Текст книги "Мир в подарок"

– Не заразный вы, это скажу сразу, – помолчав, ответила я, лихорадочно перебирая в голове подходящие травы. – Так бывает. Себе опасны, другим нет.

– Еще скажи, что от этого лечат, – насмешливо, скрывая глупую надежду, вскинул голову Римах.

Я чуть пожала плечами и уселась, обхватив руками колени. Я могу его вылечить, но хотелось бы без чудес обойтись. Вот только как, если у него от легких одни клочки остались.

Бадан? Есть в котомке, но уже поздновато, – только для поддержки сгодится. Как и пастушья сумка, толченые гусеницы акри, зеленец кудрявый… Я мысленно перебирала свои запасы, все более расстраиваясь. Сребролист – настоящее чудо, но увы, не для этого случая. Тут нужно что-то легендарное, вроде свежего жив-корня. Особенно, если его нашептать вдали от любопытных глаз и подкрепить теми травками, что я перечислила раньше. Правда, сначала надо корень найти. Я решительно поднялась и начала распаковывать свои запасы.

Солнышко выглянуло из-за горизонта и с любопытством ощупало лучом разноразмерные берестяные емкости, разбросанные возле кострища. Если честно, жив-корень тоже не даст почти ничего. Наверняка. Сердце болезненно сжалось.

– Годей, я вас попрошу помочь, вы тут самый внимательный и спокойный сейчас, – я наконец расставила короба с травами как надо. Смуглый скотовод присел напротив, безмятежно глядя мне в глаза.

Надо же, а он действительно успокоился. То есть раньше готов был меня убить, а теперь слушает сосредоточенно и доверительно. Надеется на помощь. Больше того, уверен, что я помогу. Староста ему дороже, чем племяннику? Раз поехал, зная о болезни, наверняка. И, похоже, меня поначалу сильно опасался… скорее, подозревал. Вот только в чем?

Ой, плохо быть тугодумкой! Смуглый, невысокий, темноглазый, к тому же занимается скотом. Если он не илла хотя бы по одному из родителей, то я урожденная Мейджа и сегодня же выйду за князя Катан-го по большой взаимной любви.

Видимо, безмятежное и непроницаемое выражение на лице мне еще тренировать и тренировать. Пока же эти беспросветные лапотники из глухого села читали меня, как рекламный плакат крупного формата. Ну как мне в город-то соваться?

– Определить его болезнь с одного взгляда очень сложно. Я бы сказал – невозможно. Для травницы, – Годей заговорил в первый раз с момента встречи и даже слегка улыбнулся. – Значит, нам тебя бояться так же глупо, как тебе нас.

– Дари, ты о чем? – не отстал от старших племянник старосты, хлопая своими длиннющими линялыми ресницами. Он по-прежнему обнимал плечи Римаха, бережно придерживая дядю.

– Ну, тебе достаточно знать, что дядю она вылечит вернее, чем городской лекарь. Если еще можно что-то сделать, – ответил Годей, сочувственно глядя на «теленка». – Не переживай, лучше сходи за водой и собери еще дров. И скажи Иртэ, пусть идет завтракать.

Я тихо заледенела от имени, столь похожего на то, из рассказа Риана. Случайность? Или они что-то помнят?

Когда обрадованный скорым исцелением любимого дядюшки Ермил удалился, помахивая туеском и что-то напевая чуть ломающимся юношеским голосом, Годей-Дари обернулся к старосте. Тот чуть приподнял бровь: «Ты уверен?» – и получил ответный кивок. Да-а-а… Интересные селяне живут в благодатном Карне, особенно на окраинах. Малограмотные, тупые, забитые и пользующиеся рабским трудом второй век подряд. Предрассудки, накопленные мной за две недели подготовки к походу, смущенно потеснились – до более подходящего случая.

От повозки тем временем подошла гибкая тоненькая девушка. Посмотрела на меня огромными печальными глазами мадонны, застенчиво, из-под невозможно длинных ресниц. Словно чуть стеснялась своей неправдоподобно совершенной внешности. Коса смоляная до колен в руку толщиной. Щеки персиковые, с легким румянцем. Вот она, смерть парней молодых и искушение мужиков до ста лет поголовное. Хрупкая, прозрачная, словно из слоновой кости мастером вдохновенным выточенная. Запястья тонкие, руки движутся с грацией крыльев. Так и хочется ее от чего-то спасти. Ну хоть шалью укутать, чтоб не простудилась. Личико младенчески чистое, словно росой только умылась, глаза иссиня-черные со светлыми сизыми лучиками, разрезаны чуть наискось, к виску, сияют, завораживают. А фигура совсем уже не ребенка…

Поклонилась приветственно, с царственной грацией склонив головку и приложив ладонь к груди. Положила в плошку остывшей каши и села возле Римаха, тревожно примечая признаки миновавшего приступа на бледном лице старосты. Понятно, почему ее прятали: эту красавицу за местную и слепой не примет. Илла, про таких Риан мне говорил «южная кровь». Без ошейника она вообще не имеет права покидать хозяйский дом. А вот сидит себе, доверчиво глядя на Дари, словно он сейчас все исправит, и все будут здоровы.

Мне вдруг очень захотелось посетить Агрис. Годей тяжело вздохнул и снова приготовился слушать мои указания. Ну и что мне с ними делать?

– Вы считаете, что у меня есть дар? – тихонько уточнила я очевидное.

Иртэ замерла с ложкой в руке, Дари уверенно кивнул, староста поморщился, устраиваясь поудобнее и ожидая продолжения. Точнее, приговора. Он чувствовал себя омерзительно, терпел боль из последних сил и знал, что даже дара для исцеления наверняка мало. Потому что поздно. Теперь готовился принять мое честное подтверждение худшего.

Не дождется. Где они еще найдут такого старосту?

– Как далеко отсюда до большой торговой дороги?

– Верст тридцать, – прикинул Дари, несколько озадаченный вопросом.

– Ближе люди могут быть?

– Нет… то есть вряд ли. Да и на дороге в это время пусто, лето – нет торговли.

– Вряд ли – это не наш случай. Надо двадцать верст, но точных. Бери лошадь, грузи этого рыжего покойника, захвати продуктов немного и сообщи его племяннику, чтоб не ждал нас раньше завтрашнего вечера. Здесь детей неразумных никто не обидит за сутки?

– Люди сюда не ходят.

– Зверям они не интересны. В лес только пусть глубоко не забираются.

Дари пожал плечами, выражая легкое удивление, и отправился за лошадью. Иртэ поставила плошку и принялась деловито собирать в дорогу продукты, вынимая лишнее из лежащего чуть в стороне от кострища мешка с припасами. Староста следил за сборами с растущим интересом. Кажется, он усомнился в своей скорой кончине, едва я назвала его покойником. И теперь, получив надежду, весь так и лучился любопытством. Если и травы, и дар беде не помогут, что же такое затеяла странная девица?

Я присела рядом и аккуратно провела рукой по его рубахе на груди, стирая боль, потом довольно послушала пульс. Дышать легче не стал, но сердце успокоилось, лицо снова порозовело. Пока хоть отдохнет от боли. У него сегодня лучший день за последние пару месяцев, это точно.

Солнце еще не оторвалось от горизонта, когда староста забрался в седло, Дари принял поводья смирного невысокого конька и мы углубились в лес. Иртэ стояла у кострища и махала нам вслед, тихонько глотая слезы. Агрис, точно, самое странное село в Карне. Я им так и сказала. Оба остались довольны и предложили мне подробности. Говорил Дари, староста сопел хрипло и согласно, иногда вставляя пару слов.

После того, как загубленная Рельва диким зверем рванулась в Карн, искать новое русло, окрестные поселения были смыты подчистую, а немногие выжившие устроились пережидать большую воду на самых высоких в округе холмах, оказавшихся севернее новой реки, прозванной Мутной, отрезавшей край от торных дорог. Время было неспокойное, и отсутствие соседей беженцы сочли за благо.

Постепенно люди обжились, отстроили Агрис. Непросто заработать на хлеб, а тем более с маслом, когда пухнущее год от года северное болото дышит сыростью, сгнаивая на корню посевы и огороды. Прирастить пашню за счет удобных сухих холмов запада невозможно – там окраина Дикой пущи, а это княжеские земли, корчевать никак нельзя. Про Гнилой лес на востоке вообще лучше не заикаться. Скот разводить не получалось как по причине отсутствия опыта и породы, так и из-за тех же обступающих село лесов, в которых без меры расплодились волки. Уже к третьему поколению переселенцев земледелие пришло в большой упадок, и ветшающее от бедности село стало заметно пустеть, люди подались в обжитые внутренние области страны.

Тут бы холмам и задичать, но вышло иначе.

Ушлый выборный староста, предок Римаха в пятом колене, благодарно поминаемый до сих пор Урмис, сельский голова, сообразил, что илла – урожденные скотники. Из этого простого утверждения он сделал выводы, приведшие Агрис к современному благоденствию.

Собрав последние сбережения с немногочисленного населения, Урмис отправился в ближайший город, куда ехали теперь и мои попутчики, в Дарс. Рабский караван он застал в пути, на дороге от восточных гор к столице, близ развилки на Дарс. Там и купил самых дешевых илла, забитых в колодки за попытки побега строптивых недокормышей.

Дождавшись, пока караван скрылся вдали, Урмис разыскал среди новоприобретенных пару ребят, достаточно свободно понимавших язык Карна. Им он изложил свои взгляды на жизнь. Голова сообщил, что в Агрисе рабы не нужны, сторожить их некому, да и кормить особо нечем. Зато нужны толковые работники, чтобы развести породное стадо. Как это сделать, какой покупать скот и как его на торгу выбирать, где пасти, как зимовать, чем спасаться от волков, – селяне не знают. Изложив все, Урмис сделал такой вывод: собираетесь домой, – скатертью дорога, держать не стану. Пойдете со мной – отработаете за год свою ничтожную цену и живите в селе, как все живут. Найдутся еще вполне крепкие брошенные избы, только чуть подновить.

Илла думали недолго. Дома их ждал голод, близкая зима обещала верную гибель, а дорогу в степь перекрывали сперва заставы карателей, а потом еще более смертоносный многодневный путь по выжженной пустыне. Все вместе, уже по общему согласию, новые жители Агриса обсудили перспективы разведения скота на северном берегу Мутной и отправились на осеннюю ярмарку покупать молодняк.

Так и стоит с тех пор село в стороне от торговых путей, прошедших другим берегом, южнее. Живет своим странным укладом. Рядом Гнилой лес, с запада нависает Дикая пуща, с севера подбирается из низин коварное болото.

Власти Карна про одинокое село вспоминают раз в год, когда получают с него положенные подати. Ради подобной мелочи сборщики отродясь ног не мочили – день только на переправу в один конец – и времени не тратили. Лет двадцать назад они подъезжали к реке, куда на лодках вывозили собранное в уплату: скот, шкуры, зерно, копчености. Теперь стало еще проще. Премудрый староста подрядился платить в городе, после осенней ярмарки, и деньгами, а не продуктами.

Так что последний раз представителя властей в Агрисе видели пять лет тому назад, когда видьи проводили очередной поиск одаренных. Три дня все смуглые илла покорно носили ошейники, а хлебосольный староста угощал нежеланных гостей и деловито покрикивал на «рабов».

– Мы живем неплохо, – закончил Дари. – За других, кого каждый год гонят по дороге из степи, мне и больно, и страшно. А еще стыдно за себя, не способного ничего изменить. Только в селе уже все детьми обросли, за своих боимся не меньше. Не станет покоя в Агрисе – идти нам некуда. В степи жить теперь нельзя, там ад. Меня самого привели по этой дороге двадцать лет назад, знаю о чем говорю. Я тогда двух с половиной пудов не весил, от ветра качало, год меня откармливали всем селом, думали, не приживусь.

– Я тогда молодой был, – прокашлялся Римах. – Гнал с ребятами стадо на продажу. Этот стервец чуть меня не удушил, даром что еле живой. Как раз во второй побег ударился, да ночью на нас напоролся. Дари нам дешево обошелся, надсмотрщики скидку хорошую дали за мой помятый вид. Решили, я его лично прибить хочу.

– Ты не похож на степного жителя, – поделилась я очевидным наблюдением. – По крайней мере, не как Иртэ.

– Я полукровка, мама из предгорий Тучегона, их совсем немного осталось живых от народа северных брусов. Там еще страшнее, чем у нас. Раньше были болота, холмы, текла река. Старики говорили, хотя кто теперь упомнит наверняка, что три четверти вод Золотого моря собирались с северных болот. А теперь вьется под ветром седой пепел, земля без капли влаги тлеет под ногами. Совсем жить нечем. И еще есть желоб, окаянными сваренный из песка, как стекло – по нему и течет вода, чтоб не все рабы передохли.

Разговор оборвался.

Не знаю, о чем задумались мои спутники, а я себе сделала зарубочку на память – про болота мне Риан не говорил. Я тогда еще удивилась немного, что Золотое море одной рекой наполнялось. Конечно, нет. Были потоки и помощнее Рельвы. Только долгожителю, видно, Радужный змей роднее прочих источников. Потому Рельву он и считал главной рекой степи. Священной. Наверное, в чем-то он прав, но и болота высохли не сами по себе. Надо сходить за Тучегон, это, похоже, северный хребет, и посмотреть, что демон придумал там. Весь мир опоганил, мерзавец, теперь попробуй этот узел развязать…

Но узел – потом.

Пока надо заняться более посильным и срочным делом, легкими Римаха.

Солнце готовилось перевалить за полдень, усердно припекая макушку даже сквозь густую листву, но воздух вопреки безоблачной жаре заметно посвежел и повлажнел, намекая на приближение бездонного Гнилого болота. Отмахали мы верст семь. В глубине леса звуки отдавались глухо и тревожно, мрачнеющий бор смотрел на чужаков косо и явно неодобрительно. Возможно, мои спутники притихли, именно почувствовав глухое недовольство, звенящее в воздухе. В Карне про Гнилое болото хорошего не говорили. Мимо Радужного прошла бы самая короткая дорога в степь, если бы топи согласились кого-то пропустить.

Не согласились, и рабский тракт прошел севернее, седловиной между самых южных отрогов Змеиного хребта.

Дари подобрал узду покороче, конек шел вперед неохотно и нервно стриг ушами. Пора выбирать место для работы, не то к вечеру заявится мой знакомец, лесной барон. А я, возможно, буду не в самом светлом самочувствии. Если без сознания свалюсь, после заката ребятам плохо придется. Надо поторопиться.

– Зашли далеко, – подтвердил мои мысли Дари. – Неуютно тут.

– Полянка подходящая, – кивнула я, – стели шкуру, сажай нашего больного. Коня брось, он сам от людей не отойдет, ему тоже неуютно. Тут правее ручей по лощинке течет. Воды набери. Ту, что сейчас в мехах, вылей, она хуже.

– А мне что делать? – почти сердито спросил Римах, названный больным и томящийся сомнениями. – Я ж не бревно какое, сиднем сидеть!

– Рубаху снимай и загорай, – хмыкнула я. – Пока воды не принесут, не болтай мне под руку. Я, между прочим, никого не пробовала лечить от чего-то подобного. Мне себя уговорить тоже надо. Страшновато первый-то раз.

Вернулся Дари, чуть запыхавшийся. Видно, бежал и туда, и обратно. Опять за старосту переживает, вдруг да загрызли рыжего лютые звери? Не загрызли. Оттягивать дольше дело стало невозможно. Руки предательски дрогнули. Обведя поляну взглядом, я нашептала без звука несколько мыслей. Чтоб звери не бродили рядом, не беспокоили нас и сами не волновались. Потом обернулась к Дари. Хоть бы голос слушался.

– Будешь мне помогать. Держи его так, полусидя, руки подсунь со спины в подмышки. Если скажу, поворачивай плавно, не тряси, и голову на плечо себе устрой. Скорее всего, потом мне будет плохо, но это не опасно. Главное, Римаха укутаешь, уложишь на спину или на правый бок. После этого меня водичкой отольешь и обязательно оставь вдоволь пить. С поляны в любом случае ни ногой, пока я не очнусь. Все, пора.

Стоило чуть расслабиться и повести руками, настраивая нити нервов, связывающих меня с этим миром, как он открылся, радостно впуская снавь. Беспокойство и сомнения покинули меня, страх порвался легко, как тончайшая паутина под руками. Болезнь старосты теперь была видна совершенно отчетливо, и я даже улыбнулась, все оказалось не слишком трудно. Кроме того, если не сознание, то уж чутье точно знало, что и как делать. Кропотливо, бережно, малыми силами. Едва ли окаянные, окажись они даже на опушке, способны сейчас ощутить мою работу.

Я подплыла к старосте и устроилась рядом, мягким движением отсылая его в спокойный сон. Руки легко касались в воздухе незримого, собирая и дополняя картину болезни. Как говорили в моем старом циничном мире, все беды от нервов. Особенно у хороших людей. Большое Римахово сердце таило скорбь.

– У него есть сын?

– А то, два, – Дари заметно вздрогнул от моего вопроса, – Тамил да Мирах.

– Старший давно болеет?

– Деревом спину перешибло прошлой зимой, – совсем тихо проговорил мой помощник, уже не скрывая растущего удивления, – как раз начал строить дом для своей будущей семьи.

– Простыл староста ваш, а потом так и не оправился. Горе его гложет. Винит себя невесть в чем. С таким самоедством он заново болячку найдет, и похлеще этой. Думаю, что-то приключилось еще до беды с сыном. Он, часом, не был против брака?

– А то! Еще как, – усмехнулся Дари. – Сыну старшему в тот год по осени как раз тридцать исполнилось, а Иртэ не было шестнадцати. Она сирота, живет у Римаха с младенчества приемной дочерью. Как узнал, наследника любимого выгнал под зиму со двора. Кричал, что девочке жизнь ломать не даст, что она сама должна выбирать, а ума по малолетству не нажила пока. Что Тамил ей братом рос, да вот каким злодеем себя показал. Всем селом старосту урезонить пытались, помирить с сыном, только без пользы. Тамил тоже характером в отца, уперся – не своротишь. Ушел из дома, принялся строить себе избу. Ему все помогали, а вот как вышло криво. Даже руки у парня с весны почти не работают, лежит пластом. Как Римах с руками-то беду приметил, так и стал прикашливать. Дальше – хуже. Я боялся, обоих до листопада похороним. А что еще с девочкой будет…

Дари замолк, почти не обращая внимания на происходящее вокруг, но старосту держал крепко, бережно. Еще пару минут такой прострации, и все будет просто замечательно. То есть мои действия останутся незамеченными. Постепенно его сознание вернулось из мрачных лабиринтов сельской трагедии на поляну.

Надо было усыпить обоих, чтоб ему! Чуть не отпустил спину пациента от неожиданности. А чего я хотела? Он еще хорошо держится для такого неординарного зрелища. Как раз в это время я деловито выцеживала застарелые сгустки слизи, крови и полуразрушенной плоти легких, вскрыв межреберье под грудиной.

Еще несколько минут на сращивание тканей и размещение обновленных легких в здоровом, расправленном виде. Все, пожалуй. С чего это я собиралась падать в обморок, интересно? Работа оказалась легкой, даже не вспотела. Видимо, учусь пользоваться способностями. Немалыми, прав был Риан.

– Клади его на бок. Вот и ладно, путь поспит еще немного. Полей мне воды, – попросила я слегка заторможенного Дари.

Он молча выполнил требуемое. Потом умылся сам и тихо присел, где стоял. Я аккуратно довела вынутую из старосты болезнь до состояния пепла. Довольно глянула на солнышко, все еще высокое и ясное. Быстро управилась. До ночи можно поспеть назад, к оставленной без старших Иртэ, если, конечно, как следует поторопиться.

Отобрала у замороженного до неподвижности ледяной статуи Дари меха, напилась и вылила остатки воды на голову. Хорошо-то как! Какого я красавца из бледного покойника слепила. Душа поет. Лечить – это наслаждение, а не работа, когда результат видишь сразу, и он такой неоспоримый.

Можно будить старосту.

И тут статуя оттаяла на мою беду. Ладно бы он, выйдя из шока, попросил вылечить Тамила или высушить болото. Хуже и проще: этот наглец буднично сообщил мне свои несбыточные надежды, словно я была его личной, честно пойманной с третьей попытки, золотой рыбкой. Он не думал плакать или бурно радоваться, нет. Просто погрузился в тихую и твердую веру, которая хуже любого горячечного фанатизма.

– Ты снавь, настоящая. Значит, я еще увижу, как цветет степь…

И что я должна была сказать? Стояла, глупо уставившись в темные, безмятежные болотно-серые глаза этого сумасшедшего и молчала. Он терпеливо ждал. Староста завозился, постепенно возвращаясь из счастливого сна. Надо бы этого Годея сразу протрезвить, махом. Чтоб жил как прежде, без глупых надежд. Но сказать ему «это невозможно» я не смогла. Пообещать исполнить – ну, сами понимаете, куда там.

В общем, вся история с Рианом самым банальным образом повторилась в урезанном формате. Я села и рассказала коротко и без деталей, как слабо я знакома с этим миром, и как трудно что-либо изменить. И еще, как мало я собрала информации о том, что и где менять. Думаете, помогло? Лично я не надеялась даже, я ведь реалист. Просто попыталась, для очистки совести.

– Надо всем миром взяться, – раскатисто донеслось со шкуры. – Нам уже все одно потесниться некуда. Земля не родит, не мы, так дети-внуки последними в мире окажутся. Дари прав, тут следует на большое дело замахиваться, а не по мелочи силы на старых скандалистов вроде меня тратить.

Надежда – очень заразная штука, и от нее я лечить не умею. Да и не хочу. Видно, придется прогрессивным сверх всякой меры жителям Агриса участвовать в нашем заговоре, которого нет в помине. Пока же староста поднялся на ноги и довольно прошелся туда-сюда, шумно пыхтя сердитым ежом и демонстративно поводя могучими плечами. Довольно кивнул, признавая полное выздоровление, и деловито принялся собирать свою лежанку.

Дари поймал конский повод, и все мы пешком направились на далекий пока закат, к той полянке, где недавно встретились чужими еще людьми. Мало мне было одного Риана, теперь приходилось выслушивать полезные сведения от двух новых доброжелателей. Ох, не того я боялась, выходя в люди.

– Окаянных вообще-то совсем мало, – назидательно вещал прорезавшимся звучным баском Римах, – в крупных городах по двое, а то по трое, и только-то. А главная у них, Адепт то есть, это младшая княжна, упырица та еще, как и братец ее родной. Говорят, убивец он. Старший-то, наш нынешний князь, им родня только по отцу. Не скажу, что светом наполненный, но и не без понятия мужик. С западным Архипелагом слышал, вот-вот замирится, казни прилюдные отменил, сестре воли большой не дает.

– Оттого и ждет покушения что ни день, – кивнул Дари, – Говорят, младший княжич решил в жены одаренную девицу взять. Напоказ, для князя, у него имеется знатная невеста. А кроме нее припрятана еще одна девица, окаянная. Это не трудно: бабы на него так и липнут, дуреху подходящую нашел давно, дар ее от брата в тайне держал. Вдвоем твари вредные, сестра его с новой женой, старшего княжича в эту же осень до могилы доведут. Тогда всем станет хуже некуда.

– Не доведут, – улыбнулась я, – у Мейджи, невесты княжича, оказалось, дара нет. Так что надо им новую невесту искать, по любому дело времени потребует.

– Хорошо, – довольно кивнул Римах, словно это я расстроила опасный брак. Он был благодушен, доволен своим звучным голосом и болтал без умолку, явно радуясь заодно и отсутствию одышки. – Значит, наше дело сейчас – проводить тебя до Дарса. Я к лекарю загляну, чтоб не без повода ездить. Дари про скот выяснит, как собирался. А ты к городу попривыкнешь. Там без компании трудно по первому разу. Страшная жизнь в Дарсе, едят друг друга людишки и не давятся. Город поганый, живет каждую осень рабским торгом. Съезжаются туда гниды всякие, а толковых людей работящих и нет почти. Не то что в Гирте, положим. Там городской голова – это Голова, а не лизоблюд храмовников безголосый. Правда, как гвардию к нам поставили, полегче дышится. Уже пятый год пошел, как устроил их в казармах капитан Крёйн, что приезжал от князя. Кто Рысью его зовет, а кто просто зверем. В городе его пуще Адепта боятся, потому разговор у него короткий. Как вцепится – только от трупа и оттащат, и хоть ты князь, хоть ремесленник, – ему без разницы.

– Нет, не подумай, – усмехнулся моему ужасу Дари, – Он никого руками не рвет, мечом не рубит. Хуже, нудно допрашивает, роется, подробности выясняет. Дотошный и спокойный, ничем его не проймешь. А потом имущества лишает, в столицу увозит иль тут казнит, если вина велика. И спорить, деньги сулить, плакать и молить бесполезно, за ним князь, а у того вера лишь своим. Всю зиму Рысь жил в городе, к весне бывало, что при получении записки с приглашением к Крёйну в обмороки падали и яд принимали. Может, и нельзя было по-другому. Прежде у городских ворот что ни день – или казни, или трупы. А на площади особый помост для прилюдного наказания рабов, и всегда не пустой, доски от крови не просыхали. Мы скот продавали через перекупщиков, чтоб только в город не ходить. Мерзость одна. В первую зиму при Крёйне уже казней не стало (странно, выше Крёйном пугали: страшнее Адепта… и вдруг – похвала? Так какой он все же?).

– Нищих тогда славно подвинули, там шпион на шпионе. Храмовников в казармы загнали. Эти вовсе мерзавцы, но в городе теперь они не указ. А еще «веселых домов» позакрывали половину за «публичное наказание». Это закон новый, князем изобретенный.

– Очень занятный закон, – кивнул Дари. – Принят «с целью утверждения семейных ценностей и ограждения детей от кровавых зрелищ». Вот как! Теперь раба нельзя казнить за любой мелкий проступок, тем более публично. Да еще одевать надо хоть как, чтоб сохранить пристойность. Запутанные правила, любого содержателя грязных заведений можно со свету сжить, если взяться. Этот Крёйн рыжее нашего Римаха, и такой же оказался упрямый, он теперь раз в год наведывается, смотрит. Обычно к торгу рабскому, чтоб о княжеских указах как следует помнили.

– На площади только и остались корчмы убогие для мерзавцев всяких, и те опасаются сильно шуметь, – кивнул Римах. – А знать до того стала семейные ценности беречь! Прям от рабынь хорошеньких шарахаются. Окаянные было встряли, но они сами первые додумались проклинать жен за неверность, вот и затихли. Правда, жрецам и стражам все дозволено, но не прилюдно.

– В городе не вздумай в храмовый квартал заходить, его видно, там огорожено, – назидательно продолжил Дари. – В охрану к видьям ведь не силой сгоняют, там отборные бойцы, отказавшиеся от прежнего рода, семьи и имени, признавшие полную власть жрецов над собой. Зато над прочими безродные князьями себя ставят, от безнаказанности прямо пьяные. Страшно там. А уж что бывшие рабы творят, став храмовниками…

– Мы как на рынке осенью стоим, в «Золотом роге» живем, хозяин больно знатный, с понятием. Рядом есть и попроще заведение, «Бычий хвост», для селян прямо и пристроено. Ты запомни где ночевать, если без нас.

– Тин, только долго в первый раз там не оставайся, даже не думай, – предостерег Дари, успевший попутно сократить мое имя до прозвища. – Сиди тихо, ни во что не лезь. В Дарсе очень сильная видья, старая и опытная. Уедешь с нами дня через два. А дальше – как пойдет.

– Не стану загадывать, – кивнула я. – Все одно, не сбудется как придумаю.

До опушки добрели уже в темноте, почти на ощупь. Мне было легче, ночное зрение и чутье теперь – просто кошачьи. Я их и вывела прямиком к огню, взметнувшемуся едва не в рост человека. Перестарались наши робкие костровые.

Иртэ с Ермилом сидели, плотно укутавшись одним пуховым пледом. Дрожали не столько от вездесущего липкого тумана, сколько от зябкого ночного страха, пробиравшего обоих до костей. Одни, на краю Гиблого леса, полного невнятных опасных звуков, в самых мрачных предположениях о судьбе ушедших в глушь старших.

Нас они услышали загодя, но напугаться еще сильнее не успели. Римах издали взрыкнул по-хозяйски насчет ужина, и племянник торопливо заплясал у огня, собирая припасенную снедь. Иртэ бросилась в чернильную тьму за круг света костра без раздумий и с невозможной скоростью повисла у старосты на шее. Теперь она плакала уже не таясь, и без причитаний, молча, тише тихого. Роняла крупные слезы и слушала, уткнувшись носом в плечо, как отец дышит – без хрипов, глубоко, спокойно. А вскоре, успокоенная, уже спала, свернувшись у него на руках клубком.

Я недовольно покосилась на этого доверчивого котенка. Зачем ее-то в город тащить?

– Отошлем обоих поутру, – ответил на невысказанный вопрос Дари. – Она с отцом увязалась, думала больше и не увидит, отказать было невозможно. Иртэ с виду тихоня, а упрямее всех троих рыжих мужиков в доме. Я так считаю, Тамил вообще в этой семье самый безвинно пострадавший. Девочка в серьезном вопросе против отца слова не молвит. Он для нее бог.

– Скажи опять, будто она эту любовь бессовестную закрутила, – сердито буркнул староста, взъерошив бороду. – Одна баба в доме, дел по горло, да и ребенок она сущий…

– А то, – Дари устало кивнул, явно приводя доводы в сотый раз, – по весне ей дурно было, так Тамил с ней сиди, с ложки корми, на руках носи: отец велел, строго приказал. А кто отца слезно просил? Глазищами хлопала невинно, чистый младенец… Да бедный парень бегал от нее пол-лета, по дальним пастбищам прятался. Потом уже и от себя бегать начал, в купцы подался.

– Он ее вдвое старше, – буркнул Римах без особой уверенности. – Думать должен был головой… А с товаром его я послал, пора от лаптей отвыкать. Село стыдодею собирался передать.

– Уважаемый отец, вы вообще на нее когда в последний раз внимательно смотрели? – фыркнула я. – Да ваши сыновья небось устали оглоблями махать, женихов от младенца отваживая.

– Теперь это без разницы, отмахались некоторые, – буркнул староста совсем тихо и потерянно. – Пусть за кого хочет идет, я устал от споров, не могу больше. Да и толку… Я, дурак, думал, передам дела Тамилу через год-другой, да и поживу тихо. Рыбку половлю, на внуков порадуюсь. А теперь что – один из лесу не выходит, эдакий, вишь, великий охотник, бобер ему любой бабы краше, другой… Ну зачем ты меня вообще вылечила, а? Жить как, если все сам своим языком поганым я один и натворил?!

– Нормально жить, – без сожаления попрощалась я с идеей посещения Дарса в ближайшие дни. Агрис куда интереснее, да и дело для меня там есть. Срочное. – Буди этого ребенка невинного.

Дари тихо хихикнул и, как всегда понимая окружающих без слов, повел конька к телеге. Запрягать. Все равно спать сегодня сможет только непрошибаемый Ермил, хлопающий глазами в полном недоумении. Ужин он давно собрал, а есть никто вроде и не думает. Ладно, дядька здоров, – уже мать обрадуется. Парень почесал в затылке и этим оригинальным способом занес в голову полезную мысль: надо пойти помочь Дари с лошадьми. Там хоть понятно что делать, и польза от работы видна. К тому же Годей никогда не скупился на простые объяснения, с ним поболтаешь, и все по местам расставится.

Иртэ проснулась легко и, гибко выпрямившись, села, прижавшись к старостиному плечу щекой. Снилось ей что-то хорошее, до сих пор улыбалась.