Текст книги "Гренадер"

4

Под штаб Третьей гвардейской дивизии заняли Дом инвалидов. Решение напрашивалось само собой – здесь и удачное расположение на краю города, среди относительно разреженной застройки, и наличие рядом полигона, и обширная лесопарковая зона, примыкающая к зданию с запада, можно в случае чего организовать мощный оборонительный рубеж:.

Да и правду сказать, усталым от баталий и ратных трудов отставникам грандиозное строение давало приют давным-давно, ещё при австрийцах. Последнее время здесь квартировали подразделения Войска Польского.

Двуглавого орла Габсбургов давно сменили одноголовым польским, но статуи, окружающие герб: статного мужчину, достающего меч из ножен, и женщину с пальмовой ветвью и в лавровом венке, – не тронули. Как и большое количество барельефов, расположенных по фасаду. Когда в город вошёл двадцать второй полк, и вид настоящей средневековой крепости с зубчатыми башнями поразил воображение комполка полковника Рожецкого, он велел польского орла заменить двуглавым, но уже российским, вывесить на стенах триколоры и заселяться.

Одна из четырёх башен отошла командиру дивизии генерал-майору Стукалову, назначенному военным комиссаром Львова, остальные заняли штабы и командиры полков. В крыльях, отходящих от основного здания, разместили тыловые службы с их начальством.

Все уже знали, что Стукалов назначен временным военным комиссаром Львова, но сам он ещё не прибыл. Ждали со дня на день. А по прибытии комдива разместили в одном из четырёх – самом мощном – бастионе Цитадели. Были тому причины.

На свободном пространстве между парком и полигоном стал временным лагерем один из батальонов двадцать второго полка с полковым имуществом. К зиме здесь собирались отстроить основательную казарму с подсобными помещениями. Русские офицеры немедленно приступили к использованию готовых плацев и стрельбищ для тренировки и муштры бойцов. Солдат не должен бездельничать и скучать: от этого теряется боевая выучка. Мало ли что город сдали без боя. Враг рядом, и он не дремлет. Об этом помнили все.

На полигоне, ближе к Клепаровской улице и железной дороге, расположился Отдельный тринадцатый танковый батальон, имевший в своём составе два десятка лёгких «Витязей» и пятнадцать тяжёлых «Держав». Впрочем, в парке находились не все машины, часть танков постоянно дежурила у комендатур, разбросанных по городу.

Рядом разместились артиллеристы и зенитчики.

Остальные батальоны двадцать второго и двадцать первого полков рассредоточили поротно, разместили во временных казармах и придали усиленным комендатурам: в районе Левандовки, около вокзала, в Краковском и Галицком районах, в Новом Свете. Вблизи дороги на Станислав, в Мазуровке, Лонзановке и Кайзервальде. Укреплённая застава на дороге в направлении Луцка и гарнизон, разместившийся на Фридрихковке, ближе к железнодорожной станции Львов-Клепаров замыкали кольцо безопасности города.

Двадцатый полк охранял подступы к городу с южной и юго-западной стороны.

С приближением российских войск многие львовяне, особенно поляки, покинули город. Закрылись конторы и банки, магазины, кафе стояли с запертыми дверьми и плотно занавешенными витринами. Погасли огни ресторанов и кинематографа. По улицам разъезжали бронемашины «Сокол», вышагивали вооружённые патрули. В вечернее время комендантский час сковал улицы, словно лютый мороз.

Однако все эти строгости довольно скоро отменили. При содействии военных комендантов создали районные советы самоуправления – преддверие новой жизни. Довольно скоро сюда потянулись коммерсанты различного калибра, мелкие служащие и владельцы небольших предприятий. Брали разрешения на торговлю и производство. Вновь оживали магазины и кафе, рестораны и кинотеатры, конторы и мастерские. Возобновили движение львовские трамваи.

Комендантский час отменили, и по вечерам заиграла музыка в кафешантанах и дансингах. Цветочницы на улицах продавали хризантемы, неповторимо пахнущие уходящей молодостью. Патрули из русских солдат убрали, вместо них при местных советах набирали отряды милиции из горожан. Львов успокаивался. Или русским так казалось. Новая власть торопилась ввести жизнь в нормальное мирное русло.

Разноплемённая львовская публика к изменениям относилась по-разному. Русские, которых было немало, восторженно приветствовали освободителей. Евреи, чехи, немногочисленные белорусы встретили российские части спокойно и благожелательно. А вот с украинцами было сложнее. Те, что недавно переехали на Галичину из Киева, с Волыни и Подолии выказывали дружелюбие. В них ещё жила память о братстве двух славянских народов. Но коренные, ополяченные жители Галиции, часто породнившиеся с ляхами, смотрели исподлобья. Как и чистокровные поляки. К счастью, до открытой вражды пока не доходило.

Город напоминал пруд, где сверху блестит под солнцем водная гладь, плещутся весёлые карасики, цветут водяные лилии и дремлют на бережку ленивые рыбаки. Но в глубине, между донных камней, коряг и водорослей затаились хищники, наблюдают беспечную жизнь верхних слоев и ждут своего часа. Ждут удобного момента, готовые к атаке.

Гарнизон на Фридриховке, тот, что расположился на улице Яновского, состоял из роты стрелков, отделения гренадеров и танкового взвода. У железной дороги нёс службу взвод, усиленный миномётами и артиллерией. Гарнизон жил обычной солдатской жизнью. Под казармы приспособили несколько пустых домов, брошенных сбежавшими поляками, поставили полевую кухню, соорудили баню. Что за служба без бани? Русский солдат привык держать себя в чистоте и строгости. Наряды, караулы – одним словом, служба.

Вечером 5 сентября к командиру гарнизона капитану Шапошникову пришёл начальник местного отряда милиции Игнат Спивак. Отряд существовал всего несколько дней, оружие получил в гарнизоне: трёхлинейки, наганы, палаши. Народ шёл в милицию разный, всех Шапошников не знал, но к Игнату испытывал доверие. Видно было, что мужик он крепкий, честный и порядок уважает.

Дневальный доложил о прибытии милиционера, когда капитан занимался документами вверенного подразделения, просматривал наряды на тушёнку и спирт, полученные от интендантства. Не отвлекаясь от бумаг, махнул унтеру – пусть, мол, войдёт.

– Ваше высокоблагородие… – принялся мять кепку в руках Спивак, топчась на пороге.

– Да заходи уже, Игнат. Что там у тебя за печаль?

– История неприятная вышла, – говорил милиционер на чистом русском, только букву «г» произносил мягко, как принято на юге. – Повадились за Яновским кладбищем мазурики людей грабить. С Пилличёвской, с Гольдмана граждане обращаются. Там улочки всё узкие, кривые, закутков много, схорониться просто. И вот, чуть стемнеет, появляются тати. С ружьями, с револьверами. Отбирают всё, что у человека есть. А вчера и вовсе ворвались к старому Исааку Магелю домой, всё перевернули, жену его, Дануту, прикладом так приложили, до сих пор лежит, встать не может…

– И что ты хочешь от меня? Вы – милиция, представители закона. Оружие у вас есть. Ловите.

– Так у меня в отряде молодые все, необстрелянные. Задора много, да толку мало. Как бы друг друга не перестреляли. А мне сорока на хвосте принесла, собираются эти гады сегодня вечером ювелирку Кацмана причесать. Там деньги могут быть серьёзные, и не только деньги – картины, мебеля старинные. Если весточка верная, туда сегодня хо-ро-о-шая ватага нагрянет. Вот я и подумал, если его высокоблагородие господин капитан поможет, даст бойцов с автоматами, а ещё лучше гренадеров, а? – Спивак искательно заглянул в глаза офицера. – Мы б тогда всю эту банду разом накрыли!

– Ваши формирования, Игнат, для того и создавали, чтоб уголовников ловить. Это не дело армии.

– Так-то оно так, да только чую – сами сунемся, ребят положу, а гадов упустим. Выручай, ваше высокоблагородие. – В голосе милиционера прорезались совсем уже заискивающие нотки. – Век благодарны будем.

Капитан задумался. Имел он информацию: поляки при отходе не всё оружие вывезли. Остались склады с винтовками, маузерами польского производства. И боеприпасы имеются. В смутные времена, при смене режима, криминальный элемент всегда активизируется, это азбука. Так и здесь, паникой и сумятицей воспользовались и мародёры, и грабители, и просто нечистые на руку граждане. А теперь всплывает оставленное оружие, появляются банды налётчиков, которые могут быть очень опасны. Подобное происходит и в Софиевке, и в Левандовке. Из тамошних гарнизонов поступали известия: приходилось уже русским солдатам вступать в огневой контакт с озверевшими бандитами. С польской регулярной армией драться не довелось, а тут вот…

– Хорошо, – вздохнул Шапошников, – уговорил, чёрт речистый. Как считаешь, сколько бойцов нужно?

– Отделение автоматчиков.

– А не жирно будет?

– Думаю, нет, – серьёзно ответил Спивак. – Болтают люди, Ежи Кривой банду собрал. Отчаянные ребята, и все при оружии. Не удивлюсь, если у них и пулемёт найдётся.

– Ну это ты хватил, – не поверил капитан. – Отделение стрелков, четверо автоматчиков и тройка гренадеров. Всё, иди, без тебя дел хватает.

– Премного благодарны, ваше высокоблагородие! – повеселел Игнат.

Старший унтер-офицер Николай Остапенко был по отцу украинцем и галицкие проблемы принимал близко к сердцу, а не просто как службу. Воинский долг дело святое, спору нет, но если цепляет тебя за живое, разница всё же есть. Поэтому приказ командира гарнизона – помочь местным милиционерам – воспринял с воодушевлением. Отобрал людей толковых: стрелков, автоматчиков, отличников боевой подготовки. Про гренадеров и говорить нечего, те всегда были белой костью. Пошушукались промеж: себя, и трое примкнули к отряду чуть ленивой, неуставной походочкой.

К моменту создания Западной армии структура подразделений значительно изменилась. Промышленность обеспечивала войска достаточным количеством вооружений, и стрелковый взвод мог теперь иметь в своём составе отделение автоматчиков, вооружённых «говорунами», отделение стрелков с надёжными, проверенными винтовками Мосина, отделение пулемётчиков и два миномётных расчёта.

Тактические приёмы ведения боя были хорошо известны и капитану Шапошникову, и старшему унтеру Остапенко. Шапошников успел повоевать на Хасане, и отделение стрелков и четыре автоматчика с «говорунами» представлялись капитану грозной силой, а трое гренадеров делали отряд вовсе непобедимым. Уж во всяком случае способным легко разогнать любую банду штатских мазуриков. Не учёл офицер лишь одного: условия городского боя диктуют иное распределение сил. Не было ещё нужного опыта у российских командиров, его предстояло нарабатывать.

Подпрапорщик интендантской службы выдал полуторку, которые в армии назвали «летучками» за большую скорость и открытый кузов. Туда впритирку загрузились шестнадцать бойцов и полдюжины милиционеров во главе со Спиваком. Один из стрелков сел за руль, рядом в кабине разместился Остапенко. К десяти часам вечера отряд выдвинулся.

Ехать предстояло к старым домам между Пилличёвской улицей и Яновским кладбищем. Район застраивался давным-давно и как бог на душу положит. Среди путаницы трёх– и двухэтажных построек прятался нужный дом с ювелирной мастерской в цокольном этаже. Игнат божился, что знает район как собственный карман, что даже план действия у него есть.

Не доезжая до скопления домов, машину оставили под присмотром милиционера. Дальше пошли пешком. Спивак издали показал объект, объяснил где что. Да бойцы и сами уже сориентировались. Получалось, что подъехать к дому можно только со стороны Яновской по единственному широкому проезду. То, что бандиты будут на машине, никто не сомневался: дело крупное, тут без транспорта никак.

Игнат предлагал перекрыть все подходы к ювелирке. «Разобьёмся на группы по два-три человека, – говорил милиционер, – скрытно возьмём объект в кольцо, при появлении противника объединим усилия и всем миром навалимся на супостата». Расположение зданий он знал и даже в полной темноте брался показать самые выгодные позиции среди домов, домишек, пристроек и прочих закоулков.

Но с такой тактикой не согласился старший унтер-офицер Остапенко. Он распорядился поставить засаду из стрелков непосредственно возле дома. Ювелирка была для него охраняемым объектом, то есть своего рода окопом, позицией, и поэтому действовал унтер соответственно. Есть отделение стрелков с винтовками, вот они и возьмут на прицел автомобиль или автомобили с бандитами на дальних подступах и будут ждать команды. Но тут выяснилось, что петляющий проезд не даёт удалённой перспективы. Дальнобойность винтовок практически сводилась на нет обилием домов, закрывающих видимость.

– Не страшно, – не отступал от своего унтер. – Дадим залп с близкой дистанции. Трёхлинейки прошьют любую легковушку насквозь. Будет грузовик – забросаем гранатами. Им и спрятаться будет негде. Не на танке ж гадёныши приедут! – и расставил стрелков по углам здания двумя группами.

А на дальних подступах, в укромных местах унтер решил попарно посадить бойцов с «говорунами». При появлении бандитов их пропустят к ювелирке, и автоматчики окажутся в тылу у налётчиков. Вместе со стрелками они возьмут бандитов в огненные клещи. Гренадеры выбирали себе позиции сами, намереваясь освоить крыши, чердаки, пустующие комнаты верхних этажей ближних домов. И даже мусорную кучу, что расположилась недалеко от объекта.

– А что, – усмехнулся один из диверсантов, – нам не привыкать. Зароюсь в отбросах, ни одна вражина не заметит. Тут я его и прищучу.

Милиционеры оставались на подхвате, чтобы преследовать драпающих хайраков, как здесь называли бандюков, по подворотням.

Уже совершенно стемнело. Ночь обещала быть безлунной. Света в этом районе почти не было, где-то в отдалении горел одинокий фонарь да светилось несколько окон. Бойцы едва различали свои винтовки. Проезд, откуда ждали налётчиков, выделялся на фоне чернильной темени домов едва заметным пятном, чуть более светлым, чем окружающий фон.

– Вот и хорошо, – говорил Остапенко своим бойцам. – Сидите тихонечко, а как фары засветятся, так целик с мушкой и различите. Мишень тут только одна появиться может, хайраки эти самые…

Время от времени вдалеке взрёвывали автомобильные моторы. Бойцы напрягались, но ничего не происходило. Машины проезжали по широкой Яновской, а в тесное пространство перед ювелирным магазином Кацмана никто не заезжал. И сам магазин был тёмен и глух. Да полно, разве есть тут что грабить? Там и людей-то нет, и вообще, наверно, ничего нет. Может, мы зря здесь сидим, братцы?

Но сидели. Молчали, не курили, не переговаривались – ждали. Нервы у всех были на пределе.

Когда погас единственный фонарь, дававший хоть какое-то освещение, никто поначалу не обратил на это внимание. Но через несколько минут Остапенко услышал странные приглушенные хлопки. И сопровождались они до боли знакомым лязгом ружейных затворов, скользящих в ствольной коробке. Слышался звон гильз, падающих на брусчатку, слышался свист пуль над головой и вой рикошетов. Вот только ни вспышек выстрелов, ни грохота…

И вообще ни черта видно не было! Темень, казалось, сгустилась ещё больше, хоть глаз выколи! Может, погасли те немногие окна, что светились недавно, а может, это в глазах унтера потемнело от ужаса и растерянности, потому что воевать с бесплотным противником, неизвестно откуда взявшимся и невесть из чего стрелявшим, он не умел.

Первыми начали падать стрелки. Они успевали только вскинуть свои винтовки, слепо целясь в темноту, но никто не произвёл ни единого выстрела. Бойцы валились снопами, прошитые бесшумными, зловеще свистящими очередями из кромешной темноты!

У автоматчиков, когда те разобрались, в чём дело, не выдержали нервы. Собственно, понять они могли только одно – наших убивают! Бойцы взялись за «говоруны» и в панике принялись лупить во всё подряд, что, на их взгляд, двигалось, перемещалось и представляло хоть малейшую опасность.

Последствия были ужасны. Тёмное пространство между домами переполнилось грохотом очередей и свистом пуль: летело битое оконное стекло, пули доставались своим же стрелкам, но старший унтер не мог докричаться до бойцов, остановить это безумие. А за домами, совсем рядом, те же хлопки, вскрики, полные боли и смертельной тоски. Там точно так же хладнокровно убивали милиционеров.

– Суки! – заорал Николай Остапенко, вложив в крик всю ненависть и всё своё бессилие. Скрываться не было смысла, не от кого было скрываться, да и невозможно. Это их из темноты видели как на ладони и отстреливали как в тире, а он, старший унтер Остапенко, никого не видел и ничего не понимал. И только стрелял и стрелял во враждебную темень из верного «три-тэ», надеясь зацепить хотя бы одного неприятеля. – Суки! Суки!

Короткая, в три патрона, очередь пробила ему грудь, и крик превратился в хрип, а потом во влажный клёкот. Николай рухнул ничком, заливая кровью холодную брусчатку мостовой.

Он умер и не слышал, как открыл огонь гренадер, спрятавшийся в мусорной куче. Чутьём опытного бойца определял он противника, верхним нюхом, и почти в слепую, по лёгким намёкам на движение, посылал во тьму короткие, экономные очереди из «шестерочки». И завизжал кто-то в темноте, завыл от боли, загремело по булыжникам упавшее оружие. Но на вспышки выстрелов отреагировали сразу несколько стволов. Били точно, прицельно, и автомат бойца умолк.

Не слышал мёртвый Остапенко, как спрыгнули откуда-то сверху два других гренадера и затеяли рукопашный бой с невидимым врагом. Но и их, дерущихся, расстреляли из того же бесшумного оружия. Длинными очередями, не разбирая где свой, где чужой, и лишь потом расцепили мёртвые тела. Своих унесли, а гренадеров оставили.

Примерно через два часа в расположение гарнизона добрёл весь израненный и чуть живой милиционер-цыган. Он дико вращал глазами навыкате и постоянно просил пить. Вместо воды цыгану дали спирта, но и после этого ничего вразумительного от милиционера добиться не удалось. «Всех убили! Всех убили! Всех убили!» – только и повторял он.

Шапошников поднял гарнизон по тревоге. Полный взвод и два танка отправились к месту засады. Мощными танковыми прожекторами и фарами грузовиков осветили место побоища, каждый уголок, каждую щёлочку. И везде находили лишь трупы солдат. Каменные дома австрийской постройки стояли тёмные и немые. Ни света в окошке, ни движения за занавеской. Будто вымерли.

Собранные тела погрузили в машины. Спросить, что же здесь произошло, было не у кого. Тихо и пусто, только стреляные гильзы под ногами. Капитан дал приказ возвращаться. Единственной находкой оказался необычного вида автомат со странной продолговатой болванкой, накрученной на конец ствола. Находку забрали с тем, чтобы передать в контрразведку.

Полуторка с бортовым номером «М-356», на которой отряд прибыл на задание, растворилась во мраке. Там, где стояла машина, нашли труп охранявшего её милиционера с перерезанным горлом.

Глава 3
Сокол на рукаве

1

Ранним утром 12 сентября с востока во Львов прибыл воинский эшелон. К дебаркадерам состав не подошёл, свернул на запасные пути. Из вагонов выбирались солдаты, строились, понукаемые зычными командами унтер-офицеров, и, не теряя времени, уходили к специальной площадке, заполненной грузовиками защитного цвета.

После того как сутолока улеглась, и пути обезлюдели, из последнего вагона выпрыгнули три десятка ловких, подтянутых бойцов. Ни одного рядового среди них не было, все в звании от младшего унтера до прапорщика. Форма не новая, но опрятная, сидит на сильных телах как влитая. На рукавах бомбы с дымящими фитилями – нашивки гренадерского корпуса. Высокий поручик негромко скомандовал строиться в колонну по трое и повёл вслед остальным прибывшим.

Честно говоря, причин для особой конспирации не было. Сработала привычка: не торопиться, вначале оглядеться, а потом уже покидать укрытие и выдвигаться. На транспортной стоянке замотанный прапорщик указал Саблину нужный «Геркулес», сказал, что водитель довезёт их до штаба. Загрузились, машина тронулась.

Дом инвалидов поразил Саблина не меньше, чем недавно поразил комполка Рожецкого. Детство Ивана Ильича прошло под Калугой, в небольшом имении отца. Дворянство предкам пожаловал сам Пётр Великий за верную государеву службу, но отец служить не хотел, прирос к земле. Столицу не любил, жил в усадьбе безвыездно. Вёл хозяйство, как умел, миллионов не нажил, зато крестьян не обижал. Может быть, именно из-за этого в смутные времена двадцатых годов усадьба почти не пострадала.

Саблин рос, не слишком отличаясь от сельских мальчишек. Играл с ними в те же игры, бегал на рыбалку, на сенокос, но со временем, по мере взросления, такая жизнь начала его тяготить. Подсчёт урожая ячменя по осени и тихие семейные чаепития на веранде наскучили. Душа стремилась к чему-то большему. Сестра Вера тихо ждала, когда её выдадут замуж:, а Ивана звали дальние дороги, большие города и великие свершения.

К счастью, дворянство (при некотором содействии родного дяди, давно устроившегося в Москве на должности не слишком высокой, но и не маленькой) открыло для него двери в кадетский корпус. Отец отнёсся к решению сына внешне спокойно, противиться не стал, а что творилось у него в душе – только Бог знает. Отпустил. Начались казармы, походные лагеря, учения, и опять казармы, теперь уже Александровского училища. В имение Иван наезжал редко.

Москва соскоблила с него все детское, провинциальное, калужское, как умелый денщик счищает с одежды своего господина последствия весёлой пирушки. Широкие улицы столицы, кремлёвские башни и купола стали роднее берёзовых рощиц и пшеничных полей. Иван превратился в настоящего горожанина, больше того – в военного.

Да и ночная жизнь Москвы не была для курсантов тайной за семью печатями. Ночные рестораны, дома с доступными девицами, игорные залы. Соблазны манили молодых людей. Не однажды будущие офицеры закатывались тайком на весёлые пирушки в ресторации златоглавой.

Но вот началась служба: переезды, гарнизоны, казармы. Суровая походная жизнь, лишённая порой элементарных удобств. Плоские как стол степи на китайской границе, потом граница чешская. Напряжение, опасность, потеря товарищей. И наконец, лагерь под Уманью: изоляция, изматывающие тренировки, душевный надлом…

Замок во Львове произвёл на гренадера неизгладимое впечатление. Вспомнились неожиданно романтические мечты, жажда подвига, гнавшая его с родных калужских земель, навстречу великим ратным делам. И сейчас словно попал поручик ненароком на страницы романа Вальтера Скотта, и вот-вот выйдет из-за угла, звеня доспехом, доблестный рыцарь Айвенго.

Дежурный у входа проверил документы. Далее – караульное помещение, солдаты с винтовками, внимательные взгляды. Он прошёл мимо караулки к мраморной лестнице. Поднимался по ступеням, застланным красной ковровой дорожкой, и чудилось – лестница ведёт к судьбоносным переменам в жизни. Шагал коридорами, козыряя встречным офицерам, через арки, мимо витражей в стрельчатых окнах. Несмотря на крашенные по-современному в тёмно-зелёный цвет стены, казалось, что в коридорах этих ещё витает запах прошедших столетий, смешиваясь с ароматом грядущей необычной жизни.

По счастью, командир роты капитан Синицкий был на месте. Вытянувшемуся было по уставу Саблину, он решительно махнул рукой, бросьте, мол, церемонии.

– Рад вас видеть, Иван Ильич, – он крепко пожал поручику руку. – Будем служить, дел у нас много. Знаю. – Капитан предупредительно поднял ладонь, заметив готовые сорваться с уст поручика возражения. – Знаю, что забросали рапортами полковника Нестерова. Да и нам досталось. Что ж, вот и пришло время. Иннокентий Викторович сейчас отсутствует, да и я долго вас не задержу. В назначении указано предельно ясно: в распоряжение подполковника Иоффе. Это контрразведка.

– Какое мы имеем к ним отношение? – озадачился Саблин.

– Имеем, – кивнул комроты. – В создавшихся условиях – имеем. Отмечайте документы в канцелярии, ставьте на довольствие взвод. В интендантстве – это по коридору направо – вам определят жильё. Не удивляйтесь, казарм для солдат и унтеров пока не хватает, селим куда придётся, но офицеров стараемся определять в приличные условия.

– Слушаюсь, Дмитрий Амвросиевич, – вновь подтянулся Саблин. – А дело когда же?

– Будет вам и дело. Особисты скучать не дадут. Особый отдел дивизии переименовали в отдел контрразведки совсем недавно, и многие называли его так по привычке.

– Пока обвыкайтесь, осваивайтесь, – продолжал командир. – И вот что, Иван Ильич, не забывайте об осторожности. – Синицкий пристально посмотрел Саблину в глаза. – Вы боевой офицер, у вас за плечами опыт сражений, но тут всё немного иначе. Нет окопов, линии фронта. Враг не всегда на виду, а бегать по улицам с оружием наперевес и криком «ура» запрещено категорически. Самым высоким начальством запрещено. Хотя иногда и хотелось бы…

Что-то не понравилось Саблину в тоне командира. Или в выражении лица? Желваки заиграли? Глаза сузились? Но не успел он оглянуться, как все исчезло. Миг – и перед ним прежний Синицкий, собранный и надёжный, будто всегда готовый к выстрелу пистолет. Даже несмотря на внешнее благодушие.

Взвод удалось разместить поблизости от штаба, на улице Ветеранов. Целый этаж: многоквартирного дома оказался свободным после бегства жильцов. Саблин поручил квартирьерские хлопоты своему заместителю, прапорщику Урядникову, и отправился разыскивать дом на улице Злота. Это оказалось совсем недалеко от Ветеранов. Здесь пани Ядвига Каминьска готова была предоставить жильё русскому поручику.

Домик оказался небольшим, двухэтажным, ухоженным. Мансарда придавала всему строению несколько легкомысленный вид. Вокруг громоздились трёхэтажные дома на несколько подъездов, напротив раскинулся аккуратный скверик, за ним виднелась возвышенность, сплошь заросшая зеленью. И совсем рядом широкая Клепаровская улица, по которой можно вмиг добраться до своего взвода. Саблину понравилось.

Встретила гренадера сама пани Ядвига. На взгляд Саблина, хозяйке было далеко за шестьдесят, хотя выглядела стареющая полячка вполне импозантно. Следы увядшей красоты явственно читались на её аристократичном лице. Седеющие волосы уложены в сложную высокую прическу, светлые глаза, слегка поблекшие, смотрели весело и умно. Старомодное, но дорогое платье дополняло образ угасающей красавицы конца прошлого века.

– Пан поручик, – сказала она певучим, совсем не старым голосом, – я вас ждала.

– Саблин, Иван Ильич, – щёлкнул каблуками гренадер.

– Да, знаю. Из комендатуры сообщили. У нас договорённость, я предоставляю кров русским офицерам. Дом большой, после смерти мужа я живу одна. А об офицерской деликатности и благородстве ходят легенды. – Ядвига улыбнулась. – Прошу.

Первый этаж: занимал просторный зал с камином, на второй этаж: вела винтовая лестница. Справа открывался коридор, ведущий вглубь помещения, слева – проход в кухню, откуда слышался звон посуды.

– У нас есть гостевая комната, можете занимать её, – сообщила пани Каминьска.

– А мансарда? – спросил Саблин. Почему-то ему казалось, что, поселившись наверху, он будет меньше стеснять хозяйку.

– Пожалуйста, – согласилась пани. – Туда можно пройти через второй этаж:, но есть и отдельный вход по лестнице позади дома. Очень удобно для тайных встреч. – Здесь она откровенно рассмеялась. – Вы собираетесь водить к себе юных панночек? Или, быть может, вы шпион, пан поручик?

Саблин смешался. В глазах женщины играл совершенно молодой задор. По-русски она говорила чисто, но с лёгким акцентом, и, странное дело, ей это очень шло.

– Ну хорошо, хорошо, – пани Ядвига забавно замахала ладошками, будто намеревалась разогнать смущение поручика. – Ключи на комоде. Пройдите по веранде, в торце дома лестница. Наверху свежее бельё и всё необходимое. Располагайтесь. Кстати, если пожелаете, можете у меня столоваться. Это будет совсем недорого. Моя приходящая прислуга, Ирена, неплохо готовит.

– Я подумаю, пани Ядвига, – ответил Саблин. – Многое будет зависеть от службы.

Наверху оказалась чистая, уютная комната с кроватью, платяным шкафом и тумбочкой. Рукомойник с ведром. На скошенной стене – огромное окно, от которого комнатка наполнялась светом. Обстановка спартанская, но Иван Ильич, привыкший к походному образу жизни, вдруг испытал непередаваемое чувство почти домашнего уюта. Чего-то постоянного и принадлежащего ему одному.

Наспех разобрав вещи (чего там разбирать-то), Саблин вышел в город.

Военный человек, он заранее изучил карту Львова и сейчас с интересом находил знакомые улицы.

По Клепаровской он вышел на Яновскую, а с неё сразу на Градецкую. С обеих сторон высились трёхэтажные дома с высокими окнами, барельефами, пилястрами, балконами. Магазины пестрели яркими вывесками на польском языке, то и дело попадались ларьки и лавчонки, торгующие всякой всячиной. На тротуарах многолюдно: кто-то спешит деловитой походкой, кто-то неспешно прогуливается. Посреди улицы, позванивая, ехал трамвай.

Обычная картина мирного города. Красивого города, самобытного, с богатой историей. Мощённые брусчаткой мостовые, извозчики, столетние дубы и липы в скверах и парках. Саблин вдыхал воздух Галиции полной грудью. Любовался клёнами, по листве которых осень уже набрасывала шаловливой кистью жёлтые и багряные мазки. Заходил в кафе, спрашивал кофе. Ему отвечали по-польски, он мотал головой, смеясь – не понимаю, я русский! В ответ тоже смеялись, но слово «кофе» звучит похоже на всех языках, и Саблину подавали крошечную чашечку ароматного напитка.

С Городецкой, чуть поплутав, поручик вышел к собору Святого Юра. Вдоволь налюбовавшись этим красивейшим памятником старины, побродил по саду при соборе и улице Святой Терезы, вышел на Леона Сапеги. Прошёлся вдоль могучего здания Политехнички, мимо костела Святой Терезы, украинской академической гимназии и дошёл до костела Святой Елизаветы.

Незаметно добрёл до Большого городского театра, красавца с величественными колоннами по фасаду и крылатыми скульптурами у купола, притягивающими взгляд. Афиши сообщали, что скоро состоится первая после прихода русских премьера.

Недалеко от театра Саблин решил передохнуть, нашёл небольшой ресторанчик и спросил перекусить. Принесли маринованную селедку, хрен, квашеные огурчики и два блюда, на которых располагались шарики печеночной колбасы с петрушкой, пластинки ветчины и пирамиды из польских горячих колбасок. Ко всему этому полагался штофик водки. Почему бы и нет, подумал Саблин. Он был уже опьянён этим городом, водка вряд ли могла что-то изменить.

Сколько времени он не знал мирной жизни? Боевые действия на Хасане, опасная командировка в Чехословакию, изнурительные тренировки в учебном лагере, почти годовое затворничество. А сейчас, кажется, попал в какой-то совершенно иной мир – светлый, радостный. Мир праздника.