Текст книги "Очищение смертью"

– Значит, кто-то его узнал, – заключила Надин.

– Это пока версия, а не факт. Убитый в свое время сделал лицевую пластику, а это наводит нас на мысль, что он хотел добиться максимального сходства с Флоресом.

– Он больше пяти лет – ближе к шести, так? – выдавал себя за священника?

– Возможно, и дольше. Нам еще нужно установить многие детали.

– И никто не догадывался? Другие священники, прихожане?

– Очевидно, он здорово умел прикидываться, – пожала плечами Ева.

– Почему ты думаешь…

– Надин, я не скажу тебе, что и почему я думаю. Ты и так уже получила немало для своего «Канала 75», причем на два часа раньше других каналов.

– Значит, мне лучше поторопиться и выпустить это в эфир. – Надин встала. – Спасибо. – Она остановилась у двери, пока Ева слизывала сахарную пудру с большого пальца. – Не для протокола. Как ты думаешь, зачем он все это время изображал священника?

– Не для протокола. Ему нужна была маска, а Флорес подвернулся под руку. Он ждал чего-то или кого-то, и ему хотелось ждать дома.

– Дома? – переспросила Надин.

– Не для протокола, – еще раз напомнила Ева. – Да, я думаю, он вернулся домой.

– Если ты это подтвердишь и передашь мне, тебя ждет новая порция пончиков.

Ева невольно рассмеялась.

– Брысь отсюда!

Когда Надин удалилась, энергично цокая красными каблуками высотой с небоскреб, Ева вновь повернулась к своей доске.

– Чего-то или кого-то, – прошептала она. – Тебе это было чертовски важно, Лино.

6

Ева позвонила Фини. Ее бывший напарник, ныне капитан отдела электронного сыска, сидел за своим рабочим столом, хрустя засахаренными орешками. У него был слегка помятый вид.

– Есть подвижки с установлением личности?

– У меня двое ребят над этим работают. Макнаб и Каллендар.

Тот факт, что у Каллендар был роскошный бюст и не было ни одной мужской хромосомы, ничего не значил для Фини. Для него она была одним из его ребят.

– Ну и? – спросила Ева.

– Они над этим работают. Я просмотрел по-быстрому. Чертовски здорово сделано, с глубокой проработкой. Это не на пять минут. – Его глаза печального сенбернара вдруг прищурились. – Это что такое? Что это у тебя там?

– Что? Где?

– Пончики?

– В чем дело, Фини? Ты изобрел новую электронную игрушку? Телефон с функцией нюха?

– Я вижу край коробки. Что я, кондитерскую коробку не распознаю? – Фини заерзал, пытаясь разглядеть получше. – Печенье? Сдоба?

– Ты угадал с первого раза.

– И ты звонишь мне по телефону вместо того, чтобы зайти и поделиться?

– Я, между прочим, работаю. Жду из лаборатории проявку татуировки. Мне должны прислать записи о крещениях, надо проверить пальчики и ДНК и… я не обязана делиться своими пончиками. Это моя взятка.

– Тогда тем более ты не должна выставлять их напоказ.

– Я… – «Черт бы тебя побрал», – подумала Ева и отодвинула коробку, чтобы убрать ее из поля зрения. – Слушай, Фини, ты католик или как?

– В основном.

– Ладно, допустим, ты католик. Убить священника – это больший грех, чем убить простого парня?

– Господи, нет, конечно. Хотя… может быть. Погоди. – Фини почесал голову, поросшую жесткими, как проволока, седовато-рыжими волосами. – Нет. Все равно, он же на самом деле не был священником, верно?

– Верно. Я просто стараюсь все прояснить. Тут есть два варианта. Либо убивали священника, либо убивали просто парня. А может, есть и третий. Может, убивали парня, который оказался священником. Я думаю, это второй вариант.

– Я забыл, какой вариант – второй?

– Убили просто парня. Я думаю, убийца знал этого парня, но вот вопрос: раз он пробыл на своем месте несколько лет, зачем ждать так долго?

Фини вздохнул и бросил в рот новую горсть орешков.

– А может, убийца появился здесь только сейчас.

– Может быть, может быть. А может, он прокололся. За пять лет можно потерять бдительность, что-то не так сказать, не так сделать. Не знаю, мне надо подумать. Дай знать, когда у тебя что-то будет.

– А у тебя есть пончики с джемом? – спросил Фини.

– Возможно. – Ева с коварной улыбкой отключила связь.

Она привела в порядок свои заметки, добавила фотографии семьи Солас на доску, хотя сомневалась в их причастности к этому делу. Может, позвонить в лабораторию и поторопить их с татуировкой? Ева уже потянулась к телефону, но тут Пибоди просунула голову в дверь.

– У нас тут… Ой, пончики!

– Ты свое получишь. Что у нас тут есть?

– Марк Тулуз. Сюда его вести или в комнату отдыха?

– Вот тут загвоздка, – признала Ева. – Если пойдем с ним в комнату отдыха, сколько пончиков останется в коробке к нашему возвращению?

– Я приведу его сюда, – поспешно отозвалась Пибоди.

У Тулуза было длинное гибкое тело бегуна и кожа цвета кофе с щедрым добавлением сливок. Серо-голубые глаза смотрели устало, но не убегали от взгляда Евы.

– Лейтенант Даллас!

– Мистер Тулуз, спасибо, что пришли. Присядьте.

– Магда сказала, что вы приходили утром. Меня не было. Мы по-прежнему не работаем в полную силу. Мигель… Я думаю, Магда вам сказала, что мы считали себя командой. И друзьями.

– Иногда друзья одного пола более откровенны друг с другом, чем с друзьями другого пола.

– Да, наверное, так и есть.

– Ну так расскажите мне о своем друге и товарище по команде.

– Хорошо. – Марк набрал в грудь побольше воздуха. – Трудно говорить о нем в прошедшем времени. Мигель был умен, с ним было интересно. В нем был силен дух соревнования. Всегда играл на победу. Он очень много сил отдавал центру, старался заинтересовать детей, увлечь их, чем-то занять. Он умел устанавливать с ними контакты, понимаете? Сделал из них команду. Заставлял их вкладывать душу. Он им не проповедовал, не читал нотаций, поэтому они его слушали, не пропускали ничего мимо ушей. Они его хорошо понимали. Они часто забывали, что он священник. Считали его просто одним из нас.

– Любопытное наблюдение, – заметила Ева, не сводя глаз с лица Марка. – Они верно угадали. Он не был священником. Он не был Мигелем Флоресом.

Лицо Марка лишилось всякого выражения.

– Простите, что вы сказали?

Ева бросила взгляд на Пибоди и сделала ей знак вести допрос.

– Мы получили подтверждение по зубным снимкам, что человек, которого вы знали как Мигеля Флореса, присвоил себе это имя около шести лет назад. Мы еще не идентифицировали этого человека. – Пибоди замолкла, давая Марку время усвоить эту информацию. – В данный момент мы пытаемся установить его личность и таким образом понять, почему он присвоил себе чужое имя. Если нам это удастся, мы сможем приблизиться к разгадке его убийства. Кем бы он ни был, мистер Тулуз, вы с ним дружили несколько лет. Вы были добрыми друзьями. Все, что вы нам скажете, может нам помочь найти его убийцу.

– Дайте мне минутку, хорошо? Это так… невероятно. Я совершенно выбит из колеи. Вы только что сказали мне, что Мигель не был священником?

– Не только священником, – вставила Ева. – Он не был Мигелем Флоресом.

– Но тогда кто… Ах да, вы только что сказали, что вы не знаете. – Марк сжал ладонями виски и крепко сдавил их. – Я никак не могу это осознать. Просто не понимаю. Не священник, не Мигель, не… Вы совершенно уверены? Извините, это дурацкий вопрос. Стали бы вы мне говорить, не будь вы уверены? Все это время… Это какой-то сюр. Это… Спасибо, – кивнул он, когда Пибоди протянула ему бутылку воды.

Марк сделал три долгих, крупных глотка.

– Простите, у меня в голове пусто. Ничего не соображаю. Даже не помню, как вас зовут.

– Лейтенант Даллас.

– Да-да. Лейтенант Даллас, он помогал этим детям как священник. Он их исповедовал, причащал, некоторых готовил к первому причастию. Они его слушали, верили ему. Это ужасное предательство. И каждый день он лгал мне. Меня это просто убивает. Я любил его, – продолжал Марк, казалось, он пребывает в шоке. – Любил как брата. И я думал… Если у него были неприятности, если он прятался от кого-то или от чего-то, он мог бы мне сказать. Я бы его не выдал. Я нашел бы способ ему помочь.

Ева откинулась на стуле, стараясь это осмыслить.

– Что случилось в тот день, когда вы отправились к Соласу?

– Черт, – вздохнул Марк. – Не надо было к нему ходить. Мы оба были так злы. Мигель… – я не знаю, как еще его называть, – он был вспыльчив. Обычно он умел держать себя в руках, как-то контролировать свой нрав, но иногда этот нрав прорывался наружу. В случае с Соласом он взорвался по-крупному. Барбара была в таком отчаянии, когда обратилась к нам. Все лицо в синяках, и она так плакала, что почти не могла говорить. А главное, она пришла не ради себя, вот что его больше всего потрясло. Оказалось, что этот ублюдок насиловал ее годами. И она терпела, ей было страшно что-либо предпринять. Но он переключился на ее младшую сестренку, и уж этого она стерпеть не могла. При ней Мигель сохранил самообладание, с ней он прекрасно держался, был спокоен, мягок, добр. И он велел Магде отвезти ее в клинику и вызвать полицию. Как только они ушли, он сказал, что мы должны пойти к Соласу.

Марк замолчал и принялся растирать себе затылок.

– Я с ним не спорил. Его бы это не остановило, да мне, честно говоря, и не хотелось его останавливать. Когда мы туда добрались, Мигель буквально ворвался в дом.

– Он напал на Соласа, – подсказала Ева, когда Марк снова умолк.

– Набросился на него и начал колотить. И не так, как мы с ним дрались в спарринге, а по-уличному. Через десять секунд Солас был уже на коленях, его рвало. Они ругались по-испански. Я хорошо знаю испанский – и литературный, и уличный понимаю, но я не мог за ними уследить. – Марк снова отпил из бутылки и покачал головой. – Но одно я вам точно скажу: Мигель, не смущаясь, поминал имя Божье всуе. Миссис Солас обняла двух своих дочерей и забилась с ними в угол. Они плакали, все трое. Мигель ударил Соласа по лицу, вырубил его, но не остановился. Мне пришлось его оттащить. Я даже подумал, что не сумею его удержать, а если бы я не сумел, думаю, он мог убить Соласа. Он совершенно обезумел. Я никогда его таким не видел – ни до, ни после. Когда руководишь таким центром, как наш, всякого насмотришься. Совсем молоденькие девочки детей рожают или по три аборта делают. Парни их поколачивают, родители на игле сидят. Я видел и торговлю наркотиками, и бандитские разборки, детей, брошенных родителями. Вы же знаете, как это бывает.

– Да, я знаю, как это бывает.

– Он с этим справлялся. Мог разозлиться или потерять терпение, но никогда не терял головы, пока не столкнулся с Соласом. Но потом он успокоился, взял себя в руки. Он был очень добр с миссис Солас и с девочками. Говорил с ними так мягко, по-доброму, как будто его подменили. Как будто это не он, а кто-то другой избил Соласа.

– Может, так оно и было, – заметила Ева. – Он когда-нибудь говорил с вами о старых друзьях, старых недругах?

– Он говорил, что в юности пару лет побесился. Это подростковый бунт, все через это проходят. Он не упоминал никаких имен, ничего такого, что мне запомнилось бы.

– Помимо вас с Магдой и других священников, с кем он проводил свободное время? С кем общался?

– Я должен сказать, он был общительным и дружелюбным. Знал детей, их родителей, старших братьев и сестер, двоюродных и так далее. Часто играл с ними. Просто вливался в игру.

– Давайте по-другому. Вы не замечали, чтобы он кого-нибудь избегал?

– Нет, – задумчиво ответил Марк, – ничего подобного я не замечал. Извините.

– Спасибо, что уделили нам время. Если что-то вспомните, пожалуйста, позвоните мне.

– Позвоню. – Он поднялся на ноги. – Я чувствую… Я чувствую себя, как в колледже, когда баловался травкой. Как накуришься – в голове туман и слегка подташнивает.

Пока Пибоди провожала его к выходу, Ева сидела, рассеянно вращаясь в кресле. Когда Пибоди вернулась и с надеждой взглянула на коробку с пончиками, Ева махнула рукой. Пибоди бросилась к коробке.

– Ой, с кремом! Ну держись, моя задница, пришел тебе конец!

– У Лино была сестра или другая родственница, или подруга, которую в детстве изнасиловали.

– Пофему? – сумела выговорить Пибоди.

– Он видел кучу дерьма, много чего слышал на исповеди, но единственный раз, когда мы точно знаем, что он выскочил из своего пасторского воротничка и показал, кто он есть на самом деле, это из-за девочки, терпевшей сексуальное насилие.

Пибоди героически проглотила большой кусок.

– Те, кто насилует малолетних, в тюрьме становятся мясом. Даже убийцы хотят с ними поквитаться.

– У него большая выдержка. Пять лет? Пять лет он держался или имел отдушину, о которой никто не знал. А вот на Барбаре Солас вдруг сорвался. Значит, это что-то личное. Глубоко личное.

– Проверим файлы по сексуальным преступлениям против малолетних в этом секторе за пару десятилетий? – спросила Пибоди.

– Придется проверить. Нет гарантий, что об изнасиловании сообщили в полицию, но проверить придется. Затребуй файлы, копии перебрось мне.

Ева опять крутанулась в кресле. Надо проконсультироваться с Мирой, решила она, но это может подождать день или два, пока у нее наберется побольше материала. А сейчас она просто перешлет Мире файлы, данные и запросит психологический портрет или консультацию. Покончив с этим, Ева начала набирать номер лаборатории. Ей хотелось наорать на кого-нибудь.

Но тут ее компьютер сигнализировал о поступающем сообщении.

– Чертовски вовремя, – пробормотала она, увидев, кто отправитель.

Ева с интересом прочитала текст, а затем принялась изучать проявленный рисунок.

Татуировка представляла собой массивный крест с сердцем в перекрестье. Сердце было пронзено ножом, и с острия ножа стекала кровь – три капли.

– М-да, вряд ли это подходящее украшение для священника. Компьютер, поиск по символике изображения из открытого файла. Использование, значение, распространение. Есть ли тут региональный или культурный смысл? Связан ли образ с бандой, с религиозной или антирелигиозной символикой? Вторичное задание: поиск и выведение на экран имен и адресов татуировочных студий или художников по татуировке в испанском Гарлеме между 2020 и 2052 годами.

Принято. Работаю…

Пока шел поиск, Ева встала и взяла себе еще кофе. Ей надо было подзарядиться.

Итак, парень слетел с катушек из-за изнасилования несовершеннолетней. Ну а она сама? Разве с ней не случилось то же самое? Разве она не сорвала злость на Елене Солас? И разве она не считала – даже теперь, даже успокоившись, – что Елена Солас заслужила все, что получила, и даже больше?

Он избил Тито Соласа, ругал его последними словами на уличном испанском. И продолжал его избивать, когда Солас упал и лишился чувств. Это было нечто личное, черт бы его побрал. Это был спусковой механизм.

Она все об этом знала. У нее были свои собственные спусковые механизмы.

Но он был добр с женщинами, вспомнила Ева. Сочувствовал им, защищал их. Он считал, что «это не их вина». Знакомая песня! Мать, сестра, юная возлюбленная. Ева готова была биться об заклад на остаток пончиков, что именно это и случилось с одной из женщин Лино.

Да, тут есть связь, размышляла Ева. Что ж, неплохо. Одна связь выведет на другую, а все вместе они помогут установить имя.

Первичное задание выполнено. Данные на экране. Продолжаю вторичное задание.

– Вот и молодец, – похвалила его Ева.

Она села и начала читать. Потом, весьма довольная, скопировала данные в приложение для Миры, добавила их к своему отчету, после чего распечатала рисунок и текст в двух экземплярах. Один из них, она, выйдя в загон, положила на стол Пибоди.

– Бандитский символ.

– «Солдадос».

– «Солдаты». Скверная банда, образованная перед самым началом Городских войн. Просуществовала много лет, исчезла всего лет десять-двенадцать назад, хотя утратила свое влияние еще раньше. Это была их наколка, именно ее Лино вытравил, перед тем как вернуться сюда. Филиалы «Солдадос» зафиксированы в Джерси и в Бостоне, но по преимуществу это была нью-йоркская банда с территорией в испанском Гарлеме. В Гарлеме их крупнейшими соперниками были «Волки», хотя предполагается, что на время Городских войн банды заключили перемирие, а потом «Солдадос» поглотили «Волков». Были и внешние враги. «Солдадос» постоянно воевали с «Черепами» – за территорию, сбыт наркотиков, просто ради состязания в «крутизне». Если ты сделал наколку, не будучи членом банды, тебя притаскивали на их совет, избивали до полусмерти и вытравляли наколку. Кислотой.

– Ай! – Пибоди зашипела, изображая боль. – Можно биться об заклад, что наш объект был одним из «Солдадос».

– Можешь даже не сомневаться. И он умер на родной земле. Обряд приема в банду мог начаться даже в восьмилетнем возрасте.

– В восемь лет? – Пибоди с шумом выдохнула. – Господи Иисусе!

– Чтобы стать полноправным членом – это включало и наколку, – надо было начинать в десять лет. А полноправное членство требовало участия в боях. Чтобы заслужить кинжал и три капли крови, надо было пролить кровь в боях. Видишь маленький черный крестик у основания креста?

– Да.

– Он символизирует убийство. Только члены с черным крестиком могли входить в совет. Он был не просто полноправным членом, он был начальством, важной шишкой. И убийцей.

– Тогда почему у нас на него ничего нет?

– Хороший вопрос, – согласилась Ева. – Надо будет узнать ответ.

Ева пошла к своему шефу. Майор Уитни сидел за своим столом как генерал. Властный, авторитетный, побывавший в боях. Он знал, что творится на улицах, потому что он там работал. Он знал толк в политике, потому что политика была неизбежным злом. А может, и не только злом. У него было темное, широкое, обветренное лицо и военная стрижка на коротких волосах, щедро сдобренных сединой.

Он не предложил Еве сесть, зная, что она предпочитает докладывать стоя.

– Лейтенант.

– Дело об убийстве в церкви Святого Кристобаля, сэр.

– Я так и понял. Я говорил с архиепископом. Церковь недовольна шумихой в прессе и оскорблена неуважительной манерой общения ведущего следователя по делу, допущенной при сборе информации.

– Человек, несколько лет выдававший себя за священника, убит во время службы. Конечно, пресса встрепенулась! А что касается неуважительной манеры, я запросила зубные снимки и записи. Они развели канцелярщину. Я сквозь нее пробилась. Снимки подтвердили, что человек в морге – не Мигель Флорес.

– Я так и понял, – повторил Уитни. – Католическая церковь – это могучая сила. Вежливость и такт смазывают колеса ничуть не хуже, чем угрозы, имейте это в виду.

– Возможно, командир, но такт не помог бы мне получить зубные снимки столь же быстро. Архиепископ может сколько угодно злиться, что самозванец почти шесть лет изображал священника у него под носом. И от того, что обман стал явным, он не стал более постыдным.

Уитни отодвинулся от стола.

– Это зависит от точки зрения.

Ева ощутила растущее раздражение, но сдержалась.

– Если вы считаете мои действия неподобающими…

– А разве я так сказал? Хватит петушиться, Даллас. Я жду отчета.

– Личность убитого не установлена. Как уже установлено, он был убит цианистым калием, добавленным в вино, которое использовалось во время заупокойной службы по Гектору Ортицу. Это вино содержалось в запертом ящике, но к нему имели легкий доступ много людей. Чтобы свести это множество к минимуму, необходимо установить личность убитого, это ключевой фактор. С этой целью мы с моей напарницей опросили коллег и близких друзей убитого. При вскрытии судмедэксперт Моррис обнаружил следы профессионально удаленной татуировки, а также старых ножевых ранений и лицевой хирургии. Лаборатория восстановила рисунок татуировки. – Ева положила листок на стол Уитни. – Татуировка свидетельствует о принадлежности к банде… – начала она.

– «Солдадос». Я это помню. Я их помню. В свое время я сам соскребал с тротуаров то, что осталось от некоторых из них. Других мне удалось засадить за решетку. Их больше нет – вот уже десять лет как. Больше десяти. Это было еще до вас, лейтенант.

– Значит, вы знаете, что символизирует эта татуировка.

– Полноправный член, совершивший хотя бы одно убийство. Ваш неизвестный должен был чувствовать себя как дома в испанском Гарлеме.

– Да, сэр. Найденная мной в комнате убитого иконка была подарена некоему Лино. Мы пытаемся получить в церкви записи о крещениях. Я также считаю, что у него была близкая подруга или родственница, пережившая сексуальное насилие в детстве.

– А это из чего следует?

Ева быстро и кратко изложила свое мнение.

– Эти факторы указывают на то, что этот человек какое-то время провел за решеткой. Трудно поверить, что члена банды ни разу не арестовывали, что его отпечатки и ДНК не фигурируют в архивах. Но мы сняли с трупа и то, и другое, а совпадения так и не нашли.

Уитни тяжело вздохнул.

– Дела всех несовершеннолетних, которые были членами молодежных банд и при этом не были осуждены за правонарушения, караемые тюремным сроком, были уничтожены. Амнистия 2045 года, так называемый Акт о милосердии. В 2046 году он был отменен.

– Даже в этом случае, сэр, в архивах должны были остаться отпечатки и ДНК. Даже если уголовные досье зачищены.

– Не зачищены, лейтенант. Уничтожены. Нет досье на несовершеннолетних, не отсидевших срок. У тех, кто отсидел, досье опечатаны, но хотя бы помечены флажком. Я бы сказал, ваш убитый был несовершеннолетним, попавшимся как раз в период действия Акта о милосердии. Если он после этого не засветился в системе, вы не найдете его отпечатков и ДНК ни у нас, ни в архивах Интерпола.

«Надо же, какая досада», – думала Ева, возвращаясь к себе в убойный отдел. Какие-то добрые сердца озаботились судьбой уличных крыс и ничего лучше не придумали, как погладить по головке этих милых малолетних головорезов, торгующих наркотиками, проливающих кровь, насилующих девушек всей бандой, и сказать им: «Ступай с миром и больше не греши».

И теперь ей придется перерыть горы данных, возможно, имеющих отношение, чтобы обнаружить информацию, которая должна быть у нее под рукой.

У Лино была фамилия, и Ева была уверена, что его убийце она была известна. Но пока она не узнает, как его звали, он будет оставаться в морге под условным именем Джон Доу.

А ведь был же и настоящий Мигель Флорес. Надо опознать убитого, без этого нечего и надеяться найти Флореса, живого или мертвого. Конечно, он мертв, ее интуиция говорила об этом. Но это еще не значило, что его можно сбросить со счетов.

Чем больше она узнавала об убитом, тем больший интерес вызывал у нее и Мигель Флорес.

Ева остановилась у торгового автомата.

– Попробуй только подстроить мне какую-нибудь каверзу, – сердито буркнула она и ввела код. – Банку пепси, и можешь подавиться составом и калорийностью.

Автомат выплюнул банку и выдал музыкальную трель. Пока он выпевал текст про пищевую ценность пепси, Ева повернулась и быстрым шагом направилась прочь.

– Хоть от жажды помирай, только бы тебя не слышать, – пробормотала она на ходу и чуть не столкнулась с отцом Лопесом. – Извините.

– Это я виноват. Не знал, куда точно мне идти, вот и оказался здесь. Я у вас никогда раньше не был. Тут столько места…

– Плюс к тому еще и шумно и полно плохих парней. Чем я могу вам помочь?

– Я принес записи, которые вы просили.

– О! Спасибо. Я могла бы сама за ними заехать.

– Я… Честно говоря, мне хотелось развеяться немного, съездить в центр, – признался он. – Можете уделить мне минутку?

– Конечно. Мой кабинет – за углом. Э-э-э… Может, хотите чего-нибудь? – Ева протянула ему банку пепси, моля бога, чтобы он отказался. Ей не хотелось еще раз связываться с автоматом.

– Я с удовольствием выпил бы кофе. Я сам…

– У меня есть кофе в кабинете, – остановила его Ева, когда он шагнул к автомату.

Она провела его по коридору и вошла вместе с ним в загон, где Дженкинсон орал в телефон:

– Слушай ты, гребаная задница, хорек недоделанный, дашь наводку, получишь бабло. Я что, похож на идиота? Чем я тут, по-твоему, занимаюсь? Себя ублажаю? Смотри, к тебе нагряну, ты жизни не обрадуешься!

– Гм, – сказала Ева. – Рабочая обстановка. Извините.

– Вы забыли сказать, что здесь не только шумно и полно плохих парней, но и весьма живописно.

– Да, наверное, вы правы. Вам с чем кофе?

– Мне просто черный, спасибо. Лейтенант я принес записи о крещениях.

– Да, вы так и сказали.

– И я собираюсь передать их вам.

– Да, все правильно.

– Я отдаю их вам без разрешения. Вышестоящих, – пояснил отец Лопес, когда Ева повернулась к нему с кружкой кофе. – Они, конечно, готовы сотрудничать со следствием, но опасаются отрицательной реакции, шумихи. Они сказали, что примут этот вопрос к рассмотрению. Но это часто означает…

– В день святого «никогда»? – догадалась Ева.

– Примерно. Я сам взял записи.

Ева протянула ему кружку.

– Значит, вы стали осведомителем. Кофе – достаточная плата?

Отец Лопес тихонько засмеялся.

– Да, спасибо. Мне нравился… Лино. Очень нравился. Я уважал его работу, мне нравился его энтузиазм. Я был в ответе за него. Я не смогу этого понять, не пойму, что мне делать, пока не узнаю, кем он был и почему сделал то, что сделал. Я должен вести свою паству. Я должен что-то отвечать, когда прихожане приходят ко мне, расстроенные и встревоженные. «Мы женаты перед Богом?» «Мой ребенок был крещен?» «Мои грехи отпущены?» И все потому, что этот человек выдавал себя за священника.

Он сел и отпил кофе. Потом опустил кружку и изумленно уставился на Еву. Медленно отпил еще глоток. Его щеки порозовели.

– Никогда в жизни не пробовал такого кофе.

– Наверное, потому что вы никогда не пробовали настоящего кофе. Это не соевый, не морковный, не заменитель. Это настоящий кофе. Я знаю, где его достать.

– Благослови вас Господь, – сказал Лопес и отпил еще.

– Вы такое раньше видели? – Ева показала ему распечатку с рисунком татуировки.

– О да! Это татуировка молодежной банды. Но банда давно распалась, кое-кто из моих прихожан были ее членами. Они до сих пор носят татуировку. Некоторые гордятся ею, другие ее стыдятся.

– У Лино была такая наколка. Он ее вытравил перед приездом сюда.

Взгляд отца Лопеса помрачнел.

– Вот как. Значит, он здесь родился. Он вернулся домой.

– Мне нужны имена людей, у которых есть эта наколка. Тех, кого вы знаете. – Когда он закрыл глаза, Ева шутливо добавила: – А я угощу вас еще кофе.

– Нет, но спасибо за предложение. Лейтенант, те, кто пережил то время и не сидит в тюрьме, стали старше, у них есть работа, семья, своя жизнь.

– Я не собираюсь вмешиваться в их жизнь. Если только один из них не убил Лино.

– Я дам вам имена тех, кого знаю или могу узнать. Но дайте мне время до завтра. Трудно идти против того, во что я верю.

– Меня устроит завтра.

– Вы думаете, Лино был плохим человеком? Вы считаете, что он когда-то убил Флореса и надел его сутану, присвоил себе его жизнь, его имя. И все-таки работаете, не покладая рук, чтобы узнать, кто убил Лино. Я это понимаю, я это ценю. Сделаю для вас что смогу.

Когда он начал подниматься, Ева спросила:

– Чем вы занимались, прежде чем стать священником?

– Работал в баре своего отца и боксировал. Какое-то время занимался боксом профессионально.

– Да, это я проверила. Вы одержали немало побед.

– Я обожал спорт. Бокс, тренировки, дисциплину. Что я чувствовал, когда выходил на ринг, это непередаваемо. Я мечтал повидать большие города, мечтал о славе и богатстве.

– И что заставило вас изменить свои намерения?

– Была женщина. Девушка. Я любил ее, и она меня любила. Она была красивая и такая чистая… неиспорченная. Мы должны были пожениться. Я экономил деньги, откладывал чуть ли не каждый цент с выигранных матчей. Чтобы мы могли пожениться и жить своим домом, отдельно от родителей. Однажды, когда я был на тренировке, она отправилась в город из дома своих родителей. Она несла мне обед. Мужчины – их было трое – увидели ее. Они ее взяли. Два дня мы ее искали и наконец нашли. Они бросили ее на берегу реки. Задушили. Сначала они ее изнасиловали и избили, а потом задушили и бросили голой на берегу реки.

– Мне очень жаль.

– Никогда я не знал такой злобы. Она была даже больше горя. Злоба, ярость, желание отомстить за нее. А может, за себя самого. Разве тут можно знать наверняка? Два года я жил этой ненавистью. А еще выпивкой и наркотиками. Мне все годилось, лишь бы заглушало боль, а злость не ослабевала.

Я потерял себя в этой злобе. А потом их нашли. Нашли, когда они сделали это с другой девушкой. Я собирался их убить. Я все продумал, спланировал. Я это во сне видел. У меня был нож… хотя вряд ли мне удалось бы подобраться к ним так близко, чтобы пустить его в ход. Но я верил, что у меня все получится. И я бы это сделал. А потом она пришла ко мне. Моя Анна-Мария. Вы верите в такие вещи, лейтенант? В чудо, в явление, в Дух Святой?

– Я не знаю. Но я верю в силу веры.

– Она сказала мне, что я должен дать ей уйти, что это грех – потерять свою душу ради того, чего уже нет. Она попросила, чтобы я отправился в паломничество к храму Святой Девы в Сан-Хуан-де-лос-Лагос. Я должен был написать образ – у меня были способности к живописи – Пречистой Девы и принести его в дар. Она сказала, что там я найду свою жизнь.

– Вы так и сделали?

– Я так и сделал. Я любил ее. Я поступил так, как она просила. Я проделал долгий путь. Я шел много месяцев. Останавливался по пути, находил себе работу, ел, спал… И одновременно, как мне кажется, я выздоравливал, обретал веру. Я написал образ, но у него было лицо Анны-Марии. И я понял, когда преклонил колени перед алтарем и заплакал, что жизнь моя принадлежит Господу. Я вернулся тем же путем – шел много месяцев – и все накопленные деньги потратил на поступление в семинарию. Я обрел свою жизнь. И все же бывают ночи, когда мне снится, что она рядом со мной, а наши дети спокойно спят в своих постелях. Я часто спрашиваю себя, что это – благословение Божье за то, что я принял Его волю, или наказание за то, что сомневался в ней?

– Что стало с насильниками?

– Их судили, признали виновными и казнили. В те времена в Мексике еще применялась смертная казнь. Их смерть не вернула Анну-Марию и другую убитую девушку. И еще одну. Как оказалось, она была еще до Анны-Марии.

– Их смерть не могла никого вернуть, но зато больше не было ни одной девушки – терроризированной, изнасилованной, избитой и задушенной до смерти, – возразила Ева. – Может, это тоже была Божья воля.

– Не могу сказать, но их смерть не доставила мне удовольствия. – Отец Лопес поднялся и аккуратно поставил свою пустую кружку рядом с автоповаром. – Вам приходилось убивать?

– Да.

– И вам это не доставило удовольствия?

– Нет.

Он кивнул.

– Я дам вам имена. Может быть, вместе нам удастся осуществить правосудие и исполнить волю Божью. И, может быть, нам даже удастся их соединить.

Может быть, сказала себе Ева, оставшись одна. Но, пока она носила свой жетон, правосудие для нее было важнее Божьей воли.