Текст книги "Принц Галлии"

– Вот это правильно, – сказал Филипп. – Давно бы так… Но вернемся к Маргарите. Вижу, она презабавнейшая особа.

«И тебе под стать, – мысленно добавил герцог. – Два сапога пара».

– И что ты думаешь о моем предложении? – спросил он.

Филипп поднял к своему лицу сжатую в кулак руку.

– При всех ее недостатках, Маргарита наследует наваррскую корону, – он выпрямил один палец. – Она знатного рода и имеет выдающихся предков, – второй палец. – Красива, – третий. – Умна, – четвертый. – Хоть и не добродетельна, но знает меру, весьма осмотрительна и, надеюсь, не будет так глупа, чтобы родить мне наследника от кого-то другого. – Филипп хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – А что она вертихвостка и баламутка, это стерпеть можно.

– Итак, – подытожил герцог. – С одной кандидатурой мы разобрались.

– А кто вторая? Кого вы имели в виду – внучку германского императора или Анну Римскую?

– Принцессу Анну, конечно. Что касается Марии Геннегау, то я не считаю ее перспективной для нас партией. Ее дед слишком стар, а ее отца, герцога Зеландского, вряд ли изберут германским императором. По всей видимости, преемником Карла Шестого станет эрцгерцог Баварский.

– Значит, Анна Юлия, дочь Августа Двенадцатого и Изабеллы Французской, – задумчиво проговорил Филипп. – Но ведь она еще дитя.

– Не такое уж дитя. Она одного возраста с Элеонорой Кастильской, даже чуть старше. В середине лета ей исполнится четырнадцать.

– Это не имеет значения, отец. Принцесса Анна менее перспективная невеста, чем Маргарита Наваррская. Брак с ней будет лишь политическим союзом, но ни на пядь не увеличит наших владений.

– Точно так же, как и в случае с Элеонорой. Однако ты был не прочь жениться на ней. Боюсь, ты опять поддаешься эмоциям. Тебя отталкивают некоторые странности Анны, все эти сплетни о ней…

– Отнюдь, – живо возразил Филипп. – Дело вовсе не в этом. И вообще, с недавних пор я не склонен доверять сплетням. Я по своему опыту знаю, как они бывают несправедливы… Вернее, по горькому опыту Бланки – ведь ее оклеветали совершенно безосновательно.

– Даже так? – герцог посмотрел на Филиппа с таким недоверчивым видом, словно тот сообщил ему, что луна упала на землю. – Но… Впрочем, ладно, не будем уходить от темы нашего разговора. Ты сам, когда сочтешь нужным, расскажешь мне эту историю… и если сочтешь нужным. А пока вернемся к принцессе Анне. Почему ты считаешь политический союз с Италией малоперспективным?

Филипп понял, что отец решил устроить ему небольшую проверку на способность трезво оценивать политическую ситуацию.

– Один союз другому рознь, – уверенно заговорил он. – В случае моего брака с Бланкой или Норой Кастилия оказала бы безусловную поддержку моим притязаниям на галльский престол. Кстати, на моральную поддержку со стороны Альфонсо я могу рассчитывать и сейчас. Но Италия – совсем другое дело. Итальянцы никак не могут оправиться от сокрушительного поражения в войне с галлами двести пятьдесят лет назад и до сих пор относятся к нам с опаской. Римский Сенат неизменно блокирует любые попытки императоров вмешаться во внутренние дела Галлии, и надо сказать, не без веских на то оснований. С тех пор как Карл Великий заявил о своих претензиях на роль всемирного самодержца и наградил себя титулом императора Священной Римской Империи, Германия и Италия находятся в состоянии перманентной войны. Рим немало поспособствовал преждевременному распаду империи Карла, в результате чего возникли королевства Наварра, Арагон, Франция, Хорватия и великое герцогство Австрийское, а также доминион Галлия под римским протекторатом. Образование в начале XIII века самостоятельного Галльского королевства произошло не без содействия Германского Союза, и после этого между Италией и Германией установился довольно шаткий мир, основанный на невмешательстве как той, так и другой стороны в дела своих бывших провинций. А ежели Рим, в случае моего брака с Анной Юлией, окажет мне более осязаемую, чем просто моральную поддержку, в борьбе за галльский престол, германские князья тоже не останутся в стороне и в пику Италии поддержат Людовика Прованского. Ни Римский Сенат, ни император не пойдут на разжигание новой войны с Германией – а вдруг она закончится претворением в жизнь планов Карла Великого о создании Священной Римской Империи.

Герцог удовлетворенно кивнул:

– Ты совершенно прав, Филипп. Прости, что я подверг тебя этому маленькому испытанию, но мне хотелось выяснить, отдаешь ли ты себе отчет в том, на какую зыбку почву становишься, претендуя на галльский престол, и с какой осторожностью тебе следует выбирать союзников. Итак, решено – Маргарита Наваррская.

– Да, отец. Я женюсь на ней.

– Гм… Только не обольщайся раньше времени. Она девица очень вздорная и вполне способна отказать тебе.

– Даже несмотря на галльскую корону, которую я предложу ей вкупе со своей рукой и сердцем?

– Даже несмотря на это. Маргарита властна и честолюбива, этих качеств ей не занимать. Но ее честолюбие не безгранично, как у тебя, оно довольствуется существующими пределами маленькой Наварры. Год назад Хайме Арагонский просил руки Маргариты для своего сына, но она наотрез отказалась, хотя этот брак сулил ей не просто королевскую корону в будущем. При инфантильности принца Педро и его полном равнодушии к государственным делам, Маргарита в один прекрасный день могла бы стать единовластной правительницей Арагона. Однако ее это не прельстило.

– И каков ваш план? – спросил Филипп. – Ведь у вас есть план, не так ли?

– Да, есть. Я напишу дону Александру конфиденциальное письмо, получу от него предварительное согласие на ваш брак (а что он с радостью ухватится за наше предложение, я не сомневаюсь), и мы втайне от принцессы приступим к составлению брачного контракта – три месяца, полагаю, будет достаточно. А в сентябре, на празднествах, начнешь действовать ты. Постарайся очаровать Маргариту, влюби ее в себя. Ведь ты опытный сердцеед, многие женщины говорят, что ты просто неотразим, тут тебе и карты в руки. Будем надеяться, что ты не оплошаешь.

– Будем надеяться, отец, – улыбнулся Филипп той особенной улыбкой, какой он улыбался, предвкушая очередное любовное приключение. Но эта улыбка предназначалась вовсе не далекой Маргарите, а близкой и родной Амелине…

ГЛАВА XIII. АМЕЛИНА

Пир по случаю коронации Филиппа, как, собственно, и все пиры, начался в торжественной и приподнятой обстановке, с напыщенными речами и изысканными здравицами в адрес нового принца Беарнского, а закончился грандиознейшей попойкой. Даже большинство женщин и почти все достопочтенные прелаты, кроме разве что архиепископа Марка и падре Антонио, были изрядно пьяны, не говоря уж о светских вельможах, которые, за редкостным исключением, вроде Филиппа или герцога, давно потеряли счет кубкам выпитого вина.

Всех присутствующих в определенной степени подзадоривал Эрнан де Шатофьер. Он и прежде не отличался умеренностью в еде и выпивке, еще будучи тринадцатилетним подростком мог заткнуть за пояс любого взрослого выпивоху, а по возвращении со Святой Земли и вовсе не знал себе равных. Именно с его подачи, когда веселье было в самом разгаре, речь зашла о похождениях Филиппа в Кастилии. Подавляющему большинству присутствующих эта тема пришлась по вкусу. Юные (и не очень юные) дамы строили обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только молодые) господа наперебой рассказывали пикантные историйки с выдуманными и, разумеется, особо интригующими подробностями, то и дело бросавшими Филиппа в краску.

В конце концов он решил не обращать внимания на эту болтовню, тем более что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ, с такой же наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые дамы, принялся глазеть на Амелину. Какая все-таки красавица его кузина! Какая у нее приятная молочно-белая кожа, какие роскошные золотистые волосы, какие прекрасные голубые глаза – будто чистые лесные озера в погожий летний день… Филипп вспомнил их встречу в парке, нежные объятия, жаркие поцелуи – и его вновь охватила такая пьянящая истома, что он даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с вином.

– Ты будто бы и немного выпил, – удивленно прошептал герцог, сидевший рядом с ним во главе стола. – С чего бы… – Тут он осекся, увидев томную поволоку в глазах Амелины, и только грустно усмехнулся, вспоминая свою бурную молодость.

А Симон де Бигор, который поначалу раз за разом одергивал жену, наконец понял всю тщетность своих потуг и стал искать отраду в вине, благо Амелина не забывала следить за тем, чтобы его кубок не пустовал. Симон и оказался первым, кто напился до беспамятства. Пьянствовал он молча, лишь под конец, заплетаясь языком, грозно предупредил Амелину:

– Ты-ы… это… смо… смотри м-мне-э… бе… бе… бес-с-сты-ыжая… – И, как подкошенный, бухнулся ей на руки.

Двое слуг подхватили бесчувственного Симона и вынесли его из банкетного зала. Вместе с ним покинула зал и Амелина, и после ее ухода Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим и опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако значительная часть гостей явно собиралась развлекаться до самого рассвета, так что Филиппу, как хозяину и виновнику торжества, пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все более или менее трезвые из присутствующих не разошлись спать. Только тогда, в сопровождении Габриеля де Шеверни, он направился в свои покои, подчистую проигнорировав весьма прозрачные намеки некоторых дам, которые были не прочь очутиться в его постели. Филиппу совсем не улыбалось провести ночь с пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы занимала Амелина, и он мог думать только о ней…

Войдя в свою спальню, Филипп с разбегу плюхнулся в кресло и вытянул ноги.

– Черт! Как я устал!..

Габриель опустился перед ним на корточки и снял с его ног башмаки.

– Пожалуй, я пойду ночевать к себе, – произнес он. – Сегодня мое присутствие в ваших покоях было бы нежелательным.

– А? – лениво зевнул Филипп. – Уже подцепил себе барышню?

– Нет, монсеньор, никого я не подцепил. Напротив… Ну-ка, отклонитесь немного. – Он отстегнул золотую пряжку на правом плече Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ.

– Ба! Как это понимать? Напротив – это значит, что тебя кто-то подцепил? А какая, собственно, разница, кто первый проявил инициативу – мужчина или женщина? По мне, все едино.

Габриель отрицательно покачал головой:

– Быть может, я неправильно выразился, монсеньор…

– Черт бы тебя побрал! – раздраженно ругнулся Филипп. – Да что ты заладил, в самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так что забудь про титулы. Ты не просто мой дворянин, ты мой друг – такой же, как Эрнан, Гастон и Симон. Даже если на поверку ты окажешься мужеложцем, я все равно буду считать тебя своим другом, ибо ты брат Луизы… Гм. Похоже, я шокировал тебя?

Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа.

– Ну что ж, прошу прощения. Это мне так, к слову пришлось. Понимаешь, я терпеть не могу мужеложцев… – Он передернул плечами. – Брр… Какая мерзость! Мужчина, который пренебрегает женщинами, потому что ему больше по вкусу мужчины – ну, разве может быть что-то противоестественнее, отвратительнее?.. Другое дело женщины, что любят женщин. Я их не одобряю, но и не склонен сурово осуждать. В конце концов, их можно понять – ведь так трудно не любить женщин, особенно красивых женщин. – Филипп весело взглянул на сконфуженного Габриеля. – Впрочем, ладно. Оставим эту тему, чтобы случаем не пострадала твоя добродетель. Объясни-ка лучше, что означает твое «напротив».

– Оно касается вас, – ответил Габриель.

Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости.

– Меня?! Ты думаешь, Амелина придет?

– Уверен.

– Она тебе что-то сказала?

– Нет. Но она так смотрела на вас…

– Я видел, как она смотрела. – Филипп с вожделением облизнулся. – Но с чего ты взял, что она придет?

– Догадался. Она с таким рвением опаивала господина де Бигора, что на сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений.

– Гм, похоже, ты прав, – сказал Филипп, затем, после короткой паузы, виновато произнес: – Бедный Симон!..

– Да, бедный, – согласился Габриель.

– Ты осуждаешь меня? – спросил Филипп. – Только откровенно.

Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил:

– Не знаю. Мне не хотелось бы судить вас по моим меркам. А что касается госпожи Амелии, то… В общем, я думаю, что господин де Бигор сам виноват. Он женился на девушке, которая не любила его. Вот я возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня.

Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстро разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой кроватью.

Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно покраснело до самых мочек ушей.

– Вам больше ничего не нужно? – спросил он.

– Все в порядке, можешь идти, – ответил Филипп. – Вижу, тебе не терпится поскорее улизнуть.

– Ну… Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел ее ночью в ваших покоях.

– Да, ты прав. В таком случае проверь, не вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не беспокоиться – он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у меня женщину… Пожалуй, это все. Будь здоров.

– Доброй вам ночи, – кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.

С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и гадал, как долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что из-за полога кровати выглядывает хорошенькая девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами.

– Ну! – нетерпеливо отозвалась она.

– Амелина… – пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему так смущался Габриель – в комнате пахло женскими духами!

Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце.

– Габриель угадал…

– Я все слышала. Он будет молчать?

– Будет, не сомневайся. – Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым взглядом: она была одета лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей почти до лодыжек. – Ты что, вот так и пришла?

Амелина тихо рассмеялась.

– Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.

– Боже мой!.. Ты…

– Да, – сказала она, страстно глядя ему в глаза. – Я уже все решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя, чтобы… чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать тебе… Ну, почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый…

Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги.

– Амелинка, родная моя сестричка…

– Нет, Филипп, – твердо произнесла Амелина. – Я больше не хочу быть твоей сестричкой – ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.

Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела – такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения.

– А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение.

– Бедный лекарь, – с улыбкой произнес Филипп. – За правду пострадал.

– А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной.

Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.

– У вас есть сын, Амелинка.

– Да, есть. Жаль, что не ты его отец.

– Симон мой друг, – в отчаянии прошептал Филипп.

– А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.

– Но ведь ты не возражала.

– А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня… И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит… – Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. – Но ты… Ты всегда был для меня самым лучшим, самым дорогим, самым милым, самым… самым… Господи! Да все эти годы я жила одной лишь мыслью о тебе… – Она всхлипнула снова. – Когда умерла твоя жена, я была беременна… Увы!.. И к счастью для Симона… Иначе я сбежала бы от него, приехала бы к тебе в Кантабрию, жила бы там с тобой, как твоя любовница, и чихала бы на все сплетни, на все, что бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была бы с тобой.

– Мне тебя очень не хватало, сестренка. Я часто думал о тебе, там, на чужбине…

Амелина вздрогнула всем телом. Филипп поднял голову и враз вскочил на ноги.

– Амелиночка, не надо плакать, родная моя. Все, что угодно, только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.

Глаза его вправду увлажнились. Он взял ее руку и провел ею по своей щеке.

– Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.

– А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.

Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.

– И что же теперь будет с Симоном? – спросил он то ли у нее, то ли у себя.

– Не знаю… И знать не хочу… Прости меня, Господи, грешную! – И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.

«Прости меня, Симон, грешного», – напоследок подумал Филипп, со всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще одной прелюбодейки.

Да и не хочет этого.

ГЛАВА XIV. В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ ЕЩЕ С ДВУМЯ ПЕРСОНАЖАМИ НАШЕЙ ПОВЕСТИ, А ЗАТЕМ НАДОЛГО ПРОЩАЕМСЯ С НИМИ

Когда во время охоты он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь очередным звеном в длинной цепочке досадных неприятностей сегодняшнего дня – далеко не лучшего дня в его жизни. Он даже не подозревал, что именно в этот день ему улыбнулась удача, а впоследствии и вовсе позабыл об инциденте, случившемся вслед за этим и во многом предопределившим его дальнейшую жизнь… Впрочем, обо всем по порядку.

Травля оленя была в самом разгаре, поэтому неудивительно, что никто из ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же не позвал на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно благодарил Бога, что при таком внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не ушибся и лишь отделался легким испугом.

«Ну, нет! – подумал он. – На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой охотой – глядишь, еще объемся… Вернусь-ка я лучше обратно. От греха подальше…»

Окрестности были знакомы ему с детства. Кряхтя, он поднялся с травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.

Небольшой замок, служивший ему охотничьей резиденцией в этих краях, находился невдалеке. Молодой вельможа шел не спеша, мурлыча себе под нос какую-то песню, по-видимому, собственного сочинения, так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые строки, недовольно морщился, если у него что-то не получалось, и удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.

Углубленный в это занятие вельможа-поэт не смотрел, куда несут его ноги, что нередко случается с каждым из нас, когда мы идем по знакомой местности, имея вполне определенную цель и думая о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по пути сделал большой крюк, но только небрежно пожал плечами: эка невидаль, всяко бывает. Ему и в голову не пришло, что может, это не случайность, не простое стечение обстоятельств, что как раз тогда, когда он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте, прямо перед ним, раздался исполненный отчаяния крик:

– Спасите! На помощь!

Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в которой люди страдают и умирают по-настоящему, а не понарошку, молодой вельможа поспешил на голос и вскоре увидел троих бродяг, окруживших посреди дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить свою жертву с седла, а третий крепко держал за узду старую пегую клячу, такую жалкую с виду, что к ней никак не подходило гордое название «лошадь».

Не замедляя шаг, вельможа выхватил из ножен меч, одновременно поднес к губам мундштук охотничьего рожка и коротко протрубил в него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.

Бродяги вздрогнули и дружно повернули головы. Увидев на опушке вооруженного сеньора, они на мгновение остолбенели, а затем, не сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.

«Трусы!» – презрительно подумал вельможа, подходя ближе к спасенному им путешественнику.

Это был седовласый старик лет шестидесяти, но еще довольно крепкий на вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное крестьянское платье из грубой домотканой материи, видавшую виды соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на его ногах.

Узнав своего спасителя, старик торопливо спешился и отвесил ему низкий поклон.

– Ваша светлость!

– Кто они такие? – спросил вельможа, имея в виду сбежавших бродяг. – Ты их знаешь?

– Нет, монсеньор, не знаю. Злодеи какие-то. Много их нынче развелось. Требовали, чтобы я отдал им коня и кошелек. А у меня-то кошелька и вовсе нет. Несколько су в за подкладкой – вот и все мое богатство… Не считая лошади, конечно.

– И оружия у тебя, как вижу, нет.

– Ничегошеньки, монсеньор.

– Так какого же черта ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти искал?

– Никакого ни черта, – испуганно перекрестился старик. – Меня Бог ведет.

– Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только – сам Бог… А кто ты, собственно, такой?

– Готье меня зовут, монсеньор. Я служил на конюшнях отца вашей светлости – царство ему небесное! – пока не призвал меня Господь.

– Куда призвал?

– Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.

Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.

«Сумасшедший. Определенно, у него не все дома…»

– Говоришь, Бог ведет? Так почему же он привел тебя к разбойникам?

– Но ведь и спас от них, монсеньор, – возразил ему старик.

– Верно, спас… Гм. С моей помощью.

– Ну да, монсеньор, с помощью вашей светлости. И это большая честь для меня.

– Очень интересно! – сказал вельможа. – И куда же тебя Бог ведет? – спросил он таким тоном, каким обычно спрашивают: «Куда тебя черти несут?»

– Этого я сказать не могу, – серьезно ответил старый Готье, не уловив откровенной иронии в последних словах собеседника. – Это великая тайна, монсеньор.

– Тайна? – нахмурился вельможа. – Даже для меня?

– О, монсеньор! Для меня тоже.

– Ну и делишки! А как Господь указывает тебе путь?

– В том-то и дело, монсеньор! Каждое утро, просыпаясь, я уже знаю, что буду делать днем.

– Ах, так! Чудеса, да и только! Стало быть, ты знал, что я спасу тебя?

Готье отрицательно покачал седой головой:

– Нет, монсеньор, не знал. Но Господь известил меня, что сегодня я должен заночевать в охотничьем лагере вашей светлости.

Вельможа вдруг насторожился и подозрительно поглядел на него.

– А ты случаем не хитришь, любезный?

– О нет! – с жаром запротестовал старик, открыто и простодушно глядя ему в глаза. – Как я могу лгать вашей светлости! Так мне Бог сказал, и это святая правда.

– Странный ты человек, – констатировал вельможа. – Но как бы то ни было, получишь у меня и еду, и ночлег… А Бог что, запретил тебе брать оружие?

– Нет, монсеньор, не запрещал. Но у меня ничего не было.

– Что ж, это поправимо. Раз ты служил у моего отца, то я дам тебе оружие; так у Господа будет гораздо меньше хлопот с тобой. Уж очень неблагодарное это занятие – спасать кого-то чужими руками. И не больно надежное такое покровительство, осмелюсь утверждать. Не споткнись моя лошадь на ровном месте, лежал бы ты сейчас мертвый посередь дороги… Если, конечно, Господу не вздумалось бы ради забавы сразить твоих обидчиков стрелами небесными.

Он отказался от предложенного старым Готье весьма сомнительного удовольствия прокатиться на его кляче, и оба пошли пешком. Дорогой они разговаривали о зове Божьем, который вел старика к неведомой цели. Молодой вельможа уже остерегался открыто подтрунивать над Готье – все больше и больше он убеждался, что его неожиданный спутник не в своем уме.