Текст книги "Гренадер"

Государь молчал, но слушал внимательно, чуть покачивая головой в такт словам министра.

– В то же время, – продолжал премьер, – в Кенигсберге приходит к власти партия «Единство» с Гербертом Штоссом во главе. Полный близнец генлейновской партии в Судетах. В мае Штосе проводит всенародный референдум, на основе которого обращается к Гитлеру с просьбой включить Восточную Пруссию в состав Рейха. Нацистское правительство заявляет о своих претензиях на «польский коридор» и Данциг, в противном случае угрожая Польше полномасштабной военной операцией. Пруссия и Данциг становятся немецкими, и поляки глотают и эту пилюлю. А теперь, по нашим данным, Рыдз-Смигла и Бек ведут активные переговоры с Риббентропом. Апофеоз: поляки сами рвутся в объятия германского фюрера, и эти объятия, не приходится сомневаться, будут распахнуты.[1]1
  В мае 1935 года, после смерти Юзефа Пилсудского, власть в стране перешла в руки его идеологических преемников: генерального инспектора вооружённых сил, маршала (с 11 ноября 1936 г.) Э. Рыдз-Смиглы, президента И. Мосьцицкого, министра иностранных дел Ю. Бека и премьера Ф. Славой-Складовского.


[Закрыть]

– Вы хотите сказать, что интересы Гитлера могут полностью повернуть на запад?

– Да, государь. Но только в том случае, если Россия выкажет твёрдую политическую линию и заявит о себе самым решительным образом.

– И каким же видится вам, Александр Васильевич, этот «решительный образ»?

– Ваше императорское величество, мы обсудили положение с военным министром и министром иностранных дел и пришли к единому мнению: Россия имеет полное моральное и юридическое право выразить вотум недоверия союзническим обязательствам, а также аннулировать предыдущие договорённости, чтобы восстановить свои территории на Украине и в Белоруссии. Это наша земля, ваше величество, там живут русские люди и братские нам народы. Коль европейская система безопасности не может оградить их от угрозы вторжения гитлеровской Германии, это сделает Россия.

– То есть вы предлагаете ввести на Украину и в Белоруссию войска?

– Так точно, до линии Станислав – Львов– Брест – Гродно. По сути, всё та же линия Керзона. Ничего нового и неожиданного.

– Польша может воспротивиться подобному шагу. Если они попросят помощи у французов? Или у тех же немцев?

– Парижу Варшава больше не доверяет, иначе не шепталась бы с Берлином. Да и самим французам не до того. Концентрация частей вермахта у линии Мажино и на границе с Бельгией такова, что впору серьёзно думать о собственной безопасности. Немцам воевать на два фронта тоже не с руки. По данным разведки, ваше величество, крупных армейских соединений на территории Украины и Белоруссии нет, и помощь туда быстро не перебросить. Поэтому – тем более! – медлить нельзя. Необходим Меморандум, обращение к правительствам стран Европы. И ввод войск. Если кто-то попытается встать у нас на пути… Что ж… Армия готова. На западных границах сейчас сконцентрированы значительные силы. И командующий есть.

Император приподнял бровь.

– Генерал-лейтенант Тухачевский, – ответил на невысказанный вопрос премьер. – Со времён Судетского кризиса командует Западным военным округом. В случае необходимости будет командующим Западным фронтом.

– Вы меня убедили, Александр Васильевич. Приступайте к составлению соответствующих документов… – В глазах Михаила Александровича, российского императора, появилась неподдельная тоска.

– Проект готов, ваше величество, – Колчак вынул из принесенной папки несколько листов бумаги. – Соблаговолите внести угодные вам коррективы и завизировать монаршей волей.

– Ну слава Богу, – обрадовался царь. – Право слово, Александр Васильевич, я счастлив иметь такого премьера. Оставляйте бумаги, ознакомлюсь в ближайшее время…

Взгляд его величества соскальзывал к окну, где в отдалении виднелся гараж:. Государю не терпелось вернуться к новому «ситроену».

2

– Пошёл! – Высокий широкоплечий офицер дал отмашку.

Знаков различия на форме заметно не было, линялая гимнастёрка без погон застёгнута на все пуговицы, такие же галифе, стираные-перестираные, потерявшие изначальный защитный цвет и ставшие светло-жёлтыми, пыльные ботинки с обмотками. Полевая фуражка выгорела на солнце, её ремешок опущен и туго затянут на подбородке.

И всё же это был офицер. Чувствовалось в нём что-то сильное: особые командные нотки в голосе или уверенность в движениях, убеждённость, что слову его будут повиноваться немедленно и беспрекословно. Или нечто во взгляде серых глаз, в твёрдой линии рта, неуловимое, но не позволяющее усомниться – это не нижний чин, не унтер. Офицер.

Боец, по внешнему виду не слишком отличающийся от своего командира, разве только готовностью моментально и точно выполнить приказ, рванулся вперёд. Пригнувшись, выставив перед собой оружие – диковинный карабин с длинным рожком и примкнутым штыком, больше похожим на нож, он быстрой рысью достиг первого препятствия.

Поперечная балка, укреплённая на уровне пояса взрослого человека, чадно горела, выделяя чёрный удушливый дым. Не снижая скорости, боец прыгнул «рыбкой», перемахнул преграду и приземлился с переворотом через плечо. Оружие при этом он держал перед собой в вытянутых руках, что совершенно не мешало исполнять любые кульбиты. Миг – и воин на ногах, а карабин рыщет стволом в поисках цели.

Р-раз! Справа встаёт силуэт солдата в квадратной германской каске. Глухо стучит короткая очередь в три патрона, мишень заваливается, а боец принимает влево и так же быстро, пригибаясь, движется дальше.

Офицер стоял на возвышенности, внимательно наблюдая за действиями подчинённого.

Оп! Прямо под ногами яма. Прыжок. Приземление, опять с переворотом и рывок в сторону, а там, где только что находилось солдатское тело, шлёпаются жирные красные пятна – имитация пулемётной очереди. И тут же слева появляются грудные мишени. Солдат срезает их одной длинной очередью.

Потом был узкий мостик через глубокий ров с жидкой грязью, штурм окна на первом этаже обшарпанного здания, бег по пересечённой местности. И всё со стрельбой по постоянно появляющимся то тут, то там ростовым и грудным мишеням. Затем бойца чуть не накрыло взрывом, а на закуску он ловко, как кошка, взобрался по канату на двадцатиметровую высоту и спустился, как скалолаз, по тонкому прочному шнуру.

– Молодец, Сыроватко, – похвалил офицер вернувшегося бойца. – Ни одного прокола!

– Рад стараться, ваше благородие! – улыбнулся тот, утирая с лица пот, пыль и гарь.

– Как «шестерочка»? – спросил офицер, указывая на оружие. Теперь стало заметно, что от обычного карабина автомат отличается ещё и удобной пистолетной рукоятью, расположенной между прикладом и скобой спускового крючка.

– Полегче «пятёрки» будет, ваше благородие, да и поухватистее. А бой – так просто сказка! – Улыбка на чумазом лице стала ещё шире.

Только сейчас, приблизившись вплотную, стало возможным различить на рукаве офицера основательно выгоревшую и пропылённую нашивку гренадерского корпуса – круглая бомба с подпаленным фитилём. Под эмблемой вышиты две маленькие звёздочки – поручик.

У подчинённого на рукаве та же эмблема, но под ней прошита одна широкая полоса. Подпрапорщик – унтер-офицерское звание. Впрочем, среди гренадеров, да ещё побывавших в боевых операциях, субординацией не заморачивались. Подчинённые к командиру испытывали чувства уважения и разумного послушания – так младшие братья относятся к старшему, более опытному.

Сказывалось ещё и то, что работали гренадеры тройками. В каждом отделении по три тройки плюс командир отделения, примыкающий во время операции к той из групп, что находилась на более опасном или ответственном направлении. Отсюда особые отношения.

– Ладно, Игнат, – улыбнулся в ответ поручик. – Собирай ребят и двигайте в расположение. Оружие сдать, себя привести в порядок. Ну сам знаешь. Обед скоро. Я буду чуть позже.

– Слушаюсь, ваш-бродь! – вытянулся подпрапорщик и, крутанувшись на каблуках, опрометью бросился к остальным бойцам, дожидавшимся окончания занятий за бугорком в тени.

Поручик же направился к арсеналу, устроенному рядом со стрельбищем. Заведовал оружейным складом фельдфебель Куприянов. Служака старой закалки, он дрался в гренадерских частях во времена Мировой войны, когда подразделения эти имели совсем другой смысл и назначение. Нехватка ружей привела к появлению команд крепких и смелых парней, обвешанных ручными гранатами, как новогодняя ёлка игрушками. Да ещё палаш, сапёрная лопатка, нож:. Хорошо если револьвер. В условиях «окопной» войны гренадеры должны были вплотную подбираться к позициям противника и забрасывать окопы гранатами.

Потери гренадеры несли жестокие, но мужества, ловкости и отваги им было не занимать. Именно из этих подразделений постепенно рождались нынешние тройки – оружие первого, часто – упреждающего удара: диверсанты и разведчики, способные скрытно подобраться и уничтожить в мгновение ока подготовленного, превосходящего по силе и численности врага.

В двадцатом, сражаясь в рядах Добровольческой армии Деникина, Куприянов потерял ногу и считал, что ему ещё повезло. Многие сложили голову. Теперь он сам себя шутливо называл «завскладом». В действительности вся жизнь ветерана прошла на войне, без армии он себя не мыслил. Повидал столько, что хватило бы на пятерых, знал толк и в оружии, и в людях. За это его уважали все, от начальника лагеря полковника Нестерова, до матёрого гренадера, спавшего в обнимку со своим автоматом. Молодёжь уважительно называла промеж: себя профессором.

– Степаныч, – обратился офицер к оружейнику по-свойски, – будь добр, дай тот, вчерашний.

– Сей момент, Иван Ильич, – браво отвечал вояка. Он один из нижних чинов мог позволить себе называть обер-офицеров по имени-отчеству. И выдал требуемое.

Пистолет вызывал уважение. Поручик покачал на ладони почти девятьсот граммов смертоносного металла – двадцатисантиметровый, покрытый тёмным строгим воронением, с экономными и по-своему изящными очертаниями. Очень удобная, ухватистая рукоятка с ребристыми накладками, ударно-спусковой механизм куркового типа, калибр девять миллиметров под патрон «парабеллум». Солидно. Но главное, магазин на тринадцать патронов. Возможность долго стрелять, не перезаряжаясь, дорогого стоит. Порой – жизни. Ни один другой тип современных пистолетов, не говоря уже о револьверах, подобной щедростью не обладал.

Поручик вскинул оружие, прицелился. Сухо щёлкнул курок. Всё удобно, сподручно, спуск мягкий. Бельгийский браунинг тридцать пятого года, известный во всём мире как модель «Хай пауэр». Выбор сделан, осталось только пристрелять.

– Хорошая вещь, – подтвердил его мысли Степаныч. – И в бою не подведёт, и конструкция несложная.

Про конструкцию – это он правильно. Хорошо известно, чем проще, тем надёжнее и приятнее. До последнего времени гренадеры пользовались наганами. Револьвер считался проверенным и эффективным оружием со времён борьбы с большевиками. Однако противник активно пользовался другими системами. Кольт сумасшедшего калибра за двенадцать миллиметров, называемый по-американски «сорок пятый», вальтер модели П-38 или такие вот браунинги. Да и люгер П-08, более известный как парабеллум, хоть и старый знакомый, но по характеристикам тоже превосходил знаменитый наган.

Ветерана признали устаревшим. Командование предложило гренадерам опробовать образцы зарубежного оружия. Мол, нужно шагать в ногу со временем. Отечественный пистолет тульских оружейников Трояновского и Титаренко, прозванный в войсках «три-тэ», обладал хорошей пробивной способностью, но малым останавливающим действием. Гренадерам же был выгоднее как раз второй эффект.

В скоротечных схватках и диверсионных вылазках, для которых эти бойцы предназначались, нужно или резать по-тихому, чтоб никто ни звука не услышал, или бить громко, но наверняка, когда попадание сбивает противника с ног. Кольт это проделывал ещё эффектнее, но он поручику не понравился – громоздкий, тяжёлый, громкий. Грубое оружие, таким ворон хорошо на поле гонять. Вальтер неплох, но вот браунинг понравился больше. Так бывает – не только ты выбираешь оружие, но и оно тебя. Уж не говоря о тринадцати патронах в магазине.

Строго говоря, перевооружение затронуло не только гренадеров. Недавно привезли партию пистолетов-пулемётов Говорова, моментально прозванных «говорунами». Оружие предназначалось для стрелковых подразделений, в составе которых, начиная со взводов, теперь выделялись отделения автоматчиков. Серьёзная машинка весом около пяти килограммов и с высокой скорострельностью.

Гренадеры попробовали «говоруна», похвалили боевые качества нового оружия, но для своих нужд забраковали. Велик больно и тяжёл. А вот «Фёдоров-6» понравился всем несказанно. Излюбленная «пятёрочка» – предшествующая модель «Фёдоров-5» – была хороша и привычна, но сложна в разборке-сборке и капризна, как девушка. Содержать её приходилось в исключительной чистоте, чтоб не подвела в нужный момент.

Опять же, боевую скорострельность имела много ниже технической из-за малой ёмкости магазина. Радовала прицельная дальность выстрела, но в тройках имелись снайперы, и, если задание того требовало, они брали трёхлинейку с оптикой. Надёжнее старой доброй винтовки Мосина в этом плане ничего пока не придумали.

Однако гренадерам требовалось хорошее оружие ближнего боя. И вот– «шестёрка». Уменьшенный патрон позволял выстреливать в бою очередями сто пуль в минуту и поражать на дистанции до четырёхсот метров. При этом «шестёрка» была короче пятой модели, легче и удобней, проще и надёжней. Наконец, автомат имел откидной приклад и штык-нож:.

Гренадеры носились с оружием, словно дети малые с новыми, только что подаренными игрушками. Разбирали, собирали, часами проводили на стрельбище, дырявя мишени. Со стороны посмотреть – игра, но на самом деле иначе и быть не может. Пока оружие не станет своим, привычным для руки и глаза, толку от самого лучшего ствола немного. Нужно прирасти к пистолету или автомату, сродниться с ними. Недаром у гренадеров всё оружие было индивидуально подобрано.

В экстремальной ситуации скоротечного боя всё решают рефлексы. Вот их и нарабатывают на стрельбищах, полосах препятствий, в особом учебном городке, где разбросаны двух– и трёхэтажные пустые строения, предназначенные для учебных штурмов в условиях максимально приближенных к боевым. Словно памятники солдатскому усердию стоят: старый танк, весь в языках копоти, и грузовик, усеянный, как решето, сотнями пулевых отверстий.

Впрочем, у поручика Ивана Ильича Саблина, командира первого взвода третьей роты Отдельного гренадерского батальона Третьей гвардейской дивизии, боевой опыт имелся. Довелось поучаствовать в событиях на озере Хасан и на границе Чехословакии с Австрией, ставшей тогда территорией Рейха. События тех дней жили в памяти весь остаток осени и всю зиму в придачу. Надпоручик Чехословенской Армады Милан Блажек, симпатичный чех, храбрый солдат и честный человек. Гауптман Карл Дитмар, командир ударной группы вермахта. Боксёрское состязание, устроенное Саблиным, чтобы отвлечь внимание немцев и в конце концов пленить.

Саблину ночами снился этот ринг, жёсткие, точные удары Дитмара. Порой казалось, он физически ощущает их на лице и плечах. И последние слова гауптмана: «Ты опять нокаутировал меня, русский. Но это не конец…»

Что ж, может, ты и прав «ганс», который на самом деле Карл. События-то вон как повернулись.

А потом случилось предательство. Храбрый солдат и честный человек Милан Блажек чуть не плакал, прятал глаза – извини, Иван, не моя вина… Президент Чехословакии Бенеш отдал Судетскую область Рейху. Гитлеровцев отпустили, вернув оружие.

И вот тренировочный лагерь под Уманью, затерянный, спрятанный между полей и перелесков. Закатилась осень тридцать восьмого, кончился и сам год, наступил тридцать девятый. Зиму взвод провёл как в спячке. Тренировались, конечно: зимние стрельбы, марш-броски. И боксировали в оборудованном зале. Бокс набирал популярность в войсках, особенно среди гренадеров. А, учитывая то, что в лагере собирались бойцы из отдельных батальонов разных дивизий и корпусов, посоревноваться было с кем.

Саблин считался хорошим боксёром. В своё время был чемпионом кадетского корпуса, да и в Александровском ходил не в последних. О его бое с тевтоном прослышали, часто вызывали на спарринги и поединки. В спортивном зале Иван Ильич оживал, становился быстрым и сильным. Но вот в остальное время свои обязанности выполнял как-то вполсилы, словно нехотя. Будто присутствовала в теле, а больше того в душе, постоянная сонливость и заторможенность. Уснувшая душа – тяжёлая штука. Служба, столь необходимая, добровольно выбранная и желанная, как невеста, без которой, казалось ещё недавно, и жить невозможно, стала вдруг скучной и тяжёлой повинностью, которую и бросить нельзя, и тянуть еле сил достаёт.

Саблин удивлялся себе, бранил себя и понукал, но ничего изменить не мог. Видно, провальное последнее задание оставило в душе поручика неизгладимый след. Так казалось.

Но пришла весна. Забродили в природе молодые соки, повеяло свежим ветром, а в Европе заварился, выдавливая серую пену заговоров и закулисных махинаций, мутный бульон политического кризиса. Значительные события посыпались одно за другим. Мартовское падение Чехословакии с образованием протекторатов Богемии и Моравии больно отозвалось в сердце. Саблин теперь воспринимал горе чешского народа как своё. А потом было «тихое» восстание в Вильно, присоединение Виленской области к Литве, а Восточной Пруссии и «польского коридора»– к Рейху. Польша разваливалась, мир находился на пороге новой большой войны.

Саблин вздрогнул, выходя из спячки.

И наконец, в середине июля – как взрыв бомбы! – Меморандум! Государь император России Михаил II объявил вотум недоверия англо-французской системе безопасности в Европе и об отказе от союзнических территориальных обязательств, навязанных стране в двадцатых. Исконные земли Украины и Белоруссии возвращались в лоно империи.

Саблин пробудился окончательно.

Витало в воздухе что-то такое и до Меморандума. Вечерами в собрании офицеры толпились у радиоприёмника, ждали новостей, потом слушали, затаив дыхание, а после начинался шум и гвалт. Все бурно обсуждали происходящие события, но даже во время самых горячих споров, бывало, вдруг замрёт кто-то из офицеров, будто прислушиваясь к неслышному зову и пытаясь угадать в калейдоскопе европейских превращений будущую судьбу, свою и Отчизны.

– Господа, – восклицал штабс-капитан Рюмин, командир третьей роты, – сдаётся мне, ждут нас в скором времени значительные перемены!

– Да уж непременно, Пётр Афанасьевич! – вторил командир второго взвода, поручик Александровский.

То же самое творилось и в клубе для унтер-офицеров.

В лагере как-то незаметно увеличилось движение личного состава. Прибудет, к примеру, рота Отдельного батальона Пятнадцатой дивизии. Побегают-попрыгают бойцы неделю – и нет их, убыли. За ними другие: рота, взвод – и тоже на короткий срок. И слухи, слухи: войска концентрируются на западной границе, подтягиваются бронетанковые соединения, авиация. Потом начали уходить старожилы, те, с кем Саблин делил лагерную жизнь с осени. Одного за другим их переводили в войска.

Но с момента обнародования Меморандума все совершенно сошли с ума. Полковника Нестерова забросали рапортами об отправке в войска. От приёмника не отходили всё свободное время. Сводки о движении российских войск глотали, как живую воду.

Наши в Виннице! В Житомире, в Каменец-Подольском! Подолия радостно освобождается от польского засилья, русские войска встречают с цветами. На Волыни слегка постреляли, там позиции поляков были крепче, но обошлось почти без потерь. Зато в Белоруссии Туров, Слуцк, Минск, Борисов с облегчением стряхивают с плеч польский жупан. Местные отряды самообороны помогают русским гнать панов.

События развивались стремительно. Наши вошли в Галицию, движутся ко Львову! Польская армия бежит, боестолкновений не зафиксировано. И вот известие: наша армия вышла к границе Перемышль – Владимир-Волынский – Брест – Гродно. Земли Украины и Белоруссии возвращены России. На проведение операции потребовалось всего две недели.

К тому времени лагерь почти опустел, но взвод Саблина в расположение батальона не отправляли. Притом что родная третья рота в составе Третьей дивизии шла победным маршем по Подолии! Иван Ильич тоже рвался в ряды действующей армии, писал рапорт за рапортом, но получал от начальника лагеря один и тот же ответ: «Штаб батальона приказа о переводе не присылал». Оставалось сидеть на месте, оттачивать боевое мастерство на тренажёрах, осваивать новое оружие и ждать дальнейших распоряжений.

В конце концов, не выдержав, поручик написал сначала командиру роты капитану Синицкому и, не дождавшись ответа – слишком уж великое испытывал нетерпение, – комбату подполковнику Осмолову. Иннокентий Викторович, «батя», откликнулся: «Взвод находится в оперативном резерве, как и многие другие подразделения гренадерского корпуса в разных соединениях и частях Западной армии. Придёт время, Иван Ильич, позовём и вас. Пока же наберитесь терпения и мужества».

Тем временем пришла новая весть – Польша сама напросилась в состав Великой Германии. Без вторжения, без оккупации, без единого выстрела – с 25 августа на карте Европы появилось Польское генерал-губернаторство с фактическим управлением из Берлина. Бывшее правительство отчасти бежало в Англию (как видно, Франции польские политики больше не доверяли), отчасти вошло в новый марионеточный сейм.

Российская империя впервые получила общую границу с Третьим рейхом. Солдаты пограничных гарнизонов разглядывали в бинокли смешанные польско-немецкие разъезды и заставы – эй, «гансы-збышеки», как живёте-можете?!

И наконец, 1 сентября Германия объявила войну Франции. Радио сообщало об упорных боях на линии Мажино и в Бельгии, куда, после отказа валлонов от боевого братства с французами, высадился мощный английский десант. Англия, верная договорам с Парижем, вступила в войну с Германией. До сей поры победы фашистам давались легко, теперь дивизии и корпуса вермахта опробовались на прочность в горниле тяжёлых затяжных сражений.

Саблин совсем было затосковал, когда его неожиданно вызвал полковник Нестеров и вручил приказ. Первому взводу надлежало прибыть в город Львов, в штаб двадцать второго полка и поступить в распоряжение подполковника Иоффе. Срок исполнения одни сутки.

Кто такой Иоффе, Иван Ильич понятия не имел, а полковник лишь пожал плечами. Тем не менее Саблин испытал огромную радость и облегчение: наконец-то будет живое дело. Дальнейшее пребывание в учебно-тренировочном лагере он мог расценить только как незаслуженное наказание. Бегать по полигону, когда в мире такое твориться…

Начиналась вторая декада сентября.