Текст книги "Песчаные небеса"

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Султанапурский базар шумел. Сотни рядов пестрели всем, что только мыслимо и немыслимо продавать, покупать и обменивать. Нескончаемой вереницей сменяя друг друга, кожевенный, посудный, ювелирный, кузнечный, сапожный, скорняжный и десятки прочих рядов кипели жизнью. Золотые и серебряные монеты, звеня, перетекали из рук в руки в обмен на самые разные, нужные и не очень, товары.

Первые мгновения попавший в этот цветистый водоворот человек терялся, не зная, на чем остановить взор: на чеканных ли серебряных блюдах из Хоарезма, дивных рубинах, мерцающих подобно спелым семенам граната, в несравненных женских украшениях из Вендии; похожей на эбонитовую статуэтку чернокожей рабыне, привезенной из Зембабве, или же на воздушных кхитайских шелках, поражающих своим многоцветием и изумительной легкостью. Продавцы нахваливали свой товар на всех языках и наречиях, всеми возможными способами привлекая внимание к своим палаткам. Торговец из далекого Кхитая с ловкостью фокусника продевал широкое шелковое полотнище сквозь колечко, которое едва бы смогла надеть на мизинчик десятилетняя девочка; оружейники выгибали крутой дугой тонкие узкие сабли, пытаясь коснуться острием оконечья рукояти, а один аграпурец, распалившись, под восторженные возгласы столпившихся вокруг зевак, принялся сбривать свою бороду огромным двуручным мечом, который был почти с него ростом.

Конан тоже был в числе тех, кто глазел на чудака, гадая, отхватит он себе голову вместе с бородой или нет – меч, на опытный взгляд киммерийца, был действительно хорош.

Стоявший рядом с киммерийцем купец, чья лавка была напротив, не выдержав зрелища столь явного торжества конкурента, выкрикнул:

– Я дам тому, кто своим мечом перерубит несравненный клинок вендийской стали, подобные которому продаются у меня, столько золота, сколько будет весить оружие героя, совершившего это! Клянусь Эрликом, во всем Султанапуре не найдется клинков лучше моих!

Несколько молодых людей, явно из богатых семей, обернулись на призыв и последовали за купцом к его шатру. Толпа зевак немедленно потянулась за ними в предвкушении новой потехи, оставив раздосадованного аграпурца в одиночестве добривать вторую половину лица.

Хотя Конан пришел на базар вовсе не от скуки, как, например, молодые туранцы, что сейчас изо всех сил пытались разрубить своими кривыми саблями короткий клинок, лежащий обеими концами на двух деревянных чурбаках, он все же подошел к ним. Некоторое время он с усмешкой наблюдал за усилиями юнцов, двое из которых уже сломали клинки, а третий привел саблю в полную негодность, иззубрив ее лезвие подобно пиле. Когда желающих испытывать качество вендийской стали уже не осталось, Конан тряхнул головой, и, перекрывая людской гомон, громко сказал:

– Хороший клинок! Но мой – лучше, и весит он достаточно, чтобы обеспечить мне безбедную старость.

С масляной улыбочкой купец сделал широкий приглашающий жест и даже чуть поклонился высоченному варвару, предлагая испытать товар. Зеваки поутихли, ожидая чего-то необычного, но каждый был уверен, что силы у могучего чужестранца хватит как раз на то, чтобы сломать свой собственный меч.

Конан невозмутимо обнажил клинок, особо не примериваясь, коротко размахнулся и нанес удар. Брызнул яркий сноп искр, на булыжники рыночной площади посыпались осколки стали, а киммериец как ни в чем не бывало опустил клинок, на котором появилась лишь незаметная зазубрина, а затем бросил его на прилавок перед потрясенным купцом со словами:

– Взвешивай! Все слышали, что ты поклялся Эрликом.

Толпа взвыла от восторга, а побледневший торговец дрожащими руками поднес к глазам меч Конана и осмотрел его, будто не веря в произошедшее.

– Прекрасная сталь! – пролепетал он. – Я такой доныне никогда не видел.

– Немудрено, – усмехнулся Конан. – А знал бы ты, где я его добыл…

– Это совершенно не важно! – воскликнул купец и поспешно добавил, увидев сурово сдвинутые брови варвара: – Я ни в коей мере не сомневаюсь, что добыт он в великой битве как награда за подвиг силы и мужества, о воин!.. Я, конечно же, сдержу свою клятву – я честный купец, а не какой-нибудь там проходимец-фокусник (эта реплика относилась к позеленевшему от злости полубородому коллеге), и ты получишь золота столько, сколько весит твой чудесный клинок, но если у тебя есть желание получить золота в пять раз больше его веса, тогда продай мне его.

– Не дождешься. Ты должен понимать, что такие мечи не продаются.

– Понимаю, понимаю… А не согласишься ли ты пройти в мой шатер, пока приказчик отвесит необходимое количество золота?

– Ну, пошли, – ответил Конан, и у него мелькнула мысль о том, что купец наверняка знает все последние новости и сплетни Султанапура.

В шатре было сумрачно и прохладно. Наблюдая краем глаза за тем, как приказчик бросал на правую чашу весов монеты, пытаясь уравновесить ее с левой, на которой лежал меч, Конан прихлебывал из кубка легкое мускатное вино и слушал болтовню купца, который опять завел речь о продаже меча.

– О, доблестный воитель, – осторожно говорил он, – я прекрасно знаю, что расстаться с таким замечательным оружием очень нелегко, но поверь, на те деньги, которые я мог бы дать тебе за него, ты бы купил оружие ничуть не хуже этого.

– Тогда зачем мне его продавать? – справедливо заметил киммериец. Купец же продолжал мягко настаивать, побаиваясь, однако, что могучий варвар может разозлиться и учинить погром. Но желание обладать чудесным клинком пересиливало опасения.

– Но если ты не хочешь обменять благородную сталь на презренное золото, быть может, тебя заинтересует что-либо другое?

– Что, например? – лениво осведомился Конан, подумывая о том, не начать ли ему самому расспрашивать купца о султанапурских новостях.

– Ты можешь выбрать любую вещь в моей лавке, или же попросить об иной услуге… – купец замялся. – Я могу уступить тебе любую из моих наложниц. У меня их много, и они не менее прекрасны, чем… – тут купец понизил голос и наклонился к Конану. – Чем та новая наложница, которую прибрел почтеннейший Турлей-Хан.

“Вот оно!”

– Наложница? Турлей-Хана? И чем же она отличается от иных женщин?

– Это держится в строжайшем секрете, – зашептал купец, оглядываясь по сторонам, хотя в шатре кроме них никого не было, ибо приказчик, уравновесив чаши весов, вернулся в лавку. – Но со вчерашнего вечера в городе ходят слухи, будто она могла бы послужить украшением гарема самого Илдиза!

– Где ж он достал такое сокровище? – разыгрывая недоверчивость, спросил Конан.

– И это никому неизвестно, но говорят, что она была украдена у одного из зуагирских шейхов, и ее привезли во дворец лишь минувшей ночью. Дикий прекрасный цветок, понимаешь!

– Хороши же “строжайшие секреты”, известные всему базару, – ехидно заметил Конан.

– Стараемся, – с не меньшим сарказмом ответил купец, разведя руками. – Так ты заглянешь сегодня вечером в мой дом, чтобы выбрать красавицу, какую только пожелаешь?

– Не-а, – скривился варвар, продолжая изображать простачка с севера, явившегося в большой восточный город. – Я… э-э-э… женат… А законы моей страны не позволяют заводить более одной жены.

– Так же не жену тебе предлагаю! – обиделся торговец.

– Менять меч на женщину я не желаю, а вот если ты мне кое-что расскажешь, то я… – Конан с некоторым сожалением посмотрел в сторону желтеющей на чаше весов горки монет, – … пожалуй, освобожу тебя от клятвы. И мы оба останемся при своем, идет?

Обрадовавшийся неожиданному повороту дела купец выложил Конану все, что знал и не знал, но предполагал, а так же слышал о том, что интересовало варвара.

Покинув шатер словоохотливого торговца, Конан прямиком направился туда, где, по рассказам купца, находился дворец Турлей-Хана, благо он немного ориентировался в городе, сохранив воспоминания о нем со времен службы в армии Илдиза.

Султанапур делился на две части: на Верхний Город, где располагались дома знати и людей богатых, и Нижний Город, населенный людом попроще. Кварталы Верхнего Города располагались на возвышенности, плавно спускавшейся вниз к морю и торговым гаваням, так что прибывающие из других земель купцы и путешественники видели Султанапур с его лучшей стороны, ибо бедняцкие кварталы, примыкавшие не к морю Вилайет, а к пустыне, были так же грязны и неприглядны, как и во всех иных странах востока и запада.

Миновав кривые улочки Нижнего Города, ведущие от базара к стене, отделяющей дворцы от лачуг, Конан прошел в ворота, нимало не обращая внимания на покосившихся в сторону высокорослого и странно одетого чужеземца стражников, оказавшись на широкой улице. По обеим сторонам за узорчатыми оградами цвели пышные ухоженные сады, сменявшиеся высокими глухими стенами, за которыми стояли дворцы. Помня указания купца, Конан без труда нашел дом Турлей-Хана, выстроенный недалеко от хором султанапурского эмира.

Северянин приблизился к воротам в момент, когда хозяин дворца возвращался с прогулки в окружении свиты. Сам Турлей-Хан сидел на белой коринфской кобыле, покрытой попоной, украшенной золотой вышивкой, а сбруя сверкала всеми драгоценными камнями, которые только можно было достать. Даже несведущий в вопросах вкуса Конан подивился, насколько нелепо выглядело животное, увешанное таким количеством побрякушек. Не менее смешно смотрелся и всадник. Гигантский зеленый тюрбан, увенчанный тремя пышными белыми перьями, покачивался на слишком маленькой и узкой для него голове туранского пятитысячника. Длинные тощие ноги, согнутые в коленях, торчали из-под расшитого бисером халата чуть ли не под прямым углом к бокам лошади. Сбоку свисала кривая сабля, настолько длинная, что, на взгляд Конана, вытащить ее без посторонней помощи из ножен Турлей-Хан вряд ли смог бы. Вслед за его лошадью восемь дюжих чернокожих рабов несли бирюзовый паланкин, отороченный серебристой бахромой.

“Уж не Мирдани ли там несут?” – мелькнула мысль, и Конан, быстро подойдя поближе к процессии, остановился в тени, возле стены, чтобы не привлекать к себе особого внимания и стал наблюдать.

Турлей-Хан спешился при помощи слуг, запутавшись при этом в стременном ремешке и громко лязгнув саблей о мостовую.

“Ну и болван! Если все туранские пятитысячники подобны этому петуху, то чего теперь стоит войско царя Илдиза? Неужели за те несколько лет, что меня здесь не было, армия Турана пришла в такой упадок? М-да…”

Тем временем рабы опустили паланкин на землю и, склонившись, попятились. Турлей-Хан подошел к нему и на его вытянутой, покрытой прыщами физиономии расцвела слащавая улыбочка.

Конан напрягся, будучи почти уверенным, что сейчас он увидит ту, ради которой он ввязался в эту авантюру.

Шторки раздвинулись, и, опираясь на протянутую руку Турлей-Хана из паланкина вышел… юноша лет шестнадцати, одетый во что-то, напоминавшее женский наряд, но, правда, без кисеи, закрывающей лицо.

Конан не смог сдержаться.

– Да уж, длина извилин у пятитысячника туранского войска явно уступает длине его ног… – презрительно фыркнув, громко произнес он.

Довольная улыбка сползла с лица Турлей-Хана подобно чернилам, смываемым водой с листа пергамента.

– Что-что? – гнусавым носовым голосом переспросил он, картинно кладя ладонь на рукоять сабли.

Конан издевательски ухмыльнулся, сложил руки на груди и участливо осведомился:

– Ты вытащишь саблю сам или нужна моя помощь?

Вельможа сумел взять себя в руки. Ещё не хватало прилюдно вступать в ссору с чужеземцем, выглядевшим подобно дикарю, а скорее всего являвшимся худшим из них. Однако просто так проглатывать оскорбление Турлей-Хан не собирался. Чтобы не запятнать свое достоинство разговором с человеком, не принадлежащим к его сословию – высшему сословию! – пятитысячник с брезгливым выражением лица окинул взглядом киммерийца, а затем повернулся к своим телохранителям и прогнусавил:

– Уберите отсюда… это… этого… – он ещё раз оглядел Конана так, как обычно смотрят на дохлых собак, над которыми вьется туча мух. – Он слишком много говорит!

Северянин не изменил своей ленивой позы, с усмешкой, светившейся в синих глазах, наблюдая, как четверо здоровенных и вооруженных до зубов охранников Турлей-Хана двинулись к нему. Оружие, однако, они не обнажали. Ну что ж, значит, останутся живы…

Туранцы видели, что стоявший перед ними человек вполне способен противостоять не то что четверым, но и полному десятку – выглядел он грозно, даже не смотря на то, что так и не отнял рук от груди – и поэтому один из телохранителей, подойдя к Конану почти вплотную, тихо сказал:

– Шел бы ты своей дорогой, а? К чему…

Тут сзади раздался повелительный окрик:

– Я же сказал – гоните его отсюда, болваны!

Турлей-Хан, в отличие от своих охранников, был настроен куда более воинственно, но все равно сам подойти к обидчику опасался и стоял по-прежнему возле паланкина. Услышав приказ господина один из четверых (надо думать, самый несдержанный или самый глупый) попытался толкнуть Конана тупым оконечьем копья…

Некоторые горожане, бывшие свидетелями произошедшего у ворот дворца пятитысячника, рассказывали каждый по-своему, расходясь в деталях, но все до одного утверждали следующее: в тот момент, когда древко копья коснулось груди иноземца, с неосторожным телохранителем случилось нечто странное – он, словно обретя крылья, взвился в воздух, и, пролетев несколько шагов, рухнул всей тяжестью на шелковый паланкин, сломав тонкий ореховый каркас и запутавшись в складках ткани. Падая, он бессознательно ухватился за Турлей-Хана, как за единственную опору, и увлек его за собой в синий водоворот. Пока стражник находился в воздухе, произошло еще несколько событий – двое из подошедших к киммерийцу, не успев даже выхватить сабли, издав громкий, отчаянный вопль, внезапно согнулись в три погибели и медленно побрели прочь. Конан в этот момент сжимал в руке копье, отобранное у телохранителя и послужившее причиной столь внезапного отступления тех двоих – им досталось древком по месту, донельзя обидному и весьма болезненному. Спустя мгновение четвертый охранник, подобно мешку с песком, покатился по уличным булыжникам.

– Ну, я пойду, что ли? – бросил Конан в сторону, где пятитысячник со стражником барахтались, тщетно пытаясь выпутаться из шелка, а женоподобный юнец аккуратными движениями тонких холеных пальцев пытался распутать клубок.

– Держите его! – взвизгнул Турлей-Хан, вырвавшись, наконец, из плена. – Я хочу, чтобы его голова украсила собой шест перед дворцом эмира!

– А я этого вовсе не хочу, – буркнул киммериец, оглядывая еще с десяток телохранителей и чернокожих рабов, которые начали быстро окружать его полукольцом. Северянин понял, что на этот раз язык серьезно подвел его, и проклинал себя за несдержанность. Он-то надеялся, пользуясь тем, что его в городе мало кто знает, пробраться в дом пятитысячника без особого шума, а потом так же быстро скрыться вместе с дочерью Джагула. А теперь только и будет разговоров про то, как высокий темноволосый варвар напал на людей самого Турлей-Хана! Ну, а сейчас, зная, что последний вполне может привести в исполнение свою угрозу, киммерийцу надо было быстро скрыться. Это оказалось делом нетрудным.

Как ни искусны были телохранители пятитысячника, однако же поспеть за молниеносными движениями северянина они не смогли. Двоих он свалил мгновенными ударами в челюсть, еще трое отлетели от него, как тряпичные куклы – не обнажая меч, Конан продолжал работать отнятым копьем – и путь к лошадям был свободен.

“Давненько я не занимался конокрадством! – подумал Конан, вскакивая в седло первой попавшейся лошади. – А насколько я помню, в Туране за такое преступление положено очень тяжелое наказание. Еще пара дней в Султанапуре, и я заработаю не меньше дюжины смертных приговоров… Интересно, как они будут их исполнять?”

О том, что туранские власти уже много лет разыскивали негодяя по имени Конан, промышлявшего разбоем и воровством в Замбуле, он как-то и не вспомнил…

– Стой, мерзавец!! – рявкнул вдруг Турлей-Хан и, проявив неожиданную прыть, кинулся к лошади, захваченной киммерийцем. Со всех сторон к ней уже бежали телохранители пятитысячника и даже стража, выскочившая из ворот. – Остановись, тебе приказывает вельможа самого царя Илдиза! – тут он невольно вытянулся и задрал подбородок.

Конану было явно наплевать как на царя, так и на его любимца, поэтому он с силой пнул вцепившегося в стремя Турлей-Хана в лицо, и, ударив пятками коня, рванулся по уже знакомому пути к выходу из Верхнего Города в кварталы, прилегавшие к пустыне. На удивленные лица стражников возле ворот он внимания не обратил. Погони, к своему изумлению, варвар тоже не заметил.

* * *

…Конан пришел в Султанапур утром этого дня и остановился на постоялом дворе “Пустая тыква”, заслужившим столь необычное название тем, что постояльцев привлекали не вывески, но три огромных, выдолбленных тыквы, на которых были вырезаны жуткие рожи. По ночам в них вставлялись цветные фонарики, отчего зрелище становилось еще более устрашающим. Впрочем, киммерийца привлекли не эти ухищрения хозяина, а то, что постоялый двор находился невдалеке от городских ворот и в относительно спокойном квартале, куда эмирские стражники заглядывали не слишком часто. И вдобавок, цена, запрошенная хозяином, Конана вполне устраивала, а вина в общей зале подавали хорошие, что было несколько странным для такой дыры… Устроив подаренного шейхом аль-Баргэми коня, и последив за тем, хорошо ли его накормили, напоили и почистили, Конан, не откладывая, отправился на базар.

И вот сейчас, нимало не смущаясь, он въехал во двор и сразу же наткнулся на владельца гостиницы, который только что проводил какого-то важного и богатого гостя. Хозяин уже хотел было отвернуться и пойти обратно в дом, но после короткого взгляда на новую лошадь киммерийца у него отвисла челюсть.

– Почтеннейший! – пролепетал он, когда Конан спрыгнул на землю. – Меня обманывают глаза? Откуда у тебя эта великолепная кобыла?..

– Подарили, – буркнул Конан. Он еще по дороге успел разглядеть, что украденная лошадь принадлежала самому Турлей-Хану. Впрочем, киммерийца больше заботило то, что он теперь выглядел полным посмешищем, восседая на разукрашенном до безобразия животном, которое вдобавок было вовсе не боевым конем, а раскормленной и быстро устающей тварью – таких лошадей держали лишь для парадных выездов.

– П-подарили? – заикнулся хозяин. – Ты знаком с самим Турлей-Ханом?

– Это не я с ним знаком, а он со мной, – сказал Конан, хохотнув. – Послушай, я хочу продать эту кобылу. И побыстрее. Возьмешь? Я дорого не попрошу.

– Так ты украл ее? – ахнул владелец постоялого двора и схватился за голову. – Украл и привел в мой честный дом?

– Я тебе, кажется, понятно говорю – подарили! – отрезал Конан. – И я хочу ее продать! Зачем она мне нужна… такая? Остальное тебя не касается.

– Но ее же узнает любой! Эта сбруя, эта попона…

– Вот как? – Конан почесал в затылке. – Дело поправимое…

Киммериец быстро расседлал лошадь, освободил ее от украшений, предварительно аккуратно срезав драгоценные камни и золотые подвески. Осмотрев сбрую и убедившись, что она теперь ничем не отличается от сбруи его собственной лошади, разве что порезана в нескольких местах и кое-где разорвана, Конан свернул ее в клубок и подал хозяину со словами:

– На, кинь в очаг. Ну, похожа теперь эта раскормленная кляча на великолепного скакуна Турлей-Хана?

Хозяин, покачав головой, молча взял то, что когда-то было сбруей, и пошел в дом. Оглянувшись у дверей и увидев, чем занят варвар, он снова тяжко вздохнул и скрылся в гостинице. Конан, подведя лошадь к луже, черпал грязь обеими руками и щедро окроплял ею белоснежную шкуру несчастного животного, которое только испуганно всхрапывало и косило глаз на своего мучителя. Когда шерсть приобрела неопределенный серо-коричневый цвет в темных подтеках, Конан удовлетворенно кивнул:

– Вот так-то лучше. Эй, кто-нибудь! Позовите сюда конюха и хозяина этой… как ее?.. ”Тыквы”!

Первым подошел конюх, и подозрительно оглядев лошадь, задумчиво произнес:

– Странная масть… Никогда такой не видел.

– Теперь будешь знать. Вот такие красавицы стоят в конюшнях самого Турлей-Хана! Принеси все необходимое, чтобы можно было отвести ее на рынок.

– О, Эрлик! Что ты учинил над этим благородным животным? Кому я ее теперь продам? – воскликнул хозяин, едва появившись в дверях.

– И вовсе это не Эрлик учинил, а я. Ведь тебе же не понравилось, что она очень напоминает лошадь пятитысячника, вот и пришлось ее немного… хм, перекрасить. Теперь можешь вести лошадь на рынок, а деньги оставь себе в уплату за мою комнату и корм для моего коня.

Хозяин, повздыхав и поохав, все же увел изуродованную кобылу, нервно дергающую шкурой, а Конан, вытирая перепачканные в грязи руки о белую занавеску, которую жена хозяина повесила сушиться после стирки, пробормотал себе под нос:

– Хотелось бы мне, чтобы кобылу купил конюх Турлей-Хана…

Когда руки, наконец, стали более-менее чистыми, Конан вспомнил, что в Султанапуре у него есть еще одно дело, собственно то, из-за которого он направлялся в город изначально. Что ни говори, слово надо держать, и, хочешь – не хочешь, а к купцу Маджиду идти придется, хотя бы ради того, чтобы получить вторую половину денег. Конечно, эти деньги не идут ни в какое сравнение с богатством, которое было получено из рук обоих шейхов Баргэми, однако киммериец не привык упускать возможность подзаработать, к тому же болтливость торговца на рынке навела его на мысль о том, что все представители купеческого сословия не прочь почесать языком, особенно, если попадется благодарный слушатель.

Он помнил, где живет купец Маджид, и, не теряя времени, направился к его дому, расположившемуся у самых стен Верхнего Города. Опасаясь, что его уже ищут, Конан проскользнул тихими улочками, зная, что патрули обычно ходят вокруг кварталов, не углубляясь в хитросплетения узеньких переулков, переходящих друг в друга маленьких двориков и совсем уж неприглядных помоек Нижнего Города.

Купец оказался дома, и Конана тут же пустили к нему, так как привратник был предупрежден о возможном появлении рослого черноволосого варвара с длинным мечом за спиной. Когда его провели в дом, стало ясно, что купец уже принимает одного гостя. Войдя в трапезную, Конан увидел двоих мужчин, возлежащих на подушках около ковра, уставленного всевозможными угощениями и винами, причем последние находились в явном большинстве. Чуть поодаль валялись опустошенные кувшины, ковер был изрядно заляпан соусами, подливками, кое-где были разбросаны обглоданные кости, огрызки яблок, груш, абрикосовые и персиковые косточки. Воздух был пропитан винными парами, а сам купец и его гость, обнявшись, громко и немелодично, нестройными голосами мычали печальную песнь про кочевников, потерявшихся в пустыне, оставшихся без воды, под палящим солнцем, и доедающих своего последнего верблюда.

– Я пришел, – сообщил Конан, – и, судя по всему, к обеду…

Обернувшись, купец взглянул на него мутными, полуприкрытыми набрякшими веками, глазами, некоторое время молчал, соображая, и, наконец, икнув, проговорил:

– О, К-конан… И-из Ким-мерии… Садись, дружище, уго-угощайся…

И он сделал такой широкий гостеприимный жест, что потерял равновесие и ткнулся лицом в блюдо с рисом. Конан присел напротив, поняв, что рядом с пирующими ему будет трудно дышать, и, присмотрев еще непочатый кувшин, придвинул его к себе.

Купец, оторвавшись от блюда и отерев физиономию широким рукавом парчового халата, вновь уставился на Конана.

– С-слушай, а п-почему ты… ик!.. жив, а?

– Так получилось, – уклончиво ответил Конан. – Я выполнил твое поручение и нашел, на мой взгляд, безопасный путь.

– Путь? А к-куда? – Маджид откинулся назад, сосредоточенно глядя перед собой, и, очевидно, вспомнив, резко вскинул голову: – А-а! Так ты обошел горы с се-севера? Да? Т-ты смотри! – купец повернулся к своему собутыльнику и, увидев, что он уставился в свой пустой кубок, мучительно вспоминая, откуда там обычно берется вино, взял его сзади за волосы и приподнял голову. – Нет, т-ты п-посмотри! Он обошел г-горы с с-севера! И не ум-умер!.. Ик!

– К-кто… обошел? – с трудом выговорил гость.

– К-конан! – уверенно сказал Маджид. – Конан-варвар.

– А к-кто это?

– Это я, – спокойно сказал Конан, отхлебывая из кувшина и закусывая виноградом.

Приятель купца наконец углядел перед собой смутную фигуру кого-то третьего, незнамо как появившегося в трапезной, и, обратив к Маджиду широко раскрытые, испуганные глаза, шепотом спросил:

– Это кто? А… к-как он с-сюда попал?

– Он п-пришел из Н-немедии. Да, из Н-немедии…

– П-пешком? – искренне изумился собутыльник и воззрился на Конана так, словно перед ним сидел демон. – Но… но ты же г-говорил, он из Ким-мерии… – на его лице возникло такое тоскливо-непонимающее выражение, что Конан не удержался и прыснул от смеха, да так, что вино брызнуло из кувшина на и без того изгаженный ковер.

– Ну да, из К-ким-мерии, Конан. Он там… там родился, в Киммерии… Конан… – объяснил Маджид.

– А это д-далеко? – последовал вопрос.

– Очень, – сказал Конан, с трудом сдерживая рвущийся наружу хохот.

– А… а… зачем он сюда пришел… пешком… из Не… Немедии, а? – гость Маджида никак не мог увязать в голове происхождение, путешествие и теперешнее присутствие Конана в доме купца.

– Он н-нашел д-дорогу, – ответил Маджид.

– К-куда?

– В Н-немедию.

– Так он же оттуда пришел! – возопил несчастный гость и уткнул лицо в ладони, издавая всхлипывающие звуки.

Это было последней каплей в чаше терпения, и Конан, повалившись на спину, залился беззвучным смехом. Остановили его только следующие слова Маджида, который ткнул измазанным в жире пальцем в безутешно рыдающего гостя:

– Э, К-конан, а ты… ты знаешь, кто это? Эт-то мой друг!

– В самом деле? – простонал Конан, утирая слезы.

– Да, – гордо ответил Маджид и размашисто кивнул для убедительности. – И он… ик!.. начальник стражи самого… этого… как его?.. А! О! Турлей-Хана! Вот.