Текст книги "Паутина удачи"

Глава 2
Маг удачи

Хорошим людям везет редко. Деликатность мешает им крепко вцепиться удаче в хвост. Между тем пара помятых перьев еще никому не испортила жизни.

Леопольда Мильс, вдовствующая баронесса

Тягучий и длинный, резковатый, распугивающий звуки весны голос рожка сигнальщика прокатился вдоль путей. Повторился снова и снова. Значит, пора сворачивать работы: скоро время, выделенное под малый спешный ремонт, истечет. На подходе поезд. Весной движение, как и сама жизнь, оживляется.

Влажный ветерок пахнет теплом и клейкой лиственной зеленью. Он ласковый, он бережно расчесывает волнистые облака, укладывает их пряди волосинка к волосинке. Белые, легкие, не то что зимой. И плывут они над путями иначе, скользят легкими полутенями, играют в салки с солнышком. А оно, северное, впервые рискнувшее выбраться высоко на чистую и лишенную льда воду небесного озера, сияет и смеется. Греет крышу вагона. Благодать.

Я прикрыла глаза и вдохнула весну всей грудью. Хорошо… Звук рожка погас. Птицы выждали чуток и заголосили снова, наверстывая упущенное. Лес шевельнулся, дрогнул короткими листьями дивного молодого цвета, переливчатыми и глянцевыми, незнакомыми с пылью. Я ощущала лес кожей, а еще неведомым и живущим лишь в воображении способом. Слушала, как корни пьют влагу и питают зелень, как трава протискивается сквозь почву и прокалывает последние корки грязного льда в низинках, крошит его. Такая слабая, а одолевает, потому что упрямая и настойчивая. Это качество, достойное уважения. Мерзнет, жухнет, гнется – а воюет с самой зимой, величайшим страхом севера…

– Эй, папкина баловница, слезай! – крикнула мама Лена снизу, от путей. – Ишь манеру взяла на небо глядеть. Средь бела дня, когда и без лучины видать, что дел невпроворот. Пол грязный, штопка сама собой не делается, вязка тоже.

– Извини, мам. Спускаюсь.

И правда неловко: как это я ее одну оставила? Знаю ведь, что переживает. Вот-вот пойдет скорый, ей надо своих пересчитать и убедиться, что целы все и не на путях. Закроет нас с Саней и прочую детвору пятого вагона в этом самом вагоне, положит лестницу поперек широкой двери, чтоб не вывалились детишки, и начнет высматривать отца. За Короля она еще сильнее боится, я знаю. Потому что все говорят: проклятые Вдовой долго не живут, а шрам на папиной руке широк и темен…

Добежав до начала вагона, я быстро спустилась с крыши и юркнула в дом. Помогла маме поднять нашу лестницу-сходни, положить поперек, превращая в загородку. Вот мы и готовы к отправлению поезда. Саня тотчас просунул ноги между перекладинами лестницы и уселся на полу, глядя из вагона на лес и край насыпи. Мама встала рядом, еще раз глазами пересчитала нас, ребятню, – все семь душ пятого вагона здесь, целы. И гость вагона, Олег, тоже вот он.

– Да где же мой Колька? – предсказуемо расстроилась мама. – Три плети рельсов меняли и времени нам дали всего-то ничего, а ну как не успеваем! Ну что мы, единственный ремпоезд? Почему моему Кольке достается хуже всех? Вон восьмой ремсостав только и чинит глухие боковые ветки. Там если один поезд в неделю пройдет – уже много. А у нас строгое расписание, сетевой график маршрутный. Семенович-то еще утром сказал: подушку подмыло, отсыпка требуется. Трамбовка, подбивка…

Мама торопливо бормотала умные слова, много значащие для инженера, но для нее – лишь описывающие тяжелый и долгий труд отца и его людей. Бригада относительно небольшая, а дело спешное. Вдалеке, от начала ремонтного участка, усиливая подозрения, гудел по рельсам звук торопливо забиваемых костылей.

Из-за спины, от дальнего поворота, зычно взревел, обозначая себя, скорый поезд. Молотки застучали еще быстрее – и стихли. Саня поболтал ногами, прислушиваясь, кивнул и авторитетно заявил:

– «Зеленая стрела» идет. Лучший паровоз северной магистрали. Пятиосный, рекордный скоростник среди пассажирских, к тому же отменно тяговит. Дед Корней мне объяснил, что лучше этого только столичные, из дворцового депо. Или уж рекордисты Самого́, но те и вовсе чудо…

Паровоз фыркнул совсем рядом, сбрасывая излишек давления пара и замедляя ход. Его машинист, само собой, знал про ремонтный участок. У нас ведь как? Порядок на путях налажен, все надежно. На любой станции записку передают, новости доводят до сведения машиниста. Для того имеется самое простое средство, надежное и не требующее остановки. Кольцо из ивового прута согнут, на нем бумагу закрепят – и держат как следует. Помощник машиниста спускается пониже, вывешивается вбок и ловит кольцо на руку. Очень умная система. Так что про наш ремонт знают.

Скоро тяжелый локомотив поравнялся с ремонтным поездом, и рельсы стали пружинить так, что вагон задрожал, покачиваясь. Мать снова выглянула наружу, беспокойно теребя свободной рукой ворот кофты. Я, поддавшись ее настроению, прикрыла глаза и стала изучать удачу. За зиму я этому неплохо научилась, даже отец похвалил, когда все объяснила.

Удача – она похожа на живой узор облачных теней, что бежит вместе со своим особым ветерком, меняется ежесекундно, сплетается и рассыпается. Порой бывают пасмурные дни и темные места, напоенные извечной тенью. Но куда чаще «погода» везения близ рельсовых путей ровная. Свет и тень чередуются, мелькают и движутся. Сегодня вовсе занятно. Место хорошее, ясное, теней почти что нет, не дует тревожный ветер, не гонит темных облаков. Это я ощутила точно и обрадовалась, что сегодня не случится ничего плохого. Зато можно ждать странных и светлых новостей.

– Все хорошо, мам, – вслух подтвердила я.

– Вот и ладно, – сразу поверила мама.

До сих пор не знаю, что сказал ей отец о моем везении и моих способностях, но, кажется, немало: она в меня верит. Успокоилась, улыбнулась и пошла собирать на стол.

Наш старенький паровоз – путейские дети прозвали его «Букашкой», «Букашем», и имя прижилось, поскольку в обозначении серии есть буквы «Б» и «У», – вздохнул, сердито загудел вслед «Зеленой стреле», такой несолидной, шумной и поспешной, разбудившей его, пожилого, степенного и работящего. Мне он всегда казался очень похожим на своего машиниста, деда Корнея. Свистит, сердится, пыхтит на подъемах-тягунах, ругается и нудно стучит… А на деле – толковый, беззлобный и надежный. Только очень уж уязвляет его то, что есть в мире иные локомотивы… и, хуже того, дирижабли.

Неделю назад дед сидел весь день у Михаила Семеновича. С ужасом слушал про самобеглую коляску, прозванную с недавних пор по-новому, автомобилем. Ей, оказывается, рельсы не нужны! Она даже по столичным улицам ходит. У правительницы недавно появился свой гараж…

Дед сокрушался целый вечер, сетуя, что придуманное новшество чересчур опасно, дымно и вредно. А в глазах читался страх: вдруг паровозы, которым принадлежит вся его душа, однажды окажутся забыты ради нового чуда техники? Даже папа пожалел деда, сразу и полностью согласился с тем, что самобеглые коляски вредны, у них нет будущего. Но я-то вижу по глазам, что думает он иначе.

«Букаш» загудел повторно, короткими резкими звуками собирая к вагонам своих припозднившихся пассажиров. Лязгнула сцепка. Саня на правах внука машиниста гордо сообщил всей детворе:

– Славно тронулись, без всякого толчка. Дед – мастер!

Паровоз в последний раз оповестил окрестности о своем отбытии. В бестолковом третьем вагоне заголосили буйно и не вполне трезво, наспех считая детей и взрослых, зазывая пропавших. Им шумели в ответ соседи, сообщая, что Толька гостит в восьмом, а Петр – в четвертом… Колеса считали стыки рельсов все бодрее, легкий ветерок шевельнул мамины рыжие волосы, яркие, похожие на завитые в пружинки солнечные лучи. Я в очередной раз подумала, какая же мама красивая и складная. Она подошла, встала за моей спиной, теперь еще и погладила по голове. Сразу стало тепло на душе и радостно… А еще в сиянии ее волос странным образом копится небольшая и весьма уютная домашняя удача. Может, оттого и борщ у нас неизменно вкусный, и пельмени несравненные, и даже самая простая каша съедается без остатка и с аппетитом. Не от голода – а в удовольствие. Мама в любое дело душу вкладывает.

– Ну где этого паразита носит? – заново растревожилась она. – Мы уже ход набрали. Все тут, обед стынет.

По крыше вагона застучали сапоги, вымеряя ее от хвостовой сцепки к нашей двери. Мама фыркнула, пряча за показным возмущением радость:

– Все не как у людей! Хуже мальчишки по вагонам прыгает. Саня, иди ко мне. Он ведь и вниз сигануть способен, не думая и не глядя.

Брат послушно юркнул маме под руку. Вовремя – с крыши и правда прямо на ступеньки свалился отец. Он ловко перехватил поручни, качнулся вверх и сел на нашу лестницу, щурясь от сдерживаемого смеха. Мама и правда ругалась занятно. Раз пять обозвала любимым словом «паразит», потом припомнила «чертеняку». Дальше пошли бабушкины обороты с южным выговором – бисово отродье, вимпирь… Сама я бабушку не застала, но знаю, что дед Корней увез ее из села, стоящего неподалеку от южной ветки путей. И мама Лена, кажется, куда больше унаследовала от своей южной родни – яростный характер, неспособность копить обиды и столь опасную для женской части населения поезда готовность каждую минуту дать бой по самому малому поводу.

Выговорившись, мама вцепилась отцу в волосы и сделала вид, что хочет выдрать изрядный клок. А потом рассмеялась, довольная смирением Короля, нагнувшего голову для удобства «трепки».

– Устал?

– Лен, да не с чего, – отмахнулся он. – Три плети, ребята все сделали быстро, на одном дыхании. Семенович сказал, телеграмма пришла. Нас спешно переводят на северо-западную ветку. Там большая стройка, вот где будем уставать. Нужно подсобить, а мы самые ближние к дуговой связке путей. А пока дней восемь отдыха.

Король сунул руку во внутренний карман куртки и извлек небольшой жестяной футляр. Бережно перевернул, извлекая с десяток слабых стебельков подснежника с мелкими, едва наметившимися бутонами цветков. Понятно – искал в лесу и едва успел запрыгнуть на площадку хвостового вагона. Футляром, а точнее, банкой тотчас завладел Саня. Еще бы! Целое состояние: узорная, со сложной выпуклой чеканкой, с золотой краской контура рисунка. Начпоезда хранит чай в очень похожей банке. О ней знают и мечтают все мальчишки…

– Откуда? – Восторгу брата не было предела.

– Из «Зеленой стрелы» кто-то выбросил, – улыбнулся Король, подталкивая детей в спины и двигая всю семью в сторону вкусно пахнущего обеда. – Для богатых детей, Саня, это не сокровище, а мусор.

– Ну и дураки, – немедленно постановил Саня. – Жаль, крышку они зажулили.

– Деда попроси, новую соорудит, – посоветовал Король. – Корней – мужик рукастый.

Он сел, как и полагается, во главе стола и принялся жадно следить, как мама разливает темный, жирный борщ по тарелкам. Принюхался и уточнил, по южному ли рецепту изготовлен, на старом сале? Довольно кивнул, принимая свою порцию. А в глазах такие искры бегают – аж страшно. Я его знаю: сейчас еще что-то учудит. И буду я одна хозяйствовать до самой ночи…

– Лена, – строгим тоном позвал отец, вычистивший тарелку в две минуты, – у нас на сегодня намечено важное дело.

Мама, которая его повадку знает много лучше моего, фыркнула, искоса глянула на бледно-зеленые подснежники в маленькой кружечке, неопределенно дернула плечом, не высказав вслух никаких возражений или ехидных замечаний. Отец довольно кивнул.

– Надо сходить на склад и учесть осветительное масло, – предложил он повод, мало отличающийся от обычных в таких случаях.

– До трех не сочтешь без подмоги? – ядовито посочувствовала мама.

Она, как и я, знала: емкостей с маслом ровно три… Одна пустая, вторая ополовинена. Не далее как вчера я писала отчет для дяди Михея. Отец задумчиво нахмурился и исподлобья глянул на маму.

– Так весна, день еще короток, света мало, угар велик, – важно предположил он, сдерживая улыбку.

– Ну разве что угар… – задумалась она, накручивая витую рыжую прядь на палец. – У тебя или у масла? А, велика ли разница! Пошли учитывать, пока ты не нашел еще каких добровольных помощников. Ренка, дом и детвора на тебе.

– Понятно, – отозвалась я.

Не особенно сложное дело – привести в порядок посуду и весь вагон. Как только родители ушли, я запустила в наш закут приятелей Сани. Брат выставил на стол кастрюлю с остатками борща, разлил всем поровну. Васек, сын Михея, сбегал и принес кашу, Лёня добавил хлеб – и так далее. Не знаю, успели ли родители добраться до склада, а у нас уже вовсю шумел праздник. В середине стола стояла великолепная банка, и пацаны, не отрываясь, смотрели на нее. Советовали Сане наперебой, чем можно заполнить столь красивое вместилище для детских сокровищ.

Я напекла им картофельных драников, потом вскипятила воду и засыпала в запарник горсть сухого, звонкого шиповника, залила его. Пусть радуются. К тому же Саня – он такой же непредсказуемый, как и отец. Может вот прямо сейчас учудить на правах хозяина дома и богатого владельца сокровища такое, что практичный дед только охнет…

Горка драников в миске быстро таяла. Ели обжигаясь и не дожидаясь, пока печево остынет. Так вкуснее. Мой любимый брат щурился, явно копируя папу. Все чаще посматривал на Олега, самого маленького и щуплого за столом, – тот на полгода младше брата, в зиму болел и вовсе ослаб, только теперь начал поправляться. Мама Лена его подкармливает. Обитает Олег в восьмом вагоне, родителей у него нет, только дед и бабушка, зато не слишком старенькие. Наша жизнь – она особенная. Удачи и неудачи у нас куда контрастнее, чем вне полотна рельсовых путей. Папа Олега был неплохим подбойщиком. Еще ему, ловкому и крепкому, доверяли вышибать клин, запирающий снизу бункер с песком или щебнем для отсыпки. Всегда успевал отпрыгнуть. А вот по осени – опоздал… Олегова мама непохожа на мою, она не стала ни убиваться, ни беречь родного дитятю. Просто ушла в новую семью, в другой ремпоезд. Бывает и так.

– Олег, – молвил мой безнадежный брат важно, точно как папа недавно. – Я дарю тебе банку. Это честно. Ты мне меч из палки выстругал, а я ничем не отплатил. Ты стругаешь лучше всех, у тебя рука крепкая, уверенная. Банка мировецкая, не для пустяков. Вот и храни в ней инструмент: ножик, точило и прочее, что для работы важно. Крышку нам дед Корней соорудит.

Что я говорила? Вот вам и весь Саня, каков он есть. А попробуй они отнять эту дурацкую банку у него всем скопом – защищать станет до последнего и умрет, но не отдаст. Как же, младший Король! Драться его, надо признать, папа учит с настоящим азартом. Восьмой год Сане пошел, а до чего же взрослый мальчишка, не зря в нашей вагонной ватаге младших пацанов верховодить умудряется. И не по злости или хитрости, скорее по уму и этой странно-притягательной щедрости души…

– Саня, вы посуду уберете? – спросила я, хотя ответ знала.

– Само собой, – обрадовался брат. – Иди гляди на облака.

Он меня тоже неплохо знает, но на сей раз ошибся. Я собрала отложенные в сторонку драники, хлеб, поплотнее укутала порцию каши, разместила ее на дне корзинки. Надо проведать деда. Раз нас срочно переводят на запад, он будет до ночи бессменно гнать «Букашку». Наш паровоз не особенно скоростной, его выпускают на главный путь только тогда, когда есть свободные «окна» в графике. И, раз мы снялись с места так внезапно, то теперь пытаемся всеми силами не отстать чересчур быстро от «Зеленой стрелы». Может, до ночи продержимся, а если повезет, то и до утра. Впереди большая станция, пассажирский состав там остановится и потеряет время, а мы – нет.

Все знают: лучшие в мире паровозы делают у нас стране. Когда полвека назад в других странах о железной дороге для дальних перевозок и знать не знали, у нас она уже существовала. Мне отец рассказывал. Порой я полагаю, он вообще знает обо всем на свете, только усердно делает вид, что забыл большую часть сведений. А может, и правда забыл… Проклятие Вдовы – штука непонятная, жуткая. Недавно я подкралась к Королю, пока он спал, и без спешки изучила шрам на ладони. Черный он для чутья. Такой черный, словно тянет на себя все невезение мира, а удачу выпивает и отдает рельсам. И бежит она по правому пути в столицу. Как вода бежит, споро и ровно, с «холма» везения – в темную «низину» дворца. Папа проснулся, застал меня за размышлениями, и пришлось во всем признаться. Он выслушал и согласился, что, может, Вдова силу берет из светлой удачи. Больше ничего не сказал. Зато про рельсы изложил все подробно: что строить их начали семьдесят лет назад, еще под конную тягу, что было это в первые десятилетия власти Вдовы и что маршрут для магистралей выбирали не купцы и не инженеры, а только маги удачи!

Смотрели, как правильнее разрезать страну на уделы, чтобы каждый стал застойным озерком. А рельсы, такие прямые и острые, взрезали нетронутый наш край и изменили течение энергии, направив ее нужным образом. Светлая, как мне кажется, течет к столице. Темная волнами бежит оттуда к нашим границам. В любом малом или большом конфликте, с оружием или без, соседям нашей Ликры фатально не везет, вязнут их войска в паутине удачи… Конечно, это не самые точные сведения. Мы ведь не из полиции и газет их получаем, а сами вылавливаем из слухов и разговоров, такова жизнь в ремпоезде, столица от нас далеко.

Занятая своими мыслями, я выбралась в тамбур. Осторожно открыла дверь соседнего вагона и шагнула туда, в полумрак возле лестницы. Не глядя шагнула: я ведь деду обед несу, руки заняты. А смотреть надо было. Думаете, так просто в нашем поезде быть дочкой Короля? Особенно если твоя мама регулярно и с неизменным успехом бьет всех баб, рискнувших хоть разок покоситься в папину сторону…

– Та-ак, вот и она, Королевна чумазая, – пропела Алеся. – Гляньте, губку закусила, носик воротит, мы ей не пара. И то правда, мы тут родилися и выросли.

– Гы, ее-то на путях нашли, – хихикнула вечная потатчица Алеси, рыхлая и неопрятная деваха из десятого вагона. – Ей мозги отморозило в зиму.

– Точно, – охотно подхватила тему Алеся. – Иначе знала бы: на пути только гулявые бабы детей подбрасывают. Которые за деньги…

В глазах у меня стало темно. Совсем темно, по-настоящему. Я с ужасом поняла, что готова их обеих просто убить. Прямо здесь. Но должна пройти мимо и отнести деду его обед. Машинисту сейчас тяжело как никому. Котел давно выведен за предел нагрузки, жара адская. Только успевают следить за водомерным стеклом, чтобы не упустить уровень и не загубить машину. Наверняка и уголь кидают два кочегара – один стоит на подаче, второй собственно на площадке перед топкой. Нельзя мне тут время терять.

– Аленька, душечка, – ласково улыбнулась я, стараясь не скалиться и не шипеть. – Подожди, пока я деду обед отнесу, дело-то важное, сама понимаешь. А потом мы про мою маму все толком выясним. Ты уж не уходи.

Обе дуры захихикали и пообещали, что дождутся меня. Ну не знаю… Я бы на их месте давно уже шлепала подметками в свой десятый. Меня-то что бояться. А вот если узнает ненароком мама Лена…

Я прошла вагон насквозь и миновала второй тамбур. Вежливо постучавшись и позвонив в звонок, шагнула в седьмой вагон – в прошлый раз на большой станции его переместили сюда по распоряжению деда: чуть подальше от паровоза, чтобы потише и воздух почище. Это ведь вагон начпоезда. После отправки того злополучного письма про болезнь дяди Миши и его бесполезность Корней места себе не находит. Как отдал конверт, так и принялся себя грызть. Смотреть страшно. Я сколько раз порывалась сознаться, что текст переделала, но все не решаюсь. Мало ли что из моей запоздалой откровенности выйдет?

– Здравствуй, Береника. Корнею Семеновичу обед собрала? – Начпоезда открыл дверь купе-кабинета и улыбнулся мне, тихонько, чтобы никому не помешать, крадущейся мимо.

– Здравствуйте. Именно так, дедушке.

– Оставь моему помощнику. Детям сейчас не место на паровозе: спешим мы, сама понимаешь.

– Он сразу отнесет?

– Обещаю, – по-свойски подмигнул мне дядя Миша. – Приходи опять, когда станцию минуем. Расскажу, как там дед и в целом куда двигаемся. Опять же есть у меня к тебе небольшое дельце.

Я кивнула, передала корзинку с припасами и пошла в хвост вагона, щупая в кармане свинчатку. Ее где-то раздобыл Саня и подарил мне. Он всегда полагал, что это очень полезная вещь, особенно для тощей пигалицы, не умеющей по-настоящему за себя постоять. Не так уж и ошибался, как выясняется. Ну не любят меня наши девочки. А точнее – бабы малолетние. Такой уж поезд собрался: пацаны – прекрасные, я с ними в войнушку играю, в магов и воров, в лапту. А с девчонками накоротко, до настоящей дружбы, не схожусь. Как шутит папа, знающий и это, я просто не люблю лузгать семечки. И плевать на чистый пол не обучена.

Они никуда не ушли. Ни Алеся, которая меня на полгода старше, ни ее тупая подружка Тоня, корова неполных пятнадцати лет. Обе ждали, занимаясь тем самым важным бабским делом – сплевывая шелуху семечек на пол. «Интересно, что на них вдруг накатило?» – мельком подумала я. Прежде до таких непростительных слов не доходило. Я вообще понятия не имела до сего дня, что могу захотеть кого-то убить.

– Пришла дослушать про свою дешевую мамашу? – уточнила Алеся.

Разговаривать с ней я не стала. Их двое, и они сильнее, все равно мне быть битой, тут дело не в удаче. Но хоть раз заехать ей, чтоб гнусью своих слов подавилась! Видимо, что-то у меня в лице было такое… необычное. Алеся смолкла и вроде бы даже заколебалась. Я же шла не останавливаясь, совершенно деревянным шагом и выпрямила сжатую в кулак руку точно таким способом, как отец показывал Сане. Сперва левой махнула повыше, а потом правой – вниз, под ребра. Получилось хуже некуда, она все угадала. Но не все успела.

Потому что мир слегка изменился и тени удачи-неудачи поплыли прямо у меня перед открытыми глазами. Это оказалось восхитительно удобно! Алеся шагнула левее, тень накрыла ее бок, и я успела достать его. Потом, следуя светлому островку везения, резко сжавшемуся, метнувшемуся вперед и вправо, я прыгнула к стене и скользнула вдоль нее. Крепкий короткий хруст древесины, проколотой шилом, – вот и все успехи здоровенной коровы, подруги Алеси. Пока что так…

Рука Тони задержалась, норовя вытащить завязшее в доске жало. Тень накрыла ее лицо. И я, следуя новому движению света удачи, вцепилась обеим руками в толстенные косы и рванула их вниз, к своему колену.

Оклемавшаяся Алеся уже висела у меня на плечах и старалась смять, стащить вниз, на пол. Снова я заметила светлый кусочек пола и шагнула туда. Развернулась, ударила эту дуреху в спину. Видимо, сильно. Стало тихо. Тоня всхлипывала, больше не пытаясь меня лупить.

– Еще раз шило увижу – точно убью, – пообещала я, все еще не осознавая до конца, что говорю и что делаю. – Да, я приблудная и не тут выросла. Но я Королевна, сами сказали. И вам придется с этим смириться.

Дверь вагона резко открылась, на пороге стоял Васька, сын Михея, – старший хулиган из Саниной команды. Ему уже девять. Просто стоял и смотрел, улыбаясь очень нехорошо и всем своим видом давая понять, что видел и слышал он достаточно. Жаловаться старшим, в чем-то обвиняя меня, бесполезно. Хотя и без того только окончательная дура стала бы вмешивать в дело Лену или Короля!

Мелькание света и тени перед глазами утихло. Мир снова выглядел обычным, вполне нормальным. Дышалось тяжело, на вдохе донимала тупая боль. Похоже, одна из моих обидчиц все же достала кулаком. Почему-то ныло ухо. Я заинтересованно ощупала его, едва покинув чужой вагон и ступив в свой. Кровь…

– Занозы, – коротко пояснил Васька. – Ты щекой по доске проехала неудачно, умыться надо.

Я молча кивнула. Сил не осталось. Запоздалый страх донимал дрожью и душил слезами. В коридор выглянул Саня, проволок по полу отцову запасную куртку, сунул в руки и, обняв меня за пояс, повел домой. Сам он при этом сиял так, будто лично одолел всех врагов и заслужил великую награду…

– Ты целиком в маму, – сообщил брат, усадив на кровать, усердно и неумело кутая мои ноги в одеяло и поправляя куртку на плечах.

Прозвучало, смешно сказать, очень здорово. Страх куда-то уполз и там затаился, теперь меня колотило от хохота. Я похожа на маму Лену! Я, такая тихоня, вечно считающая облака, – на неродную по крови маму, первую красавицу в поезде и вообще, наверное, в целом свете. И почему похожа? Потому что у меня здоровенная царапина на щеке, а у этих дурех синяки будут и того цветастее.

Саня мое веселье воспринял спокойно, напоил теплым шиповником, вынудил лечь на высокую горку из всех наших подушек и даже уложил на лоб здоровенное мокрое полотенце. Точно так делали, когда в зиму болел Васек, – брат приметил это и отнес к числу полезных и целебных действий.

Мне и правда помогло. Щека потихоньку перестала болеть, прохладная ткань ей понравилась. Мысли в холодке тоже пришли в относительный порядок. Я прикрыла глаза и попыталась осознать, как это вышло, что я видела удачу ясно и совершенно отчетливо! Вывернулась из-под удара шила. А могла теперь лежать там, в темном тамбуре, истекая кровью… Если бы они вообще оставили меня в поезде! От последней догадки холодок ужаса пополз за шиворот каплей влаги. Намекали ведь, что я пришлая и не здесь родилась. Неужели готовы были извести совсем?

– За что они так? – вслух удивилась я.

– Так ясно: за Петьку, – рассудительно сообщил Вася, наполнив чайник водой и заново ставя его на огонь. – Тоня с ним женихается, прямо подкарауливает. А Петр сказал, что любая другая была бы ему интереснее. Вот хоть малявка Ренка.

– Кому сказал? – уточнила я, чувствуя себя окончательно глупой.

– А кто его знает, – раздумчиво почесал затылок Вася. – Все так говорят.

Я закрыла глаза и ни о чем не стала спрашивать. Дожили… Девятилетний Вася и мой брат неполных восьми понимают в жизни поезда куда больше, чем я. Значит, Алеся в чем-то была права: я тут чужая. Обитаю в вагоне, работаю как все, одеваюсь как все, смотрю на те же деревья и облака… Впрочем, кто на них еще глядит? Люди редко поднимают голову от привычного: шпал, рельсов, молотков, тарелки с обедом… Петя вот, оказывается, что-то углядел во мне. Видимо, то, что мне, дурехе, скоро четырнадцать. А мама вышла за папу в шестнадцать с небольшим. Моя мама Лена в тот год была старше меня нынешней всего на пару лет…

Додумавшись до такого, я села в постели и ошалело огляделась по сторонам. Хихикнула глупо и жалобно. Так мама-то встретила кого? Короля! Подобный один на всей земле. Их судьба свела, которая выше любой удачи, это папа правильно сказал.

Мне в голову прежде не приходило, что где-то за горизонтом, на одной из шпал бесконечного рельсового пути, сидит и моя судьба. Неопознанная. Между прочим, рассмотреть ее непросто. Я ведь знаю, что, когда отец попал в поезд, он был худ, болен и изможден. Мама так и рассказывала: «Черный, изломанный и страшный, как чертеняка после встречи с кодлой подвыпивших ангелов». Вера в Бога у мамы странная. Точнее, никакая. Она полагает, что достаточно быть хорошим человеком, а уж есть рай или нет – это забота высших сил, коли они имеются. Если нет – ей и без их сомнительной и малозаметной опеки на свете не холодно и не скучно.

Зажмурившись поплотнее, я попробовала представить свою судьбу с конопатым, широким лицом Петра. Замотала головой. Спросили бы нормально, я бы сама им этого жениха уступила. Он привязывает к поезду с его худшими обычаями навсегда, лишая настоящей судьбы вернее, чем черный шрам на руке Короля.

Не знаю, сколько бы я еще лежала и думала ни о чем, но паровоз свистнул и сбавил ход, минуя станцию. Я вспомнила данное дяде Мише обещание вернуться ближе к вечеру, выслушать про деда и заодно решить некое дельце. Пришлось вставать и приводить себя в порядок. Саня выслушал, важно кивнул и непререкаемым тоном законного сына Короля заявил, что он меня проводит. «Дожили!» – второй раз за день пожаловалась я самой себе. Защитник сестры готов к бою…

Истратив несколько минут на попытки его переубедить, я сдалась. А то поспорю еще чуток – и сопровождать меня станут всей малолетней бандой, тайно. То есть ползком по крышам вагонов, с перочинными ножами и даже, возможно, деревянными мечами. Мама сказала, что я отвечаю за пацанов и никаких опасных шалостей быть не должно, а что может быть хуже ползанья по крышам на полном ходу поезда?

– Хорошо, – сдалась я, и Саня гордо подбоченился. – Ты идешь со мной. Твоя дикая вольница, вся до последнего негодника, немедленно начинает мыть полы и гонять пыль со столов.

– Годится, – согласился победитель.

– Меч оставишь дома, вымоешь уши, наденешь новую рубашку, перочинный ножик сдашь на хранение Олегу.

– Ты зверски строгая, – уважительно посмотрел на меня Саня и пошел мыть уши.

Я тоже переоделась поприличнее, завязала ленточку на волосах низко, чтобы пряди легли свободнее, прикрыли уши и ссадину на щеке – хотя бы частично. Мы пошли в седьмой вагон такие умильно-аккуратные, что Вася с Олегом долго и бессовестно ржали вслед на два голоса, советуя совершить что-то окончательно позорное. Например, привязать Саньке бантик на его роскошные кудри темной бронзы, чтоб «совсем девчонкой стал».

– Вернусь – я им покажу девчонку, – заверил брат, сжимая кулак и грозя им через плечо, не оборачиваясь. – Рена, а дядя Миша ничего из математики у нас спрашивать не будет?

«Свои страхи есть у каждого», – подумала я, перебираясь по узкому, разорванному надвое мостику над вагонной сцепкой. Подала руку брату, он презрительно фыркнул, но помощь принял. «Букаш» снова набрал ход, так что кидало изрядно. Эту часть путей мы должны были ремонтировать до середины лета. И, как я понимаю, состояние действительно плохое, ровность никудышная. Здесь немало болотистых участков, насыпь подмывает чуть не каждый год. Но, вопреки столь очевидным делам, нас спешно гонят куда-то вдаль, на запад. Может, там авария? За все время моей жизни в ремонтном составе ничего похожего ни разу не происходило, но дед Корней аварий помнил немало и порой рассказывал о них Сане. Про сошедшие с рельсов вагоны, про пожары, размытые пути и даже жуткие столкновения…

Мы без приключений, никого не встретив, добрались до седьмого вагона. Вообще, его полный номер 12407РС, нумерация единая для всего парка страны, но мы используем в разговоре лишь последние две цифры, этого достаточно. Сейчас «семерка» прицеплена третьей от тендера. Перед ней «двушка» – место и номер совпадают. А перед «двушкой» – двенадцатый, там комнатки отдыха деда Корнея и его помощника, койки для сменных кочегаров и жилище мастера-ремонтника.

Дядя Миша ждал нас в том же купе-кабинете, где я застала его утром. На большом столе лежала карта, немедленно поглотившая все внимание Сани. Она затмила собой даже знаменитую банку с чаем! И сам чай, приготовленный для нас в шикарных стеклянных стаканах, угнездившихся в начищенных серебряных подстаканниках. Брат чуть не смахнул всю красоту, гладя карту пальцами. Он проследил магистральный северный путь до самого моря – холодного и потому, наверное, не синего, а серого, постучал пальцем по точке с меткой-флажком, вопросительно глянул на начпоезда и смутился, виновато дернув плечом: