Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение"

Присутствовавшие аплодировали³². Впрочем, поддержка таких заявлений не была постоянно единодушной. Контуры знакомых конфликтов были уже довольно явными. Со стороны представителей промышленников в сторону рабочих депутатов был даже брошен упрек в незрелости. Он «вызвал резкую отповедь со стороны рабочих»³³. Обстановку несколько разрядил М. И. Терещенко, призвавший не обострять «рабочего вопроса», и представитель Московского ВПК, предложивший не превращать комитеты в «арену классовой борьбы». После этого делегаты 2-го съезда ВПК единогласно и с аплодисментами проголосовали за декларацию, предложенную представителем петроградских рабочих Г Е. Брейдо о созыве рабочего съезда³⁴.

Это была резолюция Рабочей группы от 3 (16) декабря 1915 г., и в результате была создана организационная комиссия и выработана программа будущего съезда. Она включала в себя следующие пункты: 1) отношение рабочих к современному положению страны; 2) дороговизна жизни и продовольственный кризис; 3) экономическое положение рабочих и охрана труда во время войны; 4) рабочие и жертвы войны (инвалиды, беженцы и проч.); 5) отношение к Военно-промышленным комитетам; 6) выборы в Центральный ВПК³⁵.

Программа была опубликована 29 марта (11 апреля) 1916 г. в органе ЦВПК³⁶. Хорошо изданная, эта, по сути дела, легализованная политическая прокламация распространялась в большом количестве по всей стране³⁷. Группа призвала всех сознательных рабочих немедленно приступить к организации ячеек на производстве, начать подготовку общероссийской первомайской стачки, при каждом выступлении требовать мира «без аннексий и контрибуций» и т. д.³⁸

Естественно, что Рабочая группа полностью поддержала резолюцию 2-го съезда ВПК о создании «ответственного министерства», реформу местного самоуправления и введение всеобщих, прямых, равных и тайных выборов в Государственную думу. Гучков мог быть доволен – возникала перспектива создания контролируемого его организацией всероссийского рабочего движения. Последнее было тем более важно, что руководитель ЦВПК явно не стремился к ответственности перед IV Думой³⁹. Впрочем, руководители ЦВПК пока что не торопились раскрывать карты – Дума должна была стать орудием для осуществления их замыслов, и поэтому они с явным удовольствием поддерживали призывы делегатов принять обращение «к законодательным собраниям, так как только они могут вывести страну из создавшегося тупика»⁴⁰.

Текст резолюции был немедленно доставлен главе МВД и Николаю II. На докладе император, как почти всегда, был непроницаемо спокоен⁴¹. Однако он был весьма недоволен тактикой, избранной военным министром в отношении ЦВПК и его Рабочей группы, и результатами ее политики попустительства, проявившимися во время съезда ВПК⁴². Весьма болезненным оставался и вопрос о Путиловском заводе. В результате стачки работа важнейшего для обороны страны завода была фактически парализована две недели. Забастовка закончилась 4 (17) марта 1916 г. Генералу Крылову, наводившему порядок на Путиловских заводах, не удалось избежать падения производства. Полную производительность они дали только к 15 (28) марта 1916 г.⁴³ Военное управление вложило в завод еще около 20 млн руб., с 25 до 30 тыс. человек увеличилось число рабочих. Увеличился и объем производства – завод в 1916 г. дал 2828 орудий (против 1566 в 1915 г.), в 2 раза увеличился их ассортимент, начался выпуск новой продукции, 76-мм зенитных орудий, и, наконец, был освоен выпуск 6-дюймовых снарядов. В 1916 г. завод давал около половины всех снарядов этого калибра, производимых в России⁴⁴.

В разгар этой работы Крылова на Путиловском заводе выздоровел Гучков. После своего выздоровления он, по собственным словам, не мог уже равнодушно видеть бессилие ГАУ в организации правильного снабжения русской армии тяжелой артиллерией и предложил в течение шести месяцев поставить шесть шестиорудийных батарей 16-дюймовых гаубиц в полном снаряжении, со всем необходимым для немедленного выступления. Таким образом, в кратчайший срок предлагалось достичь паритета с противником в этой области. В качестве эксперта Гучковым был приглашен бывший директор Путиловского завода А. П. Меллер, который предложил довольно экстравагантный план: освободить три мощнейших завода – Путиловский, Обуховский и Ижорский – от производства снарядов для тяжелой артиллерии для производства этих тридцати шести 16-дюймовых гаубиц⁴⁵.

Чем должна была в эти шесть месяцев стрелять остальная русская артиллерия – на этот вопрос ответа не было. Гарантии выполнения этого чрезвычайно сложного проекта также не предоставлялись. Неудивительно, что Главное артиллерийское управление отказалось от него. Однако сам факт этого предложения многое объясняет в том поведении, а вернее, в той игре, которую вел руководитель ЦВПК. Деятельность военно-промышленных комитетов приобретала все более ярко выраженный политический характер. 5 (18) марта 1916 г. на заседании продовольственного отдела ЦВПК при участии А. И. Коновалова для решения продовольственного вопроса было решено создать в Москве Центральный комитет объединенных общественных организаций, который бы начал действовать, не считаясь с политикой Министерства земледелия. Предполагалось, что именно кризис в продовольственном вопросе должен был вызвать в ближайшее время кризис власти⁴⁶.

Представители «Прогрессивного блока» явно оказались позади событий, что их категорически не устраивало. Только 7 (20) марта 1916 г. Дума рассмотрела вопрос о положении на Путиловском заводе в закрытом заседании. В результате была принята формула с требованием установления «реальной» зарплаты, создания профсоюзов и примирительных камер. С речью о положении на Путиловском заводе выступил военный министр. Это выступление, как и в августе 1915 г., не было согласовано с правительством⁴⁷. «Одновременно с объявлением о закрытии завода и об общем расчете рабочих, – отчитывался Поливанов, – в соответствии с обязательным постановлением военной на театре военных действий власти, все рабочие, которые числятся военнообязанными и получили отсрочку явки к исполнению воинской повинности, собственно для выполнения срочных заказов военного и морского ведомств, коль скоро они этой обязанности не выполняют, то они привлекаются к исполнению общей воинской обязанности, то есть в запасные батальоны для воинского обучения. Из бастовавших на Путиловском заводе рабочих, военнообязанных, призваны только два младших возраста, а именно: ратники первого и второго разряда и новобранцы 1915 и 1916 гг., и рабочего элемента, наименее привычного к работе, наименее (повторы) подходящего к званию квалифицированных рабочих. Для суждения над учинившими насилие и побои военной властью учрежден военно-полевой суд»⁴⁸.

В заключение министр назвал забастовку на Путиловском «ударом в спину», который армия получила от «своих». Эта речь была встречена бурными аплодисментами⁴⁹. Выступление Поливанова не подверглось критике, но вслед за ним выступил Милюков, который возложил ответственность за происходящее на правительство и резко осудил насилие по отношению к бастующим, объяснив случившееся экономическими причинами и недостатком пропаганды среди рабочих. «Как же сделать, чтобы этого не было, – ни “пораженчества”, ни анархизма? – восклицал он. – Нужно, чтобы человек не чувствовал себя чужим, чтобы он чувствовал себя в самом деле “своим”, тогда “ударов в спину”, может быть, не будет. Тогда поймут, что этих вещей нельзя делать, тогда и те немногие элементы “пораженчества”, которые существуют, исчезнут. Приобщите рабочего к общей равноправной семье, дайте ему средство цивилизованными способами считаться с работодателями, и когда вы это дадите, тогда взыскивайте»⁵⁰. Милюков не подверг критике владельцев завода, обошел он молчанием и действия военных. Следует отметить, что Поливанов полностью расходился со Штюрмером по вопросу об отношении к забастовке, а после этого выступления он способствовал тому, что сведения о закрытом заседании появились в прессе⁵¹. Уже 13 (26) марта с санкции военного министра и председателя Государственной думы отчет о нем был опубликован в «Речи»⁵².

Принятая Думой 7 (20) марта формула перехода к делам содержала прямое осуждение подавления забастовки: «…насильственное и одностороннее разрешение столкновений на экономической почве способно лишь привести к внутренней розни, ослабляющей и радующей нашего врага.»⁵³ Руководители «Прогрессивного блока» вскоре попытались вернуть себе инициативу. 12–13 (25–26) марта 1916 г. прошли съезды Земского и Городского союзов, в ходе работы которых усилилась политизация требований их руководства. П. Н. Милюков выехал в Москву, чтобы принять участие в работе съездов и попытаться согласовать их резолюции с линией «Прогрессивного блока». Сделать это ему не удалось, хотя съезды все же заявили о своей поддержке блока. Требование «ответственного министерства», естественно, было также включено в резолюцию.

Не был обойден вниманием и поднятый на съезде военно-промышленных комитетов рабочий вопрос. О нем напомнил выступавший представитель Рабочей группы ЦВПК В. А. Черногорцев, повторивший программные требования «гвоздевцев». В свою очередь А. И. Коновалов предложил объединить все общественные организации по примеру «Союза союзов» в 1905 г. и приступить к организации Союза рабочих, высшим органом которого должна была стать Рабочая группа ЦВПК и Всероссийского крестьянского союза⁵⁴. «Русские ведомости» и «Речь» начали публикацию проекта рабочего съезда – его делегаты должны были избираться выборщиками (от организаций от 100 до 1000 человек – 1 выборщик и свыше 1000 человек – по 1 выборщику от каждой сотни) под контролем рабочих групп. На съезд должны были быть представлены по 10 делегатов от столиц и по 5 от прочих городов⁵⁵.

Но если радикализация программы общественных организаций вызывала естественное удовлетворение у их руководства, то не менее естественным в этой обстановке было и раздражение Николая II. Политика сотрудничества с ЦВПК оборачивалась весьма неприглядными последствиями на «домашнем фронте»⁵⁶. Кроме того, результаты деятельности общественности в деле мобилизации промышленности на нужды фронта также трудно назвать впечатляющими. Неудивительно, что на этом фоне встал вопрос об уходе из правительства человека, ставшего летом 1915 г. символом «нового курса» во внутренней политике. В марте 1916 г. в Ставке появились слухи о скором смещении креатуры Николая Николаевича (младшего) – генерала Поливанова – на посту военного министра. Это сразу же отметил британский представитель при русском Верховном командовании: «…возможно потому, что он (Поливанов. – А. О.) не был persona grata. Его заменит Шуваев»⁵⁷.

Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

В феврале 1916 г. из Стокгольма в Петроград приехал русский посланник в Швеции А. В. Неклюдов, в разговорах с Сазоновым и Поливановым он затронул румынский вопрос. Поливанов был откровенно раздражен ходом переговоров, заметив, что мнения о необходимости союза с Бухарестом полностью меняются каждый день. Лично он относился к идее союза с подозрением. Впрочем, это было обоюдное недоверие. Румынский военный атташе в Петрограде заявил Альфреду Ноксу, что 85 % румынского населения симпатизируют Англии и Франции, но не доверяют России. Румыния нуждалась в русской стали и лошадях, но не получала их под разными предлогами. В Бухаресте не могли не заметить и нежелания России продавать в их страну зерно. Причиной этого были опасения, и к тому же небезосновательные, что это зерно будет перепродано центральным державам. Что же касается боеприпасов, то они складировались у границы и также не передавались румынской стороне, пока она точно не заявит о своих намерениях¹. Такая линия поведения соответствовала настроению Ставки.

Алексеев окончательно убедился в желании союзников лишь удержать за собой Салоники, но никак не использовать этот город как базу для проведения крупных операций. Это освобождало болгаро-германские силы на Балканах, которые в случае необходимости получали свободу действий против Румынии. «Следовательно, – писал генерал Сазонову 13 (26) января 1916 г., – оказание помощи Румынии ляжет исключительно на наши плечи. Казалось бы, свежая, обладающая неизрасходованным запасом людского пополнения и материальных средств румынская, сильная числом, армия должна была бы уверенно вступить в борьбу. Но как предшествовавшее время, так и тон переговоров… приводят к заключению, что такой веры нет, чем объясняется оттягивание решения до минуты, когда успех окончательно склонится на ту или иную сторону. При таких условиях с чисто военной точки зрения данной минуты нам было бы выгоднее принятие Румынией нейтралитета, даже с демобилизацией ее армии, если только можно быть уверенным, что нейтралитет не будет нарушен нашими противниками и что в случае нарушения румыны не подчинятся свершившемуся факту, ограничившись одним протестом»².

Необходимо отметить, что далеко не все в России были убеждены в том, что Румыния обладает армией, достаточно сильной даже числом. Во всяком случае, для вступления в войну на стороне Антанты, что предполагало необходимость военных действий по трем четвертям ее сухопутной границы. Таковым же с самого начала переговоров было и мнение премьер-министра этой страны И. Братиану. Он требовал присылки десяти русских дивизий в Добруджу, что вызывало только лишь раздражение Алексеева³. Недоверие у русских военных вызывала и боеспособность румынской армии. Неплохо знавший ее генерал Радко-Дмитриев был вообще против того, чтобы втягивать Румынию в войну: «До тех пор, пока она нейтральна, наш левый фланг в безопасности, и, пожалуй, так оно и лучше»⁴. Это была вполне профессиональная рекомендация.

По словам Поливанова, русское командование не знало ничего о боевых качествах румынской армии. 1877–1878 гг. были уже далеким прошлым, а в 1913 г. боевые действия ограничились кратковременной вылазкой в Болгарию. С другой стороны, румынская армия не имела достаточных военных запасов, а Россия, только что вышедшая из кризиса 1915 г., не могла себе позволить снабдить боеприпасами, особенно снарядами, еще пятисоттысячную армию. Ее запросы были таковы, что поглотили бы значительную часть военных поставок союзников в Россию. Увеличить их резко союзники тоже не могли, в том числе и по причине низкой пропускной способности русских железных дорог и портов. Во-вторых, требование посылки в Добруджу трехсоттысячной вспомогательной русской армии в Ставке воспринималось как абсурд. Эти силы были нужны для весенне-летнего решительного наступления, на которое Верховное командование возлагало большие надежды. На одновременную поддержку и Юго-Западного фронта, и будущего союзника сил не было. Кроме того, две железные дороги, связывавшие Россию и Румынию, не могли обеспечить снабжение предполагаемой восемьсоттысячной армии (500 тыс. румын и 300 тыс. русских)⁵.

Ставке требовалась достоверная информация о намерениях и возможностях правительства Братиану. В начале февраля 1916 г. Алексеев настоял на назначении в Бухарест на должность военного агента полковника Татаринова. Он должен был выяснить, насколько искренен румынский премьер в своем желании выступить против Четверного союза, и в случае положительного результата обсудить планы взаимодействия русской и румынской армий. При этом Татаринов отнюдь не должен был торопить румын с немедленным выступлением⁶. На этот момент Ставка в нем попросту не нуждалась. 20 января (2 февраля) 1916 г. новый военный агент в Румынии встретился в Петрограде с Сазоновым и доложил министру иностранных дел о взглядах наштаверха на положение дел:

«Если весной 1915 г., когда русские войска занимали вершины Карпат, выступление Румынии могло оказать решительное влияние на ход военных действий в смысле окончательного разгрома Австро-Венгрии, то в настоящее время генерал-лейтенант Алексеев склонен думать, что для нас более выгодным является сохранение Румынией нейтралитета. Действительно, вследствие растяжения и крайне невыгодных очертаний румынских границ, неуверенности в достаточном боевом значении румынского войска, а также создавшегося после разгрома Сербии положения, позволившего Германии и ее союзникам почти что окружить Румынию с трех сторон, приходится считаться с возможностью поражения румын, что заставило бы нас уделить значительные силы на оказание им помощи без прямой пользы для наших ближайших военных задач. Видимое нежелание Братиану прислать для переговоров румынского офицера в Россию, хотя и может быть объяснено боязнью румынского министра скомпрометировать себя в глазах Германии, однако дает генералу Алексееву повод заподозрить вообще искренность Братиану. Генерал Алексеев опасается, что последний желает выведать у нашего уполномоченного размер той помощи, которую мы могли бы предоставить Румынии, с тем только, чтобы иметь в своих руках веские данные для переговоров с болгарами, а может быть, и с немцами»⁷.

26 января (8 февраля) 1916 г. Татаринов отбыл из Петрограда в Бухарест⁸. Недоверие – плохое основание для сотрудничества. Наштаверх не торопился делиться своими мыслями с англичанами и французами. 6 февраля в телеграмме, направленной в Форин Оффис, Бьюкенен сообщал: «Я узнал от г-на Сазонова, что генерал Алексеев не жаждет выступления румынской армии в настоящий момент, так как он сомневается в ее ценности как боевой силы и не может пока позволить удлинения своего фронта без его ослабления на других участках»⁹. 7 февраля Сазонов получил еще одно известие от генерала. Явно раздраженный, он сообщал министру о своем нежелании делать доклад императору по румынскому вопросу. По мнению Алексеева, обсуждать было по-прежнему нечего:

«Что же мы знаем о намерениях и целях, которые ставят себе румыны, в какой срок окончательно приведут свои войска в военное положение, сколько войск они выставят в поле, где и как их сосредоточат? Мы не знаем ничего, кроме неясного указания, “что длина румынской границы позволяет Румынии защищать успешно лишь линию Дуная и границу со стороны Австро-Венгрии”. В этих словах ничего не заключается. На каком протяжении хотят румыны защищать линию Дуная? На всем протяжении от Оршовы до Силистрии? Как они расположатся на австрийской границе, примкнут ли к нам в Северной Молдавии или совершенно оставят незанятыми (как ранее предполагалось) северные уезды до широты, примерно, Ясс? Если силы румын будут значительно растянуты, разбросаны из-за стремления все прикрыть, то можно убежденно сказать, что в Северной Молдавии они к нам не примкнут и оперативной общности действий и согласования с нами не установят»¹⁰.

Алексеев видел будущее ясно – противник получит возможность одновременного удара из Буковины и Добруджи, что существенно ухудшит положение России. Без информации о планах Бухареста он не собирался идти навстречу его предложениям даже и на словах: «Если мы примем обязательство собрать в Добрудже столь сильную армию, которая подразумевает наступательные действия на Балканском полуострове, то мы же должны будем собрать и другую, достаточной силы армию, дабы обеспечить обнаженное левое крыло наших армий генерала Иванова, прикрыть путь на Одессу – Николаев с северо-запада и обеспечить тыл и правый фланг румынской армии»¹¹. 2 (15) февраля 1916 г. Сазонов получил из Рима информацию о разговоре итальянского посла в Румынии с Братиану.

Глава правительства заявил, что в любом случае не собирается вести войну на собственной территории, а Румыния может покинуть состояние нейтралитета только «для осуществления своего национального идеала». Более того, румынский премьер конфиденциально сообщил итальянцам, что за сохранение нейтралитета ему уже предлагают и Буковину, и часть Баната, и даже исправление границы в Трансильвании¹². Отсюда следовал вывод – Бухарест хотел бы иметь гарантию, что, выступив на стороне Антанты, он получит не меньший приз, даже в случае, если поражения или распада Австро-Венгрии в результате войны не последует. Имелась в виду Бессарабия, гарантию на получение которой Ионеску хотел бы получить от союзников России за ее спиной. Итальянский дипломат немедленно прервал разговор¹³. Можно предположить, что подобная информация вместе с нежеланием Бухареста раскрыть свои планы в Петрограде не способствовали доверию к этому государству в России. Подозрительность Ставки и желание любой ценой защитить южный фланг своих армий лишь от возможных угроз возрастали.

Эти мысли начальник штаба Ставки изложил и генералу По. 25 февраля 1916 г. он изложил эти взгляды в телеграмме на имя Жоффра: Алексеев не хотел, чтобы нейтралитет Румынии был нарушен, но при этом, естественно, он не желал и того, чтобы румыны перешли на сторону противника. Если бы это произошло и румынская армия получила бы при этом эффективную поддержку немцев, то весенне-летнее наступление русской армии, по мнению Алексеева, было бы сорвано¹⁴. В последнем случае Румыния получила бы возможность сконцентрировать все свои силы на границе с Россией и, поддержанная немцами, австрийцами, болгарами и турками, осуществить вторжение в Бессарабию. Восточный фронт при такой перспективе не просто удлинился бы от Черновцов до Одессы – действия русской армии неизбежно приобрели бы исключительно оборонительный характер. Удержание союзниками Салоник приобретало теперь, с точки зрения Алексеева, несколько другой смысл – гарантии удержания румын в сфере влияния Антанты¹⁵.

Если учесть, что в феврале – апреле 1916 г. наштаверху через представителя британского командования при Ставке генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса неоднократно передавалась информация об опасности, которая грозит Петрограду ввиду возможного германского наступления, причем это было мнение не только начальника Имперского Генерального штаба генерала В. Робертсона, но и Жоффра¹⁶ (а вместе с этим шли советы не придавать такого значения южному направлению¹⁷), то эта позиция Алексеева становится понятной – он не мог рассчитывать на поддержку союзников на Балканах. Вот несколько отрывков из письма Робертсона Генбери-Вилльямсу от 16 февраля 1916 г.: «Дело в том, что мы не в состоянии помочь русским из Салоник. Между Салониками и Румынией находится около 30 вражеских дивизий; около 300 миль по горной местности с единственной и плохой железной дорогой, нет шоссе, положение нашего морского транспорта пугающе тяжелое. С любой точки зрения предпринимать что-нибудь значительное на Балканах будет вершиной глупости. Вы обязательно должны сделать все, что можно, чтобы довести это до Алексеева»¹⁸. Робертсон не лукавил.

Организация снабжения Салоникского фронта с самого начала столкнулась с серьезными проблемами. «Эта земля не может обеспечить нас продовольствием… – писал английский журналист. – Скотина настолько редко встречается и столь шокирующего качества, что если бы армия начала ее потреблять, то истребила бы ее за неделю, и войска начали бунтовать, требуя говядины. Все наше зерно и мясо приходили, да и до сих пор приходят (написано весной 1917 г. – А. О.), по опасному морскому пути. Конечно, есть и местные радости – такие как дыни, яйца и арбузы, а иногда и домашняя птица, однако вся еда, которую может дать армии Македонии, – это капля в море. Каждый свежий батальон, посланный в Салоники, означает, что вслед за ним туда придется послать больше кораблей с продовольствием и продолжать посылать их еще и еще, до тех пор, пока он остается там. Но не только с одним продовольствием, но и со всем, что может, вероятно, потребоваться армии. Разумеется, это оружие и боеприпасы, но также и обмундирование, каждая деталь снаряжения, инструменты для любого рода работ, материалы для установления проволочных заграждений – в округе нет достаточного количества дерева для установки кольев; все виды госпитальных запасов. Бумага, ручки, карандаши, книги, бекон, ванны, мыло, свечи, табак, спички – все это должно быть перевезено из-за моря. Гальванизированное железо, повозки, мулы, телефонный провод, фляги для воды, бивуачные палатки – все, что можно себе представить. В Македонии можно быть уверенным в одном – в том, что вы не найдете того, что вам нужно»¹⁹.

Союзное командование испытывало постоянный недостаток свободного транспортного тоннажа. Между тем в 1916 и 1917 гг. потери союзников в результате действий германского подводного флота стали угрожающе высокими. Если в 1914 г. они потеряли 252 738 тонн, в 1915 – 885 471 тонну, в 1916 – уже 1 231 867 тонн, а в 1917 г. – 3 660 154 тонны. Только в 1918 г. потери транспорта пошли вниз, достигнув 1 632 228 тонн²⁰. Проблема перевозок по морю имела еще один аспект: в начале 1916 г. еще не завершилась замена базы снабжения Салоникского фронта. В конце 1915 г. эту роль играли Марсель, Тулон и некоторые порты Великобритании. Переход из Марселя в Салоники сначала занимал неделю, но с ростом активности подводных лодок он вырос до двух и даже трех недель. Итальянцы использовали для снабжения Неаполь, а затем Таранто. Переход Таранто – Салоники занимал всего три дня. Поэтому все снабжение Салоник в это время перестраивалось на данный порт. Для этого необходимо было время, а потери на линии Саутгемптон – Салоники, Марсель – Салоники и Таранто – Салоники оставались еще стабильно высокими²¹. Неудивительно, что Робертсон, обращаясь к Генбери-Вилльямсу, был категоричен: «Я надеюсь, что Вы сделаете все от Вас зависящее, чтобы показать этим русским, что операции на Балканах невозможны»²².

В своем докладе, сделанном 2 марта 1916 г. на военном совещании в Шантильи, Жоффр недвусмысленно сделал вывод: главным направлением для союзников является Верден, а не Балканы: «Предпринять, однако, более решительные действия на этом театре (на Балканах. – А. О.) для Франции и Англии не представляется возможным: с одной стороны, все англо-французские силы нужны во Франции; с другой стороны, материальные затруднения (недостаток военных транспортов) делают в настоящее время невозможными операции с силами, значительно превосходящими те, которые там ныне имеются. Поэтому экспедиционный корпус не получит никакого подкрепления, кроме восстановленной сербской армии. Роль его, заключающаяся в настоящее время в том, чтобы вводить неприятеля в заблуждение относительно наших истинных намерений и привести к бездействию германо-болгарские резервы, примет все более активный характер в период нашего общего наступления»²³.

Эти предложения Жоффра не остались без поддержки, так как находили немало единомышленников в Англии. Очень скоро союзники начали обсуждать планы вывода части французских войск из Салоник для отправки их под Верден²⁴. Попытки Ллойд-Джорджа настаивать на выборе юго-восточного направления в качестве главного для союзников подверглись критике со стороны британских военных, хотя сами они к началу 1915 г. были несколько обескуражены непредвиденным ходом и масштабами войны. «Союзная стратегия во Франции была кровавой ошибкой, которая чуть не привела нас к непоправимому поражению, – вспоминал Ллойд-Джордж. – Когда она провалилась, союзники не имели наготове другого разумного плана. Наши генералы были совершенно сбиты с толку решением немцев окопаться. Они не сумели придумать ничего лучшего, как пожертвовать миллионами людей в безнадежном усилии прорваться»²⁵. С начала 1916 г. генерал М. Саррайль неоднократно просил Жоффра о присылке подкреплений, но тот каждый раз отвечал отказом, даже когда речь шла всего о двух дивизиях²⁶.

Недооценка Балкан как самого слабого звена в обороне центральных держав привела союзное командование к неразумному использованию своих ресурсов. Казалось, что перед ним постоянно стоял кошмарный образ сорвавшейся Дарданелльской операции. Между тем Проливы были необходимы Антанте как точка, окончательно блокировавшая осажденную Центральную Европу, но более всего в этом нуждалась Россия, также фактически находившаяся в блокаде. Кроме того, как мне представляется, отказ союзников усилил подозрения к ним русской стороны. В общем, по причинам как объективного, так и субъективного характера союзники не проявляли интереса к предлагаемой русским командованием операции. Они не поддержали ни одного из предложений Алексеева.

В начале февраля 1916 г. наштаверх уже ожидал перелома ситуации на германском участке русского фронта – он потерял интерес к Балканам и все более раздражительно реагировал на просьбы Румынии выделить 250 тыс. солдат для поддержки. Алексеев не желал распылять резервы. «Но твердо полагаю, – писал он 20 февраля (4 марта) 1916 г. русскому представителю при союзном командовании во Франции генералу Я. Г Жилинскому, – что достижение успеха над немцами решит и румынский вопрос, разброска же сил сделает нас всюду слабыми. В данную минуту нам выгоднее нейтралитет Румынии»²⁷. Это уже не устраивало Францию, президент которой за три дня до этого обратился к Николаю II с заявлением о полной готовности своей страны сделать все возможное для вступления Румынии в войну. Французская военная миссия в Бухаресте активно пыталась повлиять на ситуацию, в Россию полетели обращения к императору и министру иностранных дел, это вызывало в Могилеве явное раздражение, что, впрочем, было вполне естественно после реакции Жоффра на предложение поддержать русские планы²⁸.

В марте 1916 г. Алексеев в разговоре с генералом М. С. Пустовойтенко так отозвался о партнерах по Антанте: «Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии? Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела…»²⁹ Все уже было бессмысленно – в России окончательно убедились, что операции на Балканах невозможны, во всяком случае, на этом этапе. В качестве главных направлений ударов Антанты были выбраны именно германские участки фронта, что, в частности, привело к бесперспективным наступлениям русской армии между озерами Нарочь и Вишнев и английской – на Сомме.