Текст книги "Десять поворотов дороги"

Хвет и Аврил – неписаные в уставе главари труппы – рыжие, кареглазые, гибкие, живые как ртуть певцы, плясуны и акробаты. Сестра чуть выше брата, брат чуть поспокойней сестры. Умные и верные друг другу, прошедшие вместе многое и немногим верившие, наученные уличной жизнью беспризорники.

Огромный, как гора, чернокожий силач Бандон, коего описывали мы выше, выступал сообразно своей натуре со здоровенной чугунной гирей, тягал со зрителями канат, подымал телегу за ось – и прочее, и прочее, чему способствовало сложение. Не всегда ум его поспевал за летучей превратностью бытия, но уже само занимаемое им пространство превращало его в некое подобие государства, границы которого обходили стороной марширующие полки событий. В случае крайней необходимости в дело вступали руки и ноги, дававшие фору быку-двухлетке, и на том проблемы обычно пресекались (если не считать хронического отсутствия денег и подходящего размера башмаков).

Кира же, спасенного и прибившегося к команде, пристроили декламировать баллады, накрепко запретив встревать в политические дебаты (что самозабвенно нарушалось). Отчего-то тяготевшая ранее лишь к веселым песням Аврил тут же и весьма крепко полюбила ремесло чтеца, выступая у того вторым голосом. Обратное – приучить его к акробатическим фигурам и танцу – у нее никак не выходило: парень был гибок, как кочерга, и примерно в тех же пропорциях сложен. Однако не чурался выступления с макаком, серьезным голосом выкрикивая предсказания, которые Педант вытаскивал из шкатулки.

Остановившись на постоялом дворе, артисты вывешивали лоскутный флаг, а Хряк с Гумбольдтом рисовали на заборе афишу, ибо тратиться на бумажные не имелось возможности и толку – дикая в привычках провинциальная публика их немедленно срывала, применяя в хозяйстве.

Вечером, если позволяла погода, объявлялось гала-представление, в котором клоуны тузили друг друга, Хвет вязался узлами и скакал, как тысяча чертей, Аврил танцевала под дудку, Бандон метал гирю, Кир читал про рыцаря, многое измышляя на ходу, а Педант раздавал зрителям их судьбы.

Представление повторялось раз-другой, после чего труппа снова пускалась в путь.

Такова «Прыгающая лягушка», чтоб вы знали.

Глава 10. ТО ЕЩЕ УТРО

Отвратительное мелкое существо! Жалкий комок перьев! Как ты можешь орать так громко? Для чего ты встаешь так рано? С первыми лучами солнца. Под самыми окнами. О, мать природа! Зачем создала ты в своей бесконечной фантазии это сомнительное чудо? Зачем внушила ему размножаться и призывно верещать в листве? Ведь есть же безмолвные черепахи. Есть далекие городов пингвины. Кроты, копошащиеся во тьме. Улитки. Снежный человек, оглашающий эхом пустоту. Отчего прямо здесь, неизменно и неотвратимо этот казус эволюции пронзает воздух своими криками – в такую рань и так неустанно?..

***

Невыспавшийся Хвет по нитке клевал кусок холодной утятины, сидя за столом под навесом. Рядом дымилась чашка горячего бульона с растертыми травками, спасающими от похмелья. Во всяком случае, считалось, что они помогают. Женщины Кварты обладали поистине варварским упрямством, когда вопрос касался стаканчика-другого для поправки здоровья после бурной ночи. Жены, сестры и даже дочери от четырнадцати и старше за поколения приобрели удивительное чутье на то, когда, сколько и что можно пить в их присутствии – как и мужчины, путем естественного отбора, усвоили, что в этом деле не стоит спорить.

Во взгляде Хвета сквозила мука, щедро сдобренная пахучим сбором и осознанием того, что ничего крепче бульона ему не светит – по крайней мере до вечера после представления. До вечера, до которого еще надо было дожить… И представления, которое еще надо было перетерпеть… Путь казался отчаянно бесконечным, а счастье недостижимым.

В солнечном пятне в пыли возились, воркуя, голуби, на которых с крыши какой-то потемневшей от времени постройки безразлично взирал большой вылинявший кот самой разбойничьей наружности. Оба уха его были до основания изорваны, нос располосован и смят, а от левого глаза вниз тянулся широкий черный рубец. Судя по героическому виду, зверь был отцом большинства котят в округе на протяжении многих лет и не собирался сдавать позиции. В его глазах тлел неукротимый вызов самому времени. Какой-нибудь вялый наследный принц рядом с Его Кошачеством выглядел случайным плевком Вселенной на тротуаре. Рядом за забором квохтали куры, раскапывая сор, и блеяла одинокая овца – безусловная дура и ханжа, покрытая слоем ваты.

Пестрый ком из яркого света, квохтанья и голубиной возни колоколом бился внутри головы молодого человека, который то и дело клевал носом, роняя рыжие букли, и тут же вздрагивал от их прикосновения к носу, закидывая голову с видом наигранной бодрости.

Аврил старательно не замечала его мук, занимаясь с Педантом, который (редкостная сволочь!) ни в какую не хотел вытаскивать счастливые карты из шкатулки, а когда соизволял произвести этот поразительный фокус, норовил сожрать карту, заметно предпочитая бубны. Сейчас разворачивалась битва за неповинного в грехах королевы и короля валета, будущее которого казалось темным, как обезьяний желудок.

– У-ук!

– Дай сюда, дрянь!

– У-ук!!!

– Я что тебе сказала?!

– Ох… – внес свою лепту Хвет, отворачиваясь от бульона, который никак не хотел обращаться в пиво.

– А ты вообще заткнись! – прикрикнула на него сестра, сердито поджимая губы.

– Если есть несчастный, кто женится на тебе… пусть он лучше в судорогах помрет до вашего знакомства… это честно и милосердно, в конце концов.

– Не учись хамить у Гумбольдта, опарыш, – отрезала Аврил. – Пей бульон и иди проспись до представления. Таскаешься со шлюхами по ночам! Что я скажу матери?

– Она умерла, – слабо сопротивлялся Хвет, надавливая пальцами на виски.

– Что я ей скажу, когда мы встретимся в небесах? Что младший скатился до свинарника, где пьет, жрет и трахается, как боров?

– Что за прискорбное сквернословие, юная и почти невинная леди?.. – из-за ширмы высунулся свежий и румяный как помидор Хряк, обтирающий харю горячим полотенцем после бритья. Мочки его ушей украшали серьги из мыльной пены. – Но добавь к этому: испражняется, ибо истина дороже приличий! Хвет, ты пал ниже грязи и должен покаяться перед сестрой.

– Бейся головой о стену! – выкрикнул невидимый Гумбольдт, гремя тазом за ширмой.

– Пошли вы… – вяло огрызнулся молодой человек, отодвинув свой лечебный бульон, тарелку и само мироздание на край стола.

– Педант, скотина! Смотрите, что он наделал в шкатулку?!

– У-ук…

***

Пока происходили описанные выше события, Бандон, решивший погулять перед завтраком, нос к носу встретился со своим бывшим боссом, от которого свалил два года назад, прихватив обещанные призовые (и еще немного в качестве выходного пособия).

Что до истории событий… Как выяснилось после нескольких лет гастролей, бороться на арене и зарабатывать для Черного Гарри деньги входило в контракт Бандона, а вот про то, чтобы получить свои, не было написано ни словечка. По совершенно непонятной причине его это однажды перестало устраивать, и тот прямо как с цепи сорвался – наговорил грубостей, сломал кучу мебели и посадил начальника задом на раскаленную печь, даже не смазав ее маслом.

Все могло кончиться значительно хуже, если бы Гарри не отбили другие борцы из труппы. Многие из них прилично при этом пострадали… В общем, они расстались не то чтобы большими друзьями, продолжая сквозь годы и расстоянья люто ненавидеть друг друга. Нелюбовь эту подхлестывало осознание того, что Бандон, в общем-то, прав, а они, куча здоровых мужиков, продолжают глотать издевательства Гарри, словно младенец слюни. К тому же два лагеря состояли в известной конкуренции, в которой находятся меж собой все бродячие труппы, колесящие по одним и тем же дорогам.

Воняющий перегаром Черный Гарри грыз развалинами зубов мундштук погасшей трубки и как раз собирался прикурить ее от головешки, когда понял, что темная тень, закрывшая вид на покосившийся забор, есть не что иное, как его давний неприятель, намеревающийся отлить. Трубка выпала изо рта антрепренера. Его глаза под кустистыми бровями округлились, словно тот узрел собственную могилу, а из горла вырвался хриплый рык.

Бандон, уже было приступивший к своему делу, без лишних предупреждений и в один мах сшиб Гарри на землю, придавив ему грудь ногой. Волею проведения под задом антрепренера оказалась та самая тлеющая головня, опалив, хотя и в меньших масштабах, ранее пораженное огнем место.

Здоровяк был добрым человеком. Гарри, который не мог дышать под навалившимся спудом, очень хотелось в это немедленно поверить. И уж просто шикарно найти тому прямые доказательства – потому что в обратном случае ему придется поверить в загробную жизнь, а это дело он откладывал на потом.

– Хало, Гарри, – пророкотал великан в ядовито-желтой майке, чуть приподнимая стопу, чтобы его дорогой приятель не задохнулся. – Давно хотел тебя повидать так вот… Как делишки?

Лицо антрепренера начало стремительно багроветь. Он выдавил что-то вроде «мха-а…» и отключился. На обвислых щеках проступила сеть малиновых жилок.

– Ах ты, горелый блин! – выругался Бандон, снимая ногу. – Издох, чито ли?

Никакого иного способа освежить бедолагу, кроме как от собственных щедрот, у Бандона не нашлось. Был бы ковшик воды под рукой… Но ковшика, как на грех, не было.

Однако процедура подействовала, и антрепренер снова открыл глаза, тут же поведя ими в сторону в поисках защиты. Ни одного из его гориллообразных подопечных не было видно. Кричать было бы явной логической ошибкой, да и сложно орать, когда являешь собой эквивалент жабы, растоптанной жеребцом.

Бандон присел на корточки рядом с бесформенной воняющей потом кучей, состоявшей главным образом из Черного Гарри, а также из вороха облезлых жилеток, слипшихся в один заскорузлый панцирь. Головня, судя по всему, уже погасла, ибо толстяк не ерзал и не стонал, но лишь злобно скрежетал остатками зубов, глядя прямо в глаза обидчика.

– Ты не серчай, я так, поздороваться… Как бизнес? – по лицу Бандона расплылась нехорошая улыбка, говорившая за то, что вопросы заданы по причине светского воспитания, но вовсе не из участия к судьбе Гарри.

А бизнес, по всему судя, шел не очень. Даже в лучшие времена (а Черный Гарри знавал их) он выглядел как выловленный в канаве покойник со скверным характером, пережившим своего обладателя. И пах соответственно. Его запах, кажется, имел собственный паспорт и мог пересекать границу, отправляясь в отпуск без обладателя. Теперь же антрепренер походил на бывшую в употреблении вещь, которой побрезговал старьевщик. Только его взгляд стал еще более злым и колким. Несмотря на застарелый алкоголизм, подлую натуру и бродяжью жизнь, этот мешок с требухой мог переглядеть коршуна. Ну, если не коршуна, то уж точно грифа, приметившего нехилый кусок падали на пустыре. Гарри был из тех, кого интересовало сугубо количество – монет, выпивки и его самого, любимого. По двум последним пунктам он реально преуспел в жизни и никак не успокаивался насчет первого, не брезгуя ничем, на чем было можно разжиться. Если бы кто-нибудь скупал по дешевке тени от людей и предметов, хозяин борцовского шоу не преминул бы продать свою хоть за медный грош.

Сейчас он беззвучно сверлил Бандона налитыми кровью глазками, лежа на сыром отвале у забора. Здоровяку даже стало на секунду жаль этого мерзавца, но он был достаточно сообразителен, чтобы не поддаваться такому чувству в обществе голодной гиены.

– Я так долго могу, – предупредил Бандон, снова прижимая антрепренера ногой. – Тебе удобно, дружок?

Тот сдавленно захрипел, но здоровяк теперь знал до какой степени можно давить, чтобы его «клиент» снова не отключился.

– Слушай, верблюжий потрох, у меня предложение. Ты валишь отсюда со своим ручным мясом и не оглядываешься? Понял? А потом еще долго-долго не появляешься у нас на дороге.

Гарри дернул щеками. Было это согласием или нет, оставалось неясным. Он продолжал не моргая смотреть на Бандона, вера в доброту которого пока не подтверждалась на практике. В конце концов антрепренер кивнул сразу четырьмя небритыми подбородками. Бандон убрал ногу с его груди и, не оглядываясь, ушел, покачивая бычьей спиной.

На самом деле на сердце у него скребли кошки. Он был уверен, что банда Черного Гарри никуда не уйдет, а напротив – попытается устроить разборки. Слишком явным казался перевес в силе: пятеро борцов против полудюжины комедиантов, среди которых толстяк, пара тощехвостов и девица. Последнее вообще было отличным поводом «за» то, чтобы напасть на них, не откладывая. «Ав – знатный трофей», – поймал себя на мысли здоровяк и сам же себе ударил по рукам (тоже мысленно).

По крайней мере они не застанут их врасплох, решил про себя Бандон, ибо бежать в данных обстоятельствах было еще менее разумно, чем принять бой. На местных вряд ли стоило рассчитывать, но хоть бинтами можно будет разжиться, если что… И очень кстати, если народец Черного Гарри все так же не просыхает, как раньше, накачиваясь с утра вместе с патроном, – некоторые привычки активно трудятся против их обладателей.

***

Гумбольдт словно переломился пополам, согнувшись всем телом, и резко дернул за штанину стоящего перед ним громилу. Тот, не удержавшись на ногах, с ревом опрокинулся навзничь. Это решило дело, потому что на его голову опустился грубо сколоченный табурет, использовавшийся комедиантами как подставка, походный верстак и еще десятью различными способами, среди которых нашелся и такой.

Хряк повторил удар и теперь стоял, тяжело дыша, над распластанным бритым здоровяком в слишком длинных и широких для уличной драки штанах. И стоило бы ему обернуться – потому что прямо в его загривок летел с силой брошенный топор. А может, и не стоило, и судьба, напротив, спасла чревоугодника, подставив смертельному орудию мягкое место: с воем, от которого перепугались свиньи в хлеву, ясно увидев свою будущность, он перелетел через поверженного врага, пораженный в загривок обухом.

Гумбольдт пружиной метнулся к другу, попутно всадив локтем в горло бросившему топор коренастому мужику в феске. Тот захлебнулся от удара и упал на землю – не ясно, здравствуя или издыхая.

Хряк лежал в грязь лицом поперек пришибленного табуреткой борца, однако ничем таким из внутренних соков не обагренный, вполне себе дышащий и даже сквозь зубы воздающий миру отборной бранью. Гумбольдт присел на корточки, настороженно оглядываясь вокруг. Но тот в феске, что хрипел у опрокинутого стола, был, похоже, последним из ватаги Черного Гарри, кто еще оставался на ногах. Дело было сделано.

Из-за разорванного полога показался Бандон в обескураживающе полосатых кальсонах, едва достающих до колен. В ручищах он держал обломок чего-то продолговатого, похожего на оторванную ногу. На секунду в животе у Гумбольдта похолодело… К облегчению, «нога» оказалась трубой с походной печи – абсолютно мирный предмет, если его не держит наперевес бык на двух ногах, хоть и по-клоунски одетый.

– Авхил? – откуда-то прогнусил Хвет. – Авхил? Сыш? Ты хде?

Скоро и рыжий выволокся на свет, прижимая ладонью разбитый нос. Как и на Бандоне, на нем не хватало много из одежды, и в то же время было с избытком подозрительных пятен и отпечатков. Хвет шатался, слизывая кровь с губ, и пытался разглядеть поле боя заплывшими глазами. Парню прилично досталось в драке.

Тут с покатой крыши над лопухами послышалось явственное: «Суки!» Девушка спрыгнула на землю, сжимая в руке широкий разделочный нож – что-то среднее между лопаткой и бердышом. Судя по алой кромке, он ей недавно пригодился в недолгом и малоприятном диалоге. За спиной Аврил послышался громкий шорох. Она как кошка отпрыгнула, развернувшись в воздухе. В руке угрожающе блеснуло лезвие, с которым юная дама управлялась не в пример лучше, чем с крючками и спицами. Внуки таких женщин, если судьба благоволит им дожить до старости, могут не рассчитывать на полосатые носки и свитер с оленями к Рождеству.

Из лопухов показалась растрепанная голова Кира. Скулы и подбородок юноши были покрыты кровью, а разбитые губы расползлись в широкой улыбке.

– Идиот, – наградила его Аврил, сверкнув глазами. Впрочем, в голосе ее слышалось облегчение.

Никто не ожидал, что Кир окажется таким злым бойцом. И менее всего самодовольные увальни Черного Гарри, трижды превосходящие его в обхвате, на которых он кинулся с оловянным подсвечником в руке и криком выведенной из себя чайки.

В результате этой атаки первый из топчущихся у шатра противников сразу лишился половины зубов и самоуверенности до конца своих дней. Второго парень вывел из строя, изловчившись серьезно разбить колено. Кир метался с нечеловеческой скоростью, но у третьего было больше времени на раздумья. Он-то и прошелся по физиономии героя, пока его не отвлекла Аврил, суетящаяся на крыше овечьей стайки.

Было очень, очень неразумно забираться туда, полагаясь на то, что ахающая девушка с платком в руке вот-вот потеряет сознание от ужаса. Но она так растерянно смотрела вниз, так неловко балансировала на досках… В самый неудобный момент, когда борец уже лежал грудью на краю крыши, но еще как следует не подтянулся, перепуганная до полусмерти девица вдруг оказалась прямо перед его лицом, с яростью опустив тесак на запястье. Второй взмах наверняка бы лишил его жизни, если бы громила не скатился с воем в кусты. Аврил посмотрела вниз, решив, что на ней уже довольно царапин, чтобы бросаться в заросли шиповника из-за какого-то однорукого придурка.

В защиту романтического облика юной леди скажем, что после всего случившегося она, как положено, поплакала, сморкаясь в платок Гумбольдта, и даже снизошла до бинтования и примочек наиболее пострадавшим.

Не дожидаясь рассвета, «Прыгающая лягушка» покинула местечко, отправившись южнее, в надежде избежать очередных неприятностей, в том числе с представителями закона, которые нет-нет да и заглядывали в отдаленные уголки страны, чтобы напомнить о себе.

Черный с полосой шатер Гарри стоял во тьме. Где-то под его покровом, кажется, шла какая-то неприятная возня и слышался хрип, но точнее было не сказать. Может, в своих загонах беспокоились козы. А может, просто ветер трепал лохмотья, свисающие с веревок на крестьянских дворах.

Смирная и покладистая Кляча выволокла повозку на некое подобие дороги, и скоро та растворилась в истончившемся мраке осенней ночи.

Глава 11. ТЕАТР НА ОБОЧИНЕ

Дни шли за днями. «Прыгающая лягушка» продолжала колесить по бездорожью, забавляя крестьян и ремесленников в деревнях и маленьких, обнесенных частоколом северных городках, которые все больше заваливались в спячку ввиду приближающейся зимы.

Прошедшее забывалось, насущное требовало свое. И однажды в нарождающихся сумерках труппа, включая притихшего макака, разместилась на террасе заброшенного фермерского дома, встретившегося им по дороге. В доме пахло древесной трухой и сырым подвалом, но здесь, под остовом крыши, черепицу и жестяные заплаты с которой давно содрали рачительные соседи, было свежо и уютно. Перила и все вокруг обвивали стебли еще зеленого густого хмеля, необыкновенно пахучего, будто пытавшегося своим запахом сберечь лето на отдельно взятом пятачке, в следующем июне получив орден за беззаветную стойкость.

Бандон выволок откуда-то громоздкую и ржавую по швам, но еще вполне годную жаровню, которую поставили тут же, сами устроившись на ящиках и корзинах. В этот вечер дежурство по кухне приходилось на Хряка с Гумбольдтом, что заранее не предвещало ничего доброго. Однако, поддавшись волшебству места, и они соорудили нечто почти съедобное, тем паче скудные запасы вина было решено беспощадно и окончательно разорить, а под этот соус годится любая стряпня на свете вплоть до английской кухни.

Вечер стоял необыкновенный. А место… Дом находился на пригорке, с которого открывался вид на фантастический осенний закат над прозрачным сбросившим листья лесом. Там же, далеко, как под мышкой у звезды, на горизонте сверкала полоса озера. Вокруг простирались оставленные поля, еще хранившие пятнами следы вспашки, но уже по большей части поросшие дурными травами. Было удивительно, отчего такую благодать бросили хозяева и не нашлось новых. Впрочем, в Северном кантоне в отличие от Западного, слава богам, столько свободной земли, что можно устроить еще одно государство – и то не сразу поймут в столице. Возможно, они переехали в более плодородные края, или отец семейства нашел работу в городе, решив покончить с крестьянством… Хотелось думать о лучшем, о том, что все семейство теперь где-то ужинает в тепле, и дети мельтешат вокруг стола, мешая взрослым прочувствовать чудо тюленьей сытости. Недурно бы и нашим героям отведать ее щедрот.

– Выпьем за крыс, червей и все то, что таится под землей! И пусть они нас ждут и не дождутся вовек! – прогромыхал Бандон, поднимая кружку с ранеточным вином.

– Аминь.

– Да будет так.

– Хорошо сказано, дружище!

– У него кружка в два раза больше моей!

Хвет едва отпил из глиняного стакана и подошел к перилам. Те ответили ему скрипом, сплюнув на пол сонную подрагивающую крыльями пчелу.

– О чем думаешь? – спросила его Аврил, дуя на обожженные пальцы, которыми выхватывала из рагу морковь для своего питомца.

– Бедные пальчики! – плаксиво прогнусил Хряк. – Идите сюда, я остужу вас на своем великом пузыре. Ты знаешь, Ав, что я охлаждаюсь через него, когда жарко? Слыхал, за Круглым морем живут огромные животины с ушами, как крыша дома, – как, Бан, есть они там? – и используют уши, чтобы прятаться от солнца, типа жирной матроны под зонтом. Нам бы такую животину заместо Клячи!

Но балагура никто не поддержал. Да и сам он вздохнул и сник, обратив внутренний взгляд на свою утробу. Скажем без вранья, там было что окинуть широким взглядом (если ваши вкусы не особо притязательны).

– Куда мы дальше? – ответил ей брат.

– Ты и решай. Ты ж у нас рулевой, Хвет.

– Скоро зима, – отдал дань очевидному Гумбольдт. Его небритый кадык скаканул вверх-вниз, приветствуя щедрый глоток вина.

Великолепное и призрачное золото закатного солнца едва согревало, всех пробирал холодок со спины. Тощий клоун кутался в попону, взятую напрокат у Клячи. Педант прятался под платком Аврил, выставив наружу лишь мордочку – одновременно плаксивую и нагловатую, как у капризных детей. Через эту связь с внешним миром происходило кормление примата с общего стола. Отдадим должное старательной хозяйке, макак в последнее время прилично располнел и преисполнился значительного спокойствия, свойственного вечно сытым натурам, ведущим размеренное существование.

– Да, верно, неделя-другая – повалит снег.

– В этом году зима и так задержалась. Обычно уже все белым-бело.

– На севере так и есть. А мы уже почти вернулись на юг. В двух днях пути граница кантона.

– Скорее бы в родные края! – пролепетала Аврил, тормоша макака. – Ты ведь тоже хочешь к теплому солнышку, маленький глазастый недоносок?

(Согласимся, порывы нежности у юной леди выглядели неоднозначно.)

Нога у Кира совершенно выздоровела, сам он отъелся и окреп не хуже Педанта, в отличие от которого вместо сытого умиротворения к нему вернулся зуд общественной борьбы:

– Мы могли бы двинуться еще южнее и организовать профсоюз… – подчерпнутое в какой-то либеральной книжонке словцо не давало ему покоя, обрастая все большим ореолом значимости.

– Слушай, друг, – беззлобно вмешался Бандон, – с покалеченной ногой ты куда приятственней. Тяни-ка ее сюда, я немного подправлю, все только спасибо скажут.

Головы вокруг жаровни согласно закивали.

– Вы меня угнетаете, – вяло и не впервые констатировал Кир.

– Именно что. Можешь начинать борьбу за голодранскую правду прямо сейчас, – ответствовал ему Хвет. – Аврил, забери у него тарелку.

– А меня вот очень даже интересует индея насчет всяких прав, – подлила масла в огонь Аврил, вместо того, чтобы лишить революционера ужина. – Вот хоть бы… Как ты там говорил насчет женщин? Какие мы по книжкам?

– Равноправные? – уточнил Кир, чуя подвох.

– Нет, не это. Ну, то место, где написано, что все мужики должны вскакивать и открывать перед нами двери?

– А… это про поведение в советском обществе… сейчас вспомню…

– Не утруждайся. Я уже согласна, – неоднозначно отозвалась дева с макаком, взобравшимся от всего этого трепа на плечо хозяйки. Если бы не вареная морковка в руке и хвост – вылитый пиратский попугай.

Пока Кир расставлял на место обрушившиеся с полок книжки в своей голове, Хвет продолжил начатую тему:

– Как думаете, могли бы мы выступать в Королевском театре, например?

– О-го-го! – уставился на него Гумбольдт, едва не опрокинувшись с корзины, заменявшей ему кресло.

Клоун уже прилично захмелел и жаждал участия в разговоре, никак не соображая, что к чему. Наконец ему представился такой случай. Королевский театр – ха! – это было, конечно, уже слишком даже для вечера нетрезвых фантазий. Хряк присвистнул и поперхнулся чесночиной.

– Это ты загнул, дружище, рожок… – вздохнул Бандон с нескрываемой грустью. – Кому мы там сдались? Вы еще – ладно, вы – артисты. А я-то что? Конь с гирей. Я и двух слов свяжу. Если сцену снизу держать?

– Ска-ажешь… примадонна Королевского театра… – Аврил многозначительно поправила корсет и прическу. – Отличная индея, братец! Дашь протекцию по-родному? Или попроситься в постель к дирижеру?

– К режиссеру.

– Один хрен!

– Ну, с чего-то начинать нужно. Может, и с этого, – подмигнул ей Хряк.

– Как минимум тогда нужно ехать в Сыр, – очнулся от политических грез Кир и глаза его подозрительно заблестели.

– О-го-го! – на всякий случай повторил Гумбольдт, если кто не расслышал.

– Ну что, решено?! – посветлевший лицом Хвет смотрел на притихшую вкруг жаровни труппу.

За его ушами горизонт глотал солнце, облекая тощую фигуру в плащаницу пророка. Может быть, пророка не от самых благородных конфессий, однако в довольной мере потрепанного и выглядящего вполне безумно, как ему должно.

Все подняли на него глаза, не найдя, что на такое ответить. Направиться в столицу – идея, в общем, казалась не из худших. Терять им особо нечего, разве счастливую возможность замерзнуть в поле, ковыляя меж городками с ноготь. К тому ж не сию минуту бросаться в путь, а до завтра как-нибудь разберемся…

***

Скоро, словно услышав разговор о необычайно теплой погоде, над холмами поднялась буря.

Сбившись вместе от ледяного ветра в бывшей фермерской столовой, компания дрожала от холода. Содранные с пола доски, палимые в очаге с энтузиазмом сумасшедшего, не успевали прогреть продуваемое ветром помещение. Тысяча зловредных сквозняков выносили по клочку весь теплый воздух из заброшенного дома, стоящего на ничем не защищенном пригорке.

Кир, одетый хуже других, приплясывал у самого очага и стучал зубами, являя зрелище жалкое и смешное одновременно. Гумбольдт спрятал свое тощее тело палочника в такое количество тряпья, что мог бы открыть на досуге магазин, распродавая его беднякам на вес. Оставалось удивляться, где он хранил все это добро в и без того переполненной повозке, и не из-за того ли она была переполнена.

Хвет, сгорбившись, дремал на скамье в углу спина к спине с сестрой, разговаривающей с кем-то во сне. Ее плечи нервно вздрагивали, а губы шептали с кривой усмешкой, словно она и не спала вовсе, а торговалась о чем-то с невидимым призраком, прикрыв от усталости глаза.

Даже гигант Бандон, больше похожий на первобытную грубо вырубленную статую, чем на человека, кутался до подбородка в стеганый сурком плащ, шитый из парусины.

– Зима – время жирных, – похвалил себя Хряк и преспокойно растянулся на полу, подложив под голову плоское седло Клячи.

Этот сухопутный тюлень был совершенно не восприимчив к холоду, огражденный от него толстым слоем старательно вскармливаемого сала.

Лошадь также завели в дом, и она стояла, прикрытая попоной, в прихожей, громко дыша вместе с ломившимся в стены ветром. Если бы кому-то пришло в голову в этот час войти в дом с крыльца, то он был бы немало обескуражен, уткнувшись лицом в лошадиный круп.

***

Наутро местность было не узнать: от края до края равнины и холмы покрывал слой войлочного влажного снега, наметенного бурей за ночь, который очень скоро начал таять под солнцем, делая непроезжими и без того валкие деревенские дороги.

«Прыгающая лягушка», оставив позади старый фермерский дом, продолжила путь на юг.