Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад"

Вечером генерал повторил свои попытки. Вслед за разговором с Михаилом Александровичем последовала телеграмма от председателя Совета министров. Голицын просил пойти на те же уступки и немедленно распустить собственное правительство. Больной Алексеев поначалу хотел отправить эту телеграмму к Николаю II с дежурным офицером, но потом передумал и по совету Лукомского пошел сам. Разговор не состоялся: император был очень недоволен и не захотел продолжать обсуждение этого вопроса⁷¹. По свидетельству Лукомского, к 9 часам вечера Алексееву вроде бы удалось уговорить императора не покидать Ставку, но на ответственное министерство монарх не соглашался. «На коленях умолял Его Величество», – сказал он (Алексеев. – А. О.), грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»⁷². Когда сразу же после февральских событий император узнал об этих словах Алексеева, то он был очень удивлен, и сказал, что Алексеев действительно говорил с ним об ответственном министерстве, но, конечно, не стоя на коленях. «Что же касается отъезда из Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»⁷³.

Поезд императора в движении. Борьба вокруг

Литерные поезда были подготовлены к 23:00, но с выездом из Могилева возникли проблемы. Генерал-квартирмейстер Ставки считал невозможным отправку поездов до 6:00 28 февраля (13 марта) без предварительной подготовки¹. Тем не менее в 12 часов ночи император проследовал на вокзал. Для многих это было неожиданно и в штабе сразу же поползли слухи об отречении Николая II в пользу великого князя Михаила Александровича: «Ставка была ошеломлена в полном смысле этого слова»². На станции, уже в своем поезде, император принял с докладом Н. И. Иванова, дав ему фактически диктаторские полномочия: члены правительства обязаны были «беспрекословно» выполнять все требования генерала³. Но чем ближе была минута отправления, тем менее Николай II был уверен в успехе своей экспедиции. Ряд сотрудников Ставки – прежде всего Бубнов и Базили – в частных разговорах убеждали его в том, что самая важная задача момента заключается в опасности гражданской войны, которую надо избежать любой ценой⁴. Можно сказать, что он вообще не торопился с отъездом, понимая, что выделенного ему батальона до подхода войск с фронта будет недостаточно для выполнения поставленной задачи. Кроме того, генерал понимал, что в случае если войска останутся лояльными, то, как он сказал позже, «можно… десятки тысяч положить»⁵. Но в Ставке он мотивировал свою неторопливость нежеланием нарушать график железнодорожного снабжения фронта продовольствием и боеприпасами.

В 5 часов утра 28 февраля (13 марта) императорский поезд отправился из Могилева на Петроград⁶. Его путь шел через Оршу, Вязьму, Лихославль. Вслед за ним отбыл эшелон генерала Иванова, он следовал в направлении на Петроград через станцию Дно. Перед отъездом Иванов говорил по аппарату Юза с Хабаловым: тот уже не контролировал положение в столице⁷. Утром 28 февраля в его распоряжении оставалось около 600 пехотинцев и 500 кавалеристов при 15 пулеметах и 12 орудиях. Снарядов было только 80. Достоверной информации о том, что происходит в городе, не было, ясно было одно – он уже контролируется властями⁸. В отряде Хабалова царило подавленное настроение, генералы начали терять контроль над своими подчиненными⁹. Днем 28 февраля (13 марта) войска, находившиеся в Адмиралтействе, получили просьбу морского министра очистить здание. В случае отказа мятежники обещали обстрелять отряд Хабалова из уже потерянной властями Петропавловской крепости. Его солдаты не имели продовольствия и почти не имели боеприпасов, пробиться через город, действуя холодным оружием, было явно невозможно, да и Хабалов не верил в успех такого прорыва. В пребывании в здании Адмиралтейства не было уже никакого смысла.

В результате было принято решение разойтись мелкими группами. «Просто разошлись, – говорил Хабалов на допросе, – постепенно, оставив орудия… Сдачи не было. Кому же сдаваться? Сдаться можно было, если бы были войска, а тут кому было сдаться? Сдаться было некому. Но и выйти вооруженными, так как стреляли, нельзя было»¹⁰. В 12 часов дня Адмиралтейство было очищено¹¹. Оставшиеся в здании старшие офицеры и генералы собрались на 3-м этаже, в чайной, ожидая своей участи. Здесь они и были арестованы¹². Бывшего командующего Петроградским округом задержала толпа нижних чинов, перешедших на сторону революции, которые осматривали последний оплот правительства¹³.

Так как император отдал распоряжение о подчинении всех министров Иванову, назначенному главнокомандующим Петроградским военным округом, то Николай Иудович просил проверить точность этого распоряжения, сделанного устно, по телеграфу. Алексеев ответил, что в этом нет необходимости, однако распоряжение Николая II фактически не выполнил. Начальник штаба смог известить об этом только военного министра. Алексеев предоставил Иванову исключительно полномочия введения военно-полевого суда. Иванов не стал настаивать, так как на следующий день надеялся встретиться с императором в Царском Селе¹⁴. Днем император распорядился выделить в его распоряжение наиболее надежный батальон крепостной артиллерии Выборга и два таких же батальона из Кронштадта¹⁵. В 15:00 поезд Николая II был в Вязьме, в 21:27 – в Лихославле. К утру он надеялся быть в Царском Селе. Но на станции Малая Вишера была получена информация, что близлежащие станции – Любань и Тосно – заняты революционными войсками, имевшими на вооружении пулеметы. Поезд повернул на Старую Руссу: чем дальше от столицы, тем более спокойной была обстановка. Встретившийся поезду воинский эшелон, следовавший на фронт, приветствовал поезд императора гимном и криками «Ура!»¹⁶.

В отсутствие Верховного главнокомандующего абсолютный контроль за передвижением войск по существующему положению перешел к его начальнику штаба. 12 марта Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике: «Говорят, что Алексеев сделал все, чтобы убедить императора не распускать Думу и дать “правительству свободу действий, обращаться мягко с некоторыми частями”, которые восстали и отказались арестовать тех, кто принял участие в забастовках, но его убеждения были бесполезными, а Император, как говорят, был убежден в необходимости сохранения власти в своих руках. Этим утром, хотя ситуация здесь остается спокойной, по-прежнему приходят сообщения, и в воздухе чувствуется серьезная напряженность»¹⁷. На самом деле спокойствие было мнимым: оснований для волнений было уже достаточно.

Утром 28 февраля (13 марта) с санкции Родзянко член Государственной думы инженер Бубликов с помощью двух офицеров и команды солдат занял здание Министерства путей сообщения и арестовал министра и руководителей министерства¹⁸. Повсюду были расставлены караулы, запуганные служащие поспешили заявить о своей лояльности новым властям¹⁹. Как отмечал сам Бубликов: «Безропотно подчинились старшие, с великой радостью – младшие»²⁰. В качестве комиссара МПС он направил по всем станциям железных дорог телеграмму, подписанную Родзянко и своим именем: «Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной. Комитет Государственной думы, взяв в свои руки оборудование новой власти, обращается к вам от имени Отечества: от вас теперь зависит спасение Родины. Движение поездов должно поддерживаться непрерывно с удвоенной энергией. Страна ждет от вас больше, чем исполнения долга – она ждет подвига. Слабость и недостаточность техники на русской сети должны быть покрыты вашей беззаветной энергией, любовью к Родине и сознанием своей роли транспорта для войны и благоустройства тыла»²¹.

Таким образом, вся Россия по линии железных дорог была извещена о событиях в столице и о создании в Петрограде новой власти. Вторая телеграмма категорически запрещала движение каких-либо воинских поездов на расстоянии 250 верст от Петрограда²². Кроме того, Бубликов категорически распорядился не пускать царский поезд «…севернее линии Бологое – Псков, разбирая рельсы и стрелки, если он вздумает проезжать насильно»²³. Контроль Ставки за передвижением войск перестал быть абсолютным. 28 февраля (13 марта) в телеграмме за № 1813 Алексеев сообщил главнокомандующим фронтов о событиях в Петрограде от 25 февраля (10 марта). Михаил Васильевич завершил ее словами: «Сообщая об этом, прибавляю, что на нас всех лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов»²⁴.

Командующие фронтами призвали своих подчиненных к твердому выполнению Присяги перед лицом неприятеля²⁵.

Жизнь в Ставке продолжалась без особых изменений, несмотря на то что стало известно о том, что две дивизии, отправленные Иванову, задержаны на железной дороге (дальше Луги ни одна часть не прошла, а головной эшелон 68-го лейб-пехотного Бородинского полка был разоружен в Луге местным гарнизоном во главе с ротмистром Конно-гренадерского полка Н. В. Вороновичем)²⁶ и что императорский поезд также не сумел добраться до Царского Села. Через несколько часов после телеграммы № 1813 генерал В. Н. Клембовский отправил главнокомандующим копию телеграммы Алексеева, отправленную на имя генерала Иванова в Царское Село. Этот документ за № 1833 вносил существенные коррективы в позицию Наштаверха.

Ссылаясь на «частные сведения», сообщающие, что 28 февраля (13 марта) в столице наступило «полное спокойствие» и в городе Временным правительством во главе с Родзянко наводится порядок, Алексеев сообщает: «Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о необходимости монархического начала России и о необходимости новых выборов для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением Его Величества, чтобы предоставить ему изложенное и просьбу, принять эти пожелания народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы Ваших действий; переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работу. Воззвание нового министра путей сообщений Бубликова к железнодорожникам, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, чтобы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его Величеству все это и убеждение, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию»²⁷.

К вечеру 28 февраля (13 марта) распоряжения нового руководства МПС выполняло начальство Николаевской, Северо-Западной и Московско-Вин-давской железных дорог²⁸. Поезд императора уже находился в этой зоне и был задержан в Бологом: в Петрограде приняли решение ни в коем случае не допустить его возвращения в Ставку²⁹. Одним из безусловных приоритетов для Алексеева и в эти дни оставалась бесперебойная работа путей сообщения: он всячески хотел сохранить от влияния революции и развала снабжение армии. Призывы оставаться на своих местах и продолжать работу, обращенные к железнодорожникам, полностью соответствовали программе генерала³⁰. Он оказался дезинформирован «частными сведениями», исходящими от Родзянко. Этим же объясняются и дальнейшие действия императора и генерала Иванова. В Лихославле Николай II получил информацию о составе Временного комитета Государственной думы. Надежной информации о том, что происходило в Петрограде, не было. 1 (14) марта поезд прибыл на станцию Дно. Выбор станции определило наличие аппарата Юза и близость к штабам: 3 часа езды до Пскова и 8 часов – до Могилева.

Кроме того, на этой станции предполагалось возможным провести встречу Николая II с Родзянко.

В 18:00 на станции Вырица, в 36 километрах от Царского Села, был остановлен поезд генерала Иванова. Он рассчитывал собрать там 13 батальонов, 16 эскадронов, 4 батареи, 4 пехотных и 5 кавалерийских полков с двумя пулеметными командами. Иванов заявил, что для дальнейшего движения он готов употребить оружие. Бубликов обратился за инструкциями во Временный комитет Государственной думы. Там решили дать возможность Иванову продолжать движение. Одновременно в Царское были посланы офицеры Генерального штаба для связи с генералом. В 21:00 он прибыл туда, где встретился с представителем начальника Генерального штаба генерала Занкевича полковником Генерального штаба В. Н. Доманевским. Он убеждал Иванова поддержать думцев, которые выступают за продолжение войны и за сохранение монархии. В полночь генерал получил телеграмму Алексеева, в принципе подтверждавшую информацию Доманевского³¹.

Петроградские «младотурки» контролировали переговоры Николая II с женой и первоначально приняли решение не мешать движению его поезда в Царское Село. Работа наладилась, в том числе благодаря помощи офицеров из Академии Генерального штаба, настроение улучшалось по мере того, как одна часть за другой заявляла о своей готовности подчиняться Думе. Утром 1 (14) марта великий князь Кирилл Владимирович письменно обратился к Временному комитету Государственной думы: он признавал его власть. Вслед за этой быстро распространившейся новостью изменилось поведение нейтральных до этого частей³². Великий князь явно надеялся использовать перемены в свою пользу и не стеснялся в выражениях, которые должны были доказать его лояльность революции. Несколько позже он заявил, что только безумцы могли рассчитывать остановить народ 1300 пулеметами на крышах Петрограда. Откуда взялась эта цифра, судить трудно, но для Кирилла ясно было одно: «Свершилось. Переворот произошел, и произошел, несомненно, по вине бывшего государя»³³. И хотя эти слова были сказаны 9 (22) марта, они соответствуют поведению великого князя 1 (14) марта, которое оказало серьезное влияние на развитие событий в гарнизоне Петрограда. Часть конвоя, находившаяся в столице, Дворцовая полиция, Железнодорожный Его Величества полк присылали делегации, декорированные красными бантами, но без корон на погонах. В столице многие украшались красными розетками и цветами для безопасности³⁴.

На сторонников сохранения монархии эти картины действовали гнетуще³⁵. В 16:15 Кирилл Владимирович приехал в Думу, сопровождаемый адмиралом и нижними чинами Гвардейского флотского экипажа. Обращаясь к Родзянко, великий князь заявил: «Имею честь явиться к Вашему Высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня, утром, я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа и разъяснил значение происходивших событий. Теперь я могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в распоряжении Государственной думы»³⁶. Вскоре после приезда князя подошла и колонна экипажа. Она была точно в таком же виде, что и остальные делегации. Всем стало ясно, что произошло нечто важное: «Появление Великого Князя под красным флагом было понято как отказ Императорской Фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли»³⁷.

Судя по всему, выбор в Ставке в это время был уже сделан. В полдень 1 (14) марта Алексеев приказал приостановить отправку войск в Петроград с Юго-Западного фронта³⁸. Телеграмма № 1847, отправленная Алексеевым днем 1 (14) марта на имя императора, была гораздо категоричнее предыдущих. Наштаверх сообщал о том, что волнения начались уже и в Москве и что вслед за этим он ожидает их распространения по крупным городским центрам, а затем – разрушения тыла, прекращения нормального функционирования железных дорог и коллапса фронта. «Требовать от армии, – докладывал он, – чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно. Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что происходит в России. Мой верноподданнический долг и долг Присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо немедленно принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но, если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов, и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет. В настоящую минуту это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно»³⁹.

В сложившейся ситуации телеграммы из Могилева лишали решительных возможности действовать энергично, а колеблющимся позволяли объяснить свое нежелание действовать. Неудивительно, что в Петрограде, по свидетельству Половцова, «поход Иванова особенного волнения не вызвал, ибо теперь с одним батальоном ничего не поделаешь, да и, по имеющимся сведениям, настроение в этом батальоне не ахти какое воинственное»⁴⁰. Тем не менее солдаты еще подчинялись генералу, и батальон разоружал встретившихся по пути сторонников революции. Интересно, что изымалось в основном офицерское вооружение⁴¹. Вряд ли можно было сомневаться насчет того, что уже представляют собой части столичного гарнизона. Это определило дальнейшее поведение Иванова: после получения алексеевской телеграммы № 1833 он успел встретиться и поговорить с императрицей. В начале второго часа ночи Иванов получил еще одну телеграмму, уже от императора, запрещавшего предпринимать какие-либо меры до его прибытия. Еще через час на вокзале была получена информация о подходе к Царскому Селу запасного батальона лейб-гвардии Стрелкового полка, усиленного артиллерией. В этой ситуации Иванов счел за лучшее отойти к Вырице⁴².

В столице возникает новая власть

В Петрограде уже полным ходом создавалась новая власть. На первом же заседании Петроградского совета под влиянием депутатов большевиков и эсеров был принят текст Приказа № 1 по Петроградскому гарнизону, предусматривавший начало его «демократизации», неразоружение иневывод войск из города¹. Последствия стали ясны не сразу. 1 (14) марта английский и французский послы заявили Родзянко, что их правительства «вступают в деловые сношения с Временным исполнительным комитетом Государственной думы, выразителем воли народа и единственным законным временным правительством в России»². 2 (15) марта в Думу явились служащие Главного штаба заявить о подчинении Временному правительству. Навстречу их колонне под конвоем вели городовых, полиции в столице уже не было. Улицы, ведущие к Таврическому дворцу, были уже переполнены людьми и войсками³.

В казармы по требованию Военной комиссии Государственной думы начали возвращаться офицеры. Их положение было весьма сложным: они сразу же оказались под внимательным пристальным наблюдением не доверявшим им солдат⁴. Попытки восстановления дисциплины были сразу же восприняты последнимими как угроза революции: представители восставших полков начали обращаться с жалобами в Петросовет⁵. В результате 2 (15) марта этот орган послал «свой братский привет революционным офицерам, смело выступившим на защиту народа. Полный веры в их решимость довести дело освобождения России до конца, Совет р. и с. д. протягивает им свою руку, призывая к организации совместно с народом»⁶. По иронии судьбы это обращение было опубликовано в «Известиях» вместе с текстом Приказа № 1, фактически призывающего не только к неподчинению

офицерам,

но и к их

разоружению⁷

Пункт 5-й Приказа гласил: «Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованию»⁸.

Восстание к этому времени охватило и Кронштадт, власть Временного комитета Государственной думы признал Балтийский флот. Его командующий адмирал А. И. Непенин также сделал это, стремясь сохранить флот как боевую силу⁹. Эта задача усложнялась предшествующим поведением. Став командующим, он сразу же поставил задачу подтянуть фронт, строевую подготовку своих подчиненных, требовал отдания чести матросами своему проезжающему автомобилю. За нарушения следовали жесткие наказания. Все это увеличивало количество врагов адмирала среди матросов, множество офицеров считало, что внешние признаки дисциплины – далеко не самое главное, чем стоило бы заняться для усиления порядка во флоте¹⁰.

С политическими симпатиями все было гораздо проще. Адмирал и ранее не был сторонником правительственного курса и симпатизировал думской либеральной оппозиции. Он признал новую власть 28 февраля (13 марта), то есть когда ее еще по сути и не было¹¹. Большое значение для него имел тот факт, что эту власть поддерживает великий князь Николай Николаевич (младший) (так, во всяком случае, заверял его Родзянко)¹². Командующий сделал это для контроля над командами, опасаясь эксцессов революции. Поначалу все шло неплохо. Представители корабельных команд, вызванные адмиралом, выступили со смехотворными требованиями, вроде разрешения носить калоши и курить на улице. Непенин, естественно, не возражал¹³.

Успокоение было недолгим. Уже на следующий день, 1 (14) марта, беспорядки начались в Кронштадте, Ревеле и других портах¹⁴. В Кронштадте одним из первых был убит адмирал Р. Н. фон Вирен – боевой офицер и герой Порт-Артура, который при этом славился самодурством и пристрастием к жесткой дисциплине. После того как был уничтожен символ власти, внушавший страх, в городе и на кораблях начались массовые убийства и грабежи¹⁵. В Гельсингфорсе, в отличие от Кронштадта, перешедшего во власть толпы, убийства были хорошо организованы: начало им положила группа, переходившая по льду от одного корабля на другой и методично убивавшая самых видных офицеров¹⁶. Адмирал Непенин вызвал на свой флагман по два представителя от матросов с каждого корабля и попытался обратиться к ним с речью, убеждая их, что «…уже сегодня Россией правит черт». К этому времени на судах флота уже шли массовые и зверские убийства: было убито около 100 офицеров. Это были специалисты, как правило, опытные, исполнительные и требовательные, заменить их было некому¹⁷.

В результате уже 2 (15) марта командование вынуждено было известить Ставку и Думу: «Балтийский флот как боевая единица более не существует»¹⁸. По-другому и быть не могло – само понятие верности Присяге для революционеров было в лучшем случае свидетельством скудоумия. Вот как отозвался о причине убийства контр-адмирала А. Г Бутакова (расстрелянного в Кронштадте у памятника адмиралу С. О. Макарову¹⁹) один из них: «Этот весьма недалекий адмирал просто-напросто отказался отречься от старого режима…»²⁰ Между тем на Балтийском флоте были убит не один «недалекий адмирал».

На площади Свеаборга был собран митинг – присутствовавший на нем «тупой честолюбец»²¹ вице-адмирал А. С. Максимов обещал служить революции «верой и правдой» – его немедленно избрали командующим флотом вместо Непенина. Толпа потребовала прибытия «царского адмирала» на встречу с Максимовым для передачи командования.²² Выбора у Непенина не было, и он направился на митинг. В результате командующий флотом и один из лучших моряков России был убит 2 (15) марта выстрелом из толпы в Свеаборге. Кто стрелял – матрос с линкора «Гангут» или подосланный немцами убийца – так и осталось неясным²³. Во всяком случае, после смертельного ранения Непенин получил еще несколько ран: на теле позже было обнаружено 2 пулевых и 3 штыковых ранения²⁴. Труп адмирала был отправлен в городской морг, где вскоре подвергся глумлению. В конце концов его установили на ноги и сунули в рот трубку²⁵.

Флот лишился лучших своих адмиралов и офицеров, далеко не все погибшие были непопулярны, но прежде всего масса расправлялась с командирами, которые были на виду. Многие из них до начала революции пользовались уважением и авторитетом среди матросов²⁶. Популярность или репутация человека с характером лишь делала их особо опасными для сторонников революции.

Тем временем Иванов, так и не получив подкрепления, простоял с Георгиевским батальоном в Вырице три дня. Позже он объяснил свое трехдневное бездействие информацией от начальника Генерального штаба генерала Зенкевича, переданной лично с Доманевским. Занкевич извещал, что порядок восстанавливается, а вооруженная борьба только ухудшит ситуацию, власть может перейти к крайне левым. Во-вторых, Иванов получил от Алексеева телеграмму, в которой говорилось о наступившем в Петрограде «сравнительном успокоении и возможности умиротворения путем соглашения Государя с народными представителями. С одним из этих народных представителей, А. И. Гучковым, генерал Иванов обменивался телеграммами и стремился лично повидаться, но ему это не удалось»²⁷. В-третьих, в 00:20 2 (15) марта из Пскова Иванову была отправлена телеграмма. Император приказывал ему не предпринимать особых мер до его приезда в Царское Село: он еще надеялся, что этот приезд состоится²⁸. 4 (17) марта Иванов вернулся в Могилев. 14 марта английский представитель в Ставке отметил в своем дневнике: «Тем не менее приказы к армиям отправляются как обычно, и, как сообщается, большинство фабрик продолжают работу. Отсюда, на расстоянии, это похоже на мирную революцию, но все выглядит плохо»²⁹.

Николай II, уже склонявшийся к идее ответственного министерства, вынужден был отправиться в Псков³⁰. Попытки Бубликова помешать этой поездке и задержать императорские поезда на станции Дно, где предполагалось организовать встречу монарха с Родзянко, успеха не имели³¹. Первоначально император надеялся всего лишь проехать через Псков: он относился к генералам Н. В. Рузскому и Ю. Н. Данилову, сменившему на посту начальника штаба фронта Бонч-Бруевича, с меньшим доверием, чем к Алексееву³². Главнокомандующий Северным фронтом имел репутацию либерала и считался любимцем оппозиции и ее печати, он поддерживал контакты с Гучковым и не пользовался симпатиями монарха, что было одной из причин того, что Петроградский гарнизон был выведен из подчинения командующего Северным фронтом, а командующий Петроградским военным округом был подчинен непосредственно Военному министру приказом императора³³. Рузский болезненно воспринял это решение³⁴. Беляев вступил в должность только что, в начале года. Положение Рузского казалось более прочным. Однако с первыми известиями о волнениях в столице и он начал колебаться. 27 февраля (12 марта), получив телеграммы от Родзянко и от Беляева, в которой военный министр просил прислать в столицу надежные части, Рузский немедленно отправил в Ставку сообщение первого, добавив свои сомнения по поводу целесообразности использования войск³⁵.

Северный фронт был наиболее близок к столице, и не только географически. «Каждый день столица, – вспоминал Ю. Н. Данилов о ситуации конца 1916 – начала 1917 г., – все более и более нас беспокоила своими настроениями»³⁶. Настроения эти были явно не в пользу монарха и его семьи. Показателем их могут быть слухи, появившиеся после «митавского» наступления 12-й армии в январе 1917 г. Теперь в штаб фронта направлялся Николай II. 1 (14) марта в 14:45 начальник штаба Северного фронта Ю. Н. Данилов сделал запрос на имя Наштаверха: «Ввиду ожидающегося через два часа проследования через Псков поезда литера А (императорского. – А. О.), главнокомандующий Северного фронта просит ориентировать его срочно для возможности соответствующего доклада, откуда у начальника штаба Верховного главнокомандующего сведения, заключающиеся в телеграмме 1833»³⁷. Энергичного ответа не последовало. Бубнов объясняет пассивность Алексеева тем, что с самого начала петроградских событий он был болен и упустил благоприятный момент для подавления восстания³⁸. Судя по многочисленным свидетельствам, генерал действительно плохо себя чувствовал и Данилову от его лица отвечал А. С. Лукомский: он подтвердил сведения, изложенные в телеграмме № 1833³⁹.