Текст книги "Олений заповедник"

Глава 9

Ее можно было назвать почти красавицей. У нее были рыжевато-каштановые волосы и кожа теплых тонов. Она шла, выставляя напоказ свое тело, а меня всегда влекло к таким девчонкам с первого года службы в авиации, когда на танцах для военных я сдвигал на лоб пилотку и пытался скоростью движений приманить такую добычу, как Илена. Хотя губы ее были слишком ярко накрашены, а туфли на высоченных каблуках, какие носят модели, она казалась деликатной и очень гордой. Она держалась так, словно была высокого роста, а ее вечернее платье без бретелек обнажало красивые округлые плечи. Лицо, не отличавшееся мягкостью, было в форме сердечка, с нежным ртом и подбородком', разрез ноздрей тонкого длинного носа создавал представление о том, как они могли раздуться. Муншин плохо описал ее.

Вот только чувствовала она себя неловко. Глядя на то, как Айтел ведет ее в гущу гостей, я подумал, что она напоминает мне зверька, готового броситься наутек. Их появление смятением пробежало по собравшимся, и лишь немногие при виде Айтела знали, как себя с ним вести. Несколько человек улыбнулись и даже поздоровались, были такие, что лишь кивнули, и гораздо больше было тех, что отвернулись, но я чувствовал, что все они боятся. И пока не узнают, почему Айтел приглашен на прием, будут паниковать, опасаясь, что любое их поведение может быть ошибочно истолковано. Это было так безжалостно – то, что Айтел с Иленой прошли через весь зал и никто к ним не присоединился; а он остановился наконец у свободного столика возле бассейна, отодвинул стул для Илены, посадил ее и сел сам. Глядя на них издали, я порадовался, что Айтел умудрился придать себе скучающий вид.

Я подошел к их столику.

– Могу я к вам присоединиться? – не без чувства неловкости спросил я.

Айтел тотчас наградил меня благодарной улыбкой.

– Илена, познакомься с Серджиусом, он тут самый хороший человек.

– Прекратите, – сказал я и повернулся к ней. – Извините, не расслышал вашей фамилии, – сказал я.

– Эспосито, – пробормотала Илена, – это итальянская фамилия.

Голос у нее был хрипловатый и на удивление низкий, куда менее привлекательный, чем лицо, но в этом голосе чувствовалась скрытая сила. Мне в детстве доводилось слышать такие голоса.

– Верно, она похожа на модель Модильяни? – восторженно произнес Айтел. – Я знаю, Илена, тебе говорили это не раз.

– Да, – сказала Илена, – кто-то однажды мне так сказал. Собственно, сказал ваш друг.

Айтел пропустил мимо ушей ссылку на Муншина.

– Но вот откуда у тебя такие зеленые глаза? – не отступался он.

С того места, где я сидел, мне видно было, как пальцы его барабанят по колену.

– О-о, это я унаследовала от мамы, – сказала Илена. – Мама у меня наполовину полька. Так что я на одну четверть полька и на три четверти итальянка. Оливковое масло и вода. – Мы все несколько натянуто рассмеялись, а Илена смущенно передвинулась на стуле. – Смешно, – сказала она.

Айтел, делая вид, будто изучает зал, спросил:

– Чего, по-твоему, не хватает этому приему?

– Чего же? – спросил я.

– «Американских горок».

Илена так и прыснула. Она смеялась красиво, обнажая белые зубы, но слишком громко.

– Ой, до чего смешно! – сказала она.

– А мне нравятся «американские горки», – продолжал Айтел. – Когда поезд в первый раз ухает вниз. Точно разверзается черная пропасть смерти. Ничто не сравнится с этим.

И он целых две минуты говорил об «американских горках», а по глазам Илены я понял, что он живо заинтересовал ее. Он был в хорошей форме, Илена же была хорошей слушательницей, заставлявшей его раскрыться. Я начал думать, что она совсем не глупа, хотя, когда обращаешься к ней, отвечает либо смехом, либо коротенькой фразой. Но об уме говорило то, как она слушала. На ее лице отражалось все, что говорил Айтел, а его понесло.

– Это подтверждает одну мысль, которая много лет назад владела мной, – сказал он. – Человек садится на поезд в «американских горках», чтобы испытать определенные эмоции, и я подумал, не так же ли обстоит дело, когда заводишь роман. В молодости я думал, как это мерзко, даже грязно, когда мужчина, считая, что он влюбился в девчонку, говорит ей то же, что говорил до нее другой. А ведь на самом деле ничего противоестественного тут нет. Люди по-настоящему верны лишь тем чувствам, которые пытаются в себе возродить.

– Я в этом не уверена, – сказала Илена. – Такой мужчина, по-моему, ничего не испытывает к женщине.

– Наоборот. Он обожает ее в тот момент, когда ей это говорит.

Это сбило ее с толку.

– Я хочу сказать, – прервала она его, – понимаете… это… ох, сама не знаю. – Но остановиться она уже не могла. – Между ним и женщиной не возникает внутренней связи. Он безразличен.

Айтелу явно понравилось то, что он услышал.

– Вы правы, – отступил он. – Это, наверное, доказывает, что я безразличен к людям.

– Не может быть, – сказала она.

– Именно так. – Он улыбнулся, как бы заранее предупреждая ее. Этому наверняка трудно было поверить. Глаза его горели, он наклонился к ней, даже волосы его были словно наэлектризованы. – Не судите по внешнему виду, – продолжал Айтел. – Я могу, например, рассказать вам…

И умолк: к нам направлялся Муншин. Лицо Илены стало каменным, а Айтел натянуто заулыбался.

– Не знаю, как тебе это удалось, – прогремел Колли, – только Г.Т. сказал, чтобы я подошел к тебе и поздоровался. Он хочет потом поговорить с тобой.

Поскольку все мы молчали, Муншин тоже умолк и уставился на Илену.

– Как поживаешь, Колли? – наконец произнес Айтел.

– Бывали дни и получше. – Он утвердительно кивнул. – Много лучше, – добавил он, продолжая смотреть на Илену.

– Разве ты не хорошо проводишь время? – спросила она.

– Нет, я отвратительно провожу время, – ответил Муншин.

– Я хотела найти твою жену, – сказала Илена, – но не знаю, как она выглядит.

– Она где-то тут, – сказал Муншин.

– А твой тесть? По-моему, ты сказал, что он тоже тут.

– Не все ли равно? – произнес Муншин со слезой в глазу, словно на самом деле хотел сказать: «Настанет день, когда ты прекратишь меня ненавидеть».

– Конечно, все равно. Я вовсе не хочу ставить тебя в неловкое положение, – сказала Илена, с трудом сдерживаясь. Это позволило предположить, какой она бывает во время ссоры.

– Я сегодня познакомился с Тедди Поупом, – встрял я в разговор, не придумав ничего лучше. – Что он такое?

– Могу дать тебе полное представление о нем, – живо откликнулся Айтел, – он снимался в нескольких моих картинах. И знаешь, я считаю его по-настоящему приличным актером. Со временем он может стать даже очень хорошим.

В этот момент прелестная блондинка в светло-голубом вечернем платье подошла сзади к Муншину и руками прикрыла ему глаза.

– Догадайся, кто это? – низким грудным голосом произнесла она.

Передо мной был маленький вздернутый носик, подбородок с ямочкой и пухлый рот – все это я не раз видел. Взглянув на Айтела, она состроила гримасу.

– Лулу, – сказал Муншин и привстал, не зная, улучшило ли ситуацию ее появление или ухудшило. Он по-отечески обнял Лулу, улыбаясь Илене и Айтелу, а свободной рукой, видимой только мне, похлопал Лулу по спине, словно давая ей понять, что лучше им больше не обниматься.

– Мисс Майерс, мисс Эспосито, – ровным тоном произнес Айтел, и Лулу кивнула Илене.

– Колли, надо поговорить, – сказала Лулу. – Я непременно хочу кое-что тебе рассказать. – И она с милой улыбкой заметила Айтелу: – Чарли, ты толстеешь.

– Присаживайся, – предложил Айтел.

Лулу села рядом с ним и попросила Муншина сесть с другой стороны.

– Кто-нибудь представит мне авиацию? – спросила она, глядя на меня, и, когда меня представили, принялась изучать мое лицо. Я заставил себя так же в упор смотреть на нее, но это стоило мне усилий. – Какой ты красивый мальчик, – сказала Лулу Майерс, которой самой было немногим больше двадцати.

– Великая женщина! – сказал Муншин. – Какой язычок!

– Не хотите выпить? – спросил я Илену.

Она не произнесла ни слова с тех пор, как появилась Лулу, и теперь по сравнению с Лулу уже не казалась такой привлекательной. Возможно, сознавая это, она нервно, изо всех сил теребила заусеницу у ногтя.

– О да, я хотела бы выпить, – сказала Илена, а когда я поднялся, Лулу протянула мне и свой стакан.

– А мне принеси маленький мартини, хорошо? – попросила она, обратив на меня взгляд фиалково-голубых глаз.

Я понял, что она нервничает не меньше Илены, но только проявляется это иначе: она сидела, чуть развалясь, – этому я научился в летной школе. Когда я вернулся, она разговаривала с Айтелом.

– Нам не хватает тебя, старая перечница, – говорила она. – Я ведь могу напиться только с тобой, Айтел.

– Я дал зарок не пить, – сказал с усмешкой Айтел.

– Значит, не хочешь пить со мной, – сказала Лулу, бросив взгляд на Илену.

– Я слышал, ты собираешься замуж за Тедди Поупа, – сказал в ответ на это Айтел.

Лулу повернулась к Муншину.

– Скажи Г.Т., чтобы он прекратил барабанить об этом, – сказала она и, швырнув сигарету на пол, быстрым нетерпеливым движением ноги растерла ее.

Я успел увидеть ее ноги в маленьких серебряных туфельках. Эти ноги были не менее знамениты, чем абрис ее рта, – они всплывали в памяти с сотен – или с тысяч? – фотографий.

– Вот что, Колли, говорю тебе: эту трепотню пора прекратить.

– Успокойся, куколка, – с робкой улыбкой произнес Муншин. – Кто заставляет тебя что-либо делать?

– Я за то, чтобы Лулу вышла за Тедди, – протянул Айтел.

– Чарли, ты склочник, – поспешил сказать Муншин.

Мы с Иленой переглянулись. Она очень старалась включиться в разговор, переводя взгляд с одного говорившего на другого, и заставляла себя улыбаться, чтобы не выглядеть ничего не понимающей. Я, наверное, выглядел так же. Мы сидели на противоположных флангах, как бы обрамляя разговор точно подставки для книг.

– Я вполне серьезно, – сказала Лулу. – Можешь передать это мистеру Т. Я лучше выйду замуж за этого красивого мальчика. – И она пальчиком указала на меня.

– Вы еще не сделали мне предложения, – сказал я.

Илена рассмеялась с таким удовольствием, будто сама это сказала. Рассмеялась опять слишком громко, и все посмотрели на нее.

– Не паникуй, красавчик, – весомо произнесла Лулу, на что не способна была рыжеволосая Кэнди Бэллу. Она показала всем нам пустой стакан и, опрокинув его, вылила последнюю каплю на пол. – Мне грустно, Колли, – объявила она и положила голову Муншину на плечо.

– Я видел твою последнюю картину, – сказал ей Айтел.

– Правда, я в ней ужасна? – Лулу состроила гримасу. – Они меня просто губят. А ты как считаешь, Айтел?

Он неопределенно улыбнулся.

– Мы с тобой потом об этом поговорим.

– Я знаю, что ты скажешь. Я переигрываю, да? – Она подняла голову с плеча Колли и ущипнула его за щеку. – Ненавижу быть актеркой. – И почти без передышки спросила: – А вы что делаете, мисс Эспосо?

– Эспосито, – поправил ее Айтел.

– Я… – неуверенно произнесла Илена, – я была чем-то вроде танцовщицы, пожалуй, можно так сказать.

– А теперь работаете моделью? – спросила Лулу.

– Нет… я хочу сказать, никоим образом… – Илена не была совсем уж беспомощна. – Занимаюсь то одним, то другим, – наконец выжала она из себя. – Кому охота быть тощей моделью?

– Конечно, – произнесла Лулу и снова обратилась ко мне: – А вы – новая веревочка на потрепанном воздушном змее Айтела?

Я почувствовал, что краснею. Она атаковала так стремительно, что нечего было и ждать паузы, все равно как посреди исполнения музыкального произведения.

– Говорят, Чарли, тебе конец, – перескочила на него Лулу.

– Обо мне, безусловно, говорят всякое, – сказал Айтел.

– Не так много, как ты думаешь. Время бежит.

– Обо мне всегда будут вспоминать как о твоем бывшем втором муже, – растягивая слова, произнес Айтел.

– Правильно, – сказала она. – Когда я думаю о Чарли Айтеле, я всегда после фамилии ставлю двойку.

Айтел весело улыбнулся.

– Когда вздумаешь надеть медный кастет, Лулу, дай знать. На секунду все застыли, затем Лулу улыбнулась.

– Прости, Чарли, прости меня. – И, повернувшись к нам, своим хрипловатым голосом, который так мило сочетался со светлыми волосами и голубыми глазками, объявила: – Я видела сегодня в газетах жуткую свою фотографию.

– Лулу, – поспешил вставить Муншин, – мы можем это исправить. Фотографы скоро начнут работать.

– Я не желаю, чтоб меня снимали с Тедди Поупом, – заявила Лулу.

– А кто тебя заставляет? – спросил Муншин.

– Никаких трюков, Колли.

– Трюков и не будет, – пообещал Муншин, вытирая лицо.

– Почему ты так потеешь? – спросила Лулу и вдруг вскочила. – Джей-Джей! – воскликнула она и распахнула объятия.

Подошедший к нам Дженнингс Джеймс, обхватив ее, прижал к своему тощему телу, подражая медвежьему объятию Муншина.

– Моя любимая девочка! – произнес он звонким голосом южанина.

– Ну и сволочную же штуку опубликовал ты про меня позавчера, – сказала Лулу.

– Милочка, ты стала параноиком, – сказал ей Дженнингс Джеймс. – Я написал это как объяснение в любви. – И он кивком поздоровался с нами. – Как поживаете, мистер Муншин? – сказал он. После путешествия в уборную он, казалось, ожил.

– Присаживайтесь, Джей-Джей, – предложил Муншин. – Это мисс Эспосито.

Дженнингс Джеймс церемонно поклонился ей.

– Люблю итальянок, мисс Эспосито, они держатся с таким достоинством. – И веснушчатой рукой пригладил свои рыжие волосы. – Долго вы с нами пробудете в Дезер-д'Ор?

– Я уезжаю завтра.

– Ну нет, – вырвалось у Айтела.

– Впрочем, возможно, и нет, – поправилась Илена.

Официант принес мороженое. Оно уже таяло на блюдах, и только Илена взяла себе порцию.

– Это так называемое мягкое мороженое, верно? – заметила она. – Я слышала, оно самое дорогое. – Все недоуменно переглянулись, и Илене явно захотелось что-то еще добавить в подтверждение своих слов: – Не помню, где я это слышала, но я, безусловно, видела рекламу мягкого мороженого, а может, я его ела, не помню.

Айтел пришел ей на выручку.

– Правильно. «Дювонс» рекламируют как талое мороженое. Я сам его ел. Но по-моему, это не «Дювонс», Илена.

– Да, конечно, я знаю, что это не то, – поспешила она сказать.

Джей-Джей снова повернулся к Лулу.

– Милочка, мы готовы сниматься. Фотографы наконец набили себе животы, и все ждут тебя.

– Что ж, пусть подождут, – сказала Лулу. – Я хочу еще выпить.

– Мистер Т. специально просил меня найти тебя.

– Пошли же, – сказал Муншин, – все.

По-моему, он включил в приглашение Илену, Айтела и меня, чтобы не дать возможности Лулу заявить, что она хочет остаться с нами. Поднявшись с кресла, Муншин взял ее под руку и, обходя площадку для танцев, повел вдоль бассейна к фотографам, сгруппировавшимся у камеры из папье-маше. Мы с Джей-Джеем завершали колонну.

– Эта дамочка Эспосито, она, я слышал, девчонка Муншина, – заметил он.

– Не знаю, – сказал я.

– О-о, эта девочка – пальчики оближешь. Я в нее крючок не забрасывал, но знаю некоторых, кто цеплял ее. Когда старина Чарли Айтел покончит с Эспосито, советую провести с ней парочку часиков. – И он начал подробно перечислять, чем она хороша. – Да и выглядит премило, – любезно добавил он. – Девчонке нелегко ведь жить в нашей столице. Так что я ни одну из них не виню. Да сам Теппис, эта сука… – Но Джей-Джею не удалось закончить фразу, так как мы подошли к фотографам.

Я увидел Тедди Поупа, направлявшегося к нам с другого конца зала. С ним по-прежнему был теннисист, и они над чем-то смеялись.

– Лулу, милочка, здравствуй, – сказал Поуп и протянул ей руку.

Они коснулись друг друга кончиками пальцев и встали рядом.

– А теперь, ребята, – сказал Джей-Джей, выступая вперед и обращаясь к трем фотографам, флегматично стоявшим перед камерой из папье-маше, – мы хотим сняться как обычные люди. Ничего не изобретайте. Просто снимите, как киношники живут и развлекаются друг с другом. В общем, вам ясно.

Со всех концов «Лагуны» к ним начал стекаться народ.

– Лапочка, ты прелестно выглядишь, – выкрикнула Доротея О'Фэй, и Лулу улыбнулась.

– Спасибо, милая, – поблагодарила она.

– Эй, Тедди, не дашь автограф? – попросил какой-то мужчина.

Тедди рассмеялся. Сейчас, стоя перед публикой, он держался совсем иначе. Казался моложе и естественнее.

– А вот и мистер Т. идет к нам, – громко произнес он и, состроив пренебрежительную гримасу для тех, кто мог это видеть, захлопал в ладоши; с полдюжины людей, стоявших ближе к нему, покорно зааплодировали.

Теппис поднял руку:

– Мы снимаем сегодня Тедди и Лулу не только для рекламы их картины, вернее, пашей картины «На один дюйм от рая», но и в качестве, я бы сказал, символа, как память о сегодняшнем вечере и приятном времяпрепровождении. – Теппис откашлялся и мило улыбнулся.

Его появление привлекло еще больше людей, и какое-то время вокруг то и дело щелкали, вспыхивая, фотоаппараты и, следуя указаниям фотографов, менялась диспозиция. Я видел Тепииса между Тедди и Лулу, Лулу между двумя мужчинами, Тедди и Лулу вместе, Тедди и Лулу врозь, Тепписа, державшего, как добрый папочка, Лулу за руку, Тепписа под руку с Тедди. Меня поразило то, как они провели съемки: Тедди – с улыбкой, счастливый, прекрасно выглядевший, и Лулу – такая милая, Лулу – деланно-застенчивая, готовая сниматься без конца, теша гордыню Германа Тепписа. Все было почти безупречно. Тедди Поуп поворачивался, выполняя любое указание фотографов, голос его звучал искренне, он улыбался, словно получал от всего этого удовольствие. Вот он, как боксер на ринге, поднял в воздух руки и сделал вид, будто при этом вывихнул плечо; вот он обнял за талию Лулу, поцеловал в щеку. А Лулу, изогнувшись, льнула к нему. Она как бы подскакивала при ходьбе, покачивая плечами в такт движению бедер, выгнув шею, золотистые кудряшки на голове подпрыгивали, и в ответ на любую шутку раздавался хриплый смех. Я подумал, что более красивой девушки в жизни не видел.

Фотографы закончили съемку, и Теппис снова произнес речь:

– Никто ни в чем никогда не уверен. Мы в «Сьюприм» живем большой семьей. И вот что я вам скажу. По-моему, эти двое вовсе не играли перед вами. – И, обхватив каждого за талию, он подтолкнул Тедди и Лулу друг к другу, так что им пришлось обняться, чтобы не упасть. – Что это я слышал, Лулу? – громко произнес он, вызвав смех собравшихся. – Одна маленькая божья коровка сказала мне, что вы с Тедди близкие друзья.

– О-о, мистер Теппис, – сладчайшим голосом проговорила Лулу, – надо бы вам быть сводником.

– Это комплимент. Я так и воспринимаю это, как комплимент, – сказал Теппис. – Продюсер всегда занимается сводничеством. Сводит искусство с деньгами. Таланты с публикой. Вы все сегодня хорошо повеселились? – спросил он у собравшихся, и я услышал не один голос, сказавший, как было хорошо. – Позаботься о фотографах, – сказал Теппис Джей-Джею и отошел об руку с Лулу.

Толпа стала рассеиваться; фотографы принялись укладывать свою аппаратуру. Я увидел, как Теппис остановился у бассейна поговорить с Айтелом; разговаривая с ним, он смотрел на Илену.

По выражению лица Тепписа и по мгновенно последовавшей реакции, когда Айтел представил ее, я понял, что ему знакомо ее имя. Спина Тепписа напряглась, красное лицо раздулось, и он что-то сказал – сказал такое, что Айтел и Илена тотчас повернулись и отошли от него.

А Теппис, оставшись с Лулу, принялся вытирать лоб шелковым платком.

– Пойди потанцуй с Тедди, – услышал я его хриплый голос, подходя к ним. – Сделай одолжение.

Айтела я потерял из виду в толпе.

– Мистер Т., я хочу сначала потанцевать с Серджиусом, – сказала она, поймав мой взгляд и надув губки, затем вытащила руку из руки Тепписа, вложила пальцы в мою ладонь и потянула меня на площадку для танцев.

Я крепко прижал ее к себе. Спиртное, которое я пил весь вечер, начало наконец действовать.

– Сколько в нашем распоряжении времени, – шепнул я ей на ушко, – прежде чем вы начнете искать Тедди?

К моему удивлению, она не вспылила.

– Вы понятия не имеете, чему мне приходится противостоять, – сказала Лулу.

– Чему же? Вы-то хоть знаете?

– О, не будьте таким, Серджиус. Вы мне нравитесь. – В этот момент ей нельзя было дать больше восемнадцати лет. – Все гораздо сложнее, чем вы думаете, – прошептала Лулу. Она держалась так мягко, с трудом верилось, что это та женщина, какой она показалась мне в первый момент. Она выглядела совсем юной; возможно, избалованной, но очень милой.

Мы продолжали молча танцевать.

– Что Теппис сказал Айтелу? – наконец спросил я ее.

Лулу покачала головой и хихикнула.

– Он сказал, чтоб Чарли убирался вон.

– В таком случае и мне надо уходить, – сказал я.

– Вас это не касалось.

– Айтел мой друг, – сказал я.

Она ущипнула меня за ухо.

– Отлично. Чарли это понравится. Надо будет ему рассказать, когда мы встретимся.

– Уедем отсюда со мной, – предложил я.

– Еще не могу.

Я остановился в танце.

– Если хотите, – сказал я, – я могу попросить разрешения у мистера Т.

– Вы считаете, что я боюсь его?

– Вы его не боитесь. Просто дело кончится тем, что вы будете танцевать с Тедди.

Лулу залилась смехом.

– А вы совсем другой, чем мне показалось сначала.

– Это из-за спиртного.

– О-о, надеюсь, что нет.

Нехотя, словно в трансе, она позволила мне увести себя с площадки для танцев.

– Это ужасная ошибка, – тихо произнесла она.

Однако Лулу не тряслась от страха, когда мы проходили мимо Тепписа. А он, словно импресарио, считающий, сколько мест занято в зале, стоял у входа, оценивая ситуацию.

– Деточка, – сказал он, хватая ее за руку, – куда это ты направилась?

– О, мистер Т., – принялась оправдываться Лулу словно провинившийся ребенок, – нам с Серджиусом надо о стольком поговорить.

– Мы хотим подышать воздухом, – сказал я и позволил себе ткнуть его в бок.

– Воздухом? – возмутился он, видя, что мы уходим. – Воздухом?

Я видел, как он поднял глаза к потолку «Лагуны». За нашей спиной камера из папье-маше продолжала вращаться на своей деревянной треноге, а прожекторы посылать в небо колонны света. Прием заканчивался. Зенит миновал, и парочки уединились на диванах, ибо настал тот пьяный час, когда все возможно и все кого-нибудь хотят, и если бы действия следовали за желаниями, эта ночь вошла бы в историю.

– Скажи Чарли Айтелу, – крикнул мне вслед Теппис, – что с ним все кончено. Говорю тебе: все кончено. Он упустил свой шанс.

Потешаясь над его бессильной злобой, мы с Лулу пробежали по дорожкам и мостикам с решетчатыми перилами «Яхт-клуба» и добрались до круга, где стояли машины. В какой-то момент, остановившись под японским фонариком, я вздумал ее поцеловать, но она так смеялась, что наши губы не слились.

– Надо будет мне тебя научить, – сказала она.

– Нечему меня учить. Терпеть не могу учителей, – сказал я и, взяв ее за руку, потянул за собой – ее каблучки застучали, юбка многообещающе зашелестела, как шелестит вечернее платье на женщине, которая пытается в нем бежать.

Мы попрепирались, в чьей машине ехать. Лулу хотела непременно ехать в своей открытой машине.

– Я задыхаюсь в закрытом пространстве, Серджиус, – сказала она. – И я хочу вести машину.

– Так веди мою машину, – предложил я, но она не уступала.

– В таком случае я не поеду, – заявила она, упершись, – вернусь на прием.

– Испугалась, – поддразнил я ее.

– Ничего подобного.

Машину она вела плохо. С удалью, но, что еще хуже, то и дело сбрасывала ногу с педали. Машина то замедляла ход, то делала рывок, и я, как ни был пьян, понимал всю опасность такой езды. Но не эта опасность волновала меня.

– Я настоящий псих, – сказала она.

– А ну, псих, давай припаркуемся, – сказал я. – Давай разрубим гордиев узел.

– Ты когда-нибудь ходил к психушнику? – спросила Лулу.

– Тебе он не нужен.

– О нет, что-то мне нужно, – сказала она и, крутанув руль так, что гравий полетел из-под крьтьев, вернула машину с обочины на дорогу.

– Давай припаркуемся, – повторил я.

Но она припаркуется, лишь когда пожелает. Я уже перестал на это надеяться. Приготовился сидеть и молчать из вежливости, когда машину занесло и мы покатили, подпрыгивая, со скоростью семидесяти миль в час мимо кактусов по пустыне. Однако Лулу решила, что нам все-таки стоит еще немного пожить. Свернув наугад на боковую дорогу, она вскрикнула на повороте, притормозила, проехав его, еще немного проехала и наконец остановила машину посреди пустыни – ночное небо гигантским куполом окружало нас.

– Запри окна, – сказала она, возясь с кнопкой, поднимающей парусиновую крышу.

– Будет слишком жарко, – возразил я.

– Нет, стекла надо поднять, – настаивала она.

Покончив с приготовлениями, она повернулась на сиденье и ответила на мой поцелуй. Ей, наверное, показалось, что она выпустила на волю быка, да так оно и было, так как я впервые за год почувствовал, что буду на высоте.

Однако все оказалось не так просто. Лулу охотно отдавалась моим поцелуям и рукам, а когда я уже готов был пригвоздить ее, отодвигалась и испуганно смотрела в окно.

– Кто-то подходит к нам, – шептала она, вонзая коготки в мое запястье и вынуждая оторваться от нее, поднять голову и оглядеть все вокруг.

– Да никого же нет, неужели ты не видишь? – говорил я.

– Я боюсь, – говорила она и снова подставляла мне рот.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Она привлекала меня к себе, она отталкивала, она давала мне снять с нее какой-то предмет одежды и тотчас забивалась в угол, словно испугавшаяся девственница. Мы были как дети на кушетке. У меня болели губы, ломило тело, опухли пальцы, наконец мне удалось расправиться с бельем под ее вечерним платьем, и я запихал его позади себя на сиденье, словно обезумевшая сойка, устраивающая гнездо, но так и не сумел побудить Лулу избавиться от платья. Позволив мне провести глубокую разведку на одно, два и даже три биения сердца, она вдруг оттолкнула меня, села и посмотрела в окно.

– Кто-то сюда идет. Кто-то появился на дороге, – сказала она и ущипнула меня, когда я попытался к ней придвинуться.

– Ну и пусть, – сказал я, но что бы я ни говорил, кульминация миновала.

В течение следующего часа что я ни делал, как ни напирал, сколько ни выжидал и как ни пытался, я ничего не достиг. До зари оставалось, должно быть, совсем немного, когда, измученный, обескураженный и уже почти безразличный, я закрыл глаза и пробормотал:

– Ты победила.

Усталой рукой я передал Лулу ее спрятанные мной сокровища и откинулся на сиденье. Она нежно поцеловала мои ресницы, провела коготками по щеке.

– Ты славный, – прошептала она, – ты совсем не громила. – И желая меня оживить, потянула за волосы. – Поцелуй меня, Серджиус, – сказала она, словно до сих пор я не занимался только этим.

А в следующий миг, когда я все еще лежал, откинувшись на спинку сиденья, не веря и почти не чувствуя, что она отдается мне, я познал непостижимую работу мозга кинозвезды. Она нежно отдалась мне, она была деликатна, даже скромна, прошептав, что это случилось так неожиданно и мне следует проявить чуткость. Поэтому я должен дойти до конца в одиночестве и быть счастлив, что держу ее в объятиях.

– Ты – чудо, – сказала она.

– Я всего лишь дилетант.

– Нет, ты чудо. О-о-о, до чего же ты мне нравишься!

Назад машину вел уже я, а она сидела, свернувшись клубочком и положив голову мне на плечо. Играло радио, и мы подпевали.

– Я сегодня спятила, – сказала она.

А я был от нее без ума. То, как она держалась со всеми у меня на глазах с момента нашего знакомства, побуждало еще больше ценить происшедшее между нами. Во время нашей поездки она снова овладела мной до того, как мы припарковались. Я сразу сказал себе, что у меня с ней получится, и сейчас, когда все получилось, мне приятно было об этом вспоминать. Возможно, все объяснялось лишь тем, что прошло достаточно много времени, но я чувствовал себя в форме, чувствовал себя готовым… для чего – я едва ли знал. Но у меня получилось, и с какой девочкой!

Пулу напряглась, когда мы подъехали к ее отелю и стали целоваться у ее двери.

– Позволь мне у тебя остаться, – сказал я.

– Нет, не сегодня. – И она оглянулась, проверяя, нет ли кого на дорожках.

– В таком случае поехали ко мне.

Она поцеловала меня в нос.

– Я как выжатый лимон, Серджиус. – Она произнесла это совсем детским голоском.

– Хорошо, увидимся завтра.

– Позвони мне. – Она снова поцеловала меня, потом с порога послала воздушный поцелуй и исчезла, оставив меня в лабиринте «Яхт-клуба», где в свете уже близкого восхода солнца в мое первое утро в пустыне листва казалась бледно-голубой, как платье Лулу.

Я был так возбужден, что, как ни странно, чувствовал потребность с кем-то поделиться своей победой, и в этой связи подумал об Айтеле. Мне даже в голову не пришло, что он может быть все еще с Иленой или что, будучи бывшим мужем Лулу, не обязательно сочтет мой рассказ дивным сном. Я даже, кажется, не вспомнил, что Лулу была за ним замужем. В моем представлении она как бы не существовала до сегодняшнего вечера, и если, казалось, она не вмещалась в рамки обычной жизни, то ведь и обычной жизни у нее не было. Как же я в тот момент сам себе нравился! Вокруг меня разгоралась заря, свет пополз по земле и достиг «Яхт-клуба», а мне вспомнились те утра, когда я вылетал из темного ангара, еще чувствуя во рту вкус кофе, и два длинных языка пламени вырывались из моего самолета в ночь. Мы вылетали за час до восхода солнца и встречали утро на высоте пяти миль под ночными облаками, окрашенными золотом и серебром; мне казалось тогда, что я управляю этими переменами в небе наклоном моего тела, накачанного силой самолета, и жонглирую чудесами. Ибо вести самолет – это чудо. Мы знали: что бы ни происходило на земле, какими бы маленькими или смятенными мы ни были, всегда наступают часы, когда мы остаемся одни на вершине жизни, и в полете рождается чудо, и полет придает тебе уверенности в себе, и стоит тебе сесть, все, что бы ни случилось, можно исправить, пока ночь отступает на запад, а ты летишь на крыльях за ней.

Я старался забыть все это – слишком я это любил, и мне нелегко было думать, что я, наверное, никогда больше не испытаю этого чуда, но сейчас, на заре, когда запах Лулу еще щекотал мне ноздри, я понял, что могу увлечься чем-то другим и мне будет лишь грустно, что я променял свои самолеты на нечто другое, занявшее их место.

Думая об этом и о подобных вещах, я пошел по дорожке к своей машине. На полпути я присел на скамейку под развесистым кустом, глубоко вдыхая новый для меня воздух. Вокруг царил такой покой! Неожиданно из ближайшего коттеджа раздались звуки ссоры, обмен двумя-тремя фразами, дверь в стене распахнулась, и из дома вышел, пошатываясь, Тедди Поуп в свитере и комбинезоне, но босой.

– Ах ты, сука! – крикнул он, обернувшись к двери.

– Держись от меня подальше! – раздался голос теннисиста. – Я не желаю повторять тебе это.

Тедди ругнулся. Он изверг такой поток ругани и так громко, что я уверен, все, кто спал поблизости, потянулись за таблетками, чтобы крепче заснуть. Дверь бунгало снова распахнулась, и появился Мэрион Фэй.