Текст книги "Экзамен по социализации"

Но тогда я спросила только одно:

– А почему ты решила подружиться именно со мной?

– Ты странная. И я, наверное, тоже странная, – ответила Мира просто. – И ты одна. У остальных уже есть друзья, поэтому ты самый легкий вариант.

Да, цинизма ей не занимать.

Три дня я настраивалась… не быть безобидной. У меня не очень-то выходило. «Пошла на свое место, говно!» – услышанное от Смирнова вызвало только «Сам говно», после чего я все же ушла на заднюю парту. Зайдя в сопровождении Миры и Макса в столовую, столкнулась с тем, что мне просто нет места – куда бы я ни пыталась пристроиться со своим подносом, мой стул тут же кто-то забирал под всеобщий хохот. Работники столовой активно не видели происходящего. Ну конечно. Если кто-то случайно заметит, что в элитной гимназии все не так элитно, то с этим придется что-то делать! Легче не замечать. Я не выдержала и просто ушла, а близнецы Танаевы, как и обещали, не вмешивались. Их, кстати, приняли легко, даже несмотря на мутноватое прошлое. С легкой подачи Белова почти все их называли «Мирамакс», хотя общаться получалось в большей степени только с сестрой. Макс адаптировался по-своему.

Уже на второй день он подошел к парте, где сидела Яна, и обратился к ее соседу:

– Можно, я тут буду сидеть?

Тот безропотно ретировался и пересел к Мире. Яна же просто приподняла бровь, но Макс с ней даже не заговорил.

На уроках английского оба блистали. У нас не было слабых по этому предмету – таких в гимназию не принимали, но они сильно выделялись на общем фоне безупречным произношением и богатым лексиконом.

– As smart as pretty, – тихо прокомментировал очередной ответ Миры Белов, а она, снова все расслышав, повернулась к нему и улыбнулась.

Вот такая у меня милая «подруга». Она бы еще расцеловала моего обидчика, дабы свою преданность мне продемонстрировать. В общем, вся наша с ней дружба сводилась к утренним приветствиям, «какделам» и прощаниям после уроков. А потом новенькие садились в свою черную машину – надо заметить, далеко не дешевой модели – и укатывали восвояси.

Конечно, я не считала Миру подругой. Она очень сильно преувеличила мои страдания от одиночества, полагая, что я готова кинуться на шею любому, кто мне улыбнется. Скорее, наоборот.

И все же я настраивалась. Не ради того, чтобы завоевать уважение новеньких, а для себя самой. И решила, что пусть лучше меня считают неадекватной и больной, чем жертвой. Но подходящий момент, как это ни странно, оказался совсем неподходящим.

Началось все с того, что на последнем уроке Белов, как это делал часто, выхватил мое домашнее задание и начал старательно выводить: «Имела я вашу литературу в задний проход прямым круговым конусом во имя геометр…» Я решила, что наступил мой черед. Схватила его тетрадь и начала выдирать из нее листы. Костя опешил, но ярость моя привлекла внимание учителя:

– Костя, Дарья, что там у вас происходит? Выгоню обоих, если не угомонитесь.

Это не дало возможности Белову воздать мне по заслугам, а я возликовала.

Но счастье мое длилось ровно до звонка. Ученики уже покидали класс, а Костя схватил меня за волосы, не оттягивая до боли, но и не давая возможности подняться и убежать. Он молча ждал, когда мы в классе останемся одни – вероятно, это означало что-то ужасное, потому что обычно он был очень даже не против свидетелей.

А Мира как ни в чем не бывало поинтересовалась:

– Ну что, Даша, поедем по магазинам?

– О-о-о, нет, красавица. Даша сегодня никуда не поедет, – голос Кости сочился ядом. – У нас с ней серьезный разговор. Пока.

– Пока, – ответила Мира и вышла из класса.

– Отпусти, ублюдок, – я изо всех сил пыталась оторвать его руку от своего затылка.

Он стянул с меня очки и прижал лицом к парте, теперь уже больно сжимая волосы в кулак.

– Ты охренела, мразь? Голос прорезался?

Я попыталась дотянуться рукой до его мерзкой рожи, чтобы расцарапать ее в кровь. Но Белов легко отбил мою руку.

– Извинись-ка. А то я вырву твои лохмы с корнем.

Я испугалась. Да нет, испугалась я гораздо раньше, просто ощутила это сейчас в полную силу. На что он способен? Каковы границы? Сможет ли он сделать что-то по-настоящему непоправимое? Страшно до трясущихся рук и голоса:

– Извини.

– Громче!

– Извини, – на глаза навернулись слезы обиды. И сейчас даже не на него – на себя.

Костя отпустил меня и поднялся со стула.

– Место свое помни, шавка.

Я вскочила следом, собирая остатки мужества. Сейчас или никогда! Размахнулась и влепила ему пощечину. Тут же отпрянула, испугавшись собственной смелости, пожалев о содеянном, желая убежать, спрятать остатки самоуважения, терпеть до конца школы все, что со мной будут делать.

Он схватил меня за запястья, трясясь от злости. Зашипел прямо в лицо:

– Ты совсем тронулась? Я ж тебя убью.

Но вместо этого с силой оттолкнул меня, быстро покидал свои вещи в сумку и направился к выходу, напоследок заметив:

– Хорошенько подумай, Николаева, хорошенько. Не доводи до греха. И не думай, что если ты покажешь зубы, то тебя начнут воспринимать как человека. Тебе просто выбьют эти самые зубы.

Рухнув на свой стул, я зарыдала. Пыталась успокоиться, повторяя себе, что уже давно к этому всему привыкла, что если меня тут кто-то застанет, то посмеются вдоволь, что так я никакие проблемы не решу… Но убедить себя очень долго не получалось.

В итоге только через час я, опухшая и красная, вышла из класса. Коридоры уже опустели, поэтому можно было спокойно умыться, привести себя в порядок и отправиться домой. Там я обо всем и подумаю.

В женском туалете мыла пол уборщица. Буркнув приветствие и стараясь не обратить ее внимание на мой внешний вид, я поплелась в мужской. Стыд, злость, смелость, трусость – все ушло. Осталась только усталость и кратковременные рывки раздражения.

Толкнула дверь с такой силой, что слабая или не до конца задвинутая щеколда вылетела, и глазам моим открылось зрелище, которое за весь сегодняшний день оказалось самым вопиющим: опершись на стену, даже не в кабинке, стоял Макс с закрытыми глазами. А перед ним на коленях девушка, голову которой он направлял рукой. Я застыла без единой мысли, способной сподвигнуть хоть к какому-то действию. Даже когда Яна вскочила, вскрикнула, увидев меня, и пролетела мимо, я так и осталась в позе истукана.

– Вот же блин, – голос Макса раздался откуда-то издалека, словно сквозь плотное одеяло. – Даша, ну как не вовремя. Могу я тебе предложить продолжить то, что ты так некстати сорвала?

Я потрясла головой – не как отрицательный ответ, а чтобы извилины встали на место. Хотя пусть заодно будет и отрицательный ответ, как это и понял парень. Он медленно застегнул ширинку, потом подошел к раковине и открыл воду.

– А ты чего тут? Или это я не туда зашел? – спросил парень буднично.

И опять усталость – до такой степени сильная, что мне и дела не стало до Ян, их парней, Мир и их братьев. Я подошла к другому умывальнику и начала ополаскивать лицо ледяной водой.

– Ты ревела, что ли? – встретилась с Максом взглядом через зеркало, но не ответила. – Мира, кстати, в машине ждет. Вы же по магазинам собирались сегодня?

По магазинам. Почему бы и нет? Все же в порядке. Я ударила Белова, он чуть не убил меня за это, перепугалась до такой степени, что вообще теперь не решусь прийти в школу, застукала нашу безупречную Яну с Максом прямо в мужском туалете на грязном полу, а его сестра при этом терпеливо дожидается в машине. Нормальная, здоровая обстановка. Можно и по магазинам.

Глава 4. Погружение

В привычную колею они вернулись очень быстро. Возобновили тренировки – пусть и не такие усиленные, как в Организации, плюс часовая пробежка до завтрака; и уже скоро выяснилось, что они в отличной форме. Мире это нравилось, Максу по-прежнему было все равно, но так он хоть был чем-то занят. Оба подозревали, что в Организации им кололи препараты, увеличивающие физическую силу и выносливость, а иначе объяснить разрыв между их развитием и развитием обычных детдомовских одногодков было невозможно. Хотя, кто знает, что бы было, если бы и тех тренировали с младенчества?

Их спарринги превратились в настоящее шоу для всех жильцов детского дома. Они не дрались всерьез, не причиняли друг другу заметного вреда, но зрелище все равно получалось красочным – сложные приемы, броски и повороты в воздухе. Дети придумывали легенды о них – одна другой хлеще. Но никакая не была страшнее действительности. Стоит ли говорить, что это сделало Миру и Макса главными любимцами, суперменами, образцами для подражания всей восхищенной малышне, а старшие предпочитали держаться на почтительном расстоянии? В конце концов, Мира начала получать удовольствие от положительной реакции других людей. Ей понравилось вызывать восторг: она все тщательнее изучала человеческие модели поведения, она социализировалась. Макса же подобное не волновало, и это, в свою очередь, все сильнее тревожило его сестру. Она понимала, что его замкнутость – не простая защитная реакция на все непонятное. Теперь он уже не спал по двенадцать часов кряду и не просил третью добавку за обедом, вернувшись к привычным спартанским условиям выживания, но внутри оставался пустым, как пластмассовый пупс.

В четырнадцать лет Миру стала заботить и собственная внешность, поэтому она часто спрашивала у брата:

– Как ты думаешь, я красивая?

– Ты самая красивая, сестра, – отвечал он ей неизменно.

Через пару лет или чуть больше он ночами начал убегать из детского дома, дождавшись, когда все уснут, и профессионально уходя от внимания работников. Мира не переживала – сложно было представить, что тот даст себя в обиду. Наоборот, она надеялась, что где-то там, вне этих стен, он найдет для себя нечто, что придаст вкус его жизни.

Девочка не знала, что брат ищет не этого. Он думал только о том, чем может помочь ей. Мира хочет учиться в лучшем институте, Мира смотрит на красивые вещи в журнале, Мира достойна хорошей жизни – значит, ему придется ей эту жизнь обеспечить. Но с чего-то надо начать. Мелкие кражи у редких ночных прохожих – неоправданно рискованно. От этой идеи он отказался сразу. Лучшим вариантом выглядела какая-нибудь работа. Но Макс был еще совсем ребенком, умеющим только отлично драться и не имевшим никакого представления о том, как устроен мир.

Ночной клуб привлек его внимание огнями, шумными посетителями и вечно-пьяным весельем. Внутрь его, конечно, не пустили – охранники просто посмеялись, но он продолжал наблюдать, оставаясь незамеченным у затемненной стены, каждый день приходя сюда. Да, он почти ничего не умел, но кое в чем ему равных не было – а значит, это был единственный путь.

Все-таки он дождался своего часа. Вот тот лысый мужик был тут главным – это Макс узнал уже несколько дней назад, когда того встречала охрана – два амбала ростом не меньше двух метров.

– Здравствуйте, шеф, – гаркнул один из громил, шагая в сторону, чтобы уступить проход старику.

Макс решил, что это лучшее время, чтобы привлечь к себе внимание. Он скользнул вперед, опережая мужчину, и ожидаемо столкнулся с рукой одного из охранников.

– Эй, пацанчик! Опять ты? Ну-ка, шуруй отсюда!

Макс схватил за запястье и дернул на себя, усиливая инерцию огромного тела. Громила не удержался и упал боком на перила, захрипел от боли. В это время Макс ударил под колени второго, а после врезал ногой в лицо, опрокидывая тушу навзничь. Уже через секунду первый охранник с ревом поднимался на ноги, но спокойный голос остановил его порыв благородной ярости:

– Погоди-ка, Боря.

Макс только теперь позволил себе осмотреться и понять, что должный эффект ему произвести удалось – несколько зрителей стояли полукругом, разинув рты. Но ему была нужна реакция только одного человека, и он ее дождался:

– Что ты делаешь, мальчик? – лысый наклонился к нему, вглядываясь в лицо.

– Я хочу у вас работать. Я сильнее их! – ответил Макс серьезно.

Ему не понравился раздавшийся вокруг смех. Теперь и второй охранник стоял на ногах, прижимая руку к лицу. Кажется, он единственный не хохотал.

– Вот как? Деловые разговоры тут не ведутся. Пойдем-ка в машину. Внутрь я тебя запустить не могу – юн еще. Ну, чего встал? На труса ты не похож.

А Макс и не боялся. Он не знал, что это такое. Сел следом за стариком в автомобиль и захлопнул за собой дверь.

– Как тебя зовут? – поинтересовался мужчина, его лицо при этом оставалось серьезным и задумчивым.

– Макс.

– А меня Сан Саныч. Приятно познакомиться, – он пожал мальчику руку. – Сколько тебе лет?

– Пятнадцать! Будет. Через два месяца.

– А родители твои знают, где ты?

– Я детдомовский.

На лице мужчины отразилось удивление.

– Хм… Так вот, оказывается, где надо было телохранителей набирать. Там у вас любой, что ли, может двух профессиональных охранников друг на друга сложить?

– Не любой, – Максу понравилась манера этого лысого вести беседу – с уважением, на равных, без унизительного сюсюканья.

– Понятно. Но, видишь ли, Макс, я не могу принять тебя на работу, хоть тебе и удалось меня впечатлить.

– Почему? – произнес Макс, чуть повысив голос. Для него даже такая реакция означала, что он крайне расстроен. – Я ведь сильнее.

Сан Саныч терпеливо объяснил:

– А они тут стоят не потому, что сильнее, а потому что страшнее. Понимаешь? Их вид должен устрашать – и тогда драк не будет.

Макс подумал над этим, но потом был вынужден согласно кивнуть. Тем временем хозяин ночного клуба продолжил:

– А разве ты сможешь вызвать такой же страх? Твою силу узнают только после того, как ее испытают – это мне не подходит.

Черт, а ведь он был прав. Макс только недавно начал обгонять в росте сестру и, как бы ни был силен, внешне так и оставался худеньким подростком.

– Приходи ко мне, когда тебе исполнится восемнадцать. Думаю, я смогу найти для тебя работу. Но до тех пор, сделай одолжение, побереги себя. Например, никогда не садись в машину к незнакомым людям.

Раздосадованный Макс хлопнул дверью и исчез в темноте, даже не попрощавшись. Сан Саныч продолжал смотреть в окно, размышляя. Нет, этот ребенок его не просто удивил – поразил. И не только своей невероятной силой и навыками бойца из какого-нибудь постановочного азиатского фильма, а скорее, мертвыми глазами на детском лице.

* * *

Мира развалилась на переднем сиденье, живописно уперев ноги в лобовое стекло. Такой отличный кадр сделал бы честь любому порнофильму. Она играла в какой-то тетрис-шарики-змейку на телефоне. Я уселась сзади, а Макс занял место за рулем – и только после этого Мира соизволила обратить на нас внимание.

– Ну как, брат? Все нормально?

Это она его спрашивает о туалетном минете? Очень интересные у них взаимоотношения.

– Терпимо, – ответил ей Макс. – Куда вас везти?

– О, Даша, а где твои очки? – Мира просунулась между сиденьями и пристально меня рассматривала. Но, не дождавшись ответа, добавила: – Какое у тебя зрение?

– Минус один, – ответила я, радуясь, что никто вроде бы не собирается настаивать на разборе моей последней драмы. Объяснять им ничего не хотелось – все равно ведь не поддержат. – А что?

– То есть не слишком плохое. Ты ходишь в очках постоянно?

Что за интерес к моей очаровательной миопии слабой степени?

– Нет. Ну, дома могу надеть – телевизор посмотреть или за компом, а так – нет необходимости.

Мира прищурилась:

– А в школе я тебя до сих пор ни разу не видела без очков! Вообще ни разу. О чем это говорит?

– О чем это говорит? – мяукнула я ей в тон с неприкрытым ядом.

Макс, видимо, тоже не понимавший смысла допроса сестры, повернулся ко мне. И произнес:

– О.

– Господа Танаевы, вы охренеть какие странные, – ответила я обоим.

– Это да, – согласилась Мира, – но сейчас о другом. Глазки-то у тебя какие красивые, ресницы длинные. А не красишься почему?

– Чтобы тушь со слезами по всему лицу не растекалась после очередной стычки с любимыми одноклассниками! – разозлилась я.

– Не-е-ет, – протянула Мира. – Это твоя защитная реакция, чтоб внимание поменьше привлекать.

Вместо ответа я попыталась испепелить ее взглядом.

– О, – повторил Макс задумчиво. – Хороший цвет глаз. Как-то не замечал раньше.

Мира вдруг захлебнулась воздухом и со всей силы хлопнула его по плечу:

– Брат! Даже не смей! Даша моя подруга.

Макс равнодушно кивнул и снова отвернулся к лобовому стеклу. Наверное, в этом разговоре был какой-то глубокий смысл, уловить который мне никак не давала накопленная усталость. Хотелось скорее домой – от всего, ото всех. Но приличия ради я уточнила:

– А эта фигня что должна означать?

Мира обреченно вздохнула и соблаговолила пояснить:

– У Макса психическое отклонение – он помешан на сексе.

Не слышала о таком отклонении. Но тем интереснее.

– В общем, все дышащее, слышащее и издающее звуки находится в опасности. Ну чего ты улыбаешься? Я, вообще-то, серьезно! Психолог говорил, это потому, что у нас матери не было, ну там чего-то как-то… стремление к человеческому теплу, к ласке, которой в детстве не было, у него вот в такую гипертрофированную форму вылилось. Нам и из Москвы, может, уехать пришлось, потому что добрая ее треть уже знакома с моим братом ниже пояса, – Мира рассмеялась собственной шутке, но Макс ее веселья не поддержал. – Но заодно, вопреки предположениям психолога, в эмоциональную привязчивость это не выросло. Как раз наоборот – чрезмерной эмоциональностью мой брат не отличается. Макс, хоть с одной девицей у тебя было два раза?

Макс почесал указательным пальцем висок и отвернулся к боковому стеклу, демонстрируя, что разговор его не касается. Очевидно, сестра не раз уже доставала этим. Я распахнула глаза:

– Серьезно, что ли? Но ты же никого не насилуешь, Макс? – я посчитала, что имею моральное право уточнить эту мелочь.

– Пока необходимости не было, – буркнул он.

– Ну… ладно. Теперь понятно, что там с Яной… – пробормотала я, чтобы хоть что-то сказать на такое откровенное признание.

– С Яной? – видимо, Мира не знала, кого конкретно имеет ее брат в каждый дискретный отрезок времени. – Ясно. Но Дашу не трогать! Понял?

Это меня уже возмутило:

– Что это значит? А Даша тут что, грелка безмолвная? Даша не может сама отказать? – неужели они меня считают жертвой до такой степени?! – И уж прости, Макс, но ты не производишь впечатления красноречивого Дон Жуана, который способен уболтать любую!

Он не ответил, поэтому я решилась добавить. Откровенность за откровенность:

– И вообще, я девственница! Понятно? Это значит, что я не стала бы отсасывать в туалете малознакомому парню, а в постель лягу только с любимым и уж точно… не с тем, кого треть Москвы… ниже пояса!

– Я тоже! – удивила Мира. – В смысле, тоже девственница и тоже считаю, что секс допустим только с очень близким человеком!

– Пф, – не выдержал Макс. – Нашли, чем гордиться. Обе. Ты, – он обратился к Мире, – девственница только потому, что моя сестра. А ты, – это уже мне, – потому что подруга моей сестры. Точка. Радуйтесь пока, если это вообще повод для радости. Куда вас везти, клуши невинные?

Мира тут же переключилась:

– По магазинам!

Но я слишком устала. Меня не хватило бы даже на то, чтобы составить Мире компанию.

– Я домой хочу, прости.

– Ну ладно, – она на секунду надула идеальные губы. – Какой адрес?

Уж не знаю, насколько серьезно она говорила о психологических проблемах. По-моему, Макс просто типичный бабник, правда, слишком немногословный. Хотя, может, этим и привлекает на фоне прочих болтунов. В восемнадцать бегать за девчонками – да это можно про каждого первого сказать, а она тут развела целую психическую травму. В конце концов, меня это никак не касается. Но все же прозвучало что-то, что заставило сердце дрогнуть, поэтому я спросила:

– Мира, а когда умерли ваши родители?

– Сразу.

Холодно и просто. И тут же уточнила, хотя я и без того поняла:

– Сразу после нашего рождения.

Вот так. Всю жизнь никому не нужные, из родных только они двое. Против всего мира вдвоем. А я еще жаловалась на свои мелкие проблемы.

Забежала в квартиру и скинула туфли.

– Дашуль, ты? Мой руки и иди сюда, я пока суп разогрею, – раздался голос из кухни, а я сразу же подлетела к маме и обняла. – Даш, ты чего?

Я сжала ее еще сильнее:

– Так соскучилась, мам.

Она разомкнула объятия, чтобы пристально посмотреть мне в лицо:

– Все в порядке?

– Да. Просто люблю тебя.

А потом я рассказала ей о Мире и Максе – двух своих новых друзьях. Ни с того, ни с сего именно сегодня ставших друзьями. Мама только качала головой, тоже не представляя, каково это, быть на их месте. А вечером уселась смотреть с папой его любимый футбол. По каким глупым критериям я смела называть свою жизнь плохой? А Белову я завтра еще разок врежу!

Правда, уверенность моя таяла рывками по мере приближения к зданию школы. Белов вчера меня не ударил – он вообще меня никогда не бил. Хватал, применял силу – да, но чтобы кулаком… такого не случалось. Но вчера я ведь перешла все границы, в его понимании моих границ. И он не ударил. Может ли быть такое, что эта сволочь хоть чего-то опасается? Жестокость была ключевой чертой его натуры, он ни разу не упустил шанса унизить так, чтобы было как можно больнее. Вчера он опять это сделал, но не ударил. Почему? Может, боится? Ведь все его поступки оставались до сих пор тайной для моих родителей и учителей отчасти потому, что им никто об этом не говорил прямо. А вот синяк в половину очкастого лица станет слишком красноречивым доказательством – завтра же в школу прилетит мой отец, поставит на уши всех от директора до уборщицы, следовательно, беспечная жизнь Белова, так или иначе, перестанет быть такой же беспечной. Это больше похоже на правду. Так-так, значит, на этом страхе играть и нужно. Я отказываюсь сдаваться! Наоборот, собираюсь провоцировать его либо уж выйти из себя окончательно, либо раз и навсегда успокоиться. Страшновато, но что он может сделать такого, чего со мной до сих пор не делали? Не убьет же, в самом деле. А когда я справлюсь с Беловым, все остальные покажутся букашками – тут Мира была права.

Из пучины бурлящих мыслей меня выдернули за руку и потащили куда-то в сторону. Яна. Насупилась и смотрит так, будто я ей миллиард долларов задолжала. Но раз уж я настроилась на войну с Беловым, то противостоять пусть и высокомерной, но более здравомыслящей Яне уж точно в силах:

– Чего тебе?

Она привычно перекрестила руки на груди, но тут же опустила их.

– Даша. – Ого! Она знает мое имя? – Извини, что я тебя оскорбляла. Но я никогда не трогала твою форму, обувь и…

– Знаю. И что? – а вот я сложила руки на груди, как это обычно делала она.

– Даша, – она выдавливала это слово с явным волевым усилием. – Пожалуйста. Не говори. Никому.

Ясно. Это она о своем вчерашнем небольшом грехопадении. Да мне, если честно, все равно.

– Кому рассказывать-то? Мира уже знает, Макс… думаю, тоже догадывается. С остальными я, как ты могла заметить, не общаюсь. На доске написать маркером? Хорошая идея!

Я никогда не отличалась злорадством, но сейчас во мне всколыхнулось что-то темное.

– Пожалуйста.

Ну ладно, помучили – и хватит. Я решила смилостивиться:

– Не расскажу. Отстань.

Я попыталась уйти, но Яна, видимо, не убедившись в моей искренности, снова схватила за руку, заставляя остановиться.

– Даша, я очень прошу! – боясь, что я уйду или что не окажусь, после двух-то лет бесконечной нервотрепки, достаточно великодушной, она затараторила: – Никита… Если он узнает, я потеряю его. Я люблю его, правда. Мне наплевать, что скажут другие, но если кто-то узнает, то и Никите…

– Раз так любишь, то зачем сделала это? – не то чтобы меня это особо заботило, но ее поступок явно шел вразрез с сегодняшним волнением.

– Не знаю! Глупость, ошибка, понимаешь?

Мне неожиданно стало интересно, но не из-за Яны, а из-за вчерашнего разговора с Танаевыми:

– Как тебя Макс вообще на такое уговорил? Я даже не видела, чтобы вы особо общались.

Она болезненно сморщилась. Но, опустив голову, быстро забормотала:

– Ты не поймешь. Да я и сама толком не понимаю. Есть в нем что-то… Как объяснить? Будто голодное животное, страсть неприкрытая – берет, что хочет, не заморачиваясь. Он меня вчера прижал к стене, целовать начал… А во мне словно впервые женщина проснулась. Я и сама не поняла, как стала готова на все. Ни одной мысли в голове. Это не любовь – это вообще черт знает что! Даже если он бы мне встречаться предложил – я бы не согласилась, потому что Никита лучше. Всех лучше. А Макс…

Она затихла посреди фразы, ощущая новый прилив стыда от своей откровенности. И мне вдруг стало невыносимо жаль ее. Ведь Яна даже не знает, что она такая у Макса… стотысячная?

– Не волнуйся. Я никому не расскажу. Правда.

Она кивнула, похоже, растеряв остатки запала, и наконец дала мне уйти.

Интересно, что это за любовь такая, если мимолетная страсть к другому может снести крышу? Яна не легкомысленная тупая девица, во всяком случае, я всегда так думала, но если и она оказалась в такой ситуации, то чего же требовать с других? А может быть, она просто шлюха и теперь изворачивается? Да и черт с ней. Все равно я никому рассказывать не собиралась.

Белов снова сел за мою парту с более тихим, чем обычно, возгласом:

– Хай, дурында! Сегодня кидаться с кулаками не будешь?

Я ответила с максимальной злостью, на которую была способна:

– А ты попробуй взять мою тетрадь, говнюк.

– Ой, чуешь вонь? Это я в штаны от страха наложил. Не тупи, Дашуля, пощади свое здоровье, – ответил он, но, к удивлению, даже не предпринял попытку захватить мои конспекты.

Значит, он вчера тоже испугался того, что мог сделать. Не так, как я, но все же. Это, конечно, еще не победа – издевательства будут продолжаться. Чтобы все прекратить, надо вынудить его дойти до самой границы. Чтобы его остановил собственный страх.

В класс вошли Мира и Макс. Первая, как всегда, цветущая и приветливая со всеми. Второй только соизволил кивнуть в никуда. Даже не взглянув на Яну, с которой сидел всю последнюю неделю, он направился к своему первоначальному месту рядом с Мирой. Возможно, Яна просто не смогла справиться с эмоциями, проводив его взглядом и позволив мне это заметить. Но именно на моем лице ее глаза остекленели. Что она в нем разглядела? И я слишком поздно заметила за собой жалость. Жалость – это неправильно, неуместно, оскорбительно! Я стала свидетелем не только ее вчерашней «ошибки», но еще и сегодняшнего позора – когда парень, ради которого она так унизилась, в прямом смысле этого слова, даже не соизволил поздороваться. Не удивлюсь, если после этого она возненавидит именно меня. Человеку в такой ситуации просто необходимо кого-то ненавидеть.

Со мной же близнецы поздоровались, как и с Костей, – вот последнее было неприятно. Мне не могло нравиться, что мои друзья с такой легкостью его принимают. Едва усевшись, Макс тихо спросил о чем-то Миру, та сначала покачала головой, но потом ответила. Он тут же ткнул пальцем в спину девочки, сидящей впереди.

– Настя, – тем же равнодушным тоном, что и всегда, обратился к ней Макс, – одолжишь ручку?

Рыженькая симпатичная Настя порозовела от неожиданного внимания и, естественно, тут же отдала всю свою канцелярию. Значит, вот так это происходит? Он просто переключается с одной на другую, не оглядываясь? Да по сравнению с ним даже Белов не выглядит таким моральным уродом… Эта Настя – просто очередная жертва, не такая сложная, как Яна, значит, тут у него проблем вообще не возникнет? Да не может быть! Как-то слишком просто: он обозначает свое внимание, а потом ничего не делает. Ждет, когда они сами созреют? Настоящая змея! Или он выбирает только тех, кто изначально к этому готов, какой-то пятой точкой улавливая уязвимость? Не ее ли имя он предварительно спросил у Миры? Точно… Еще пять минут назад даже имени не помнил, а уже запустил в свою мясорубку. А Настя простоватая, вечная хохотушка. Она громче всех смеялась, когда надо мной издевались. Стоп.

И когда это я успела перейти на их сторону? Все верно, Макс, продолжай. Ставь их на колени – не в переносном, а в прямом смысле – прямо на грязный пол в мужском туалете. Разве не там место этих гадюк? С чего вдруг мне приспичило их жалеть? Много ли я сама жалости от них видела?

Откуда во мне появилось столько злости? Прямо до жесткого хладнокровия, до ледяной усмешки. И мне это понравилось. Может, я была жертвой только из-за излишней доброты?