Текст книги "Гренадер"

2

От Зноймо до заставы гренадеры ехали в закрытом фургоне. Вначале катились по какому-то шоссе, потом свернули, очевидно, на просёлок, и трясти стало безбожно. Саблин подумал тогда, вот, мол, все ругают русские дороги, а оказывается, и в цивилизованной европейской Чехии есть колдобины с ухабами.

Наконец добрались. Поручик выпрыгнул из кузова, с наслаждением потянулся, хрустнув всеми суставами, вдохнул полной грудью напоённый запахом спелой ржи воздух. Следом начали выгружаться его гренадеры, и тут же рядом возник высокий подтянутый офицер в форме защитного цвета.

– Поручик Саблин? – проговорил он почти утвердительно.

– Так точно. С кем имею честь?

– Надпоручик Чехословенска Армада Милан Блажек, – козырнул чех. – Командир заставы. Мы ждали вас. Это ваши бойцы? – снова скорее утвердил, чем спросил, надпоручик.

– Так точно. – Саблин тоже отдал честь. – Первый взвод третьей роты Отдельного гренадерского батальона.

Припомнил звания в чешской армии: надпоручик идёт перед капитаном, как и поручик в российской. Значит, по рангу они примерно равны.

– О, гренадеры! – разулыбался Блажек. – Мы слышали о победах русских на Востоке.

– Вот как? – озадачился Саблин. – Честно говоря, мало кто знает о подвигах гренадеров. Даже в России.

– Нам дали некоторую информацию. Строго конфиденциально, естественно. И мы… как это… могила!

И улыбнулся уже совершенно ослепительно. Чувствовалось, этот чешский офицер искренне рад прибытию русских воинов, видит в них друзей, пришедших на подмогу в трудную минуту. Неожиданно для себя Иван Ильич почувствовал к нему ответную симпатию, чувство, какое можно испытать только на войне, когда начинаешь понимать: этот человек прикроет тебе в бою спину.

– А давай по имени! И на «ты»! – протянул он руку надпоручику, повинуясь внезапному порыву.

– Идёт! – тряхнул головой чех и ответил крепким рукопожатием.

Получилось как-то очень по-русски.

– Меня, кстати, Иваном зовут. По-вашему, наверное, Ян?

– Да, Ян. Но я буду называть тебя Иваном, как нарекли батюшка с матушкой. Так правильно.

– Милан, где ты научился так чесать по-русски? – не сдержался Саблин. Чех говорил почти без акцента, лишь иногда запинался да произносил слова слишком старательно, как на родном языке не говорят.

– Я учился в Москве! – снова улыбнулся Милан. – Высшее имени Михаила Кутузова пехотное училище. Выпуск тридцать четвёртого года.

– А я – Московский Императрицы Екатерины II кадетский корпус, а потом Александровское училище. В точности как Тухачевский! Только выпускался в тридцать пятом.

– О, Тухачевский! – закивал Милан. – Мы его тоже знаем. О нём знаем – много славного. Я рад, Иван, что вы прибыли. Я почти уверен, нам понадобится ваша помощь. И… надо будет присесть как-нибудь вечерком, поговорить. Наверняка найдутся… знакомцы по Москве.

– Посидим, Милан. Обязательно посидим. А сейчас скажи, что немцы?

– Немцы? – тут же посерьёзнел пограничник. – Немцы есть, Иван. Пошли на вышку, сам увидишь.

Посмотреть было на что. Прямо у границы, на сопредельной стороне, расположилось подразделение вермахта. Милан дал бинокль, Саблин вгляделся: не пограничники. Судя по количеству палаток, разбитых сразу за буковой рощей, чтобы не быть совсем уж на виду у пограничников, минимум стрелковая рота. Слегка дымит полевая кухня, движутся фигуры в серо-зелёной форме, а в самой рощице, среди деревьев, что-то припрятано, замаскировано ветками. То ли временный склад, то ли ещё что.

И стоит это подразделение, со слов чеха, уже вторую неделю.

А ещё, между прочим, углядел Саблин, немцы тоже увлекаются боксом! Не мудрствуя, натянули верёвки между четырьмя подходящими деревьями, и две голые по пояс фигуры характерно подпрыгивают и крутятся внутри импровизированного ринга. И даже пара болельщиков покрикивает у канатов, подбадривает бойцов или дает советы, как это принято у всяких приличных болельщиков.

Однако информации было совершенно недостаточно. Саблин дал гренадерам время разместиться, немного освоиться среди чешских свободников и ротни, как у чехов назывались подофицерские звания, но к концу дня, как раз к вечерней поверке, отправил тройку во главе с прапорщиком Урядниковым на разведку.

Бойцы принесла данные, которые требовали осмысления. Штат немецкой стрелковой роты по расписанию включает почти две сотни личного состава, сто тридцать ружейных стволов, шестнадцать пистолетов-пулемётов, двенадцать ручных пулемётов и три миномёта калибра пятьдесят миллиметров.

По расписанию – да, но разведчики углядели новенькие автоматы МП-38 чуть не у каждого третьего бойца, миномёты не пятидесяти, а восьмидесяти одного миллиметра, а в рощице – то, что Саблин принял за склад боеприпасов и амуниции, – замаскированные стопятимиллиметровые гаубицы числом три. Да не на конной тяге – на бронеавтомобилях «хорьх». Тех, что немцы называют «специальная машина 222», и это ещё две двадцатимиллиметровые пушки и два пулемёта МГ-34.

По всему выходило, что противостоит гренадерам не обычная рота, а ударная группа. И это вносило существенную поправку в расклады.

Саблин прикидывал свои силы. Гренадерский взвод включает три отделения. В отделении три тройки – старшим идёт фельдфебель, с ним два унтер-офицера. Десятый – подпрапорщик или прапорщик, командир отделения, который в боевых условиях примыкает к тройке на особо опасном направлении. Итого тридцать бойцов и он сам, командир взвода. Тридцать один человек до копеечки.

Правда, в бою каждый стоит десятерых. У всех «пятёрки» – пятая модель автомата Фёдорова в укороченном десантном варианте. Отличное, безотказное оружие с хорошим боем, удивительно тихое. Различить звуки выстрелов можно только вблизи, и то автоматная очередь напоминает этакое стрекотание, а не пальбу. Плюс наганы, казачьи ножи-засапожники. Но вот пулемётов, например, у них не было. Незачем диверсантам пулемёты. А ударная группа наверняка имеет не по одному МГ на отделение, а больше. М-да… задачка.

Далее, погранцы. Сорок бойцов вместе с командирами. Итого численностью они проигрывали немцам более чем вдвое. Оружие у чехов своё, изготовленное на «Ческа Зброёвка». Очень неплохая винтовка CZ.24, легкая и точная, но всё же магазинная винтовка. Это вам не самозарядка, не пистолет-пулемёт. Пока передёрнет чех затвор, германец его из МП в решето превратит. Пулемёты приличные – ZB.26, но их мало, всего четыре на заставу. Пистолеты у офицеров.

И главное, чехи-погранцы обучены стеречь контрольно-следовую полосу да ловить нарушителей границы. Сражаться с регулярными частями не их, в общем-то, дело. И застава совершенно не приспособлена удерживать штурм ударной группы. Укреплений здесь нет, и быстро их не возведёшь. А времени у него, Саблин был уверен, очень мало. Или почти нет.

Есть о чём задуматься.

– Почему так получилось, Милан? – спрашивал Саблин у чеха поздним вечером. Тот достал бутылку Бехеровки, чтоб посидеть, но лёгкого трёпа под рюмку крепкого ликёра, настоянного на двух десятках трав, как-то не получалось. – Где ваша армия? Почему против ударной группы «Гансов» одна ваша застава, беззащитная как голенькая девочка перед пьяным ландскнехтом?

– Я сообщал, – глухим голосом отвечал Блажек. – Специально ездил в дот сто двадцать девять. Докладывал о подходе германского подразделения. Мне сказали, что это провокация. Приказ – не поддаваться на провокации.

– Ага, провокация. Если эта «провокация» ударит из всех стволов, от вашей заставы живого места не останется.

– Ты немного не знаешь, Иван, – сокрушался надпоручик. – Наверху уверены, что если будет удар, то в Судетах. Туда сейчас прикованы взгляды всей Чехословакии. Там основные силы. Нас прислали сюда, на австрийскую границу, лишь две недели назад.

– Ладно, – кивнул Саблин, разливая по стаканам. – А «гансы» таки на нас двинут, мы можем рассчитывать на помощь? Из дота или ещё откуда?

– Им приказано оборонять свой участок, – покачал головой Милан. – И их всего семеро. Гарнизон в Зноймо невелик, и у них тоже приказ. Нет, Иван, справляться нужно самим.

Два дня прошли спокойно, но напряжение на заставе не уменьшалось – нарастало. Милан и его заместители, подпоручик Куберт и поручик Несвадба, ходили хмурые, покрикивали на бойцов. «Войины-свободники-дэсатники» быстро и точно выполняли распоряжения, шустрили по службе, но вид при этом имели какой-то… потерянный. Только опытный командир мог заметить растерянность рядовых и подофицеров, и Саблин видел.

А немцы обустроились на совесть и, казалось, не обращают внимания на пограничников. Дымила полевая кухня, случались построения, личный состав разбивался на группы – то ли чистили оружие, то ли проводили какие-то занятия. Разве что строевой не занимались да не устраивали учебных стрельб.

Но Саблин не обманывался, не единожды замечал он проблески оптики в невысоких кустах перед рощицей, в самой роще засёк хорошо замаскированные пулемётные гнезда. И о гаубицах помнил поручик, и о миномётах не забывал. И был уверен – прибытие русских не осталось незамеченным.

А вчера на свободное пространство вышел гауптман и принялся нагло, в упор рассматривать заставу через бинокль. По-хозяйски так рассматривал, будто прикидывая – пойти и выгнать чехов прямо сейчас или подождать до завтра? Саблин был на вышке и тоже рассматривал немца, лицо которого почему-то казалось странно знакомым.

Поручик поднапряг память и вспомнил. Точно! Приезд делегации рейхсвера в тридцать пятом. Наметилось тогда некоторое потепление в отношениях двух держав. Среди прочей программы были предусмотрены спортивные состязания. Саблин, зелёный подпоручик, только что окончивший училище, томился при штабе в ожидании назначения. В кадетском корпусе был Иван чемпионом по боксу, успешно боксировал и в училище, неудивительно, что его включили в программу. Выйти на ринг выпало против здоровенного фельдфебеля. Сил у немца было много, а умения – не очень.

Сейчас Саблин невольно улыбнулся, вспоминая былое. Как измотал он тогда германца уходами и уклонами, разъярил его, заставил слепо выбрасывать бесполезные удары, а потом перешёл в контратаку. Хорошо попал правым прямым – раз, чётко приложил через руку – два и акцентированно, левым боковым прямо в челюсть – три! Аут. В угол тевтона уносили.

Вот где встретиться довелось! Что, «ганс», померяемся силой?

3

Никогда ещё большой зал Коричневого дома не слышал столь отъявленной лжи. С момента приобретения 26 мая 1930 года нацистской партией Германии, с последующей обширной реконструкцией, проведённой Паулем Тростом по эскизам самого Гитлера, в преддверии переезда всего высшего руководства партии, никогда ещё большой зал не был свидетелем такой подлости и такого унижения.

Начал премьер Италии Бенито Муссолини, один владевший языками и взявший на себя роль толмача. Предоставил слово канцлеру Германии. Адольф Гитлер – сухой, поджарый, в парадном кителе с партийным значком на галстуке и свастикой на рукаве – говорил долго и напористо: о политической целесообразности и исторической справедливости, о мире в Европе и притеснениях немцев в Судетах, о возрождении Германии и верности международным договорённостям. Порой его заносило, и фюрер сбивался на яростный пафос митингов и партийных собраний. Летела с губ слюна, воинственно топорщилась щёточка усов, и косая чёлка закрывала левый глаз.

Муссолини переводил, добавляя от себя, играли желваки на малоподвижном лице, блестела оливкового цвета кожа на гладкой, как бильярдный шар, голове. Время от времени итальянский премьер поводил крепкими плечами, будто готовился броситься в рукопашную.

Напротив расположились премьер Англии Артур Невилл Чемберлен и премьер Франции Эдуард Деладье. Чемберлен задирал подбородок, смотрел в основном поверх голов. Будто где-нибудь там виделись ему интересы Британии, заботившие премьера более всего. Невысокий и кряжистый Деладье, напротив, прятал лицо, рассматривал пол, будто надеясь найти там ответ, как же выпутаться из всей этой непростой ситуации. И отчаянно потел.

А в нескольких километрах от зала, в маленькой комнатке второсортного отеля сидели представители Чехословакии Войтех Маетны и Хуберт Масарик. Настроение было подавленным – их даже не пустили в Коричневый дом. Маетны курил сигарету за сигаретой, а Масарик вдруг вспомнил, как во время одной недавней консультации показывал карту Чехословакии английским политикам. Тогда у него сложилось впечатление, будто британцы видят страну впервые. «О, как любопытно, – сказал один. – Какая забавная форма! Можно подумать, перед тобой большая сосиска…» Масарику вдруг нестерпимо захотелось пить. Воды принесли.

Наконец пришло распоряжение, чехов отвезли в резиденцию нацистской партии, пригласили в зал и объявили решение.

– Вы собираетесь лишить меня родины! – выкрикнул вне себя Маетны.

– Вы уже лишили родины три миллиона моих соплеменников, – отчеканил в ответ Гитлер.

За окном стояла глубокая ночь.

D половине четвёртого утра Саблина разбудил прапорщик Урядников.

– Ваш-бродь, ваш-бродь, – тряс прапорщик Саблина за плечо, – проснитесь! Чехи к телефону кличут. Его высокоблагородие господин капитан на проводе. Срочно!

Саблин вскочил, ещё не совсем соображая, что и как. На ночь он снимал только куртку и сапоги, портупею клал под подушку. Сборы были недолги. «Что случилось?» – тревожная мысль быстро отгоняла остатки сна. Все эти дни он исправно отправлял донесения по радио. Но телефон… ведь подполковник предупреждал – только в крайнем случае…

Расстояние от барака до штабной избушки Саблин преодолел за минуту. Не вошёл – ворвался в тесную комнатушку. Вскочивший телефонист без слов подал трубку. Рядом застыл Блажек с напряжённым лицом.

– Господин поручик, важные новости, – раздался в трубке хорошо знакомый бас капитана Синицкого. – По нашим данным, переговоры в Мюнхене зашли в тупик. Гитлер с англичанами и французами вынуждали чешских представителей отдать Судеты. Те потребовали время на обдумывание, даден им был один час. По истечении назначенного срока один из представителей принял яд и умер на месте. Другого заставили подписать договор. Однако президент Бенеш отказывается его признать. Видно, не миновать драки. Посему, господин поручик, слушайте приказ командующего Западным военным округом, его превосходительства генерал-лейтенанта Тухачевского. При попытке немцев перейти границу Чехословакии вашему взводу надлежит применить все имеющиеся силы и средства для воспрепятствования вторжению. Вам понятно?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – отчеканил Саблин.

– Знаю, Иван Ильич, – смягчил тон Синицкий, – положение у вас сложное. Немцы пока не получили приказа к атаке, но получат его обязательно. Ещё до обеда получат. Их силы, судя по донесениям, много превосходят ваши. Но вы не хуже меня знаете, что такое долг и что такое честь. Обеспечить поддержку взводу не в моих силах, но нужно продержаться. Дальнейшие распоряжения получите. Вопросы?

– Никак нет, Дмитрий Амвросиевич. Нет вопросов. Будем держаться.

– С Богом, – глухо проговорил капитан. Саблин положил трубку. Глазами показал Блажеку: удали телефониста. Надпоручик скомандовал по-чешски, и, только дверь за связистом затворилась, Саблин приоткрыл её вновь.

– Урядников, – тихо позвал он темноту.

– Ваш-бродь! – Прапорщик проявился в проёме, как изображение на фотографической пластинке.

– Вот что, бойцы, слушайте меня внимательно…

Ранним утром 30 сентября солнечные лучи тронули верхушки дубов и буков. С неубранных полей наплывал косыми полосами туман, настоянный на запахах увядающих трав, но жизнь у заставы кипела. Пограничники под руководством гренадеров распиливали брёвна на доски и бойко подтаскивали их к невеликому пространству ничейной полосы между чешской и немецкой границей.

Саблин отметил, что в буковой роще это не осталось незамеченным, то и дело блестели линзы биноклей. Тевтоны явно заинтересовались приготовлениями и насторожились. Естественно, подумал Саблин, их тоже оповещают о событиях в Мюнхене. Оставалось надеяться на слова капитана – если немцы получат приказ, то чуть позже. Однако и он не имеет права на упреждающий удар. Только при попытке перейти границу. Не ранее.

А до тех пор, формально, они с немцами не воюют. Но имелось одно обстоятельство. Ожидание всегда расслабляет, притупляет чувство опасности. Как в дозоре – вначале на каждый шорох ствол вскидываешь, а к концу дежурства и на чужака реагируешь куда спокойнее. Так и германцы за десять дней ожидания наверняка расслабились. На этом и строил расчёт Саблин.

Дав интересу противника разгореться до нужного уровня, поручик уверенно направился к нейтральной полосе. Прошёл за уложенные штабелями доски и стал так, чтоб его хорошо было видно.

– Солдаты вермахта! – прокричал он, сложив ладони рупором. – Позовите старшего офицера!

Прокричал на плохоньком своём немецком, английский у поручика был несравненно лучше. Прокричал и взмолился про себя: лишь бы вышел сам гауптман, лишь бы не послал кого-то из подчинённых и не врезали бы сразу из пулемёта…

В кустах у леса зашевелились, замелькали серые силуэты. Выходить немцы не торопились, но и стрелять не спешили. Присматривались, опасаясь подвоха. Но, рассмотрев, что никакой угрозы нет, что пограничники сложили винтовки в пирамиды и заняты исключительно заготовкой досок, решились. Из подлеска вышел офицер с двумя автоматчиками и направился в сторону Саблина. Не доходя двух десятков шагов, остановился:

– Слушаю вас, герр офицер.

Сердце Саблина радостно забилось – тот самый! Немец изменился, заматерел, дослужился до офицерского чина и физической формы, как видно, не терял, плечи вон какие широкие, двигается легко и пружинисто. Подумалось: «А не авантюру ли часом ты, братец, затеял?» Но вслух начал с улыбкой:

– Герр гауптман! Пока начальство спит, а политики играют в свои игры, предлагаю настоящее мужское состязание! Сейчас мои бойцы из этих досок сколотят помост, закрепят по углам столбы и натянут канаты. За час управятся. Чёрт, или как правильно по-немецки? Сделают! Герр гауптман! Мы получим настоящий ринг. И попробуем, чьи вооружённые силы крепче!..

Немец нахмурился:

– Вы – русский. Что делаете вдали от родины, в середине Европы?

– Мы в гостях! – Саблин старался не сбиться с взятого весёлого тона, мол, война будет нет ли, ещё вопрос, а пока хорошо бы размяться по-молодецки. Всё остальное несущественно. – У России с Чехословакией договор. Что удивительного, если мы прибыли перенять опыт у чешских коллег?!

– Вы не пограничники, – с сомнением заметил тевтон. – Таких нашивок я не знаю.

– Нет, не пограничники. Спортивный взвод. По приглашению командования Чехословенска Армада помогаем улучшать физическую подготовку чешских военнослужащих. Но чехи не умеют боксировать!..

Перекрикиваясь, заговорщицкую интонацию передать было трудно, но Саблин постарался. Немец мотнул головой:

– Мы здесь не для того, чтобы заниматься ерундой, герр офицер. Мы несём службу на границе великого Рейха!

– Мы тоже служим великой империи, герр офицер, – откликнулся Саблин и широко улыбнулся. – Но скучно, и день-то какой хороший намечается.

Как раз бы в такой денёк попробовать, чей кулак крепче, русский или немецкий?

– Глупая затея, – отрезал тевтон и круто развернулся. Сейчас отправится обратно в свою рощу…

– Жаль! – крикнул Саблин ему в спину. – Может, в этот раз вам повезло бы больше!

Гауптман будто споткнулся, секунду постоял, закаменев спиной, словно в широкую эту спину целились из люгера, а потом резко повернулся к русскому.

– Donnerwetter! Так это вы! Я не узнал сразу…

– Так точно, герр гауптман! – веселился Саблин. – Предлагаю реванш. Заодно укрепим боевой дух наших ребят!

– Учтите, я уже не тот новичок, что прежде. Много тренируюсь и буду… как это… – Он перешёл на русский, немногим лучший саблинского немецкого. – Бить морда по щём зря!

– Отлично, герр офицер! – прокричал поручик. – Я готов! Через час ринг будет готов, милости просим!

– По одному секунданту, – отчеканил немец. – И мой судья. Чтобы всё было честно.

– Идёт, – согласился Саблин. – Пусть будет твой судья… Зато хронометрист – мой!

За час пограничники управились. Помост в половину человеческого роста поднялся как по мановению волшебной палочки: новенький, с пылу с жару, аппетитно пахнущий свежеспиленным деревом. Настил выложили гладкостругаными досками. Солнце, наконец-то заглянувшее в приграничную зону, заиграло теплым светом на жёлтой древесине. На столбы натянули толстый «морской» канат в два ряда. Даже табуретки спроворили для отдыха бойцов между раундами.

Саблин волновался. Пожалуй, немец не врал. Наверняка действительно тренировался, оттачивал удары на челюстях подчинённых. Чего нельзя было сказать о Саблине. Конечно, поручик поддерживал форму. Нагружал себя вместе с гренадерами кроссами и полосой препятствий и в ринг выходил порой, но настоящими боксёрскими тренировками это не назовешь. Четыре года прошло с тех времён, когда он занимался боксом всерьёз, а сейчас…

Но, может, это и к лучшему.

В уговоренное время от буковой рощи двинулась процессия. В окружении автоматчиков шёл гауптман – в спортивных трусах, кедах и майке с имперским орлом. В боксёрских перчатках. Позади, среди солдат с оружием, мелькнула офицерская фуражка. Ясно, зрители. Наверное, все, кто был не занят по службе, направились поглазеть на состязание. Поглазеть и поддержать морально, а если понадобится, то и огнём. Вон пулемёты в гнёздах наверняка нацелены на ринг.

Саблин надел свой бывалый, вылинявший от пота и солнца тренировочный комплект, взял у чехов старенькие кеды и сейчас видом своим явно проигрывал крепкому, статному немцу. Ладно, не на свадьбу собрались…

Процессия приблизилась. Гауптман отделился от толпы, вместе с ним пошли двое: атлетически сложённый мужчина в спортивном костюме и унтер-офицер в форме, но без оружия. Секундант и рефери, понял Саблин. Он искоса глянул на своего секунданта Урядникова. Прапорщик знал толк в боксе, мог в нужный момент поддержать морально и подсказать. Но одеться попристойнее не догадался, рохля, толкался рядом в выцветшей гимнастёрке и замурзанных галифе. Ну да пусть его, сказано же, не на свадьбу. Немцы подошли.

– Мой секундант, – представил лейтенант, – фельдфебель Рунге. Рефери в ринге – унтер-офицер Гросс. Меня зовут Карл Дитмар. Наши условия: бьёмся до нокаута. Раунды по три минуты, количество раундов неограниченно. Количество нокдаунов не учитывается.

Да, «ганс», который Карл, крепко тебя зацепило в тридцать четвёртом, подумал Саблин, но вслух сказал:

– Гвардии поручик российской армии Иван Саблин. Мой секундант прапорщик Анисим Урядников. Условия приняты. Прошу. – Он указал на ринг, на тот его угол, где к столбу была привязана красная ленточка. Дань уважения сопернику – красный угол для фаворита.

Сам поднялся в синий угол, который для претендента. Нырнул под канаты, продышался, оглянулся.

С одной стороны помоста столпились немцы, с другой – сгрудились чешские пограничники. Из гренадеров только пара-тройка крутилась в поле зрения, но и те скоро пропадут. Подпрапорщик Карамзин замер у подвешенного рельса с секундомером в руке.

Унтер, исполнявший роль рефери, вышел в центр ринга.

– Ахтунг! – поднял он руки, посматривая на боксёров.

Карамзин ударил в рельс – гонг!

– Бокс! – крикнул унтер и свёл ладони. Бойцы двинулись навстречу друг другу.