Текст книги "Мистер Эндорфин"

13. Белый лебедь

На Лешу Невидимку, эту помесь Фауста с осликом Иа-Иа, неприятности слетались, как мухи на прекрасное.

Он мог опростоволоситься на ровном месте. Более того, конфузы случались с ним и вовсе без его непосредственного участия, настолько кособока была у парня карма.

На выпускной вечер родители купили Леше Невидимке костюм. Хороший, но белый. Девяностые годы, с черными в стране была напряженка: страна ударно хоронила братков. В то время, очень некстати для Леши Невидимки, гремела песня «а белый лебедь на пруду качает павшую звезду». На дискотеке по случаю выпускного эту песню для Леши у диджея не заказал разве что глухой.

Несмотря на это, Леша Невидимка трепетно полюбил свой единственный выходной костюм и носил его не только в выходные, но и в будни. Фактически круглые сутки. Злые языки утверждали, будто он даже спал и мылся в нем, настолько они сроднились. Вероятно, Леша полюбил этот костюм как своего полного антипода – броского, вызывающего, эпатирующего. Возможно, в нем он чувствовал себя реальнее, более четко прорисованным.

Белый костюм Леши Невидимки настолько примелькался у местных бабушек, коротавших свою предсмертную вечность возле дома на лавочке, что они узнавали его за километр на подходе ко двору: светлое пятно каждый раз грандиозно выплывало из-за горизонта.

Мама Леши Невидимки невзлюбила этот белый костюм всей душой, потому что, во-первых, его часто приходилось отдавать в чистку, а во-вторых, он позорил ее, как мать, якобы не способную купить сыну что-то другое. На самом деле, в родительском доме у Леши Невидимки были целые шкафы чего-то другого, как у современной модницы-инстаграмщицы, но мой странный приятель упорно облачался в свои белые одежды. Мама Леши неоднократно угрожала выбросить костюм на помойку, когда он заснет. Но так как Леша спал в костюме, это было сделать не просто, а выбросить ненавистный предмет гардероба вместе с любимым сыном женщина так и не решилась.

Ни мама, ни, тем более, бабушки у подъезда не знали, что белый костюм был для Леши Невидимки не отдельно стоящим изолированным фетишем, а всего лишь орудием завоевания девочки из дома напротив. Он ухаживал за ней, сколько себя помнил. Ну, как ухаживал… За неприхотливым кактусом в горшке в своей комнате Леша и то ухаживал активнее. Сутки напролет эти двое наматывали круги по району, держась за руки. Сначала вокруг дома. Потом вокруг двора. Потом вокруг квартала. Кто-то рассказывал, что видел их гуляющими вдоль московской кольцевой. Леша Невидимка со своей зазнобой были как камень, брошенный в тихий пруд: круги расходились все дальше, булыжник тонул все глубже.

Поскольку Леша Невидимка жил по соседству со мной, я хорошо знал его возлюбленную. «На любителя», – говорил про таких шовинист Сема. А он однажды точно так же высказался и про «Зубровку», после которой его стошнило, так что в его устах это вряд ли подразумевало комплимент. У (номинальной) девушки Леши Невидимки были огромные глаза, причем огромными их делала не природа, а очки с толстыми стеклами.

Леша Невидимка был подлинно романтической натурой. Я не исключаю, что в его воображении этот одиозный белый костюм рисовался чуть ли не белым конем. В любом случае никакого другого белого коня наш местный принц позволить себе не мог: от него и люди-то шарахались, не говоря уже про животных.

Несмотря на всю свою надмирность и бесплотность, а может, как раз благодаря им, Леша Невидимка сделал блестящую научную карьеру. Уже ко второму курсу он, белый лебедь среди серых мышек, стал восходящей звездой своего института, вопреки пророчеству той самой песни группы «Лесоповал».

Как-то в один из летних месяцев Леша Невидимка уехал на несколько недель в экспедицию на археологические раскопки.

Он вернулся оттуда тихим теплым вечером. В кармане у Леши Невидимки топорщилась гигантская невероятно ценная древняя гайка, опознанная им как женское кольцо пятого века до нашей эры. Леша откопал этот артефакт для истории и тут же вероломно отнял у нее в корыстных целях. Тяжеленную гайку неправильной формы неисправимый романтик собирался подарить даме своего сердца.

Леша Невидимка прибежал во двор прямо с поезда и сразу метнулся в подъезд к своей возлюбленной. Девушка оказалась дома. Они поговорили ровно одну минуту. За эту минуту Лешиной избраннице удалось сделать то, чего за полгода не сумел добиться сам Леша – развить их отношения. Близорукая нимфа сообщила Леше, что они расстаются.

Девушка объяснилась. Всему виной – его вранье. Она знает, что ни в каком институте Леша не учится. Что он опустился, пьет, валяется под деревьями и шарится по помойкам. Она сама лично это видела. Леша успел заметить, как по ту сторону аквариумных стекол блестят слезы. В следующую секунду возлюбленная захлопнула перед его носом дверь.

Леша Невидимка поплелся домой, ничего не понимая.

Пройдя через двор и меланхолически, за два часа, поднявшись к себе на второй этаж, он, наконец, догадался. Очевидно, дело было в белом костюме. Леша Невидимка впервые явился пред светлы очи своей дамы сердца без него, фактически в неглиже.

Леша вошел в квартиру и вместо «здрастье», вполне уместного после нескольких недель разлуки с родными, попросил у мамы принести его костюм. А мама, вместо того же «здрасьте», сообщила, что этот «дурацкий» костюм благополучно выбросила, как давно мечтала, на следующий день после его отъезда в экспедицию.

Леша вышел из дома и сел на лавочку перед подъездом.

Невероятно ценная древняя гайка неправильной формы больно вдавилась в ногу. Но Леша Невидимка этого не замечал. Другая боль, эфемерная, бесплотная, захлестывала его волнами. Он брошен. Как та самая павшая звезда из песни. Все-таки она оказалась пророческой.

«Ой, – воскликнула старушка-соседка на скамейке рядом, – а я тебя только что у помойки видела».

Леша Невидимка поднялся и, не глядя, поплелся в никуда.

«Как же они достали, – бормотал он себе под нос, – что за бред они все несут».

Леша Невидимка дошел до окраины двора и оглянулся на родные пенаты. Как он считал, в последний раз. Справа, чуть поодаль, у помойки он увидел себя. В белом костюме. Копающегося в мусорном баке.

Леша вздрогнул всем телом (а это при его раскоординированности было не просто) и навел резкость.

Сомнений не оставалось: белый костюм – точно его. А вот организм внутри – какой-то посторонний.

Леша еще пристальнее пригляделся.

Это был бродяга.

Раньше Леша его во дворе не видел.

Он подскочил к незнакомцу.

«Кто ты такой? Откуда у тебя мой костюм?»

«Тю! – резонно заметил бродяга, щедро обдав Лешу винными парами. – Твой! Ща! Я его недавно вот тут, на ентой самой помойке, самолично нашел».

Пока Леша Невидимка соображал, алкаш на всякий случай отбежал на безопасное расстояние и оттуда крикнул:

«Сам себе костюм найди! Бомжара!»

Бродяга-алкаш был в чем-то прав: после экспедиции на Леше толстым слоем лежала пыль веков.

Леша Невидимка не стал преследовать бродягу. В сущности, родная душа, тоже в чем-то археолог.

Леша сжал в кармане кольцо и помчался к своей непоправимо близорукой принцессе. Вся нерастраченная решительность разом ударила ему в голову. Вместе с теплом летнего вечера в придачу.

Они поженились через несколько месяцев. Я присутствовал на их свадьбе.

У Леши Невидимки было время в подробностях рассказать мне про все события того памятного летнего вечера, пока его теща, тесть и еще несколько родственников пытались вытащить из невероятно ценной древней гайки неправильной формы распухший синий палец его жены.

14. Пикник на Этне

В своей пьер-ришаровости я долгое время чувствовал себя одиноким. Мне казалось, что тогда, в СССР середины семидесятых, я был выпущен в единственном экземпляре, и после того, как сотрудник ОТК в конце конвейера разрыдался надо мной, немедленно забракован. Все подходили к моей кроватке со словами: «Ух ты, на фиг, ё-моё». Такое на памятнике не напишешь. Я страдал.

Пока не встретил похожую пьер-ришаровость и аналогичную чудесность в перьях, причем там, где меньше всего ожидал, – в девочке. Девочка-Пьер-Ришар училась в моем Университете на другом факультете. Мы были ровесниками.

Какая потрясающая пара, искрометная, точно оборванные провода, взрывная, как кока-кола и «ментос», могла бы из нас получиться, но нет. Не в этой книжке и не в этой жизни. Законы физики действуют и в любви: одноименные заряды отталкиваются.

Мы отдали должное аутентичной придурковатости друг друга и стали друзьями.

Родители моей подружки в свое время не придумали ничего лучше, как окончательно испортить девочке карму и назвали ее Фёклой. Папа был каким-то недораскулаченным старообрядцем и махнул от души. Представляясь новым знакомым, Фёкла каждый раз неизбежно краснела, стесняясь своего имени, поэтому всю школу она естественным образом проходила Свёклой. В университете, на ее счастье, публика подобралась интеллигентная, поэтому имя несчастной никто пародировать не стал, посчитав, что Фёкла – уже достаточно смешно.

Самый интересный и в чем-то клинический случай произошел с Фёклой на втором курсе.

Однажды подружка на бегу поймала меня в одном из коридоров Университета и между прочим спросила:

«Ты не знаешь, где здесь девственность теряют?»

Даже по довольно резиновой шкале Фёклиной чудаковатости это был перебор. Я экстренно затормозил, сковырнув несколько половиц в паркете и оттащил подружку в сторону: она задала свой вопрос слишком громко, так что на нее оглянулись сразу несколько человек.

За пять минут, остававшихся до начала следующей пары, Фёкла рассказала мне о своей проблеме. Правда, в итоге я ничего не понял, и нам понадобилось еще полчаса, так что пара в результате была благополучно прогуляна.

Фёкла призналась, что она заржавела. Что пора доставать бутон из нафталина. Что она из девочки рискует стать сразу бабушкой, но вязать носочки ей будет не для кого. Что в ее случае Афродита вышла из морской пены, но споткнулась и сломала ногу. Что она еще никому не испортила жизнь, а уже пора. Что ее биологические куранты уже давно пробили время парада, а ракеты на горизонте все нет.

Фёкла несла какую-то дельфийскую ахинею: говорила, как Пифия. Она вообще обожала Беллу Ахмадулину и периодически включала ее в своей речи. В тот момент это было совсем не вовремя.

«Фёк (так я ее называл, уменьшительно-ласкательно), ты чего, это же я!»

«Мне нужно срочно потерять невинность, – сдалась Фёкла, – я покрылась мхом».

Выяснилось, что на их курсе среди девочек только и разговоров, что о романах да о романах, ее саму мама родила в девятнадцать, а бабушка, к которой она ездила летом на каникулы в деревню, заявила внучке, что та, собственно, покрылась мхом.

А я на своем факультете как раз начал проходить логику. Так что мне понадобилось меньше минуты, чтобы снести Фёклин самострой с дороги здравого смысла. Во-первых, девочки на ее курсе могли сколько угодно говорить о романах, вот только большинство из них скорее всего даже не представляют, как выглядит библиотека. Во-вторых, я видел папу Фёклы, и от такого красавца я бы и сам родил хоть в девятнадцать, хоть во все восемнадцать. В-третьих, бабушка не показатель, так как, возможно, внучка просто плохо причесалась, отсюда такая неуклюжая метафора про мох.

Все эти сияющие аргументы я выдал Фёкле под аплодисменты Аристотеля из глубины веков. Моя подружка дважды моргнула.

«Ты не знаешь, где здесь девственность теряют?» – обнулившись, повторила свой вопрос Фёкла.

Возможно, при другом раскладе, если бы это была не Фёкла, мы нашли бы для ее проблемы элегантное решение. В конце концов, я бы мог предложить ей свою неочевидную кандидатуру: ну, а что такого, если оглушенная динамитом весны и юности рыба сама плывет к берегу в руки.

Вообще-то, Фёкла была весьма эффектной девушкой, высокой и лохматой. Глаза у нее иногда лучились, как колчедан. Такое тихое дыхание углей задремавшего костра: огня не видно, но он угадывается.

У моей подружки была всего одна проблема, которую однажды довольно точно сформулировал наш общий знакомый:

«Фёкла классная, но с пулей в голове».

Роман с ней – это пикник на Этне. Вулкан вроде бы дремлющий, но зад припекает, и шашлык зажаривается прямо в кастрюле.

То есть подыскать пару этому лохматому танку было той еще задачкой. Но я знал, что Фёкла не отстанет.

Под луной существовало лишь одно место, где Фёкла могла бы легко решить все свои проблемы: знаменитый квартал красных фонарей без красных фонарей и без квартала, форменное пекло для юных дев.

«Известно, где, – ответил я Фёкле, – в общаге».

Фёкла кивнула, развернулась и пошла. В общагу. У нее там были какие-то подружки. Как, в общем, и у всех нас: у каждого в общаге был кто-то, свой Харон, свой Данте, своя шенгенская виза в Амстердам. Мне даже показалось, что Фёкла на прощание исполнила мне реверанс.

Подруга ушла в разврат, в чем была. А была она не очень: джинсы, бесполая кофта без грудей. Хотя, о чем вообще речь, это же общага: одежда никогда не имела там никакого значения, во всех смыслах.

Всю ночь я не спал, грыз ногти и смотрел на часы. Перед рассветом я задремал, и мне приснился ровно один короткий сон: полчища татаро-монголов во главе с Чингисханом гонятся за моей перепуганной Фёклой, несмотря на ее бесполую кофту…

Мобильных телефонов в то время еще не было, зато был мобилен я. В девять утра я уже торчал перед первым гуманитарным корпусом в ожидании своей подруги. Я всматривался в людской поток, взглядом выискивая носилки: по моим представлениям, Фёклу должны были принести из общаги именно таким образом.

Фёкла появилась только к одиннадцати, сонная и какая-то особенно лохматая.

Увидев меня, она сразу все поняла.

Фёкла улыбнулась, не то майскому солнцу, не то моему взъерошенному тревожному взгляду, и сказала вместо приветствия:

«Не волнуйся, мох не поврежден».

Я выдохнул так, что в километре качнулся шпиль главного здания МГУ.

Мы пили кофе в кафе на втором этаже, и Фёкла рассказывала:

«Вечером я приехала к подружке в общагу, и нас сразу затащили на чей-то день рождения. Потом еще на чей-то. Там в этой общаге постоянно кто-то рождается, знаешь. Я побывала на трех разных этажах. Мне постоянно совали какие-то чайные чашки, и только один раз в них оказался чай. В итоге меня забыли в какой-то комнате. Я сидела, как в „Сталкере”: кругом чернобелость и посередине прямо на полу чайник. Такой старый, никелированный, с инвентарным номером на боку. Вытянул свой мерзкий хобот, принюхивается. Словно бормочет себе под носик: „вот еще одна дурочка попалась, вот еще одна”, противный старикашка. И я подумала: „все, Фёкла-Свёкла, здесь ты и похоронишь всех своих кукол. Под взглядом отставного чайника”. И так мне сразу захотелось стать ряженкой…»

«Ряженкой?» – переспросил я в этом месте.

Если образ отставного чайника я еще смог вместить, то ряженка после интенсива по логике уже ни с чем не монтировалась.

«Ну, да. Помнишь, родители в детстве вывешивали продукты в форточку за окно в авоське? У меня мама так молоко охлаждала, ряженку. Захотелось мне смыться из той страшной комнаты в общем, понимаешь? Через форточку, как ряженка. Но тут дверь скрипнула, и на пороге возник он. Мой принц. Явился. В косухе, майке „Kiss” и пьяный, в точности как я мечтала в девичьих грезах. „Меня ждешь?” – спрашивает. „Да” – говорю я с интонацией „нет”. Ну, ты знаешь, как я это умею говорить, когда да, но не вздумай решить, что я согласна. Такое „да”, которое стоит тысячи „нет». Но принц в майке „Kiss” не собирался разбираться в тонкостях моего болгарского и сразу снял косуху. Чтобы заявить о серьезности своих намерений, как я поняла. А там одна рука как твои три. Ну, ладно, без обид, как твои две. И я поняла, что эти руки мне не уговорить: вымесят мое тесто в сто тысяч маленьких булочек. Принц направился ко мне, а у меня даже револьвера нет, чтобы застрелиться. И эта надпись „Kiss” на майке настолько недвусмысленно намекает на его намерения, что у меня даже губы свело. У тебя когда-нибудь сводило губы? Ну, нет, нога это другое, а вот губы… Короче, принц дошел до середины комнаты и остановился. Стоит лыбится, как будто перемотал вперед на полчаса. Или мной восхищается. А что, я в темноте ровно в два раза прекраснее. Дальше он поднял с пола чайник и давай хлебать прямо из носика: видно, от моей красоты горлышко пересохло. Закончил хлебать, поставил чайник обратно, выпрямился, побледнел и рухнул ничком вперед. Прямо к моим ногам. В других обстоятельствах было бы даже романтичненько. Я несколько минут посидела, подождала, будет ли тело ползти в мою сторону или нет. Никаких поползновений. Я пульс у принца проверила – есть. Хотя можно было не проверять: после падения он сразу так захрапел, что у меня от этого храпа волосы встали дыбом, вертикально до потолка. Я через тело перешагнула и побежала домой».

Я не удержался и порывисто обнял Фёклу, словно она только что вернулась с войны.

«Вот только немножко стыдно», – в заключение призналась Фёкла.

«Тю, перед кем, перед принцем?» – возмутился я.

«Нет, перед чайником, – ответила Фёкла, – я в старике ошиблась. Добрый оказался дедулька, хоть и с порядковым номером».

Я непонимающе смотрел на подругу.

«Ну, это же он, чайник, меня в итоге и спас! Принц же был бухой, еле на ногах стоял, а старичок его окончательно добил, понимаешь? Я же, перед тем, как уйти, проверила: в чайнике почему-то водка оказалась».

15. А не странен кто ж

Пьер-ришарам, конечно, живется не сладко. И каждый второй норовит завязать им крылья узлом. А судьи кто, спрашивается?

Забавно, когда кто-то начинает рассуждать о чужих странностях. Обычно такой человек возвращается домой, переодевается в костюм эльфа, двадцать три раза включает-выключает свет и зашторивает окна от снайпера, приговаривая «какие же они все странные».

Вообще, ничего странного в странностях нет. Странности есть у всех. Просто потому что мы не произведены конвейерным способом, как бы ни хотелось обратного государству. На душе, как и на теле, тоже есть родинки. Они делают нас личностями.

Я сам долгое время отрицал собственную избранность, не верил в то, что я Нео.

Прозрение выдавалось мне гомеопатическими дозами.

В узких кругах я известен тем, что громко пою в ду́ше. Отставить, как говорят военные. Я ОЧЕНЬ громко пою в ду́ше. Некоторые капли от страха начинают лететь обратно вверх.

За границей я пою в ду́ше особенно громко. Генетически заграница для русского человека – это путевка к джинну в лампу на три дня. Лицензия на убийство, как у агента 007. Справка о всемогуществе. За границей русскому человеку все дозволено: отечественный Бог так далеко не видит.

А уж Америка – так вообще форменное Зазеркалье: там можно вести себя произвольно, как во сне.

Однажды в Америке, и это я не фильм пересказываю, утром в своем номере в отеле я, как обычно, принимал караоке-душ в режиме шоу «Голос». Выгляжу я почти как его ведущий Нагиев, жаль только жюри с креслами в ту маленькую ванную не влезло. Попел, заодно и помылся.

Полчаса спустя после своего сольного выступления перед зубной щеткой и рулоном туалетной бумаги я вышел из номера и в гостиничном коридоре столкнулся с соседом. Он покинул свою комнату одновременно со мной. Типичный техасец, ковбой, разве что лошадь дома оставил. Мы поздоровались, и вдруг он показал мне большой палец, мол, типа «здорово». Я не пошел с ним к лифту, притворившись, что копаюсь в сумке. Которой у меня, кстати, не было.

Какие же все-таки эти америкосы странные, подумал я. Вот зачем он мне этот палец показал? Что «здорово»? Хорошо еще, что большой палец вверх, а не вниз. Ведь на фоне современной геополитической обстановки от них чего угодно можно ожидать… Ну, странные, вот странные.

Перегородки! – наконец, осенило меня. В том отеле были очень тонкие перегородки: когда в номере на втором этаже чихали, в номере на десятом говорили «будь здоров». Сосед-американец просто слышал мое триумфальное выступление в ду́ше. Вот что означал его жест.

«Нет, нет, все равно странные», – бормотал, копаясь в невидимой сумке, нестранный русский в костюме эльфа.

16. Родная земля

В ту американскую поездку фея-крестная несколько раз предпринимала попытки вылечить во мне подобное подобным.

В разгар путешествия мы с товарищами взяли машину и отправились из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас через Долину Смерти.

В моем воображении этот вояж-вояж рисовался мне жутко романтическим, как во французской песенке. Одно название местности, через которую пролегал наш путь, чего стоит. В душе я надеялся, что нас застрелят индейцы или похитит НЛО из зоны 51.

На деле оказалось довольно скучно. Дорога как дорога. Пустыня как пустыня. Мы остановились перекусить в придорожном заведении. Я ковырял пухлый безвкусный блинчик, когда рядом со мной беззвучно материализовался бородатый мужик.

«Земля нужна? – спросил он меня, – могу продать».

Я подавился. Вот оно, началось, подумал я. И сразу – такая удача: не какое-то банальное НЛО, а местный житель предлагает мне купить землю. Собственный участок земли в Америке! Наверняка где-нибудь здесь поблизости. Земли вокруг много, пустыня же, участок может оказаться большим и недорогим. А я уже к тому моменту убедился, что в Америке все невероятно дешево – еда, шмотки, ну, и земля, почему нет. Туман в моей голове окрасился розовым: я представил себе ранчо, ковбойскую шляпу, погреб с виски и Памелу Андерсон. Надо же, был Батлук – прыщ из Измайлово, а теперь в одночасье Батлук – землевладелец из Невады. Кому долина смерти, а Батлуку из Измайлово дом родной.

«Да, – ответил я бородачу быстро, насколько позволял застрявший в горле блин, – мне интересно. Можно землю посмотреть?»

А сам прикидываю: сейчас отъедем ненадолго вместе с этим дядькой, он покажет мне владения, много времени это не займет, была не была.

«Конечно, – радостно оживился дядька, – сейчас».

Что значит «сейчас», стремительно пронеслось у меня в голове.

«Вот! – торжественно объявил бородач и поставил на наш стол картонную коробку с землей, – хорошая земля, жирная, червяков много».

Насчет червяков не знаю, я не проверял. Но тараканов в голове у бородача было явно предостаточно. Я тогда еще не знал, что в Америке много сумасшедших, которые свободно разгуливают по улицам.

Какие же они там, в Штатах, все-таки беспринципные. Вот так вот запросто готовы продать родную землю первому встречному.