Текст книги "О святых иконах"

О святых иконах
Составитель: Ольга Есаянц

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

(ИС Р15-515-0744)

© Издательство «Благовест» – текст, оформление, оригинал-макет, 2016

Что такое иконы и для чего они нужны

Икона (греч. образ) – живописное изображение Святой Троицы, Господа Иисуса Христа, Божией Матери, ангельских Сил, святых, а также священных событий, написанное в соответствии с церковными иконописными канонами и освященное по церковному чину.

Иконопочитание – это догмат, т. е. истина, открытая Богом.

Икона, как и слово, составляет часть христианства, является одним из средств познания Бога, одним из путей общения с Ним. И так же как образ Честного и Животворящего Креста, который есть отличительный знак, знамя христианства, икона есть исповедание истины, веры.

Икона – это богословие в красках. «Что (в Евангелии) изображено посредством бумаги и чернил, – пишет преподобный Феодор Студит, – то на иконе изображено посредством различных красок или какого-либо другого материала» (1, с. 132). Те средства, которыми пользуется иконопись для указания на Царствие Божие, могут быть только иносказательными, символическими, подобно языку притчей в Священном Писании.

Икона есть свидетельство о том, что Сын Божий стал Сыном Человеческим, что Божественное Слово воплотилось, а Божественная Ипостась стала Богочеловеческой Личностью – конкретной и неповторимой. Бог навечно воспринял природу человека для того, чтобы открыть человеку путь бесконечного восхождения к Богу, сделать Свое творение причастником свободы и совершенств абсолютного бытия.

Итак, если Божественная Ипостась Сына Божия стала Человеком, то с нами происходит обратное: человек может стать богом, но не по природе, а по благодати. Бог нисходит, становясь Человеком, человек восходит, становясь богом. Уподобляясь Христу, он становится «храмом живущего в нем Духа Святого» (см. 1 Кор. 6, 19), восстанавливает свое подобие Богу. Отсюда славянский термин «преподобный» (буквально «очень похожий»), применяемый к монашескому типу святости.

Образ Божий неизгладим в человеке; он лишь восстанавливается, очищается в святом крещении. Но уподобление Богу может увеличиваться или уменьшаться. Будучи свободным, человек может по своему произволению стать и сыном погибели. Тогда образ Божий в нем затмевается, и он может осуществить в своей природе отвратительное неподобие Бога.

Икона играет в Церкви ту же роль, что и Евангелие, имеет то же значение литургическое, догматическое, воспитательное. Преподобный Иоанн Дамаскин утверждал, что невидимое и труднопостигаемое передается в иконе посредством зримого и доступного: «Для меня недостаточно книг, я не имею досуга для чтения, я вхожу в общую врачебницу душ – Церковь, задушаемый помыслами, как бы колючими растениями. Цвет живописи влечет меня к созерцанию и, как луг, услаждая зрение, незаметно вливает в душу славу Божию. Я созерцаю терпение мученика, воздаяние венцов и, как бы огнем, воспламеняюсь желанием к соревнованию ему, падая, поклоняюсь через мученика Богу и получаю спасение» (2, с. 29–30).

Образ имеет некоторые возможности, которых не имеет слово. Так, например, икона сжато и непосредственно показывает то, что словесно выражается в целом богослужении праздника.

Содержание Священного Писания икона передает не в виде теоретического научения, а литургически, то есть жизненно, обращаясь ко всем способностям человека.

Таким образом, через богослужение и икону Священное Писание живет в Церкви, в каждом отдельном ее члене. Поэтому единство литургических слова и образа имеет существенное значение: эти два способа выражения служат друг для друга как бы взаимной проверкой, живя одной жизнью, имея одно и то же церковное созидательное действие. Через иконы и богослужение Божественное Откровение сообщается верующему народу, освящает его жизнь, осмысляет ее и становится жизненной задачей каждого.

Цитируя святителя Василия Великого, Седьмой Вселенский Собор свидетельствует: «Честь, воздаваемая иконе, относится к ее первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней» (3, с. 591). Таким образом, иконы служат посредниками между изображенными и молящимися в силу благодатного общения, ибо благодать, стяжанная при жизни святым, пребывает в его иконах. Между святыми и молящимися осуществляется личностная связь, молитвенный контакт. В храме во время богослужения все собрание молящихся посредством молитв и икон входит в молитвенное общение с Небесной Церковью и составляет с ней единое целое. В богослужении Церковь едина – она участвует в нем во всей своей полноте: Ангелы и люди, живые и умершие, наконец, весь тварный мир.

Человеческое возрождение состоит в том, чтобы «нынешнее уничиженное естество» изменить, приобщая его к Божественной жизни, ибо по классическому выражению святителя Григория Богослова, который повторяет святителя Василия Великого: «Человек тварь, но он имеет повеление стать богом» (4). Последуя Христу, становясь Его сотелесником, человек отныне может восстановить в себе подобие Божие и осиять им окружающий мир. По словам апостола Павла, мы же вси откровенным лицем славу Господа взирающе, в той же образ преобразуемся, от славы в славу (2 Кор. 3, 18).

Икона – откровение духовной любви, излиянной в мир, где царят злоба и вражда. Это – источник животворящей воды в духовно-нравственной пустыне. Духовная любовь неизмеримо глубже, чем душевная. Она больше сопереживает нам, больше страдает за нас. Она как бы безгласно кричит от боли, но за нашу оторванность от Бога – источника жизни, а не за временные невзгоды. Она страшится нашей вечной гибели.

Душевная чувственность и сентиментальность католических икон воспринимается подсознанием человека, как возможность примирения с Богом без покаяния, без изменения себя. Поэтому в католической мистике так много говорится о восторженной любви и так мало о покаянии, очищении сердца и повседневной жестокой борьбе со страстями.

Взгляд древней иконы кажется отрешенным от мира. Святой на ней смотрит не на молящегося, а как бы поверх его или, вернее, сквозь него, как луч, проходя через стекло, устремляется вдаль; он видит человека на фоне вечности, в пересекающихся сферах земного и небесного миров; он видит в сердце человека то, чего не видит, а часто боится увидеть сам человек. Ликов древних икон страшатся демоны, перед ними волнуются и кричат бесноватые. В этих строгих ликах есть что-то, что влечет к себе и в то же время отталкивает. Их сложенные в благословение персты зовут нас и в то же время преграждают нам путь; чтобы последовать их призыву, нужно отказаться от греховной линии жизни, которая господствует в мире сем.

А рядом с этим в древнерусской иконописи мы встречаемся с неподражаемой передачей таких душевных настроений, как пламенная надежда или успокоение в Боге.

Как совместить этот аскетизм с этими необычайно живыми красками? В чем заключается тайна этого сочетания высшей скорби и высшей радости?

Без всякого сомнения, мы имеем здесь две тесно между собой связанные стороны одной и той же религиозной идеи: ведь нет Пасхи без Страстной седмицы, и к радости всеобщего воскресения нельзя пройти мимо Животворящего Креста Господня. Поэтому в нашей иконописи мотивы радостные и скорбные, аскетические, совершенно одинаково необходимы.

Именно в иконе преображение человека и всей твари понимается и передается, как объективная реальность. Гармония и мир среди твари в Церкви, охватывающей весь мир, – вот основная мысль православной иконописи.

Так утверждается в храме то внутреннее соборное объединение, которое должно победить хаотическое разделение и вражду мира и человечества. Собор всей твари как грядущий мир вселенной, объемлющий и Ангелов, и человеков, и всякое дыхание земное, – такова основная храмовая идея нашего древнего религиозного искусства, господствовавшая и в древнерусской архитектуре, и в иконописи. Она была вполне сознательно и замечательно глубоко выражена преподобным Сергием Радонежским. Он, основав свою монашескую общину, «поставил храм Святой Троицы как зеркало для собранных им в единожитие, дабы взиранием на образ Святой Троицы побеждался страх перед ненавистною разделенностью мира» (5, с. 12). Святой Сергий вдохновлялся молитвой Христа и Его учеников: да будут все едино, якоже и мы (Ин. 17, 11). Его идеалом было преображение вселенной по образу и подобию Святой Троицы, внутреннее объединение всех существ в Боге.

Русское слово «исцеление» имеет тот же корень, что и слово «целый», «цельный». Созерцание иконы предполагает собирание человека к тому, что в нем самое главное, к его центру, к образу Божию в нем.

Искусствовед Ирина Языкова пишет: «Иконы – не боги, ниже могут что творити, кроме, еже ум наш возводят на первообразного Христа, или на святых, и тех сила действуется»; и, глядя на образ Христа, «мы живописуем в сердце своем первообразный Его лица зрак» (6).

Благодать Святого Духа, пребывающая в образе, и есть та сила, которая «освящает очи верующих», – по словам Синодика Торжества Православия (параграф 4), – «целит духовные и телесные болезни» (7).

Икона – изображение человека обоготворенного – досточтима и свята именно тем, что передает обоженное состояние своего первообраза и носит его имя; поэтому освящающая благодать Духа Святого, присущая первообразу, присутствует и в его изображении. Другими словами, именно благодать есть причина святости и изображенного лица, и его иконы; она же есть и возможность общения со святым через его иконы.

Икона, так сказать, участвует в его святости, а через икону приобщаемся к этой святости и мы в нашем с ним молитвенном общении.

Итак, между почитанием святых и почитанием икон существует органическая связь. Поэтому в конфессиях, не признающих почитания святых, не существует и образа (протестантство). Там же, где понятие святости искажено, искажен и образ (католичество).

Содержание иконы раскрывается поэтому, как подлинное духовное руководство на пути христианской жизни, и, в частности, в молитве: она указывает нам, как мы должны держать себя в молитве, с одной стороны – по отношению к Богу, с другой стороны – по отношению к окружающему миру. Отцы рассматривают пять чувств, как своего рода двери души: «Все двери души твоей, то есть чувства, тщательно затвори и храни, – учит авва Исаия, – чтобы через них душа не ушла бы блуждать или в душу не налезли мирские дела и слова» (9, с. 371).

Так через образ Церковь стремится помочь нам воссоздать нашу искаженную грехом природу. Итак, икона есть и путь, и средство; она – сама молитва; наглядно и непосредственно открывает нам ту свободу от страстей, о которой говорят святые отцы, учит нас поститься глазами, – по выражению аввы Дорофея (10, с. 82).

Красота иконы – красота внутренняя, духовная, в соответствии со словами апостола Петра: потаенный сердца человек, в неистлении кроткаго и молчаливаго духа, еже есть пред Богом многоценно (1 Пет. 3, 4). Это красота приобщения дольнего к горнему. Эту-то красоту – святость, стяжанное человеком подобие Божие – и показывает икона. На свойственном ей языке она воспроизводит действие благодати, которая, по выражению святителя Григория Паламы, «начинает как бы живописать в нас на том, что по образу, то, что по подобию, так что… мы образуемся в подобие» (11, с. 301).

«Говорят, что я безумный, – говорит один юродивый. – Но без безумия нельзя войти в Царствие Божие… Чтобы жить по-евангельски, надо быть безумным. Пока люди будут благоразумны и рассудительны, Царствие Божие не придет на землю» (12, с. 39–40). Юродство святости и иногда вызывающие формы иконы выражают одну и ту же евангельскую реальность. Евангельская перспектива обратна по отношению к мирской. И мир, который показывает нам икона, – не тот мир, в котором царят рациональные категории и человеческая мораль, но Божественная благодать. Отсюда святость иконы, ее простота, ее величие и спокойствие, ритм ее линий, радость ее красок. Она отражает и подвиг, и радость победы. Это скорбь, превращенная в радость о Бозе живе; это новый строй в новой твари.

«Святые иконы приняты Святою Церковию для возбуждения благочестивых воспоминаний и ощущений, а отнюдь не для возбуждения мечтательности. Стоя пред иконою Спасителя, стой как бы пред Самим Господом Иисусом Христом, вездесущим по Божеству и иконою Своею присутствующим в том месте, где она находится. Стоя пред иконою Божией Матери, стой как бы пред Самою Пресвятою Девою; но ум твой храни безвидным: величайшая разница быть в присутствии Господа и предстоять Господу или воображать Господа. Ощущение присутствия Господня наводит на душу спасительный страх, вводит в нее спасительное чувство благоговения, а воображение Господа и святых Его сообщает уму как бы вещественность, приводит его к ложному, гордому мнению о себе, душу приводит в ложное состояние, состояние самообольщения» (прп. Симеон Новый Богослов; 13,с. 59).

«Поклоняясь иконам, я, во-первых, почитаю в них Бога, родившего безначально Сына – Образ Свой живой, который бесконечной мысли Бога Отца дал вещественное бытие, сотворив миры и всех тварей, бывших в мысли Божией, и человека, сотворенного по образу и по подобию Божию; во-вторых, я почитаю образ Бога воплощенного; в-третьих, уважаю сам себя, свой образ бессмертного богоподобного человека, призванного быть причастником божественного естества едино с Господом, храм Духа Святого. Еще я невольно побуждаюсь почитать иконы потому, что вижу проявлявшуюся чрез них спасительную силу Божию для верных и карающую для неверных, как вижу и ощущаю эту же силу в образе креста Господня, который по чудодейственной силе своей называется чудотворящим. По всем этим причинам иконы заменяют для меня самые лица, имена коих они носят. Лики святых на наших иконах представляют нам близость по духу святых Божиих, которые все живы у Бога и во Святом Духе всегда близки к нам по сердечной нашей вере и молитве к ним. Ибо что может быть отдаленным для Духа Божия, вездесущего и все исполняющего и сквозь проходящего все духи разумичные (одаренные разумом), чистые, тончайшие (Прем. 7, 23). Радость бывает пред Ангелы Божиими о едином грешнице кающемся (Лк. 15, 10). Значит, не только Богу, но и Ангелам открыты расположения нашей души. Предстоя пред Тобою и пред страшными и святыми Ангелы Твоими, приношу лукавая моя и беззаконная деяния, являяй сия и обличаяй (архим. Спиридон; 14, с. 92–93).

«Как ты видишь на иконе лицо Божией Матери, так Она Пречистая Матерь Недремлющего Ока (Господа) видит всю душу твою, все помышления, чувства, намерения, предприятия, все страсти, слабости, недостатки, конечно и добродетели, все вздохи, слезы, все благоговение, слышит благодарение, славословие, все тайны и явные молитвы. Чудно ведение Ее, ибо Она Матерь Всеведущего и Вездесущего, создавшего сердца наши». (св. Иоанн Кронштадтский; 15)

Символика и притча, свет и цвет в иконах

Икона – это книга, написанная не буквами, а красками.

Будущая вечная жизнь отличается от земного существования, а будущее преображенное небо – от космоса. Однако, между небесным и земным существуют подобия. Земные реалии – не зеркальное изображение, а символы будущего, поэтому икона – символ будущей славы святых и преображения космоса. Икона не портрет, а присутствие святого в его условно-символическом и в то же время реальном изображении.

Иконопись – особая знаковая система, ставшая языком Церкви. Уже Дионисий Ареопагит указывал на то, что в священных изображениях должно присутствовать сходство и несходство. Сходство для того, чтобы оно было узнано; несходство для того, чтобы подчеркнуть, что это подобие, как бы иносказание, но не зеркальное отображение.

Икона действует на ум и интуицию, включает в безграничное.

В иконе фигуры неподвижны, они как бы застыли. Здесь подчеркивается внутренние жизнь и динамика. Святые находятся в стремительном духовном вечном движении к Божеству, где нет места суетливости и внешней экспрессии. Человек, охваченный глубоким чувством или погруженный в раздумье, также переключается на внутреннее, и эта отключенность от внешнего свидетельствует об интенсивности и напряженности его духа.

Восточная икона отказалась от стремления к адекватности. Она основана на принципе подобия. В ней под покровом внешнего открывается царство духа. Язык иконы лаконичен. Ненужных деталей в иконе не должно существовать. Пейзаж если и присутствует, то лишь условно и схематично. Здесь каждая деталь лица, жест или положение тела имеют символический характер: высокий лоб означает мудрость и глубокомыслие; большие глаза – проникновение в божественные тайны; тонкие губы – аскетизм; удлиненные пальцы – духовное благородство и чистоту деяний; наклон головы – внимание к Божественному внушению, голосу Божиему, который святые слышат в глубине своего сердца; чуть склоненная фигура покорность воле Божией и т. д.

Условность иконы не дает возможности отождествить ее с рисунком человеческого тела. В иконе отсутствует тяжесть и масса, плоть и кровь. Тела в иконах словно парят в пространстве, зависая над землей, в многофигурных композициях это особенно заметно, так как персонажи изображены словно наступающими друг другу на ноги. Эта легкость парения возвращает нас к евангельскому образу человека как хрупкого сосуда (см. 2 Кор. 4, 7).

По-своему осмысливается жест в иконе, он передает своего рода духовный импульс – благословляющий жест Спасителя, молитвенный жест Богородицы-Оранты с воздетыми к небу руками, жест приятия благодати подвижников с раскрытыми на груди ладонями, жест Архангела Гавриила, передающего благую весть, и т. д. Каждый жест несет определенную духовную информацию, каждой новой ситуации соответствует свой жест (аналогично этому в литургии – жесты священника и диакона).

Обычно святые в иконе представлены в одеяниях. Одеяния – это также определенный знак: различаются ризы святительские (обычно крестчатые, иногда цветные), священнические, диаконские, апостольские, царские, монашеские и т. д., то есть соответственные каждому чину.

«На иконах изображаются те, чьи дела заведомо сохраняются невредимыми в огне испытания, только убедившись и украсившись от последних следов земных случайностей. Такие наверное не окажутся нагими. Выражаясь несколько цветисто, но наиболее точно, можно назвать их одежду тканью из их подвигов; это не метафора, а выражение той мысли, что духовным подвигом святые развили у своего тела новые ткани светоносных органов, как ближайшую к телу область духовных энергий и в наглядном восприятии это расширение тела символизируется одеждой». (священник Павел Флоренский; 16).

Главные цвета иконы – это белый и черный цвет. Они не всегда доминируют в иконе, но неизменно присутствуют в ней, хотя бы в других цветах. Белым цветом пишутся блики на одеждах и высветы на ликах. Белый цвет (он же – свет) в иконе – это самый глубокий и мистический цвет, это образ Фаворского света – вечных Божественных энергий. Этот свет озаряет святых не извне, как находящийся в пространстве источник; он не излучается изнутри, как пламя души через истонченный покров тела, – этот свет вне пространства и вне времени. Он свидетельствует о своем присутствии, но свести его к предшествующей причине, подчинить закону и правилу, или локализовать, – нельзя. Он сам является причиной всего; он избирает, освящает, преображает и творит.

Само изображение белых световых линий вопреки формам тела и складкам одежды как бы свидетельствует о том, что этот свет не подчинен законам физического мира. В каждой православной иконе присутствует Фавор.

Белый цвет – это цвет начала – домирного и довременного прошлого. Это – цвет настоящего, как присутствие Святого Духа, явления Божественной силы, динамика духа, молитвы, безмолвия и созерцания. Это – цвет конца, обетованного будущего, когда все краски станут изнутри лучистыми, светлыми и прозрачными, когда белый цвет засияет, как на Фаворе, в своей таинственной красоте. Белый цвет – это не белая краска, а скорее единство цветов в их цельности и взаимопроникновении; цвет всех цветов – белый цвет – это совершенство и полнота.

Черный цвет также мистичен. Это цвет пустоты и отсутствия жизни, олицетворенных в падшем ангеле. Этот цвет не может быть применен к Божеству для того, чтобы подчеркнуть тайну Божества и Его надмирность, это – цвет апофатического богословия (богословие, которое путем отрицаний показывает, что Бог несопоставим и несравним ни с чем; что Он неисследим в мысли и невыразим словом, и познать Его можно, как тайну – через внутренне озарение). Тогда черный цвет служит выражением интенсивного света, который кажется человеку мраком. Черный цвет поглощает лучи, а не отражает. В контрасте с белым или другими цветами он может служить образом тайны, в которую бессилен проникнуть человеческий ум. Иногда черный цвет соединяется с красным.

Красный – это жизнь, выражением которой служит кровь.

Золотой цвет – это цвет вечности, величия, совершенства, но он чаще употребляется как фон или как нимб (слава святого).

Золотом на иконах разделывается вовсе не что угодно, а только имеющее прямое отношение к Божией силе – к реальности, относящейся к прямому явлению Божией благодати.

Если в иконе фоном выступает свет, и притом свет нематериальный и вечный, то, очевидно, его источник лежит вне плоскости изображения. Свет идет на зрителя, скрывая его источник, с одной стороны, а с другой – ослепляет неосторожного; разумного же заставляет закрыть глаза.

Свет и цвет определяют настроение иконы. Классическая икона всегда радостна. Икона – это праздник, торжество, свидетельство победы. Смерть Христа на Кресте есть одновременно Его победа.

Главный смысл цветового решения иконы Андрея Рублева «Троица» – это «Фаворская» светоносность, так как созерцаемое Божество являло собой картину райского горнего мира, иконописец с помощью красок стремился передать возвышенную «небесную» красоту, открывшуюся земному взору. Символичность колорита в иконе особенно ощутима в ведущем звучании сине-голубого, именуемого «рублевским голубцом». Чистота – есть прежде всего отсутствие лжи и ус-ложь-ненности: во всем простота и ясность, искренность, открывающая себя миру и Богу – вот в чем выражается суть рублевского голубца. Сверкающий чистотой и неземной ясностью голубец – это Воды Небесные – символ одухотворенной Любви, связывающей Три Божества воедино. Это Воды, где происходит общение Творца и твари, – Воды, соединяющие Небо и землю, находящиеся за Твердью и на Тверди Небесной, соединяющие Небесные Воды с земными водами.

Пространство и время иконы строятся по своим определенным законам, отличным от законов реалистического искусства и нашего обыденного сознания. Икона открывает нам новое бытие, она пишется с точки зрения вечности, поэтому в ней могут быть совмещены разновременные пласты. Прошлое, настоящее и будущее сконцентрированы и существуют одновременно. Например, икона «Рождество Христово» – где совмещены не только разновременные эпизоды: рождение младенца, благовестие пастухам, путешествие волхвов и т. д., но также и происходящее в разных местах собрано вместе, сцены как бы перетекают друг в друга, образуя единую композицию.

Пространство и время иконы внеприродны, они не подчинены законам этого мира.

Мир на иконе предстает как бы вывернутым, не мы смотрим на него, а он окружает нас, взгляд направлен не извне, а как бы изнутри.

Точка схода всех линий находится не на плоскости иконы, а вне ее, перед иконой, в том месте, где находится созерцающий. А точнее – в сердце созерцающего. Точка схода буквально находится на пересечении двух миров, на грани двух образов – человека и иконы. Процесс созерцания аналогичен перетеканию песка в песочных часах. Чем более целен (целомудрен) человек, созерцающий икону, тем больше он открывает в ней, и наоборот: чем больше человеку открывается в иконе, тем глубже изменения в нем самом.

Обратная перспектива в иконе уводит наш мысленный взор из мира дольнего в иной мир. Но поскольку этот таинственный мир не доступен нашему чувственному взору, а лишь мыслим, то зрительное выражение его – мнимо. Икона есть видимое невидимого, по слову святого Дионисия Ареопагита. Икона – это окно в горний мир Духа, или, точнее, – из мира Духа в наш мир.

Особняком стоит и играет совершенно особую роль в иконе архитектура. Если мы сравним то, как передается в иконе человеческая фигура и как передается здание, то увидим между ними большую разницу: человеческая фигура, за редкими исключениями, всегда правильно построена, в ней все на своем месте; то же и в одежде. Архитектура же, как по своим формам, так и по их распределению, часто идет вразрез с человеческой логикой и в отдельных деталях на первый взгляд подчеркнуто алогична. Двери и окна часто пробиты не на месте, размер их не соответствует их назначению и т. д. Смысл этого явления в том, что архитектура – единственный элемент в иконе, при помощи которого можно ясно показать, что происходящее перед нашими глазами действие – вне законов земной логики, вне законов земного бытия.

Что касается иконописного канона, то это – плод многовекового опыта Вселенской Церкви, опыта духовного видения и трансформации его в визуальном изображении.

По одному из определений Седьмого Вселенского Собора, «живописцу принадлежит только техническая сторона дела, а самое учреждение, т. е. построение, композиция, даже больше – вообще художественная форма, очевидно, зависело от святых отцов» (18, с. 469–470). Это существенное указание свидетельствует не о цензуре икон, а о том, кого именно Церковь признавала и признает истинными иконописцами: святых отцов.

Иконописный канон определяет не только сюжет иконы, то, что изображается, но и то, как его следует изображать, какими средствами можно указать на присутствие благодати Духа Святого в человеке и как сообщить его состояние друим.

Канон не сковывает иконописца, а дает ему свободу. От чего? От сомнений, от опасности разрыва между содержанием и формой, от того, что мы назвали бы «ложью на святого». Канон дает свободу самой форме, заменяя копирование списком.

Никто не может возвещать о Божественной жизни сам от себя. Поэтому икону выдумать нельзя.

Неистощимым источником, питающим церковное искусство через Церковь посредством людей, просвещенных Божественной благодатью, является Сам Дух Святой.

Поэтому Церковь неоднократно как соборными постановлениями, так и голосом своих иерархов указывала на необходимость следовать Преданию и писать так, как писали древние, святые иконописцы. «Изображаемое красками согласно Преданию, – говорит святой Симеон Солунский, – это есть живопись истинная, как писание в книгах, и благодать Божия покоится на ней потому, что изображаемое свято» (19, с. 160).