Текст книги "Немного страха в холодной воде"

Мужик на хозяйстве, вздохнула баба Надя. Подобрала валяющийся на земле совок и положила его на лавочку под сливами. Под лавочкой торчали обглоданные почти под корешок остатки одуванчика – еще одного любимого кроличьего лакомства.

Такие же обглодыши украшали и периметр довольно приличного, шитого сайдингом суворовского дома.

В доме было прохладно и немного пыльно. На всех горизонтальных поверхностях лежали и валялись газеты, журналы и книжки. На круглом, покрытом клеенкой столе под пятирожковой хрустальной люстрой засохло яичное пятно. К пятну прилипла толстая дохлая муха.

Надежда Прохоровна снова вздохнула – на стене висели большие фотопортреты покойных жены и матушки Суворова – и подумала: а может, сосватать за почтовика Лидочку из тридцать пятой квартиры?.. Вдова ведь тоже. Пятьдесят два года, хлопотунья, мечтает к пенсии на дом в деревне денег скопить, на свежий воздух переехать, да боится, что без мужика нормальное хозяйство не потянет.

Суворов мужчина справный… Суетной, правда, малость… Но и Лидка не тетеря – любит, чтоб вокруг живенько было…

Пока Надежда Прохоровна строила матримониальные планы, Фельдмаршал включил компьютер, вывел на монитор снимки места преступления…

Надо Лидку привозить, бросив взгляд на первую фотографию, решила баба Надя. Суворов, оказывается, так артистично и точно изобразил позу мертвого Мухина, что даже поразительно! Именно так все Надежда Прохоровна себе и представляла! Лидочка раньше в художественной самодеятельности участвовала, в театральном кружке занималась – поймут друг друга. Карпыч мужик с творческими задатками, хоть и пенсионер. Стену за компьютерным столом украшали пришпиленные кнопочками фотографии парамоновских красот: стог сена плавает в тумане, заря над лесом, с одной из карточек беззубо, но лихо улыбается Терентьевна…

А если говорить по сути дела, то ничего нового на фотографиях комнаты, сделанных в день убийства Федора Мухина, Надежда Прохоровна не увидела. Минут десять вглядывалась в снимки, искала хоть что-нибудь из того, что следствие изъяло, но не нашла. Все в доме было в том же состоянии, только бардака добавилось. Баба Надя перелистнула электронную страничку, монитор отобразил большой и четкий вид лежащего на пышной траве мутного стекла с кровавым мазком…

– А это что за отпечаток, Сережа?..

– Это? – прищурился Фельдмаршал. – Отпечаток подошвы. Мои тапочки тут даже не подозревали, видно же – огромадный сапог уголком наступил.

– Странно, что стекло не раскололось…

– Так я же говорил – Федька сам через это окошко лазал, стекло давно раскокал, вставил на его место кусок плексигласа.

– Понятно… Листай дальше. – Не любила Надежда Прохоровна предварительные выводы впопыхах делать – новый факт в виде отпечатка пыльной подошвы огромного сапога решила попозже обмозговать.

– А вот это, Надежда Прохоровна, то, что успел заснять мой фотоаппарат, когда мне уже глаза трухой запорошило. – Поерзав мышкой, Суворов вывел фотографию двух размытых пятен – фиолетового и белого цветов штрихи на фоне абсолютной черноты.

– Как странно вор оделся, – задумчиво пробормотала баба Надя, вглядываясь в пятна. – Больно ярко.

– Я тоже так подумал, – кивнул Суворов, – но решил: может быть, эти пятна – фотобрак, а? Бывает же такое.

– А мы сейчас проверим, – решительно проговорила московская гостья. – У тебя Интернет есть?

– Конечно, через модем работает.

– Вводись, – велела бабушка Губкина и достала из кармана сотовый телефон, без которого нынче ни одна путная старушка на улицу не выйдет. Нашла в его памяти телефон любимого воспитанника и соседа старшего лейтенанта милиции Алеши Бубенцова и важно повела вот такой разговор: – Привет, Алешка, это баба Надя. Я тебе сейчас «по мылу» пару фотографий скину, отвези их завтра в свою лабораторию, пусть там прогонят через программу, почистят…

Ну что уж тут поделаешь – и на восьмом десятке женщина остается женщиной! Если рядом даже не нужный мужичок обретается, начинает красоваться и важничать, производить впечатление. «По мылу», «скину», «прогонят через программу»… Сама-то только этой зимой компьютер освоила, а фразочки кидает – ну чистый хакер в сединах!

Но Фельдмаршал Суворов проникся. Уважительно глядел, как важно московская старушка кем-то командует, как опытно набивает адрес своего знакомого…

А баба Надя, по совести сказать, до жути боялась не ошибиться, опростоволоситься! Ведь форсу навела, как королева, а пшик получится – стыдоба.

Но обошлось. Алешка сказал – не надо ждать до завтра, у него в компьютере такая же программа есть, высылайте снимки, с удовольствием сам поковыряюсь, навыки проконтролирую…

– А долго?

– Минут за двадцать должен управиться. Высылайте.

Новоявленный помощник сыщицы Губкиной переправил фотографии, глянул на настенные часы…

– Подождем? – предложил несмело.

Надежда Прохоровна, только недавно напившаяся чаю и еще не нагулявшая аппетита, задумалась.

– У тебя, Карпыч, мобильный номер Матрены есть?

– А как же, – заговорщицки разулыбался тот.

Цивилизация. Прогресс, докатившийся до самых забытых богом и начальством деревень. Через полторы минуты заговорщики знали, что картошка со шкварками поспеет только через полчаса и, если надо, подождет. Ровно через двадцать минут потрясенный Суворов таращился на переправленный в Парамоново подчищенный снимок и, как заведенный, талдычил одну-единственную фразу:

– Не может быть, не может быть…

Надежде Прохоровне пришлось ткнуть его локтем:

– Чего не может быть, Сережа?!

– Это… – тыча пальцем в размазанный снимок, проговорил Фельдмаршал, – это… бабы-Глашина юбка…

Надежда Прохоровна поправила очки, почти уткнулась носом в монитор – размытые фиолетово-розовые с черными крапинками пятна на обработанном снимке превратились в развевающийся подол длинной юбки, белое пятно явно стало платком на чьей-то голове. Между ними сливался с ночной чернотой острый штрих, оставленный темным рукавом убегающего человека.

– Глафира Терентьевна? – спросила монитор Надежда Прохоровна. – Приходила к соседу кроликов воровать?

Два пенсионера уставились друг на друга, не зная, что добавить. Орденоносная Глафира ворует живность у соседей?!

Сергей Карпович вывел второй снимок: яркие штрихи замерли почти параллельно земле… Или это ослепший Суворов уже падал, и ракурс изменился до полной белиберды, вкривь и вкось.

– Быть того не может, – вновь завел Фельдмаршал. – Баба Глаша… Ночью… Да я бы ей и так кролика подарил!.. Зачем?! – Потрясенный до самых глубинных основ, почтовик буквально рвал остатки волос над ушами, причитая и подвывая…

– Ты это, Карпыч, – тихонько перебила его стенания Надежда Прохоровна, – не говори пока никому… Не позорь старуху…

– Да конечно же – нет! – разволновался собеседник. – Она ж лучшей подругой матери была! Когда Зинаида захворала, помогала мне за женой ухаживать! – И снова запричитал: – Не может быть, не может быть… А вдруг Терентьевна тоже приходила ночью вора подкараулить?.. А потом меня испугалась и убежала?!

Эта версия появления в его угодьях старухи соседки немного успокоила Фельдмаршала. Он встал из-за стола, помаршировал за бабы-Надиной спиной туда-обратно, погундел что-то под нос и принял решение:

– Надо с бабой Глашей поговорить. Все может объясниться довольно просто.

– Поговоришь, Сережа, поговоришь. Только когда охолонешь немного. Завтра утром пойдем вместе, вдвоем Глафиру допросим. А сейчас собирайся-ка к Матрене, она уже, поди, все глаза проглядела…

– Так неудобно, – заманерничал Фельдмаршал. – Вы столько лет не виделись, есть о чем поговорить…

– Не удобно, Карпыч, спать на унитазе – попа мокнет.

* * *

Выходя из своей калитки, потрясенный до глубины души Фельдмаршал сделал попытку повернуть к Глафириному дому, но Надежда Прохоровна поймала его за рукав рубашки и остановила деловым вопросом:

– А ты, Карпыч, фотографии вора милиции отдал?

– Отдал, – тоскливо глядя на соседний огород, кивнул почтовик. – Я ж им все про засаду рассказал, предположил, что появление… мгм… воришки, может быть как-то с убийством связано…

– И что следователь?

– А ничего. Попробовал флешку себе забрать, но я наврал, что у меня там важные снимки для выставки кролиководов хранятся… Больше от милиции ни слуху ни духу не было.

– Понятно. А ты чего, Карпыч, везде с фотоаппаратом ходишь? Красивый вид повсюду ловишь?

Фельдмаршал почему-то смутился, сделал вид, что не расслышал, и быстрее потопал к Матрениному дому.

В этом месте следует сказать, что ходил повсюду с фотоаппаратом Сергей Карпович совсем не просто так, не за красотами парамоновскими охотясь…

В позапрошлом году отправился Суворов по грибы за озеро, и было ему там видение – неопознанный летающий объект в кустах: мерцающая штука неземного свойства с огоньками по круглому боку и дыркой наподобие люка. Стояла штуковина на тонких ножках, мерцала и тихонечко гудела.

Зеленых человечков Сергей Карпович не разглядел, но страху натерпелся до натурального обморока! Плюхнулся под куст и просидел там без памяти минут пять.

А когда очнулся – исчезла тарелка. Даже травы примятой не оставила. Битый час Фельдмаршал по кустам ползал, искал материальные свидетельства прибытия внеземной цивилизации, потом с неделю деревню смешил – рассказывал о «контакте», перечислял количество и цвет огоньков, диаметр дырки, пытался вызвать из Москвы уфологов.

Уфологи к пенсионеру не приехали. Деревня в один голос посоветовала не ходить в кусты с похмелья.

Обиделся Сергей Карпович. Купил фотоаппарат и периодически устраивал в памятных кустиках засаду на пришельцев. Еще в бытность свою начальником почты выписывал Сергей Карпович журнал «Наука и жизнь», статьями про инопланетный разум зачитывался. Потом, когда на газетные страницы хлынул поток «космических» небылиц, немного поостыл, но тем не менее интересовался. В пришельцев избирательно верил, свое видение никак не принимал за похмельное приключение и надеялся умыть деревню и уфологов качественным доказательством в виде снимка летающей тарелки в парамоновских кустах.

Пока не повезло.

Вокруг Матрениного дома плавал умопомрачительный дух жаренной на шкварках картошки. В сенях к аромату картошки добавился запах вынутых из кадушки малосольных огурцов – со свежими листиками смородины, укропом, чесночком и хреном! – в горнице букет обогатился благоуханием свежайшего черного хлеба.

– К Сычам за мягким хлебушком сходила – им зять каждый день подвозит, заодно на застолье соседей пригласила, – разливая по стопкам прозрачный, с легким красноватым оттенком, настоянный на травах самогон, приговаривала Матрена. – Но сам сказал – не ждите, дел много, можем до ночи провозиться… Хотела к ним еще в баню напроситься, но старшая Сычиха сказала – не топим сегодня. Так что придется тебе, Надежда, моего летнего душа испробовать – за день вода в бочке наверху чуть ли не до кипятка нагревается! Попозже сходим, ополоснемся… Ну, дорогая невестка, со свиданьицем!

Толстостенные граненые рюмки на коротких ножках сошлись над столом, стукнулись боками…

– Эх, хорошо пошла! – крякнул Фельдмаршал и смачно захрустел огурчиком. Матрена тут же налила по второй.

В сумерках затянули песню.

Надежда Прохоровна, подперев щеку кулаком, вторила едва-едва, многое из любимых парамоновских песен забыть успела, аборигены заливались соловьями (правда, Суворов врал маленько, но исполнял самозабвенно), выходило очень даже задушевно. За сердце брало. Как и мечталось Надежде Прохоровне еще в Москве.

– А что Елена, Мотя? – спросила баба Надя, когда наступила пауза. – Приезжает часто?

Растроганная мытарствами каторжанина в окрестностях Байкала, Матрена смахнула крохотную слезинку:

– Не часто, Надя. – Дочь Матрены Пантелеевны лет пятнадцать назад поехала на юбилей брата в Калининград, познакомилась там с моряком, вышла замуж… Двоих детей теперь нянчит, мужа из плавания поджидая. – Свекровка у нее уже пять лет парализованная лежит, с инсультом. Еленка за ней ухаживает, не может ни на кого оставить…

– Добрая она у тебя, – тихонько проговорила баба Надя. – Ответственная.

– У Димки дети то школу заканчивают, в институты поступают, то мамку с папкой за границу отдохнуть волокут, – печально рассказывала о детях-внуках подзабытая бабушка. – Редко навещают… Но, слава богу, все здоровы.

Выпили за здравие всех близких, Надежда Прохоровна низко затянула «Ямщика»…

Когда на столе уже стояли чайные чашки, заглянула Надежда Прохоровна в сахарницу и почти что прослезилась: в пузатой фарфоровой сахарнице, вперемешку с рафинадом, лежали бежевенькие конфеты-подушечки…

Многое может в жизни измениться – почти сотрется разница между столичным магазином и сельским лабазом, повысят наконец-то бабкам пенсии, цветные телевизоры в каждой избе заведутся, – а пристрастия останутся. Как и песни, что будут петь на русских застольях под рюмочку…

Ранним утром, по холодку, отправились две родственницы на кладбище.

Дорога не дальняя, через поле к лесистому участку на косогоре автомобильные колеса памятливых потомков широкую дорожку укатали…

– Почти все наши сюда возвращаются, – говорила Матрена. – Завещают детям на чистом воздухе под березками схоронить… На Пасху – форменная демонстрация случается… Все бывшие односельчане подъезжают, земляки собираются…

Но как бы ни берегли память о предках родственники, большинство могил заросшими стояли. Надежда Прохоровна останавливалась у некоторых, вчитывалась в почерневшие таблички, вглядывалась в облупившиеся медальоны с неулыбчивыми лицами…

Печальной та прогулка вышла. Хоть и нашла Надежда Губкина Васину могилку прибранной, ухоженной, с совсем не выгоревшим пластмассовым букетиком на железном бортике… Но радости от этого – мало.

Повыдергали вдовы сорняки в оградках, чистыми тряпочками фотографии и имена-фамилии родных оттерли… Наполнили самогонкой пыльные стопочки под медальонами… Отцу и Васе по паре папирос рядышком положили…

Обратно возвращались уже под полуденным слепящим солнцем. Хорошо, Сергей Карпович на «запорожце» почти с половины дороги подхватил.

– Дай, думаю, съезжу за вами, – сказал он, распахивая дверцы перед женщинами. – Чего вам по жаре через поле топать?

Довез печальных женщин до Матрениной калитки и, когда односельчанка вышла, сказал тихонько:

– Надежда Прохоровна, когда к Глафире пойдем?

– Сейчас. Только умоюсь.

За высоким забором Глафириных угодий заходился лаем здоровущий кобель. Надежда Прохоровна глянула в щелочку: огромадный пес рвался с тяжелой цепи, опасно натягивал звенья, пугая бабушку страшенным оскалом зубастой пасти.

– Вот смотрите, что получается, Надежда Прохоровна, – поджидая появление хозяйки, говорил Фельдмаршал. – Наши кобели – родные братья. Из одного помета от кавказской суки Сычей. Те, как только переехали, всей деревне бесплатно породистых щенков предложили, да только я и Глафира псов взяли. И вот мой Гаврош – добродушнейший парень, Глафирин Буран – злобнейшая зараза. – Пожаловался: – Ни один почтальон к глухой старухе не проберется. Пока мобильные телефоны не появились, по полчаса стояли у ворот, дожидались, чтоб пенсию передать. Раньше-то у бабы Глаши за забором культурная Ночка тихонько побрехивала… – Отодвинув Надежду Прохоровну от щелочки, поглядел на дом. – Что-то долго баба Глаша ковыряется – неужели Бурана не слышит? Надо позвонить…

Подслеповато щурясь и тыкая пальцем в кнопочки, Фельдмаршал продолжал рассказ о кобелях:

– Я Глафире так и сказал давеча – Гаврош к тебе не кур давить лазает, а на свидание к брату пробирается. Скучно же… – Удивленно посмотрел на верхушку дома за забором. – Странно, трубку не берет… Глафира!!! Баба Глаша!!! Это я – почтальон Печкин!!

Тезка орбитального корабля грудью ударил в забор, тот покачнулся, и «почтальон Печкин» испуганно отпрыгнул за канаву:

– Вот я тебе! Попросишь у меня еще косточек!! Глафира, открывай, а то нас загрызут!!

Бурану уже вторили остальные деревенские собаки, с той стороны улицы недовольно цыкнула появившаяся за калиткой старуха Стечкина:

– Тихо! Чего орете?! У меня Ольга спать укладывается!

Фельдмаршал конфузливо приподнял кепочку над лысиной:

– Прощенья просим, Серафима Яковлевна… – И обернулся к бабе Наде: – Наверное, в сельмаг потопала, в Красное Знамя…

– В такую-то жару? – удивилась Надежда Прохоровна.

– Действительно… Куда же она делась? – пробормотал задумчиво и предложил почтовик: – Пойдемте-ка к Сычам, Надежда Прохоровна. Я утром видел, баба Глаша к ним пробегала…

Крепкие, обитые железом ворота отставного прапорщика Тараса Сыча также оказались заперты. Сергей Карпович нажал на пумпочку звонка, на всякий случай ударил пяткой в ворота…

С обратной стороны заскрежетал засов, и почти одновременно с противным тягучим звуком раздался не менее противный женский вопль:

– Матвейка! А ну, отойди от ворот! – Скрипение моментально закончилось.

– Татьяна Валерьевна, это я – Суворов! – оповестил хозяйку Фельдмаршал. – Откройте!

Засов, отодвигаемый уверенной женской рукой, взвизгнул испуганно и кратко, дверь приоткрылась – в щели нарисовалось совсем не гостеприимное краснощекое лицо пожилой тетки в синем сарафане. За подолом сарафана прятался мальчишка лет пяти с перепачканной мордашкой.

– Чего тебе? – сурово поинтересовалась супруга отставного прапорщика, которую в деревне называли старшей Сычихой. (Дочка ее прозывалась Сычиха младшая, свекровь соответственно – Сычиха старая.)

– Дак вот, – разулыбался почтовик, – шел мимо с Надеждой Прохоровной, дай, думаю, зайду, познакомлю московскую гостью с соседями…

Против истины Фельдмаршал почти не погрешил: шли действительно мимо, и познакомиться Надежда Прохоровна собиралась.

Тяжелая дверь распахнулась во всю ширь, хотя гостеприимства на лице Татьяны Валерьевны совсем не добавилось.

– Входите, – сказала она хмуро и отодвинула в сторону заинтересованно задравшего голову вверх внучка.

– Что-то вы запираетесь, – полувопросительно проговорил Сергей Карпович, проникая во двор.

– Мальчишки наказаны. Не пускаем на улицу, – недружелюбно проворчала Сычиха. В небольшой песочнице, расположенной в тени от дома, играл второй хозяйский внук – Виталик, четырех лет, – самозабвенно откручивающий у самосвала последнее колесо. – Не балуй, Виталька, – походя, но строго приказала бабушка. Баловник и ухом не повел, выдернул колесо с оси и взялся за отламывание дверцы. (На лице малолетнего проказника читалось выражение – раз вы нас на улицу не выпускаете, так получите…)

Дом прапорщик отстроил замечательный: с приличной высоты нулевым этажом из камня – для гаража и механической мастерской, с двумя деревянными этажами – второй, мансардный, под пологой крышей, с высоким, основательным крыльцом из мореного дерева под длинным навесом…

Сейчас на этом крыльце, согнув ногу и показывая разбитую серую пятку, стояла могучая молодуха с округлым, обтянутым платьем животом и грызла внушительного размера магазинное яблоко. Густые рыжеватые волосы младшая Сычиха связала на затылке в растрепанную дулю, на гостей взирала сверху вниз, смешно морща конопатый нос при каждом проникновении зубов в твердокаменный бок заграничного яблока.

– Вот, – повел рукой Суворов, – прошу любить и жаловать – Надежда Прохоровна. А это Татьяна Валерьевна и Марина Тарасовна.

Молодуха проглотила кусок яблока и кивнула, Татьяна Валерьевна продолжила хмуро разглядывать столичную визитершу.

Сергей Карпович почувствовал себя неловко. Покосился на Надежду Прохоровну… Та откровенных комментариев лицом не делала, но внутренне недоумевала – обмельчала российская деревня, что ли? Раньше, в какой дом ни зайди, везде редкому гостю рюмочку предложить норовят, припасы на стол мечут, разговором радуют, от чая и вовсе не отвертеться – обидишь! Ходишь потом по деревне, как полный самовар, в животе булькает.

Нынешние сельчане смотрят так, словно к ним продразверстка заглянула. За последним тюком соломы: не отдашь – раскулачат!

Пауза становилась совсем уже неловкой. Фельдмаршал поднял брови вверх, сказал смущенно:

– Та-а-ак… А сам-то где?

– В поле, – лаконично ответила старшая Сычиха, подумала и добавила: – Мама Галя в огороде.

– А Дениска, значит, на работе? – продолжил «беседу» пенсионер Суворов.

– Естес-с-ственно, – нечленораздельно прошепелявила Маринка.

– А Надежда Прохоровна у нас столичная знаменитость, – не терял надежды почтовик, – про нее в газетах…

– Знаем, – оборвала гостя старшая Сычиха. – Вчера Пантелеевна забегала – хвасталась…

– Ах вот как… – вконец смутился Фельдмаршал. «Разговор» категорически не складывался. Паузы висели по двору пыльной паутиной. – Мы в общем-то вот зачем заглянули… Не знаете, где баба Глаша?

– А чего она тебе сдалась? – прищурилась Татьяна Валерьевна.

– У меня к ней несколько вопросов есть, – вступила «столичная знаменитость», пока Фельдмаршал не выдал военную тайну относительно фиолетовой юбки. В принципе, Надежда Прохоровна могла бы отделаться незначительной фразой «поздороваться хотели», но больно уж нескладно развивалось знакомство, больно странно вели себя новорусские фермеры…

Мать задрала голову, адресовав дочери тягучий многозначительный взгляд, и та, сбросив с губы прилипшее яблочное семечко, ответила:

– Отец утром в город свез. Зуб у бабы Глаши разболелся. Племянник потом ее назад привезет. – Подняла глаза к небу. – Может быть, сегодня. Может быть, завтра. Мы Бурана и кур покормим.

Пока двор продолжил зарастать пыльной недружелюбностью, младшая Сычиха догрызла яблоко, трудолюбивый внук выломал из самосвала дверцу и прищемил в старании палец – бабка Таня бросилась его утешать…

– Ну, мы пойдем? – сконфуженно предположил Суворов.

– Дядя Сережа, а конфетку дашь? – пропищал у его ноги старший внучок Сычей. Просительно раскрыл голубые глазенки…

– А? – Карпыч растерянно ударил себя по нагрудному карману, извлек из него пару ярких карамелек в прозрачных обертках и протянул мальчонке: – Угости Виталика, – пробормотал рассеянно, погладил мальца по русой голове и посмотрел на бабушку Губкину такими по-детски обиженными глазами, что у той сердце от расстройства зашлось!

Если так пойдет, скоро как в загранице соседей через забор по мобильникам предупреждать будем: «Через минуту зайду за спичками, Матрена»!

Надежда Прохоровна повернулась к обществу спиной и проговорила почти не ядовито:

– Всего хорошего.

– И вам не хворать! – захлопывая дверь за спиной Суворова, «любезно» вторила старшая Сычиха.

Отойдя от ворот на несколько метров, Фельдмаршал высоко вздернул плечи и раскинул ладони:

– Ничего не понимаю… Что с Сычами? Какие-то озлобленные…

– Не бери в голову, Карпыч, – расстроенно буркнула Надежда Прохоровна, которую на самом деле негостеприимный настрой односельчан золовки задел за живое. – Пусть их.

Суворов понуро зашагал к Матрениному дому, недоуменно вертя круглой головой в белой кепочке:

– Ничего не понимаю… Вчера в гости не пришли… Сегодня двери на запоре… Что происходит?..

– А то, – проворчала баба Надя. – Убийство на деревне, тут станешь подозрительным и двери запирать начнешь – нечего в эдакое время детям на улице делать.

– Надежда Прохоровна, я вас умоляю! – притормозил шаг Фельдмаршал. – Чтобы старший Сыч на бесплатное угощение не явился?! Не было такого! Только свистни – вся семья в сборе за столом сидит, ложки наготове держит. Сыч – товарищ экономный, никогда на дармовщинку поужинать не откажется!

Надежда Прохоровна повернулась всем телом к остановившемуся почтовику, пристально на него поглядела:

– А скажи-ка, Карпыч… Дениска с Федькой когда на рыбалку ходил – на вечерней зорьке после работы в пятницу, или уже на утреннюю, в субботу, вставал?..

Сергей Карпович разинул рот, собираясь ответить по существу вопроса, потом догадался, к чему сей вопрос задан, и ошарашенно захлопнул рот на несколько секунд:

– Вы думаете… – указательный палец почтовика метнулся за спину, указывая на дом убиенного Мухина, – вы думаете… тот отпечаток сапога на плексигласе… Денискин?!

– Не знаю, – выразительно поднимая брови, заметила баба Надя. – Подумай сам – много ли в деревне мужских сапог такого размера?

Фельдмаршал показательно подумал. Но не долго.

– Так у Дениски алиби, – пробормотал недоуменно.

– Которое ему семья дала, – возразила Надежда Прохоровна и потопала вперед. – Надо в Сельцо к Кузнецову съездить, – сказала, не оборачиваясь. – Узнать, чего милиция нарыла, какие новости, вопросов – тыща. Отвезешь, Карпыч?

– Отвезти-то отвезу, только не сейчас, – заторопился за москвичкой Суворов. – Кузнеца надо в обеденное время ловить, сейчас он может свой околоток объезжать.

– Отловим, – уверенно заявила Надежда Прохоровна, промаршировала мимо Матрениной калитки и, удивляя Карпыча решительной скоростью хода, свернула на тропку к дому Павлова, стоявшего немного обособленно от соседей по улице. Участок парамоновского новосела никак не соприкасался с соседними, с обеих сторон его обтекали извилистые тропки, ведущие через поле к лесу, хороший крепкий забор огораживал Германа Аркадьевича от любопытных взоров. Дом также подчеркивал свою изолированность, не становясь в одну линию со всеми подряд, был как бы немного утоплен в глубине улицы…

Догнав Надежду Прохоровну, Суворов зашагал с ней вровень, бросил взгляд вперед и только тут понял, почему столичная сыщица внезапно заторопилась к владениям соседа, прозванного на деревне Черным. По «главному проспекту», со стороны дороги на бетонку, быстро шел Герман Аркадьевич. Он смешно переставлял длинные журавлиные ноги, сцепив за спиной руки и опустив голову; полы длинной черной рубашки трепал свежий ветер с озера, в сандалии набивался песок. Герман Аркадьевич шагал отрешенно, задумчиво, но быстро.

Надежда Прохоровна полным ходом подлетела к скамеечке у высоких глухих ворот, стремительно опустилась и тут же приняла расслабленный вид: давно сижу, соседа поджидаю. Затем постучала по скамейке ладошкой, приглашая Фельдмаршала пристроиться рядышком.

Суворов ловко плюхнулся, лихо забросил ногу на ногу, сцепил пальцы на коленке и фривольно засвистел песенку.

Павлов заметил гостей, только выйдя на прямую линию к воротам: разглядывая их, сбился с четкого ритма шагов, притормозил…

– Сергей Карпович?.. Здравствуйте. Опять что-то случилось?..

– Добрый день, Герман Аркадьевич, – вскочил Суворов и завел прежнюю песню: «Шли мимо, решили заглянуть, позвольте представить…»

– Приятно познакомиться, – вежливо кивнул сосед, но отпирать ворота и приглашать к себе «приятных знакомых» почему-то не поторопился.

– Водички не нальете? – обмахивая шею ладошкой, спросила Надежда Прохоровна.

Павлов бросил косой взгляд на стоящий невдалеке Матренин дом, пожал плечами.

– Пожалуйста, – сказал он, отпирая на воротах новый врезной замок.

Несколько минут вводного знакомства Надежду Прохоровну изводили мысли – мы раньше с Германом встречались? Я видела его по телевизору? На улице в Москве?.. Потом Павлов повернулся в полуанфас, поглядел эдак искоса, с прищуром, и баба Надя тихо ахнула: парамоновский отшельник – ну просто вылитый Дзержинский! Скуластое лицо, бородка клинышком, испытывающие глаза чекиста ленинской закваски… Застегнутая доверху рубашка выглядела длиннополым полувоенным френчем…

Ну надо ж, как бывает – клон Феликса Эдмундовича в незамутненном виде!

…Предупреждая возможное желание гостей подняться на крыльцо, «Дзержинский» показал рукой на уютную скамеечку под нависшими плетями дикого винограда.

– Прошу садиться, – сказал весьма учтиво и прошел в сени прочного, обшитого темно-коричневыми мореными досками дома.

– Он всегда – так? Гостей на улице придерживает… – шепнула быстро баба Надя, опять устраиваясь на скамеечке.

– А я вам о чем говорил? – вопросом подтвердил Суворов. – Я в его доме ни разу не был. Туда даже Федька не прорвался, а уж он-то куда надо без мыла… Спасибо большое! – разулыбался бывший начальник почты появившемуся на крыльце хозяину. Получив прохладную мокрую кружку, он протянул ее Надежде Прохоровне. – Хочу сказать, Герман Аркадьевич, Надежда Прохоровна у нас в некотором роде знаменитость. Про нее в столичной прессе писали…

– Я в курсе, – перебил его «Дзержинский». – Вы сами мне рассказывали о Надежде Прохоровне, когда я вас вез в больницу. Сетовали на Матрену Пантелеевну, что та отказывается привлечь родственницу к расследованию пропажи кроликов.

– Было дело, – согласился Карпыч и покосился на опекаемую «знаменитость».

Павлов покрутил головой, сел напротив гостей, на стоящую под солнцем табуреточку, сцепил длинные нервные пальцы на колене закинутой ноги и выжидательно поглядел на бабушку Губкину.

– Герман Аркадьевич, – приступила та с разговором, – вы, когда Сергея Карповича в больницу везли, никого на дороге не заметили?

– Никого, – четко ответил «чекист».

– А вообще в тот вечер ничего подозрительного не заметили?

– Нет.

– Какие-нибудь предположения относительно убийства Мухина имеете?

В этом месте Павлов усмехнулся, расцепил замок из пальцев на колене:

– Надежда Прохоровна… В доме Мухина постоянно мелькали всякие подозрительные личности. Ищите убийцу в его среде, в деревне на это никто не способен.

– А у вас были какие-нибудь пропажи?

– Ну-у-у… – Павлов надул щеки. – Если считать пропажей исчезновение мотка веревки и рваных резиновых сапог, то – да.

– А когда сапоги пропали? – разглядывая не маленькие Павловские ступни в сандалиях, спросила сыщица.

– В прошлом году, в мае.

– А-а-а… – разочарованно протянула гостья. – То есть Федька у вас не баловал?

Герман Аркадьевич обвел двор рукой:

– А что у меня брать? Хозяйства я не веду, на окнах внутренние решетки, двери укреплены…

Хозяин говорил с гостями лениво, всем видом показывал, что недосуг ему на всякие глупости отвлекаться, но, в отличие от прямодушных Сычей, откровенно на дверь не указывал. Ждал, пока сами догадаются.

Надежда Прохоровна, до смерти уставшая от парамоновских выкрутасов, встала:

– Спасибо за воду, – сказала немного ернически и кивнула Фельдмаршалу: – Пошли.

Суворов быстро протянул соседу руку, пожал и шустро выкатился вслед за бабой Надей на улицу.

– Вы не подумайте, что у нас всегда так! – попросил он, догнав бабушку на дороге, словно извиняясь за поведение соседей. – Зимой мы чуть ли не каждый вечер у Сычей то в домино, то в лото играем, с Матреной в дурачка частенько режемся… Аркадич тоже – интересный собеседник… Бывало, по часу разговоры с ним разговариваем…

– У крыльца, – ядовито вставила Надежда Прохоровна.

– Ну что ж поделать. Мужик один живет, может, дома у него грязь непролазная. – И виновато добавил: – Это из-за убийства они тут все какие-то настороженные стали.

Надежда Прохоровна остановилась посередине дороги, рассерженно поглядела на ни в чем не повинного Суворова: