Текст книги "Принц Галлии"

– Да, монсеньор. Моя матушка – родная сестра матери господина графа, царство ей небесное. Мы также родственники и по его мужской линии, правда, дальние.

– Ага, понятно. Это… гм… Это была очень романтическая история.

Тут Филипп покривил душой. Ничего романтического в этой истории не было – то был обыкновенный мезальянс. Двадцать лет назад отец Эрнана ездил в Шампань, на родину своих предков, и вернулся оттуда с молодой женой, дочерью одного обнищавшего дворянина, его дальнего родственника. Этот брак никто не одобрял.

Почувствовав фальшь в последних словах Филиппа, Луиза покраснела и в смятении потупила глаза. Совершенно ошибочно она истолковала это так, что Филипп с самого начала решил поставить ее на место, указав на разницу в их общественном статусе.

– Прошу прощения, монсеньор, за причиненное вам беспокойство. Я… не смею вам больше мешать. Сейчас я уеду.

– Почему? – удивился Филипп. – Разве вы куда-то спешите?

– Ну… нет. Не очень. Я просто знакомилась с окрестностями, а когда услышала, как вы поете, то приблизилась, чтобы послушать вас…

– Но ведь я еще не закончил! – живо возразил Филипп. – А вы вправду хотите послушать меня? Вам действительно нравится, как я пою?

– Да, очень! – энергично кивнула она и тут же засмущалась. – Вы замечательно поете, монсеньор.

– Меня зовут Филипп, – веско заметил он, беря ее за руку. – Только так я разрешаю называть себя хорошеньким девушкам. А вы не просто хорошенькая, вы – красавица. Я еще никогда не встречал такой очаровательной девушки, как вы.

Луиза подняла к нему свое лицо, и взгляды их встретились.

– А я… – сбивчиво заговорила она, – я никогда еще не встречала такого, как вы… Мне говорили, что вы красивый, но я… я не думала, что вы такой милый…

Филипп весь просиял. Он подвел Луизу к берегу озера и расстелил на траве свой широкий плащ. Она поблагодарила его и села, подтянув ноги. Филипп пристроился рядышком, взял в руки лютню и спросил:

– Мне начать сначала или с того куплета, на котором остановился?

– Сначала, если можно.

Филипп коснулся пальцами струн и запел с таким воодушевлением, какого не испытывал еще никогда. Луиза слушала его, облокотившись на колени и подперев подбородок рукой. Ее лицо отражало целую гамму чувств – нежности, восторга, благоговения, растерянности, замешательства и восхищения, а глаза ее томно блестели. Когда Филипп допел до конца, и отзвучали завершающие аккорды баллады, она еще немного помолчала, вслушиваясь в тишину, затем с волнением в голосе произнесла:

– Как это прекрасно! У меня даже нет слов… А ведь это песня о ваших родителях, правда?

– И да, и нет, – ответил Филипп. – В общих чертах это действительно история о моем отце и матери, но некоторые детали и обстоятельства автор явно позаимствовал из другой похожей истории.

– Какой?

– О графе Клавдии Иверо и Диане Юлии Римской. Пятнадцать лет назад дон Клавдий без памяти влюбился в принцессу Диану и попросил у императора Корнелия ее руки. Император же имел относительно дочери другие планы, поэтому вежливо отказал графу. Однако дон Клавдий не смирился с поражением. Он организовал похищение принцессы, которая совсем против этого не возражала, и женился на ней. Кстати, венчал их мой нынешний духовный наставник, преподобный Антонио. Он направлялся из Рима в Барселону и по забавному стечению обстоятельств оказался на одном корабле с беглецами. Дону Клавдию и Диане Юлии не терпелось… гм… стать мужем и женой. Они решили не дожидаться прибытия в Испанию и попросили падре Антонио обвенчать их прямо на корабле. Император был в ярости, когда узнал о бегстве дочери, но в конце концов ему пришлось смириться с этим браком. Собственно, из этой истории взято окончание баллады: якобы моя мать убегает с моим отцом, и они втайне венчаются. Очевидно, автору это показалось более изящной развязкой, нежели то, что случилось на самом деле.

– А что случилось на самом деле?

– Все было гораздо грубее и прозаичнее. Мой отец собрал войско и пригрозил моему деду, что пойдет войной на Тулузу и отнимет у него не только дочь, но и корону. Дед не хотел междоусобицы в стране, поэтому уступил, из-за чего рассорился с графом Прованским…

Филипп рассказывал эту историю чисто механически, не очень-то вдумываясь в то, что говорит. Его мысли были заняты совсем другим: он обмозговывал одну идею, которая только что пришла ему в голову. Он уже оправился от первоначальной растерянности и весь преисполнился решимости. Теперь он точно знал, что ему нужно, и был готов к активным действиям. Но это не было следствием холодного расчета с его стороны; скорее, это была отчаянная храбрость вдребезги пьяного человека. А Филипп был пьян – от любви.

С горем пополам закончив свой сказ, Филипп резко поднялся, извинился перед Луизой и подошел к Жакомо, который сидел на корточках под деревом. При приближении Филиппа слуга вскочил на ноги и с почтительным видом выслушал его распоряжения, произнесенные вполголоса. Затем он поклонился ему, не мешкая взобрался на свою лошадь и, послав прощальный поклон озадаченной Луизе, скрылся за деревьями.

– Что случилось? – спросила она, когда Филипп вернулся и снова сел подле нее.

– Я велел Жакомо ехать в Кастель-Фьеро и передать Эрнану, что сам позабочусь о вас и вечером доставлю к нему целой и невредимой.

Щеки Луизы вспыхнули.

– Но зачем?

– Ну, во-первых, я уже неделю не видел Эрнана и решил сегодня навестить его. А во-вторых, я отослал Жакомо, чтобы остаться с вами наедине.

– Да?.. – Девушка еще больше смутилась. – Вы… Вы хотите остаться со мной наедине?

– Мы уже остались наедине, – уточнил Филипп, смело обнял ее и привлек к себе. – Согласись, милочка: как-то неловко целоваться в присутствии слуг.

– О Боже! – только и успела прошептать Луиза, прежде чем их губы сомкнулись в долгом и жарком поцелуе.

Потом они сидели, крепко прижавшись друг к другу. Голова Луизы покоилась на плече Филиппа, а он, зарывшись лицом в ее волосах, с наслаждением вдыхал их пьянящий аромат, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Филипп много раз целовался с девушками и сжимал их в своих объятиях, но еще никогда не испытывал такого блаженства, как сейчас. И тут он понял, что нисколько не страшится близости с Луизой; он совсем не боится разочароваться в любви, испортить свои поэтические грезы банальной прозой жизни, потому что настоящая любовь прекраснее любой мечты…

– Сколько тебе лет, дорогая? – спросил Филипп.

– Пятнадцать.

– А мне только четырнадцать… Но это не беда, правда?

Луиза погладила его по щеке, затем нежно прикоснулась губами к его губам. Глаза ее сияли от восторга.

– Это не имеет значения, милый. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Луиза. – Филипп бережно опустил ее на траву. – Знаешь, – произнес он с таким виноватым видом, будто признавался в каком-то неблаговидном поступке, – у меня еще не было женщин. Ты моя первая, моя единственная…

Луиза вдруг всхлипнула и задрожала.

– Господи! – прошептала она, поняв, что сейчас произойдет. – Господи…

– Что с тобой, родная? – всполошился Филипп. – Почему ты плачешь?

Луиза рывком прижалась к его груди.

– Я знаю, мы не должны…

– Почему? Разве ты не любишь меня?

– Люблю, но…

– Ты боишься разочароваться во мне?

Луиза немного отстранилась и удивленно посмотрела на него. Взгляд ее выражал непонимание – то самое непонимание, которое неотступно следовало за ними всю их недолгую супружескую жизнь.

– Я не боюсь разочароваться в тебе, – мягко сказала она. – Ведь мне не с кем тебя сравнивать. Да, я боюсь… но боюсь не чего-то конкретного, а просто потому, что мне страшно. Страшно и все тут, ведь это так естественно. – Луиза перевела дыхание, набираясь храбрости. – И, пожалуйста, не спрашивай ни о чем. Лучше поцелуй меня.

Филипп заглянул вглубь ее прекрасных карих глаз и будто растворился в них целиком. В этот момент весь окружающий мир перестал существовать для него. На всем белом свете были только он, Луиза и любовь, соединившая их неразлучными узами. Любовь, которую Филипп так долго ждал и которая, наконец, пришла.

Он познавал любовь. Ему еще предстояло испить эту чашу до дна – радость и горечь, муку и наслаждение, боль и блаженство, надежду и отчаяние…

ГЛАВА V. МУЖЧИНА

Солнце клонилось к закату. Филипп лежал, растянувшись на траве, и бездумно глядел в небо. На его груди покоилась голова Луизы, ее волосы щекотали ему шею и подбородок, но он не убирал их – щекотка была приятной. И вообще, все связанное с Луизой было ему приятным. Филиппу казалось, что он не лежит на земле, а парит в воздухе. Все его тело охватывала сладкая истома, мысли в голове путались, порой устремляясь в самых неожиданных направлениях, но над всем этим доминировало всепоглощающее чувство спокойного и безмятежного счастья.

Наконец Луиза пошевелилась и подняла голову.

– Кажется, я задремала, – сказала она, сонно моргая глазами. – Я долго спала?

– Нет, дорогая, – ласково ответил Филипп. – Не больше получаса.

Луиза вздохнула и крепко прижалась к нему.

– Что случилось? – спросил Филипп. – Почему ты вздыхаешь?

– Да так, ничего. Просто… просто я думаю…

– О чем?

– Ну как ты не понимаешь?! Я думаю о том, что произошло.

– А-а!.. Но чем ты встревожена?

Она немного помолчала, прежде чем ответить.

– Мне очень неловко, милый. Что подумает мой кузен? Что подумают отец с мамой?.. Вчера Эрнан рассказывал о тебе и вполне серьезно заявил, что боится знакомить нас. Ему-де стыдно будет перед моими родителями, если ты соблазнишь меня.

Филипп поднялся и сел на траве.

– Так вот ты о чем! Вот что тебя беспокоит!

– Ну да, – в смятении кивнула Луиза. – Только не подумай, что я сожалею, нет. Но…

Филипп наклонился к ней и поцеловал ее в губы.

– Глупышка ты моя! Как плохо ты обо мне думаешь. Ведь я люблю тебя и хочу на тебе жениться.

Она недоверчиво поглядела на него.

– Жениться? Ты не шутишь?

– Никаких шуток! Завтра падре Антонио обвенчает нас, и мы станем мужем и женой. Ты согласна?

– О Боже! – в растерянности прошептала Луиза. – Это так неожиданно…

– А ты думала, я просто хотел поразвлечься с тобой?

– Ну… Вообще-то я думала, что между нами такая разница…

– Это несущественно, милочка, – заявил Филипп с такой безаппеляционностью, как будто сам был не до конца в этом уверен и страстно желал убедить себя в собственной правоте. – Все это предрассудки. Раньше я разделял их… пока не встретил тебя. Теперь я понимаю, что грош им цена в базарный день. Теперь я понимаю Эрнана и его отца… Да что и говорить! Я уже не смогу без тебя жить. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

– А твой отец? Неужели он согласится?

Филипп нахмурился.

– Отцу моя судьба безразлична. Для него было бы лучше, если бы я вовсе не родился. Думаю, ему будет все равно, на ком я женюсь. Но даже если он воспротивится… В конце концов, мне уже четырнадцать лет, я совершеннолетний и могу сам распоряжаться своим будущим, не спрашивая ни у кого позволения.

– Даже у папы Римского?

– Даже у папы. – Тут Филипп усмехнулся (не без грусти, надо сказать). – Мой титул первого принца принимают всерьез только гасконцы, это тешит их самолюбие. А так никто не сомневается, что у короля Робера будут дети – ведь ему еще нет двадцати, а королеве Марии и того меньше. Галльский престол мне не светит, и у святейшего отца нет причин вмешиваться в мою личную жизнь… Или почти нет, – добавил он, подумав о своих претензиях на родовой майорат. – Но, в любом случае, наш осторожнейший папа Павел сто раз подумает, прежде чем объявить недействительным уже свершившийся брак. А мы обвенчаемся завтра же. Жаль, конечно, что я не смогу пригласить всех своих друзей, но и медлить со свадьбой не хочу.

– Почему?

Филипп помедлил, затем откровенно признался:

– Из-за тех же друзей. Не все из них будут в восторге, что я женюсь на тебе. Эрнан, конечно, не станет возражать, да и Симон де Бигор будет рад – ведь он влюблен в Амелину. А вот остальные, особенно Гастон… В общем, они будут против.

– Понятно, – хмуро произнесла Луиза. – Что ж, скоро ты столкнешься с их всеобщим негодованием. Может, уже сегодня. К твоему сведению, твои друзья гостят сейчас в Кастель-Фьеро.

– Да ну! А кто именно?

– Их очень много. Человек шестьдесят, не меньше.

– Ничегошеньки! А я об этом не знал. Странно, странно… И когда они приехали?

– Большинство вчера вечером, некоторые днем раньше, да и сегодня утром заявилось еще несколько гостей.

– Ну и дела! Эрнан определенно что-то затевает. А если в это замешан и Гастон…

– Граф д’Альбре? Он тоже в Кастель-Фьеро. Вчера кузен познакомил нас.

Филипп озадаченно хмыкнул.

– Очень интересно. Что же замышляют Эрнан с Гастоном?

– Я догадываюсь. Но тебе не скажу.

– Почему?

– Насколько я понимаю, твои друзья готовят тебе весьма необычный подарок ко дню рождения. Это должно стать для тебя сюрпризом… Ой! – вдруг всполошилась Луиза. – Ведь Эрнан знает, где ты!

– Конечно, знает, – подтвердил Филипп. – Каждый свой день рождения я провожу здесь до самого вечера. К тому же Жакомо, безусловно, доложил Эрнану, что оставил тебя со мной.

– Значит, вскоре он должен приехать. – Луиза встала, подобрала с травы свое платье и встревожено огляделась вокруг, будто высматривая затаившегося в траве Эрнана. – А мне еще хотелось искупаться…

– Так иди купайся, – сказал Филипп. – Тебе нужно искупаться. А потом мы отправимся к Эрнану.

После некоторых колебаний Луиза согласно кивнула:

– Пожалуй, так я и сделаю.

Немного смущаясь, она принялась снимать с себя оставшуюся одежду. Филипп с восхищением глядел на нее и самодовольно улыбался. Он уже мужчина, мужчина с того самого мгновения, когда над озером раздался крик девушки, ставшей женщиной. И она довольна им как мужчиной. Еще бы…

Луиза разделась догола и вбежала в озеро. Она барахталась в воде, поднимая вокруг себя тучи брызг, охая и повизгивая от удовольствия.

Наблюдая за ней, Филипп не сразу заметил троих всадников, которые въехали на поляну и спешились в нескольких шагах от него. Это были Эрнан де Шатофьер, Гастон д’Альбре и еще один его друг – пятнадцатилетний Симон де Бигор, старший сын виконта де Бигора, одного из самых влиятельных гасконских вельмож, коннетабля Аквитании.

– Так, – мрачно произнес Эрнан, глядя то на Филиппа, то на спрятавшуюся по шею в воде Луизу. – Чуяло мое сердце, ничем хорошим это не кончится… Ну что ж, друг, прими мои поздравления… гм… с днем твоего рождения.

– И мои, – с ухмылкой добавил д’Альбре.

– Я тоже поздравляю тебя, – простодушно сказал Симон, не уловивший двусмысленности в словах Эрнана и Гастона.

– Благодарю вас, друзья, – смущенно пробормотал Филипп, а затем в полной растерянности ляпнул: – Ну, вот вы и приехали.

– Да, – кивнул Эрнан. – Приехали. И увидели.

Филипп еще больше смутился.

– Послушай, дружище, мне, право, неловко… Я очень сожалею…

– Ах, ты сожалеешь! – с неожиданной яростью рявкнул Шатофьер. – Он, видите ли, сожалеет! Как жаль, сказал волк, скушав овечку, и уронил скупую слезу над ее останками… Черт тебя подери, Филипп! Сестра моей покойной матери доверила мне свою дочь, и что же – на четвертый день ее соблазняет мой лучший друг, человек, который для меня как брат, чьей чести я без колебаний вверил бы невинность родной сестры… – Тут он осекся и искоса глянул на Гастона. – М-да, насчет невинности сестры я маленько загнул. И все же тебе следовало бы сперва подумать, как я к этому отнесусь – с циничным безразличием Гастона, которому глубоко наплевать, с кем спит Амелина, или…

– Прекрати, Эрнан! – резко оборвал его Филипп. – Прошу тебя, не горячись. Я признаю, что несколько поспешил, но пойми – я просто не мог ждать.

Эрнан недоуменно моргнул.

– Чего ждать?

– Свадьбы, разумеется.

В ответ на это заявление три пары глаз – голубые Гастона, кремнево-серые Эрнана и темно-карие Симона – в молчаливом изумлении уставились на него.

– Ну-ка повтори, что ты сказал, – сипло проговорил Эрнан.

– Я собираюсь жениться на твоей кузине, – невозмутимо ответил Филипп.

Эрнан не выдержал и зашелся громким кашлем.

– Друзья мои, – продолжал Филипп, почувствовав себя хозяином положения. – Боюсь, мы заставляем Луизу ждать. Давайте отойдем в сторонку и позволим ей выбраться из воды и одеться.

Не дожидаясь ответа, он подошел к берегу, где лежали его вещи, извлек из сумки полотенце, помахал им Луизе, затем положил его на груду ее одежды и вновь повернулся к друзьям.

– Пойдем, скорее!

Все четверо углубились в лес и шли до тех пор, пока поляна и озеро не скрылись за деревьями. Оказавшись на небольшой прогалине, Филипп присел на траву. Его примеру последовали остальные.

– Братишка, – первым заговорил Гастон. – Ты это серьезно?

– Да.

– Послушай, не глупи. Разве ты не понимаешь…

– Я все понимаю, Гастон. Я знаю, что делаю.

– Ты валяешь дурака, вот что ты делаешь! Это же курам на смех, черт возьми! Да и не только курам… Пойми, наконец, что она тебе не ровня. Не спорю, она чертовски хороша, с ней приятно позабавиться, но нельзя же из-за этого терять голову и забывать о своем предназначении. И о своем достоинстве.

Эрнан побагровел и заскрежетал зубами.

– Ну-ну, дружище, – произнес он, гневно сверкая глазами. – Полегче! Потрудись-ка выбирать выражения, когда говоришь о моей родне. Я не потерплю…

– Ой, прекрати, – отмахнулся Гастон. – Я, конечно, прошу прощения за излишнюю резкость, у меня даже в мыслях не было оскорблять твои родственные чувства, но ведь ты сам прекрасно понимаешь, что Филипп – не ты и не твой отец, и то, что позволено было вам, для него непростительно. Он не принадлежит самому себе, от его поступков зависит будущее многих людей, и он не вправе ставить его под угрозу из-за своих детских капризов.

– А теперь ты послушай меня, Гастон, – заговорил Филипп с металлом в голосе, сознавая, однако, что кузен совершенно прав, и оттого еще пуще злясь. – Сегодня тридцать первое мая, день моего совершеннолетия. Отныне я самостоятельный человек; твоя опека надо мной закончена. Я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Ты всегда был и навсегда останешься моим другом и старшим братом. Я по-прежнему буду прислушиваться к твоим советам, но не позволю тебе помыкать мной. Я решил жениться на Луизе и женюсь. Мне очень жаль, что ты так решительно настроен против этого брака, я хотел бы ощущать поддержку с твоей стороны, но это не изменит моих планов. Надеюсь, я ясно выражаюсь?

Гастон обреченно вздохнул:

– Да уж, куда более… А что будет с Амелиной? Вдруг она беременна?

– Это исключено!

– Так-таки исключено? – не унимался кузен. – А если нет? Почто тебе знать?

Симон дернул его за рукав.

– Гастон, отдай за меня Амелину. Мои родители согласны.

Д’Альбре поморщился. Он слышал это предложение не раз и не дважды. Симон был просто помешан на Амелине, и это обстоятельство привносило в его дружбу с Филиппом элемент соперничества.

– Ну, и что мне с тобой делать? – произнес Гастон. – Видно, Сатана наконец прислушался к твоим молитвам… А вдруг окажется, что Амелина ждет ребенка?

Симон метнул на Филиппа торжествующий взгляд и в припадке столь свойственного ему благодушия заявил:

– Я назову его своим!

– Браво! – с притворным воодушевлением воскликнул Гастон, похлопывая его по плечу. – Ты всегда был самым лучшим из нас, хотя далеко не самым умным. Что ж, ладно, если тебе удастся уболтать Амелину, я возражать не стану. А теперь, малыш, будь так любезен, поменяйся с Филиппом одеждой.

– Зачем? – спросили Филипп и Симон почти одновременно.

– Потому что после брачных игр твой наряд стал несколько непрезентабельным, – объяснил Филиппу Гастон. – А когда мы приедем в Кастель-Фьеро, ты должен выглядеть надлежащим образом.

– Ага… Кстати, что вы замышляете?

Переглянувшись с Шатофьером, Гастон ответил:

– Всему свое время, братишка. Потерпи еще немного.

Филипп пожал плечами и взял из рук Симона его камзол.

– Скоро ты поймешь, – угрюмо отозвался Эрнан, – почему я медлил с вызовом Гийома на дуэль. Сначала он должен быть уничтожен морально, а лишь потом – физически.

Филипп уже начинал подозревать, что к чему.

– Похоже, сегодня день сюрпризов, – заметил он.

– Это уж точно, – сказал д’Альбре. – Мы приготовили для тебя сюрприз, ты нам сюрпризик подсунул… чтоб тебе пусто было. А твоему отцу и братьям мы скоро такой подарочек преподнесем, что им тошно станет.

ГЛАВА VI. «В ЧАС, НАЗНАЧЕННЫЙ БОГОМ…»

На просторном дворе замка Кастель-Фьеро Филиппа приветствовала шумная толпа празднично одетых молодых людей. Филипп узнал многих своих друзей, представителей знатных и могущественных родов Гаскони и Каталонии, а также молодых сенаторов из поместных дворян и зажиточных горожан. Со стороны за господами с интересом наблюдали воины из их свиты, оруженосцы, пажи и слуги.

Когда возбуждение, вызванное появление Филиппа, пошло на убыль, молодые люди по знаку Гастона д’Альбре расступились, образовав широкий полукруг, в центре которого оказался Филипп. К тому времени он уже понял, что здесь происходит, и сердце его учащенно забилось.

Гастон сказал Шатофьеру, как бы ставя точку на затянувшемся споре:

– Что ж, ладно, Эрнан. Пожалуй, ты прав. Хотя я старше, но по праву хозяина первенство принадлежит тебе. Начинай.

Разговоры на площади мигом прекратились, и в воцарившейся тишине Эрнан важно подступил к Филиппу, вынул из ножен шпагу и церемонно отсалютовал ему. Филипп знал, что сейчас будут произнесены слова, которые круто изменят всю его жизнь, слова роковые и столь желанные им.

– Я, Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, перед лицом Господа Бога всемогущего и в присутствии благородных вельмож, признаю вас, государь Филипп, единственным и законным наследником герцогства Аквитания, княжества Беарн и Балеарских островов и графств Испанской Марки, в силу чего приношу вам присягу, как будущему своему сюзерену.

Эрнан вернул шпагу в ножны, преклонил перед Филиппом колени и вложил в его руки свои.

– Государь! В час, назначенный Богом, я стану вассалом вашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему, что было пожаловано вашими предками мне и моим предкам. Клянусь служить вам верой и правдой, защищать вашу честь и ваше достоинство, как свои собственные, исполнять все обязанности вассала вашего, как требует того закон…

Слушая слова присяги, в общем традиционные, лишь несколько видоизмененные с учетом неординарности ситуации, Филипп внутренне переживал бурю разноречивых чувств. Формально эта присяга не имела никакой юридической силы и по сути была пережитком прошлого. К середине XV века в Галлии оставалось только две ступени феодальной иерархии: все галльские князья были вассалами короля, а все землевладельцы в галльских княжествах непременно были вассалами своего князя, и отношения подданства определялись не взаимными договорами в форме вассальной присяги, а законом, обязательным для всех. Однако в данном случае затеянное группой заговорщиков во главе с Гастоном и Эрнаном представление имело более чем просто символическое значение. Молодые вельможи во всеуслышание заявляли о том, что вопреки традиционным правам наследования и вопреки воле своего сюзерена, признают его наследником его младшего сына, и предлагали Филиппу согласится с их требованиями. Иными словами, его принуждали публично предъявить свои претензии на родовой майорат. Это был самый настоящий бунт, акт вопиющего неповиновения законной власти.

– …Если же я нарушу свой долг, – произносил последние слова присяги Шатофьер, – пусть покарает меня Бог и ваше правосудие, государь!

Филипп на мгновение замешкался, перефразируя формулу принятия в вассалы.

– Сударь! Мы, Филипп, граф Кантабрии и Андорры, принимаем вашу присягу, дабы вступила она в силу в час, назначенный Богом. И в час сей вы становитесь вассалом нашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему. Как ваш будущий сюзерен, мы подтверждаем все заверения и права, данные вам и вашим предкам нашими предками.

– Аминь! – произнес Эрнан и в знак скрепления присяги поцеловал распятие, поднесенное ему капелланом замка. Филиппу же целовать распятие не полагалось, так как считалось, что от государя достаточно данного им слова.

Потом пришла очередь Гастона д’Альбре. За ним, в порядке, установленном накануне жребием, принесли присягу около полусотни молодых гасконских и каталонских вельмож. Филипп выслушивал их и отвечал почти автоматически, а сам думал о том, что кроме согласия отца (которого он никогда не дождется), существует единственный способ узаконить происходящее – резолюции Сенатов Аквитании, Беарна и Каталонии, лишающие Гийома и Робера права наследования и требующие от герцога признания младшего сына наследником всего майората. В таком случае спорный вопрос будет вынесен на рассмотрение высших инстанций: король и Сенат Галлии должны будут решить будущее Аквитании и Каталонии, а судьба Беарна окажется в руках папы и императора Римского, как номинальных суверенов, патронов княжества.

Что касается провинциальных Сенатов, то в их благоприятном решении Филипп ничуть не сомневался. А вот с королем и Сенатом Галлии было гораздо сложнее. Дядя Филиппа, Робер III, возможно, и рад был бы помочь племяннику, но уж очень шатким было его положение на престоле, и представлялось весьма сомнительным, чтобы он пошел на открытую конфронтацию с герцогом Аквитанским. Галльский же Сенат, как обычно, погрязал во внутренних склоках, раздираемый региональными противоречиями, и заведомо был неспособен принять сколько-нибудь серьезное решение.

С Беарном и Балеарами дела обстояли не лучше. Короли Италии традиционно избегали вмешиваться в отношения галльских князей, а папа Павел VII, сильно обеспокоенный растущим могуществом рыцарского ордена Сердца Иисусова, вряд ли захочет портить отношения с герцогом Аквитанским – одним из самых верных своих сторонников.

Так что вопрос о наследовании, скорее всего, надолго повиснет в воздухе. Филипп со всей отчетливостью увидел свое будущее: он будет вынужден многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца – человека, которого он хоть и не любил, но глубоко уважал и от всей души желал ему долгой жизни…

Наконец отзвучали слова последней вассальной присяги, и Филипп с облегчением вздохнул. Он уже порядком устал от этой изнурительной церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о предстоящем изгнании, и только мысль о Луизе согревала его. Он страстно желал, чтобы скорее настала ночь, ему не терпелось вновь оказаться в ее объятиях и забыться…

К Филиппу подошел Гастон д’Альбре – уже облаченный в роскошную мантию с регалиями верховного судьи Беарна, которым он был избран полтора года назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами:

– Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов Беарна о месте и времени проведения слушаний. Также я обращусь к верховным судьям Аквитании и Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и Балеарских островов!

На этом церемония была закончена.

– Боюсь, – тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, – не жить тебе больше в Тарасконе.

– Я это знаю, – кивнул Филипп. – Придется мне уехать в Кантабрию.

– В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?

– А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.

– Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с сегодняшнего дня твой отец никаких прав на него не имеет. Теперь ты совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену.

– Так то оно так. Но с другой стороны… гм… вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом крохотном анклаве я буду чувствовать себя как в тюрьме. К тому же там нет ни одного приличного замка.

– Тогда езжай в Тулузу, – предложил Гастон. – Тебе даже не придется навязываться королю, он сам тебя пригласит.

– Да, разумеется. К этому его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало того – формально я наследник престола. Он примет меня с распростертыми объятиями и даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе. Я поступлю по-свински, если воспользуюсь этим. Не считай меня наивным, кузен, я тоже кое-что смыслю в дипломатии. В общем, я уже все решил – я поеду в Кантабрию… После свадьбы, конечно.

Д’Альбре вздохнул.

– Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, отправляйся в Кастилию, и чтоб тебя… – Он снова вздохнул, и на лице его отразилась печаль. – Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не представляешь, как я привязан к тебе.

– Ты тоже дорог мне, Гастон, – растрогано ответил Филипп. – Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина… Амелинка, родная моя сестричка… И Эрнан… И другие…

Гастон ободряюще похлопал его по плечу.

– Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост трубой. У нас праздник, скоро торжественный пир, а пока суть да дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого полегчает.

– Я не буду отдыхать, – сказал Филипп. – И плакать не стану. Сейчас я поеду в Тараскон – нужно сообщить обо всем отцу.

– В этом нет нужды. Твой отец узнает обо всем от своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его людей. Один уже уехал, а второй, по моим сведениям, все еще околачивается поблизости. Так что не беспокойся, твой отец будет прекрасно осведомлен.

Но Филипп покачал головой:

– Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.

– Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?

– Нет, вовсе не хочется. Но поступить, как советуешь ты, значит признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть будет чиста.

– А если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в темницу?

Филипп поежился.

– Все равно, – сказал он, храбрясь. – Все равно.

– Упрямец ты этакий! – проворчал Гастон. – Хорошо, я поеду с тобой. Где мне деваться, раз уж я сам эту кашу заварил!