Текст книги "Тарон"

Но Бог молчаливо взирал на мольбы убитого горем отца, и в этот миг, в эти секунды, отбивающие ставшие в один миг мертвыми минуты, не было во власти Бога сотворить чудо. А Тарон глотал слёзы и охрипшим голосом орал, зовя Бога, призывал святых, и его голос уже начал срываться, крадя слова. И когда сотрудники скорой помощи подошли к нему, он не подпускал никого близко к телу маленького мальчика. Никакие уговоры и доводы не дали результатов. Он, словно разъяренный зверь, набрасывался на каждого, кто приближался, и с силой отталкивал всех. Стоявшие вокруг люди не осмеливались предложить свою помощь, видя бешеные глаза Тарона и мальчика, лежавшего на земле в крови. А Тарон не слышал никого. В его ушах все сливалось в шум, и только одно имя было в этом шуме – Рупен!

И глаза Рупена застывшими зрачками смотрели на Тарона, а он все орал, прося сына, чтоб тот произнес хоть одно слово.

– Сынок, родной, мой Рупен, сыночек, скажи хоть слово!.. – целуя его похолодевшие маленькие ручки, просил Тарон. – Не оставляй меня! Рупен, скоро мама придет! Я уже слышу её шаги, сынок. Ты увидишь её, снова улыбнешься, встанешь, и мы втроём пойдём домой, сынок.

Тарон обвил руки вокруг маленького мальчика и бережно приподнял его, вставая. Они были в земле, смешанной с кровью. Осторожными шагами он направился в сторону скамейки, находившейся неподалеку от детской площадки. Присев на краешек скамьи, Тарон аккуратно прижал тело Рупена к груди, прерывисто дыша, и тихо хриплым голосом прошептал:

– Рупен, сынок. Люблю тебя. Я знаю, ты слышишь меня, мой родной. Сынок. Не оставляй меня. Сынок.

– Разрешите, я осмотрю вашего сына? – подойдя к Тарону близко, врач скорой помощи предусмотрительно остановился поблизости и поставил саквояж рядом с собой. – Я не отберу его у вас. Я только осмотрю его. В вашем присутствии. Это необходимость.

Врач был молодым мужчиной, с пенсне на носу, как когда-то, в старые времена, носили профессора.

Тарон, чуть приходя в себя от его спокойного, уверенного и вежливого тона, внимательно оглядел врача и посмотрел прямо в глаза, одновременно изучая его черты лица и жесты, поняв, что врач молодого возраста. И вдруг он заметил, что у молодого доктора такие же кудрявые волосы, как у Рупена, и есть схожесть в чертах лица. Тарон молчаливо кивнул головой, но спустя несколько секунд тут же добавил:

– Только не делайте ему больно. Он ведь еще совсем маленький, он ребенок. Он мой единственный сын.

– Я не причиню вашему сыну боли, могу за это поручиться, – ответил врач, еле сдерживая слезы. Ему было не по себе видеть убитого горем отца, его страдания и невыносимую боль в глазах.

– Если вы позволите, я осторожно возьму его из ваших рук.

Тарон словно задумался, пытаясь до конца осознать слова, произносимые доктором. Поцеловав Рупена, он дал согласие. Врач аккуратно и бережно забрал Рупена из сильных рук Тарона и поторопился в сторону машины скорой помощи. Стоявшая неподалёку женщина, по-видимому, помощница доктора, подхватила саквояж и пошла вслед за доктором. Тарон смотрел в сторону врача и машины скорой помощи, следя за происходящим, и, вмиг ощутив жгучую пустоту, потянулся рукой в свой карман брюк, достав пачку дорогих сигарет. Пальцы дрожали, он обронил одну сигарету, вторую. Наконец он подкурил, закашлявшись. Сквозь дым он заметил, как издалека к нему бежали Нелли и Ирэн.

– Тарон! – звала его Нелли.

Но Тарон молча смотрел на торопившуюся к нему жену, и ни слова не говоря, глотал дым сигарет. Он стал замечать, что вокруг толпа людей, и следил за ними из-под нахмуренных бровей. Он наблюдал за Ирэн, которая просила разъяснений у врача скорой помощи, и как тот опустил голову, жестами говоря Ирэн, что уже слишком поздно.

Он слышал громкий плач жены и ее голос, требующий и просящий одновременно не забирать сына. Но врач скорой помощи словно не слышал мольбы с уст матери. А она просила их подпустить её к сыну ближе, она заглядывала в окна машины, надеясь увидеть сына, но сквозь матовое стекло ничего не было видно.

– Я сожалею о случившемся, но ваш сын мертв. Мои соболезнования. Уже не в наших силах что-либо исправить. Нам остается только забрать его…

– Я еду с вами! – перебивая врача скорой помощи, утвердительно сказала Нелли.

– Простите, но я думаю, вам сейчас необходимо остаться с вашим мужем. Он нуждается в вас, и именно ему сейчас необходимо, чтобы вы были рядом, – кинув взгляд в сторону Тарона, врач глубоко вздохнул.

– Он прав, – вмешалась в их разговор Ирэн. – Я поеду в машине с ним. А ты останься с Тароном.

Врач скорой помощи с первого взгляда узнал в пожилой женщине знаменитую актрису Ирэн Хукаси. Её огромные черные глаза, обрамленные длинными ресницами, не утратили своей красоты. Ирэн унаследовала красоту Кавказа. Её тонкие черты лица, несмотря на немолодой возраст хозяйки, хранили в себе нежность и хрупкость. 76-летняя Ирэн Хукаси, не раздумывая долго, распорядительным поставленным голосом произнесла:

– Нелли, иди к Тарону.

Садясь в машину, Ирэн глазами словно обняла своего любимого правнука и, повернув голову, глубоко вздохнув, посмотрела через открытую дверь вслед удаляющейся к Тарону невестке.

– Тарон, любимый, – обняв своего мужа, произнесла Нелли. – Ирэн поедет с Рупеном, там, в больнице…

Не успев объяснить Тарону, она осеклась, увидев покрасневшие, ставшие вдруг звериными глаза. Он смотрел в сторону машины скорой помощи. И из его груди вырвался крик:

– Куда вы везете моего сына??

Нелли, вся дрожа, стояла рядом, она не знала, что сказать.

– Тарон, любимый, так надо, чтобы…

Но он не слышал голоса жены. Только звук мотора машины скорой помощи и как колеса, плавно тронувшись с места, повернули в сторону дороги. Тарон торопился, ускорял свои шаги, крича:

– Стойте! Куда вы везете моего сына??

Но его никто не слышал, лишь толпа любопытных вокруг детской площадки. Но водитель скорой помощи заметил в зеркале заднего вида, как Тарон бежит вслед за машиной.

Сердце Тарона разрывалось от собственных ударов и дыхания еле хватало, чтоб бежать дальше.

– Сынок! Мой Рупен! Сынок! Родной мой!..

Тарон долго бежал, не останавливаясь, и звал своего ребенка.

– Верните мне моего сына! – кричал он. Силы уже сдавали, и ноги становились ватными, а он все продолжал звать:

– Рупен! Мы скоро будем вместе! Мой родной! Рупен!..

Ноги Тарона не выдержали, и он упал на асфальт, больно ударившись, хоть и не ощущая физической боли. Он пополз вслед, подтягиваясь на руках, руки дрожали, не повинуясь ему. Он изо всех сил повернулся на спину и посмотрел в небо.

– Господи. Верни мне моего сына!..

Схватившись за голову, Тарон уже орал без голоса, и его сильные руки деревянными пальцами впивались в его седые волосы. Он зверски начал терзать самого себя, оставляя глубокие царапины на лице.

– Тарон! Тарон, остановись! Что ты делаешь… – еле дыша, просипела очутившаяся рядом Нелли. Она весь путь бежала изо всех сил за мужем, спотыкаясь и падая. Встав на колени рядом с мужем, она быстро-быстро дышала, но смогла произнести:

– Тарон, любимый.

Крепко обняв его, она склонила его голову к своей груди, всем сердцем желая избавить его от боли. И не думала, что мучения Тарона только начались…

На похоронах сына Тарон молча стоял, не проронив ни слова. Внимательно он смотрел, изучая черты лица своего сына. В похоронной процессии он словно был наблюдателем, и каждого пристально осматривал, и словно бы запоминал жесты, действия, речи. Без чувств, без эмоций, с окаменевшим лицом. И вмиг он вдруг остановил свой взгляд на Ирэн. Его бабушка громко, навзрыд плакала, держась за руку Нелли. Иногда она пыталась что-то сказать Нелли, а та, обнимая её одной рукой, стояла с серым, землистого цвета лицом. Рядом с ними всё время находился их семейный доктор Альберт Манукян и зорче любой охраны наблюдал за Ирэн и Нелли. Тарон перевел взгляд на своих коллег. В их глазах он увидел боль вместо жалости, которая обычно присутствует в таких случаях в умах людей. Жалость – она подобна меркантильности. И от неё не все люди застрахованы. Каждый из собравшихся тихими шагами приближался к гробу Рупена и произносил чуть слышным голосом прощальные слова. Как всё это выдерживало сердце Нелли – известно, наверное, только Небесам. А они разрывались в своей бесконечности пространства, и чувствовалось, как всё вокруг словно застыло, оцепенело от горя родителей. Когда работники старого кладбища взяли в руки гвозди и подошли к гробу Рупена, сильный ветер вдруг пронесся над всеми присутствующими, и всем был слышен его протяжный дикий стон. Тарон остановил работников, преградив торсом им дорогу, жестом давая знак, что ещё рано для их работы. Повернувшись, Тарон медленно подошел к гробу Рупена. Склонившись над сыном, взял в руки его маленькие ладони и чуть слышным, севшим голосом обратился к сыну:

– Сегодня очень многие принесли что-либо из того, что было частью нашей жизни вместе с тобой. Чтобы тебе там, в раю, не было скучно. Вот мама держит твою любимую шапку, и Ирэн принесла твоего обожаемого Тэдди. И мои коллеги принесли именно те конфеты, которые ты любишь. Тут присутствуют все твои друзья, сынок. Знаю, ты сейчас всё видишь. Хоть и молчишь. Только не знаю ответа… простишь ли ты меня. Я не сдержал своё слово, данное обещание, что оберегу тебя. Сынок, мой Рупен! Если бы было возможно вырвать собственное сердце из груди и отдать тебе, чтобы оно хотя бы в раю оберегало тебя. Не задумываясь, я бы прямо сейчас сделал бы это. Я умер вместе с тобой, мой родной, – взгляд Тарона взметнулся в небо, и мужчина сдавленно произнес: – Господь, ты не жалел моего сына, так же как не жалел и своего сына Христа, принося его в жертву человечеству. Сегодня я отдаю тебе в руки моего Рупена. Обереги его в раю, как своего.

Поцеловав руки и лицо своего сына, еле держась на ногах, Тарон в последний раз посмотрел на маленького недвижимого Рупена. Поискав глазами работников, он кивнул им головой, давая понять, что те могут приступить к своей назначенной работе. Тарон повернулся лицом ко всем собравшимся, и впервые за несколько дней молчания обратился к ним.

– Тихо скорбите о моем сыне. Он спит. Прошу вас, не потревожьте его крепкий, вечный сон…

Тарон снова устремил свой взгляд в небо и что-то произнес шепотом на своем родном армянском языке. И вновь повернувшись, взглянул на уже закрытый маленький гроб, в котором покоился его Рупен. «Я каждый день буду навещать тебя. Обещаю…» – мысленно проговорил он…

После похорон сына Тарон ни с кем не разговаривал и каждый день, приходя на кладбище, навещал своего сына Рупена, вновь и вновь слыша звуки падающей горстки земли, покрывающей гроб сына. И следом голос Нелли: «Господи, за что!..» Дни шли за днями и словно червяками поедали разум Тарона. И только приходя на могилу Рупена каждый день, он словно обретал покой, ненадолго оживая, рассказывая, что происходит в мире, что делает мама…

И только когда уже начинало рассветать, Тарон торопился домой, чтобы успеть посмотреть новую серию любимого Рупеном мультфильма, чтобы потом, придя вновь к могиле сына, рассказать продолжение новых приключений всех героев… Тарон находил смысл в каждодневных визитах к могиле сына, это был словно ритуал, без которого всё было пустым. И никакие увещевания, никакие слова, услышанные от близких, в особенности понимание Нелли, не помогали Тарону хоть немного унять эту сжигающую боль в его сердце. Словно замедленно действующий яд, боль все глубже и глубже впивалась в разум Тарона, держа в острых когтях его сердце. И через него разрушая, помимо его жизни, судьбы близких, всех, кто окружал его вниманием, чуткой заботой, мудрым пониманием, и терпением. Эта нечеловеческой природы боль властвовала над сознанием Тарона и меняла его настолько в противоположную сторону, что в нём проснулась ненависть к детскому смеху, к самим детям, и он не мог спокойно пройти мимо детской площадки, стоять возле парка, где гуляли дети. Радость чужих детей пробуждала в нём злость и слепую ярость… Его коллеги по работе с пониманием относились к горю от утраты любимого, единственного сына. И, идя навстречу, им пришлось отменить основные съемки, приостановить работу над текущим фильмом. Каждый день все ожидали его возвращения, хоть и вынужденно уже разорвали контракт с несколькими актерами, возмещая ущерб и неустойку. А в это время Тарон, словно сторонний наблюдатель, изучал мир, вслушиваясь в его звуки. Но ничего не волновало его, не цепляло за живое, чтобы другими глазами посмотреть в глаза Жизни. Его мысли блуждали вдали от городской суеты, среди молчаливых памятников, возле небольшого креста, под которым покоился в земле его Рупен.

– Сегодня ровно три месяца, как тебя нет в этом мире живых, – приседая возле могилы Рупена, проговорил Тарон. – Ты прости меня, что сегодня не смог придти пораньше. Я спал, и ты снился мне. Мы беспечно шагали по городу, гуляя. Как ты, родной?

Тарон замолчал, машинально потянувшись в карман за пачкой сигарет. Подкурив очередную сигарету, он вновь продолжил монолог:

– Вижу любимые цветы твоей мамы, сирень. Она навещает тебя. Твоя мама тоскует по тебе, хоть и скрывает чувства от меня, пряча слёзы. Да, сегодня…

– Луна красавица!

Тарон не успел договорить свою мысль, как услышал за своей спиной всего два слова: «Луна красавица!». Он обернулся в сторону прозвучавшего голоса. Позади себя он увидел стоящего старика. Его лицо все было покрыто мелкими морщинками и еле были видны его брови, а маленькие глаза пристально вглядывались в Тарона. Старик поднял голову к небу и смотрел на луну, она освещала желтым цветом всё вокруг, не обращая внимания на всё, что происходило под ней. В руках старик держал две большие кружки крепкого горячего чая. Не глядя на Тарона, старик протянул ему кружку, предлагая:

– Возьми выпей. Что-то холодно сегодня.

Тарон молча взял из рук старика кружку чая.

– Я за тобой уже давно слежу, – старик, чуть кряхтя, присел рядом с Тароном. – Даже знаю, о чём ты думаешь.

– О чём же мои мысли? – сделав маленький глоток чая, задал вопрос Тарон.

– О том, что ему, – кивнув головой в сторону могилки Рупена, – холодно ли там.

В ответ Тарон, скрывая чувства, склонил голову, давая понять, что старик прав.

– А знаешь, им не холодно тут, под земным покрывалом. Им бывает холодно тогда, когда близкие убивают себя, наказывая, винят себя и умирают в себе. Вот тогда они словно во льду, и им холодно, и не могут они ничего изменить, – спокойным голосом вещал старик, делая глоточки чая. И неожиданно добавил:

– Вот чай. Крепкий, с горьковатым, терпким привкусом. Но мы можем изменить вкус чая, чуть больше посахарив его. У боли тоже есть свой индивидуальный вкус.

Тарон пристально посмотрел на старика и, чиркнув зажигалкой, подкурив новую сигарету, протянул пачку сигарет старику, молчаливо предлагая тому составить компанию.

– Угощайтесь, – предложил Тарон.

– А у меня свои, – ответил старичок, и тут же передумал: – А хотя, давай-ка.

И взяв одну сигарету, он сначала поднёс её аккуратно к своему носу и сделал глубокий вдох, втягивая в себя её аромат.

– Терпкий запах, – выговорил старик.

Тарон только чуть усмехнулся. А старик продолжил:

– Ты так сильно переживаешь за Рупена… – подкурив сигарету и вновь поглядев на луну, сказал старик.

– Откуда ты знаешь имя моего сына? – вдруг резко спросил Тарон.

– А я тут всех по именам знаю, и даже то, какой был человек при жизни, – старик был спокоен, напоминал тибетского ламу. – Луна так прекрасна в желтой тунике! – всё выражал свое восхищение старик.

И тут его взгляд скользнул по Тарону, упав на его дрожащие руки. – Ты застегни свою куртку.

Тарон вновь задал вопрос:

– Откуда знаешь ты имя моего сына? Но хотя…

Тарон перевел взгляд на небольшую надгробную надпись, где было упомянуто имя его сына. Старик привстал со скамейки и, вновь подняв голову к звездному небу, неторопливо проговорил:

– Тут я работаю уже больше десяти лет сторожем. Как видишь, оберегаю покой ушедших. Всех тут знаю, их жизни мне известны. У каждого своя неповторимая история, – сделав глубокий вздох, старик подсел поближе к Тарону. Он словно чувствовал сам физически боль и крик, терзавшие все существо Тарона, хотя от одного взгляда можно было прочесть по лицу Тарона – оставьте меня одного, наедине с моей болью. По-отечески положив руку на плечо Тарона, старик тихим голосом спросил: – А знаешь ты, что говорит тебе твой сын?

Да, ты не слышишь его голос, даже в себе ты голос сына заглушил своими мыслями. А все они ведь тоже разговаривают с близкими, кем любимы и кого любят. Я больше чем уверен, он и сейчас говорит тебе: «Пап, береги мою маму, береги себя». А ты не слышишь. Никто из нас не может слышать их, мы, люди, слишком грубы для восприятия того, куда все в итоге уходим. А они никогда не позволяют себе потревожить нас. Это мы, простые люди, сами того не желая, тревожим их покой, их мир. И не понимаем, что сами причиняем им боль. Вдвойне. Ведь грань никогда не станет эллипсом… Внимая мудрым речам старика, Тарон едва сдерживал свои скупые слёзы, накопившиеся озерами в его синих глазах. Боль цепко держала разум в своих тисках и не давала осознавать смысл сказанного невесть откуда появившимся человеком, сидящим сейчас рядом с ним.

Глядя куда-то в пространство, Тарон чиркнул зажигалкой, подкуривая сигарету, сделав затяжку, дотронулся рукой до своего лба и медленно прошептал: «Господи…». Боль усилилась и билась частым пульсом в его висках. Глаза Тарона закрылись, и он перенесся мыслями в тот день… Со стороны видя себя отвернувшимся на секунду – и шум, этот ужасный грохот оборвавшихся качелей. И застывшие глаза сына… Бесконечный, ненавистный гул собравшейся вокруг толпы. От боли Тарон закричал, не выдерживая потока картин прошлого. А старик молчал, глядя в небо, и ничем не выдавал своё присутствие, только пускал облачка дыма сигареты. Время шло своим чередом, не тревожа тишину. Приходя в себя, Тарон оглянулся:

– Мой сын ведь в раю?

Старик провел ладонью по своим волосам, наклонил голову и, чуть подавшись вперед, ответил:

– Не знаю. На этот вопрос ответит твоё только сердце, – и, приложив ладонь к груди Тарона, продолжил: – Если твой сын в твоём сердце, значит, он в Раю. Ведь сердце каждого человека – это и есть настоящий рай и ад. А твоё сердце для сына – это и есть рай.

Тарон положил ладонь на руку старика и с каждым мгновением всё больше ощущал неведомую силу, которую никто из близких так и не смог дать ему.

– Тебя сам Бог послал, указав дорогу ко мне.

В ярком свете луны Тарон наконец-то узрел зеленые глаза старика, и свет доброты в них такой силы, и словно обнимающую его боль.

Гася сигарету, старик всё так же спокойным тоном проговорил:

– Поезжай домой, сынок. Тебя ждёт любимая. Твоя жена очень нуждается в тебе. Вы необходимы друг другу.

– Я её люблю, – и, уходя, пожал руку старику. – Спасибо!

Старик улыбнулся и долго провожал взглядом удаляющегося Тарону.

– Да осветит Господь твой Путь, – тихо прошептал старик.

Всю дорогу, сидя за рулем, Тарон вслух говорил сам с собой, обращаясь к сыну:

– Рупен, сынок… Я не ведал, что причиняю тебе боль. Ты прости меня, своего глупого отца. Сынок, ведь ты меня слышишь, мой родной…

Входя в дом, Тарон заспешил в комнату, где он ожидал увидеть Нелли. Распахивая дверь, он не успел сказать всё, о чём думал: что найдет в себе силы, что он любит её и не оставит одну, признать свою ошибку, что был слаб, позволив себе отдалиться от любимой, а ведь у них одна боль.

– Ты, кроме как о себе, ни о ком и ни о чем больше не думаешь, – встретил его обиженный голос Нелли, и в её взгляде был укор, и грусть, и тоска. Она внимательно смотрела прямо в глаза Тарону и ждала объяснений.

– Поясни мне, для чего ты сломал все качели на детской площадке? Что тебе сделали эти невинные дети? Ты хоть понимаешь, что этим поступком ты набросился на них? Сегодня в дом приходили родители этих детей… Слёзы навернулись на глаза Нелли, и возникший ком в горле не дал договорить. Она замолчала, стараясь глубоко и медленно дышать. Найдя в себе силы, она встала и подошла к мужу. Положив руки ему на плечи, заглянула ему в глаза:

– Любимый, помоги мне, скажи, как, что мне сделать, чтобы вернуть тебя?

– Нелли… Я просто не мог больше смотреть на играющих, резвящихся детей, присутствующих на площадке, радующихся жизни. А нашего Рупена нет среди них. А эти качели напоминают о том дне, – склонив голову на плечо Нелли, виновато ответил Тарон.

– Господи, Тарон!.. – вырвалось из груди Нелли.

– Любимая, – продолжил тихо говорить Тарон, – я сегодня встретил одного старика. Он многое мне объяснил, и знаешь, наш сын сейчас в раю. Он тут, Нелли! – и положил ладонь на грудь, где билось сердце. – Только я в тот день умер вместе с ним. И не знал, не догадывался, что пока бьется мое сердце, наш Рупен жив. И он вместе с нами. Значит, он не умер!

Все мысли Тарона были только о жене. Только боль, что с каждой секундой убивала его изнутри, частицу за частичкой, на этот раз отдыхала в нём. Будто бы тихо себе дремала где-то в недрах души Тарона, этим самым давая Тарону набраться сил. Положив голову на колени своей жены, он устало заснул, поцеловав прежде пальцы любимой, которые, спрятавшись в его шевелюре, нежно играли с его седыми прядями, а она мысленно призывала Бога. Нелли очень боялась, что от горя и боли Тарон лишился разума. Зная Тарона, Нелли и представить себе не могла, что её муж, будучи человеком сильным, не сможет контролировать себя и не думать ни о чем, ни над чем. И даже его коллеги, постоянно звоня Нелли, беспокоясь, задавали вопросы, узнавая о состоянии Тарона, надеясь, что время поставит все на свои места. И Нелли верила в любимого, хоть, вновь поговорив с ним, она слышала слова, которые он повторял каждый день, что пока бьется его сердце, это означает, что их Рупен жив.

Мысли то давали Нелли надежду, то отнимали от Нелли тот свет, который давал ей желание жить, спасая её. Ей хотелось, чтобы утром Тарон проснулся и как прежде обнял её, и она сообщила бы ему, что её приняли на работу в Париже, что Тарон вместе с нею полетит во Францию. Но это происшествие днём, когда, приехав домой, перед её глазами предстала пустая площадка с поломанными качелями, и вдали напуганные детские лица, и растерянность их родителей… И во всём был виновен её Тарон. От одной этой мысли, которую она не желала допускать, её бросало в холодную дрожь. Она в уме перебирала все возможные варианты ответов Тарона, когда он узнает о предложении и готовом решении гендиректора телевидения, где ей предстояло начать новую карьеру. Но у судьбы были уже свои планы насчет предстоящей поездки. Так, в мыслях, пролетела ночь, на часах уже пробило восемь, и комната осветилась лучами солнца. Осторожно укрыв Тарона, она аккуратно, чтоб не разбудить спящего мужа, встала с постели. Накинув на плечи халатик, она на цыпочках направилась в ванную комнату. Не предполагая даже, что Тарон проснется, почувствовав, что она не рядом с ним. А он, встав, услышал звук струящейся воды и, потянувшись, подойдя к столику, он сквозь сон заметил конверт, лежащий на нём. Вскрыв, он внимательно прочел содержимое письма, вложенного в конверт. По его изменившемуся лицу было видно, что информация ему не понравилась, и с недовольным видом он дочитал, узнавая, что его любимая приглашена в Париж на должность телеведущей. Но больше всего удивила дата, стоявшая в конце письма, это был вчерашний день. И Тарону в голову начали приходить колючие мысли о том, что Нелли решила скрыть это письмо от него, и хуже того – оставить его, уехать самой в Париж. Его затуманенный мозг не допускал мысль, что Нелли ждала его ответа, что только от его решения зависел исход поездки в Париж. Она была ко всему готова, и если бы Тарон сказал «нет», она бы не поехала, и даже если бы он отпустил её одну, она бы не согласилась. Услышав приближающиеся шаги жены, Тарон вложил обратно в конверт листок и положил на стол. Найдя свои сигареты, он подкурил. Нелли вошла плавными шагами в комнату, на её губах играла улыбка нежности к мужу. Тарон стоял у окна, спиной к ней, пускал облачка дыма вверх. Она подошла к нему и положила ладони на его широкие плечи, склонив голову ему на спину.

– Любимый… – в её голосе звучала любовь, лилась нежность и чувствовалась тоска по мужу.

Тарон обернулся к любимой.

– Тарон, почему ты так смотришь на меня? – удивилась Нелли, увидев сердито нахмуренные брови мужа и злость в его глазах. – Что с тобой, Тарон, любимый?

Тарон протянул вперед руки, но вместо объятий он грубо оттолкнул её от себя.

– У тебя есть хоть капля уважения к нашему Рупену? Ведь он жив!

Упрек Тарона застал Нелли врасплох; недоумевая, она смотрела на мужа. В последнее время она каждый раз находила объяснение его поступкам, даже тем, которые противоречили её пониманию. Но на этот раз она не понимала, к чему этот вопрос, зачем?

– Смотрю на тебя и прихожу к выводу, что для тебя важна только твоя работа и больше ничего!

– Тарон, извини, но я сейчас тебя не понимаю.

Тарон с сарказмом усмехнулся.

– Мать, которая укутана шалью горя потери собственного единственного сына, разве будет вот так краситься? И одеваться, как будто собирается на праздник? – и Тарон зло швырнул на столик пачку сигарет, но промахнулся, и она, пролетев дальше столика, ударилась о стену, и несколько сигарет выпали, рассыпавшись.

Нелли не понимала, но всем сердцем желала забрать эту боль у любимого, и сделала шаг навстречу ему, чтобы обнять и прижать к груди, прошептать нежные слова… но колючий взгляд Тарона оттолкнул её. В его взгляде была злость и даже где-то ненависть к своей жене.

– Если бы ты сама выносила его под сердцем и родила, то ты бы сейчас не красилась бы, как кукла! И не стояла бы передо мной в красивом платье! – гневно, в бессилии жестикулируя, кричал он на жену. – Ты не знаешь, что такое быть матерью, поэтому Бог не дал нам иметь наших собственных детей!

Его слова звучали как приговор. Впиваясь кинжалом в её разум и сердце. За все 23 года совместно прожитой жизни, Тарон ни разу ни в чём не упрекнул любящую его женщину, его жену, и тем более не позволял, чтоб что-то причинило ей боль. А сейчас он бил прямо в кровоточащую рану, жестоко. Нелли не хотела. Не могла верить тому, что увидела и услышала, что это её муж стоит перед ней. Ведь ни разу он не упомянул в разговорах, что она бесплодна. Что человек, который её поддерживал в те ужасные дни, 16 лет лечения от бесплодия, когда она умирала и вновь воскрешалась надеждой на тест… И окончательный диагноз врачей, поставленный в итоге… Она тогда даже хотела уйти, тайком. Собрав свои вещи в тот день, она уже вызвала такси, и прощалась мысленно с Тароном, и ходила по комнатам, прощаясь с домом. А в это время Тарон, будто чувствуя, что Нелли уходит, на бешеной скорости летел домой и, вернувшись намного раньше, чем обычно, застал жену у порога и понял по собранным вещам, что она собирается уехать. Лишь только крепко прижал её к себе и не мог сказать ни слова, долго не разжимая объятий. А потом бесконечно целовал, всё время повторял, что не проживет без неё и одной минуты. Их любовь настолько сильна, что вдвоём они преодолели те ужасные дни. Диагноз врачей для них обоих был сродни концу света, но они берегли друг друга, понимая, что жизнь станет бессмысленна без поддержки друг друга и постоянного ощущения того, что любимый человек рядом. Но однажды Нелли набралась сил и смелости и предложила Тарону усыновить ребенка. Она боялась, дрожа от страха, что он откажет ей. Но Тарон знал и понимал, как Нелли хотела ребенка, как молила Бога о нём, и каждая молитва была пропитана слезами её сердца. Она столько грезила в мечтах быть матерью, хоть Бог и не давал им собственных детей. И Тарон безоговорочно согласился, подарив не только любимой, но и самому себе надежду стать родителем.

Их выбор пал на Рупена, от которого отказались его родители. Мальчик был ещё совсем маленьким и перебирал ручонками, лежа в кровати. Что же движет родными родителями, оставляющими собственного ребенка в роддоме или отдающими в детдом, – им не дано было это понять. Ведь они, наоборот, все 16 лет боролись за возможность дать продолжение их совместной жизни, чтоб появился маленький малышок в доме. Огромные глаза Рупена, его утонченные черты лица притягивали к себе взгляды Тарона и Нелли. Они быстро собрали все необходимые для усыновления документы, понимая без слов желания друг друга, и когда им позвонили, чтоб сообщить, что они уже могут забрать малыша… тот день осветил их жизнь. Тарон гнал быстрее ветра свой автомобиль, а глаза Нелли были во власти счастливой неги, о которой она уже и забыла. Взяв на руки крохотное тельце Рупена, они оба ощущали вкус непередаваемой радости, словно крылья обретя за спиной, и это счастье пьянило их сердца.

Малыш, появившись в доме, стал их радостью во всем, чем они жили и дышали. Их любовь, обретя крылья, дарила им то счастье, к которому они так стремились. Тарон помогал Нелли по дому, и по ночам, когда их сынок капризничал, он вставал с постели, торопился к нему. Он играл с ним так, словно сам становился маленьким ребенком, познавая вместе в Рупеном окружающий мир. И глаза Рупена, где-то удивленные, чуть напуганные, но счастливые. И улыбка сына все годы дарила им необыкновенную радость. Его первое слово «Мама», и первые шаги, первый смех и первый глупый вопрос – всё наполняло дом счастьем. Сама любовь взяла их троих под своё крыло и защищала, оберегая изо всех сил. Годы, прожитые вместе, всплывали в виде отдельных сюжетов перед глазами Нелли. Ей так хотелось убежать, лишь бы не слышать несправедливые упреки любимого.

– Ты не мать! – орал он.

– Тарон! Тарон, ты не понимаешь, что говоришь. Я не верю, что всё это говорит мне мой муж!

А Тарон в ответ хохотал.

– Где это ты узрела тут собственного мужа? Твоё всё – это только лишь работа, работа!

А Нелли смотрела, и ей было больно видеть мужа в таком плачевном состоянии. Несмотря ни на что, она нашла в себе силы подойти, и обнять любимого, и осыпать поцелуями его лицо, шепча:

– Любимый… Любимый…

И вновь неожиданно для Нелли Тарон закричал:

– Ты не мать! Ты шалава, шалава!

Глаза выкрикивавшего эти слова Тарона то наполнялись злостью, то ярость сменялась бессилием и болью. Он силой разорвал на Нелли платье и прижался жадно к её груди.

– Шалава! – повторял он, целуя её белоснежную грудь.

Нелли была напугана, пытаясь контролировать ситуацию, она ни разу не видела Тарона в таком состоянии. Подхватив её на руки, он чуть небрежно кинул её на постель, снимая с себя одежду. В его глазах появился огонь зверского аппетита, он накинулся на Нелли, словно оголодавший зверь на свою жертву.