Ну, стой же смирно, дурачок! Антон, видишь шов?