Текст книги "Назад в космос"

– Мы не успеем. – Я вздрагиваю, ибо кажется – сказал вслух, но это Кларк. Он вертит в руках замысловатую деталь. – Утечка воздуха ускоряется.

Я знаю, но не говорю. Скоро. Скоро мое щедрое самопожертвование потеряет всяческий смысл. А люди не узнают о величайших открытиях. Лунную базу после подобного инцидента обязательно закроют. Гибель Первой экспедиции. Гибель Второй экспедиции. Обратно в колыбель, в которой человечеству тесно, которая изгажена до невозможности, которую давно пора покинуть, ибо нельзя всю жизнь провести в колыбели.

– Тут есть тоннель, – говорит Кларк. – Тоннель до купола.

Словно в ответ пол вздрагивает. Блуждающий маскон продолжает свое дело. Обойма грузовых ракет с регулярностью бомбардировщиков утюжит окружающее пространство. Не будь основной купол укрыт в скальной породе, ему пришлось бы несладко. А вот складской купол – на открытом месте. Ну-ка, какова вероятность попадания ракеты?

– Тоннель служебный, – говорю я. – Предназначен для подвода коммуникаций. Ширина, высота не соответствуют габаритам наших скафандров. Забудь.

И тут Роберт говорит такое, что окончательно убеждает – он сошел с ума.

11

Тоннель узок. Чертовски узок и не предназначен для человека. Расточительно пробивать в лунной породе служебные тоннели по габаритам космонавта, и не просто космонавта, а космонавта в скафандре. И вот результат – условный путь к нашему спасению имеется, но нам в него не пройти, как верблюду в игольное ушко. Уточним – нам, облаченным в громоздкие лунные скафандры. Не надо быть специалистом в ТРИЗ, чтобы додуматься до решения: снять скафандры и преодолеть несколько сотен метров тоннеля в нательном белье и термокомбинезонах.

Я – за скептика. Кларк – за оптимиста.

– Там нет воздуха, – скептик.

– Мы можем не дышать, – оптимист.

– Там космическая стужа, – скептик.

– Мы побежим очень быстро, – оптимист.

– Человеческий организм не может существовать в вакууме, – скептик.

– Чандрасекар доказал обратное, – оптимист.

– Мы не йоги. И он погиб, – скептик.

– У нас нет другого выхода, – оптимист.

Я знаю – Кларк прав. Но мне жутко. Жутко выбраться из скафандра в безвоздушное пространство. В пустоту. Все противится этому, даже сам скафандр, в котором предусмотрена «защита от дурака». Но на хитрую гайку найдется еще более хитрый болт.

Я делаю глубокий и последний вдох. Перед нырком в безвоздушное пространство. Вырываюсь из уютного лона лунного скафандра. Словно еще раз рождаюсь на свет. Что думает младенец, покидая материнское лоно? Может, он тоже отчаянно боится, что умрет? Ведь его больше не будет питать кислородом и пищей пуповина, а беззащитное тело не укроет оболочка матки?

И вот я вовне.

В пустоте!

И рядом – дружище Роберт.

И мы, черт меня раздери, почему-то еще живы!

Отсчет пошел.

Мы ныряем в распахнутый люк служебного тоннеля и начинаем наш забег. И смерть мчится по пятам. Кларк – впереди. И темное пятно, которое расплывается в районе поясницы, беспокоит меня. Я не могу разобрать цвет – темный или алый.

12

– Все, – сказал Лем и накинул на заостренное лицо Роберта простыню. – Я ничего не мог сделать.

Я знаю. Я знаю – если бы мог, он сделал бы. Крохотка, разогнанная до космической скорости, насквозь прошила Кларка в районе поясницы. Блуждающий маскон дотянулся. Забрал одну жизнь.

– Мне надо идти, – говорю я Лему. Он пристально смотрит, словно пытаясь поставить диагноз – нервный срыв или психологический слом? – Нужно осмотреть энергостанцию, – поясняю.

Я ожидаю, что Зигмунд будет возражать, прикрываясь обычными врачебными поводами. Его право. После пробежки в пустоте меня следует срочно эвакуировать на Землю, запереть в медицинском центре и исследовать под микроскопом. Еще бы. Человек, доказавший, что резервов организма достаточно на столь безумный поступок. Надо лишь сделать глубокий вдох.

– Скафандр я надену, – что-то вроде невеселой шутки.

Я знаю, тяжело не только мне.

Тяжелее всего Лему.

Потому что он быстро понял: это – психоз. Весьма специфический психоз космологического происхождения. Антенна, направленная в межзвездную пустоту и настроенная на длину водорода, не может упрямо ловить вальс Штрауса «Голубой Дунай». И тем не менее вот он – Лем не случайно включал его каждый день, пытаясь по нашей реакции еще раз убедиться – он не сошел с ума. И мой селенит, и переполненный звездами монолит Кларка, и нечто, что заставило Льва Чандра выйти голым из купола, – проявление постоянной Эйнштейна, загадочного члена «лямбда» в релятивистских уравнениях, который вводил в мироздание силу отталкивания.

Мы должны были молчать о наших псевдооткрытиях, ибо у каждого имелись на этот счет четкие инструкции. Между нами еще до прибытия на Луну пролегла трещина – отчуждение, недоверие. И мироздание проверило нас на излом. Так же как проверило Первую экспедицию.

Нет, мы не оказались лучше. Скорее, нам повезло. Хотя я уверен, что Роберт знал о том, что смертельно ранен. Знал и не собирался брать у меня баллон. Он отдал бы мне свой. Простой американский парень, которому также претили все эти секретные инструкции, все эти земные воплощения постоянной Эйнштейна.

Пусть так. Пусть эта постоянная Эйнштейна не космическое суеверие, а действительно космологическая сила, препятствующая нашему продвижению в космос. Но значит, есть что-то еще. Сила, которая в противовес ей сближает нас, преодолевает отталкивание и отчуждение, и когда такое происходит, мы обретаем фантастические способности. Например, выживать без скафандров. А может, что-то еще большее, что в конце концов все же откроет нам дорогу к звездам.

 
Я стою на поверхности Луны.
У Луны нет темной стороны.
Мы несем ее в себе, даже сюда —
в пик вечного света.
 

Алекс Передерий. Звезда в космосе

Феликс сидел напротив Мадам и старался выглядеть гордо и независимо, насколько это возможно в положении, когда зад утонул в мягком кресле, а коленки задрались до самого подбородка.

– Я думаю снять новый клип, смешной. Это сейчас модно. – От волнения он теребил борт расшитого бисером пиджака. Пиджак имел весьма потертый вид, как и его хозяин.

– Звезда моя, это не поможет, – сказала Мадам, отгоняя ножкой надоедливого робота-пылесоса, на котором вальяжно разлегся лысый кот. Тот смотрел на Феликса так же язвительно, как и хозяйка-продюсер.

– Остальные же как-то живут: собирают стадионы, по элитным клубам ездят, даже покупают особняки с башенками…

– Чтобы с башенками, – грубо прервала его Мадам, – нужно было деньги вкладывать в бизнес, а не расшивать трусы бриллиантами и не раздавать миллионы кошачьим приютам!

Феликс стыдливо потупился, фазанье перо на голове понуро свесилось вниз. Мадам права. Но что поделать, он терял силу воли при виде всего яркого и блестящего. Ведь роскошь словно шоколадная конфета: просто лизнуть недостаточно, нужно обязательно разгрызть, выпить сладкого ликера и закусить вишенкой. На меньшее Феликс был не согласен.

– Кризисы случались и раньше. Помнишь, как было тяжело, когда мои поклонницы начали стареть? Мы же выкрутились! Продали голографические статуэтки с записью хитов.

– А сейчас старушки умерли!

– Ну должен же быть выход? Помоги мне, а. Я же твоя маленькая звездочка.

Феликс изобразил жалобную мордашку, но не сработало.

– Какая, к черту, звездочка? Ты двухметровое недоразумение, ошибка молодости с пересаженными волосами и литром ботокса под кожей! Даже я не знаю, как тебе вернуть популярность. Кастрируйся! Убей президента! Слетай на Луну! Что угодно, но не за мой счет!

От возмущения Мадам начала задыхаться и спешно искать на столе ингалятор. Феликс немного поерзал на диване в ожидании: если она помрет, то это будет хорошим поводом дать несколько интервью, а там и памятный концерт, и хайп на поминках. Будто услышав его мысли, Мадам гневно указала ему на дверь. Феликс вздохнул, встал и пошел на выход, бросив взгляд на свое отражение в зеркале.

* * *

Агата шла по колено в снегу и представляла, что прет на себе мамонта. Это было куда занятнее, чем тащить домой пьяного Феликса после корпоратива. Хотя особой разницы между Феликсом и мамонтом не было. Оба тяжелые, вонючие, древние и представляют интерес только для антропологов.

Сгрузив босса на крыльцо обшарпанного особняка, она достала ключи и только после этого заметила, что замок спилен, а дверь опечатана.

– Ну что там, Агата? – пьяно спросил Феликс, вставая на четвереньки.

– Приставы приходили, – ответила она, открывая дверь пинком ноги и входя в гостиную. Феликс заполз следом.

– Лишь бы они не тронули мои костюмы, – простонал он, доползая до полинявшего коврика.

Агата не сомневалась, что монструозные наряды в порядке, а жаль. Безумные конструкции ничего не стоили и никому не были нужны. Втайне от босса она несколько раз выставляла их на аукционы, но смогла продать лишь два. Кожаный костюм с клепками отошел модному фетиш-клубу, а розовые крылья купила какая-то домохозяйка, чтобы отодрать перья и сделать детям платья на утренник. Даже в разгар Хэллоуина никто не решался надевать эту дичь.

– У меня ничего не получается! – Феликс размазал сопли рукавом и пополз в гостиную, оставляя за собой клочки меха. Агата все ждала, когда закончится период линьки и убогая шуба превратиться в кожаное пальто.

– Я же бо-ги-ня… ба-ле-ри-на… У меня же песни… – От бутылки дешевого вискаря, украденного с корпоратива, Феликса знатно развезло, и он не мог подобрать подходящего слова. – Монументальные, знаешь? А как меня встречала толпа, ты видела? Они визжали от восторга.

Агата переступила через него и пошла на кухню ставить чайник. Толпа и правда визжала, но скорее от ужаса. В середине выступления Феликс решил раздеться, а потом по старой памяти прыгнуть в зал. Люди у сцены перепугались, представив, как на них рухнет эта огромная волосатая туша. Обошлось. Феликс запутался в штанах и рухнул раньше, чем добрался до несчастных зрителей. И хоть это феерическое падение стоило сломанного зуба, стоматолог стоил дешевле, чем выплаты за причинение морального и физического ущерба.

– Ну что мне теперь делать? Может, правда яйца отрезать?

– Эээ… какие яйца? – Агата выглянула из кухни.

– Вот эти. Эти, – сказал Феликс, сжимая рукой свое хозяйство.

Агата на секунду задумалась, оценивающе посмотрела на босса, а затем покачала головой.

– Покушение на президента? Похищение «Моны Лизы»? Секс с орангутаном?

– Орангутан не сравнится с тем, что вы устроили со Степашковым.

– Не напоминай. – Феликс зажал рот рукой. Его тошнило от воспоминаний. Как вообще можно спасть с тем, кто фальшивит на соль-диезе? – Может, в космос?

Агата задумалась. Идея звучала бредово, но почему-то именно Феликсу очень везло на всяком безумии. Был в этой стареющей диве талант блистать в самых неожиданных обстоятельствах. Каждый раз он умудрялся выкрутиться из патовой ситуации, по-идиотски улыбаясь и хлопая накладными ресницами. А сейчас, когда страна переживала ренессанс космонавтики, почему бы и не попробовать.

– Знаешь, а это может сработать.

В голове Агаты родился план.

* * *

Заседание комиссии по планированию полетов было в самом разгаре. Горячие споры о целях две тысячи тридцать шестого года закончились, и председатель объявил следующую тему: партнерские программы и космический туризм.

Слово взял директор по развитию.

– Чтобы добиться коммерческой прибыли, мы должны за год отправить на НКС минимум четырех туристов. Предварительно это: Джонсон, Ротшильд, Зеленски и… Феликс.

По залу прокатился шепот, послышались смешки.

– Вы всерьез собираетесь подсунуть нам этого пернатого клоуна?! Все равно что в космос насрать! – возмутился руководитель Департамента пилотируемых космических программ – ДПКП.

– Вы удивитесь, но Феликс один из лучших кандидатов. У него техническое образование, он даже отслужил в радиолокационных войсках! Здоровье как у быка.

– Он же пережиток прошлого! О нем помнят вообще?

– Кто-то выложил в сеть записи его тестов, и они мгновенно стали вирусными, – ответил директор по развитию.

– О, я видел! Смешно до слез, – вставил председатель комиссии и сунул свой мобильный соседу. Тот уставился в экран и потихонечку начал сползать под стол от хохота.

Весь кадр занимала улыбающаяся ряха Феликса, а в углу бежали цифры, обозначающие скорость вращения центрифуги, в которой он сидел, и силу перегрузки, которую испытывает тело. Одновременно с тем, как увеличивались показатели, претерпевало метаморфозы и лицо Феликса. Улыбка расплывалась все шире, в больших карих глазах был детский восторг, но постепенно глаза все больше округлялись, а брови ползли вверх. Чем дальше, тем его раскручивало сильнее, круглые щеки начали сползать на одну сторону, и он стал больше напоминать хомяка, у которого что-то пошло не так. Но это было только начало. На высоких оборотах стал виден косметический скотч, которым, в отсутствие денег на операцию, пользовался Феликс для подтяжки лица. Как бы китайцы ни восхваляли свой продукт, но на такие нагрузки он рассчитан не был. Лицо удивленного хомяка постепенно приобретало черты перепуганного сенбернара. Нагрузка все увеличивалась, веки шлепали по выпученным глазам. Феликс кряхтел и попискивал, но кнопку «отбой» не нажимал. Когда тест завершился, изрядно потрепанный Феликс ощупал обвисшее лицо, сдул с лица прядь мокрых волос и тонким дрожащим голосом произнес: «И это все?»

Председатель оторвался от экрана:

– Показатели у него, между прочим, превосходные! Удивительно, учитывая его репутацию.

– Ну, это же цирк какой-то! – воскликнул руководитель ДПКП.

– Пользователи Сети организовали кампанию: «Запули звезду в космос!» и за три дня собрали полную стоимость полета! Это лучшая реклама нашего туристического направления.

– Предлагаю проголосовать, – сказал председатель комиссии.

Все участники на минуту уткнулись в рабочие планшеты, а потом на экране появилось табло результатов. Десять к трем в пользу Феликса.

– Ух и разозлится же Тимонов, – сказал руководитель ДПКП и сел на свое место.

* * *

К концу подготовки Феликс ненавидел тренажеры, воду, космос, но больше всего ненавидел Тимонова – капитана экипажа, с которым ему предстояло лететь. Феликса не так пугал сам полет, как осознание того, что он будет заперт в одном помещении с человеком, обладающим харизмой кирпича и тактичностью топора.

Тимонов не то чтобы был груб, но смотрел на певца со смесью жалости и презрения. Несколько раз Феликс порывался поговорить с ним по-мужски, но как только они оказывались вдвоем, позвоночник мгновенно превращался в кисель, а слова застревали в горле так, будто у них вырастали конечности, и они в вставали в распорку. В результате вместо пламенных обличительных речей Феликс жалобно попискивал.

И вообще в Звездном городке он чувствовал себя побитым жизнью псом, которого на старости лет пытались обучить новым трюкам. Заставляли бегать, приседать, прыгать, погружаться под воду. И дня не проходило без того, чтобы Феликс не подвергся какому-нибудь унижению со стороны Тимонова.

«Не кроши», «не ленись», «не шуми», «не душись».

И несмотря на то что Феликс был прекрасным учеником, одобрения капитана он так и не снискал.

Хуже, пожалуй, было только Мунь Луню – первому тибетскому космонавту, который был еще большим изгоем, чем Феликс. Он был лысый, маленького роста, постоянно мерз и оттого выглядел одиноким и несчастным. Вдобавок бедняга плохо говорил на английском. Феликс несколько раз начинал с ним беседу, но Мунь лишь таращил глаза.

Лишенный компании маленький азиат не знал, куда себя девать. Он мог часами изучать план интернациональной орбитальной станции, копаться в каких-то бумажках, а когда становилось совсем скучно, уходил подальше от всех и садился в позу лотоса, прикрывая глаза и отдаваясь грусти.

Феликс и сам был тонко чувствующей творческой натурой, но никто на этом свете не должен оставаться без друзей. Поэтому он объявил себя его главным русским другом и развлекал как мог. Чаще, конечно, сам жаловался ему на жизнь, но друзья для того и нужны, чтобы было кому часами рассказывать о тяжестях и невзгодах.

– Как твои дела, Мунь? – начинал беседу Феликс и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я как-то не очень. Хотя экзамен сдал на отлично. Это не потому, что я умнее остальных, просто с детства память хорошая. Цифры, схемы – это мое. Значение не всегда понимаю, а запомнить могу. А с песнями наоборот. О чем песня – помню, а слова вылетают. У тебя такое бывает?

Мунь сидел на полу спортзала в позе лотоса и косился на Феликса так, будто он мог от его взгляда испариться, как иллюзия.

– Бывает, – продолжил Феликс. – Мы вообще-то похожи. Народ нас не понимает. В Тибете протесты. Говорят, не место человеку в космосе. Грозят апокалипсисом. А разве ты много хочешь? Просто идешь за мечтой. Кто-то хочет стать космонавтом, кто-то фермером, сварщиком или продавцом. Я вот всего лишь хочу быть звездой. Разве это много? Я же заслужил! У меня ум, красота, талант. Мне завидуют, и от того предвзятое отношение. Вот тебе комиссия разрешила взять с собой талисман. – Феликс указал на длинную деревянную палочку, болтающуюся на груди Муня. – А мне не разрешили. Где справедливость?

Феликс повертел в руке огромную золотую звезду с буквой «Ф», инкрустированную камнями, и грустно вздохнул. Он даже не стал упоминать, что ему не позволили взять любимый брелок с беличьим хвостом, уютную шелковую пижаму с голубыми слониками, без которой он уже не мог уснуть, повязку на глаза с массажным охлаждающим эффектом, маски, бальзамы, даже любимые фиолетовые носки! Он едва смог сторговаться на серебристый комбинезон, и то потому, что Агата вписала его в условия контракта.

Вообще обитатели Звездного городка были людьми с причудами. Вроде люди науки, а ужасно суеверные. Какими только дурацкими вещами за это время не пришлось заниматься. Сажать дерево, смотреть старый фильм, торчать в кабинете Гагарина, а когда Феликс расписался на памятном постере черным маркером, Тимонов три дня вовсе с ним не разговаривал.

Феликс с нетерпением ждал полета, потому что хотел побыстрее сбежать из этой каторги.

В день старта космонавты в красивых новеньких комбинезонах «Роскосмоса» должны были выйти на небольшой балкон и помахать руками людям, собравшимся их проводить. На наблюдательной площадке нового космодрома для зрителей были оборудованы специальные трибуны. Билеты были дорогими, но на этот старт не осталось ни одного свободного места. Поглазеть на старт приехали в основном молодые люди. Несмотря на расстояние, встречный ветер доносил их смех и улюлюканье. Феликс слышал эти сладкие звуки через закрытые двери, и его сердце замирало. Как он соскучился по восторженной толпе.

– Чему ты радуешься? Они смотрят на тебя, как на клоуна, – спросил Тимонов.

– Они меня любят. Я – звезда!

Тимонов смерил «звезду» взглядом и покачал головой.

– Ничего он не понимает, да, Мунь?

Послышался гул аплодисментов. Тимонов скомандовал «выходим», и двери распахнулись. Феликс же дождался, пока все начнут идти, и отступил назад. Ему нужно было несколько секунд, чтобы достать припрятанные за огнетушителем золотые эполеты, ободок со звездочкой и перчатки. Ему запретили эпатировать публику, но он обещал поклонникам, что будет сиять, и он сделает это.

Тимонов обернулся, увидел его и прошептал: «Твою мать!..»

Феликс вышел на балкон, поднял вверх руки, и толпа взревела. Перчатки горели на солнце, и он чувствовал себя греческим божеством, может, и самим Зевсом, а что такого?

Постояв минуту, космонавты вернулись в коридор. Как только двери захлопнулись, Тимонов схватил Феликса за грудки и прижал к стене.

– Если ты изгадишь мой крайний полет какой-нибудь выходкой, то я заставлю тебя пожалеть, что ты на свет родился.

Несмотря на то что Феликс был на голову выше Тимонова и физически сильнее, ему почему-то и правда стало немного боязно. Капитан не умел шутить.

– Я просто обещал людям…

– Мне плевать. Любая ошибка может стоить экипажу жизни.

Феликс кивнул и медленно снял эполеты с плеч. Момент триумфа был испорчен, и он поплелся следом за всеми облачаться в скафандр, проходить последние проверки и прощаться с близкими, которые сидели, отгороженные толстым стеклом.

Феликс уныло окинул взглядом провожавших. Три буддиста в оранжевых одеждах, трое сыновей Тимонова, пухлая жена и старенькая матушка, рыдающая в три ручья. Дети прижимали ладошки к стеклу, а Тимонов, смеясь, делал вид, что сейчас ущипнет их. Дети вскрикивали, отпрыгивали в сторону и снова прилипали к стеклу. Супруга Тимонова сидела чуть поодаль, спокойная и благодушная. Она улыбалась детям, поглаживала округлившийся живот и делала вид, что свекрови не существует.

Перспективы родительства вселяли в Феликса ужас. Кто в здравом уме готов жертвовать здоровьем, силами, карьерой и сном, чтобы менять памперсы, вытирать слюни и терпеливо следить за тем, чтобы неразумное создание не убилось. Наверняка все эти счастливые родители, наперебой рассказывающие, что дети – смысл жизни, просто жертвы стокгольмского синдрома. Бедные.

– Это твоя жена? – спросил у Феликса Тимонов.

Капитан так растрогался, что казалось, был готов полюбить весь мир, ну и Феликса заодно. Певец посмотрел на стекло, за которым сидела Агата. Она не согласилась надеть платье и сидела сложа ногу на ногу в дорогом брючном костюме, держа в руке табличку с хэштегом «#звездавкосмосе». Надо признать, что пышногрудая блондинка с алыми губами смотрелась гораздо эффектнее, чем оранжевые буддисты и сопливые дети.

– Это? Это Агата, мой водитель-телохранитель, – с радостью пояснил Феликс, тронутый вниманием. Ему сразу же захотелось рассказать все. – Я нанял ее, чтобы меня не обвиняли в сексизме. Наглядное доказательство, что женщина может сносно выполнять мужскую работу, не забывая про свою главную обязанность: быть красивой.

Феликс ослепительно улыбнулся Тимонову, но тот смотрел на него со смесью жалости и презрения.

– Что? Я плачу ей почти как мужчине!

Агата послала Феликсу воздушный поцелуй.

* * *

Через десять минут прощание закончилось, и экипаж вывели на площадку. Огромная ракета была окутана паром. Она выглядела такой тяжелой, что сложно было представить, как она вообще может оторваться от земли. Их поднимали к люку на специальном лифте. Феликс вцепился в поручни и отказывался разжимать руки. Тимонову пришлось буквально запихивать его внутрь. Они репетировали этот полет бессчетное количество раз, и все было хорошо, но осознание реальности происходящего настигло певца только сейчас. Ему казалось, что сердце использует желудок в качестве батута, чтобы скакать, доставая до горла. Головокружение сменилось тошнотой.

Пятнадцатиминутная готовность.

Пока голова боялась, руки на автомате делали все, чему их учили. При этом Феликс жалобно попискивал.

Пятиминутная готовность. Минутная готовность. На экране было видно, как от ракеты отходят обслуживающие фермы. И вот через сорок секунд послышался оглушающий рев двигателей, но Феликс умудрился их перекричать. Скажи ему кто раньше, что он возьмет эту ноту, он бы не поверил, впрочем, как не поверил бы и во все, что будет происходить с ним дальше.

* * *

Феликс был уверен, что все восемь дней пребывания на станции проторчит в прозрачном куполе главного отсека, будет любоваться звездами, Землей, Луной. Он предвкушал творческий подъем, космическую музу, но его хватило на сутки. На второй день стало ужасно скучно. После прилета весь экипаж мучила космическая болезнь, а остальные члены команды были заняты своими делами. Ему самому пророчили ужасные мучения и дезориентацию, но Феликс чувствовал себя прекрасно. Он обнаружил в себе талант к полетам в невесомости и юрко сновал туда-сюда, ставя рекорды скорости, и репетировал танцевальные па.

Почему-то это ужасно всех раздражало. На следующий же день он переоделся в серебристый комбинезон и начал записывать материал для будущего клипа: делал кульбиты, танцевал, но без песни все было бесполезно, а муза все не приходила.

В конце концов, дождавшись, когда Мунь Лунь приступит к своей работе, Феликс прилип к нему.

Сначала Мунь отмахивался, но затем смирился с присутствием певца и перестал обращать на него внимание. Тибетец выгрузил лотки с растениями в биологический модуль. Достал кусок коры, счистил с нее лишайник и остатки мха, с обратной стороны осторожно сделал углубление и положил сушиться под ультрафиолетовую лампу.

Мунь был так сосредоточен, что Феликс невольно залюбовался им. Надо же, такой маленький и смешной человечек может быть таким целеустремленным, уверенным, жестким.

Азиат оценивающе посмотрел на Феликса, взял небольшой лоток и сунул ему в руки. Затем он осторожно удалил пинцетом кусочек подсохшего мха с бревнышка, положил в лоток, а затем протянул инструмент Феликсу. Феликс даже пискнул от радости, что наконец ему что-то доверили, и под чутким руководством начал удалять всякий растительный сор вроде засохших листиков, мелких веточек. Мунь одобряюще похлопал его по плечу, затем посмотрел на часы, взял серебристый скотч и куда-то улетел.

Феликс закусил кончик языка, продолжая работать. К возвращению Муня он собрал две горсти, не меньше. Азиат довольно хмыкнул, кинул в лоток десяток каких-то фотографий, положил поверх кору и оставил Феликса со всем этим добром. Сам он залез в щиток под аквариумом, в котором плавали маленькие прозрачные рыбки, и начал там копаться.

– Мунь, я тут подумал, это же не просто аквариум. Это аквариум в аквариуме! Мы же тоже своего рода рыбки, только плаваем в воздухе.

Мунь что-то буркнул, отсоединяя баллон с кислородом. На приборной панели загорелись красные лампочки.

Азиат улыбнулся, снял со стены какую-то ручку с квадратным отверстием, забрал у Феликса лоток и кивнул ему на холодильную камеру. Феликс обернулся и посмотрел на дверцу.

– Взять что-то? А что? – обратился он к Муню, но тот уже скрылся за шлюзом. Послышался звук запирания замка. Феликс подлетел к иллюминатору, стуча по стеклу.

– Ты меня закрыл! Эй!

Но азиат уже находился в глубине коридора, старательно откручивая болты какого-то щитка в стене.

– Эй! – крикнул Феликс, но Мунь его уже не слышал.

Азиат возился в щитке, скотчем клеил кору к проводам. Это выглядело довольно странно. Затем Мунь снял с шеи палочку-амулет, вставил в углубление коры и начал растирать в ладонях.

– Эй! Китаеза! Открой, говорю! – По спине пробежался неприятный холодок.

Память подсказывала Феликсу, что там находится что-то важное из разряда «даже близко не подлетай». Мунь старательно крутил палочку, и вскоре Феликс увидел, как от деревяшки идет едва заметный дымок. Если сработает пожарная сигнализация, это еще ничего, но если камеры засекут открытый огонь, то система автоматически отстыкует все модули. Феликс останется один в космосе.

Нужно было срочно выбираться, но как? На помощь снова пришла его феноменальная память. На случай сбоя автоматики в шлюзе предусмотрен ручной механизм открывания. Феликс отстегнул отвертку со стены, открутил внешнюю часть замка и обнаружил квадратный стержень, который напомнил ему юность, его первые гастроли на железнодорожных поездах. Там на дверях купе были похожие замки. Феликс застонал, понимая, что за ручку Мунь унес с собой.

Чтобы отпереть замок обычным инструментом, нужна огромная сила. Феликс чуть было не расплакался от обиды, но быстро вспомнил, что он только в душе нежная и ранимая фиалочка, а душа эта обитала в теле огромного и сильного мужика.

Феликс схватил гаечный ключ, подогнал его под штифт и попробовал навалиться всем телом. Но в невесомости все было иначе. Блестящая задница Феликса поплыла вверх, гаечный ключ соскользнул, и Феликс, ухватившийся за ближайшую скобу, впечатался лицом в иллюминатор.

Мунь продолжал разводить огонь с усердием, на которое был способен только истинный азиат. От деревяшки уже исходил белесый дымок. Мунь осторожно подкладывал к искрам сухой мох и кусочки бумаги, давая куполообразному пламени разгореться.

– Ах, ты… неандерталец хренов. Сейчас я…

Феликс никак не мог приноровиться к замку, который явно был придуман человеком, никогда не бывавшим в настоящей невесомости. Надо бы отправить его сюда самого, если это «сюда» еще останется, потому как чертов Мунь уже успел развести маленький огонек. Казалось бы, что в этом страшного? По-хорошему, на станции даже с зажигалкой сложно учинить пожар. И тут Феликс наконец сообразил, зачем Муню этот маленький баллончик. Кислород мог усилить пламя так, что даже металл будет гореть.

Перед глазами Феликса начала пролетать вся его жизнь, но быстро застряла на мучительных годах, проведенных у станка в балетной школе. Он вспомнил, как над ним смеялись и шпыняли. Каким стеснительным и одиноким он был. Как учителя нещадно пресекали его импровизации, не давали выступать в красивых костюмах. А еще он вспомнил свой коронный шпагат. И тут Феликса осенило.

Схватившись двумя руками за гаечный ключ, Феликс изящно взбрыкнул ногами, немного побарахтался, а затем нащупал ступнями стенки отсека. Говорят, что мастерство не пропьешь, но Феликсу удалось доказать, что его также и не прокуришь, не проколешь и не пролюбишь. Спустя столько лет ему удалось сесть, точнее, повиснуть в шпагате. Феликс со всей силы надавил на ключ, и люк открылся, сопровождаемый громким треском разошедшихся штанов. И как раз вовремя, потому что Мунь распечатал баллон, направил его на робкий огонек, и тот мгновенно превратился в огромное пламя, пожирающее щиток.

На станции сработала сирена, модуль за спиной Феликса задраился, и началась экстренная отстыковка отсеков. Облегчение от того, что Феликс не окажется в космосе один, быстро сменилось паникой, потому что едва ли лучше находиться в отсеке со сбрендившим тибетским камикадзе. Нужно было срочно что-то предпринять, пока Мунь не заметил его.

Феликс подлетел к камикадзе со спины, но так и не понял, как и с какой стороны брать его в захват. Сцены из боевиков в голову не лезли, а последний фильм, который он посмотрел, был «Белое солнце пустыни». Там ничего о боевых искусствах не было, зато был Верещагин, который мог вырубить противника одним четким ударом по куполу. Феликс решил поступить так же и обрушил свой кулак на блестящую лысину Муня.

Мунь вскрикнул от неожиданности, выпустил из рук баллон и кору дерева. Мунь и Феликс разлетелись по разные стороны отсека. Пламя в щитке перестало бушевать, но огонь не потух, он приобрел зловещий синий оттенок. Система вентиляции отключилась, и черный едкий дым уже собирался в углу. Мунь сгруппировался, оттолкнулся ногами и полетел в сторону Феликса. Узкие карие глаза буквально впились в певца. Из груди Феликса вырвался тихий писк. Он начал отчаянно карабкаться по скобам к огнетушителю. Мунь настиг его, когда Феликс дотянулся до шланга. Проворный азиат лазал по скобам, как паук. Словно всю жизнь провел на лианах и воспитывался обезьянками. Он схватил Феликса за волосы и сунул его голову в облако дыма. Легкие обожгло, а вытаращенные от ужаса глаза резануло так, будто кто-то насыпал туда битого стекла. От слез Феликс ничего не видел и полностью потерял ориентацию в пространстве. Он забился в руках Муня, понимая, что вот-вот потеряет сознание. И хоть на Земле Феликс был в два раза больше и раза в три сильнее, в невесомости его преимущества не работали.